В общаге

 
                …здесь стеклотара  у порога,
                иконок по углам не много –
                бездомные не верят в Бога…»
         
      С  отсыревшего  потолка, прямо над разбитым унитазом, свисает  кусок цемента. Он еще  не упал, и его подперли   старой доской, стоящей в свою очередь на овощном ящике. К  сливному бачку прикручена проволока,  на полу -   говняные газетки.   Крючок  вырван с мясом, и дверь нужно   удерживать рукой за гвоздь.
       Два туалета на восемь комнат, один душ,  и тот не работает.
       Решил по пути  проверить душевую. Тронул дверь, -  чуть приоткрылась, кто-то держит изнутри.  Постоял немного, опять нажал. В душевой пацан лет тринадцати забился в угол. По всей видимости, спал здесь. Худой, замерший, похож на вора – форточника.
      - Ты кто? Из общаги?
       Молчит звереныш. – Пошли, накормлю!  Дал хлеба, колбасы.  Съел, молча, ушел.  Куда?  Наверно, прятался от сожителя матери. Разный  тут народ.
      Подошел к окну, стал снимать газеты, что вместо занавесок.  Днем -  ладно,  не заглядывают. Но вечером, когда включишь свет, вся   обстановка  видна...
       А на душе – неуемная радость. Своя комната! Дали общагу!  Здорово ходить по ней, залитой весенним светом. Туда – сюда, доски скрипят, солнечные пятна подрагивают на стенах… Обои старые, прокуренные,  с  тараканьими точками.  Потом переклею.  Сначала  замазать плинтусы от клопов... Вымыл пол, расстелил матрас.  Спать  жестковато.  Из кухни воняет чесноком. А за стенами  –  тупая попса и пьяные крики…
      Стол нашел на мусорке. Табурет спер из  кухни, все равно на нем не сидят. Есть  кипятильник, можно картошку  варить… Ну, разве, не счастье?
      Вчера старые водилы «пошутили». Дали ему разбитый самосвал, заводи, мол…Он и так и сяк, - не заводится! Потом просек – «зилок» этот вроде прикола. Его используют как уборную, ссут в бензобак. Постучишь ключом по баку, вроде полный. А там – моча. Собрались вокруг машины, советы дают. Ну – потеха! Да не знают старые пердуны – спартанцы не сдаются! Все равно пробьюсь, буду строить наш город.
     Сегодня  в общаге пристал Шершень. Такой   кряжистый,  похожий на мохнатого  викинга.
     - Ты, Лексей, с Нинель  осторожней.  Заразна она. Про трихомоны слыхал?
     - Чего? Хе – хе…
     -  Зелен  еще.  Это скрытая болезнь. Только к сорока  писюн,  - как  сосиска.  ИмпОтент!  Мужики   на анализ не идут. А нас, поваров,  заставляют. Так что, - смотри!
      Только сказал, - Нинель выходит с дочкой.  Соска  на паренька во все глаза, - хотя рано ей. А Нинель уж губки кривляет…
       – Лешенька, - поет, - посидим за рюмкой  капучины. У тебя гитара…Чаруешь!
      Слово за слово, винцо, конфетки, - оказались на его матрасе. Он то упреждение повара помнит, тормозит… А она – напирает. Так со страху и конец быстрый, едва начавши.
      -  А я? – верещит Нинель. - При своих осталась?
       А он только о словах Шершня и думает… Заразила? Гондон - то успел нацепить… Да, вдруг, сквозь него прошло?
        Пошел помыть дружка  на кухню.  Вентиля в кране  нет, окна разбиты.  Здесь и курят, и пьянствуют, и дерутся,  не помня за что…
        На грязной  плите  муж и жена, инвалиды,  суп варят.  Работают в типографии – грузчиком и уборщицей. У женщины что-то с речью и шея вывернута. А мужик – слюнявит. Двадцать лет тут живут…
       Алкашей здесь много, один из них – «Унылый».   Все у него виноваты… Перец лет пятидесяти, лысый и без бровей. Тоской от него несет  за версту.  Принимает бутылки  в ларьке, бизнес у него такой. Эта бутылка, - говорит бомжам,  - щербатая.   И не платит за нее. А сам  ее тихо  в ящик…
      Есть и  старуха Бобкова.   Лицо у нее   землистое,  заскорузлое.  Скорей всего, это от курева и недосыпа. Бобкова где-то сторожит и  одалживает  деньги алкашам под проценты.  У старой сын  полицейский, заходит к ней иногда. А может – подставной? Мутная история…
      Следующий типаж – артист Ибалков. Когда-то пел  в театре. Но –  спился и теперь доживает в общаге. Поет лишь в хоре, в массовых сценах. Привидение  оперы, в общем.
       Шершень злит его. –  Композитор! Изобрази! Артист  в позу:  - Я на кухнях не пою!  Всем смешно.  -  А где поешь? На унитазе?
       - Да не мужик он, - говорит Нинель. – Проститут  у него. Чуете,  несет?
     Проживает здесь и  Костя – историк.  Для  Алехи это интересный собеседник. Дядька неопределенного возраста, запойный пьяница из бывших интеллигентов.   Лицо его словно старая терка для овощей. Спит, порой, по подвалам. У него есть трагическая тетрадь – список людей, кому он должен.  Аккуратно так записано. А что толку?
      Зато Костя интересуется историей, особенно  репрессиями. Рассказывает, будто сам родился в лагере, а мать умерла. Потом – детдом, трудился учителем.  Врет, наверно… Он приглашает Леху  к себе, пообщаться.
      Они распивают бутылку портвейна. Леша развеселился, откровенничает, бренчит на гитаре свои песенки:
                …Войди сюда, ведь ты не призрак,
                живи, доказывая жизнь…
      Ну и так далее.  Это про нашу общагу… А еще  про секс.
                Все смешалось в оргии любовной,
                грандиозный начался шабаш,
                не понять, где руки, а где ноги,
                делают на органах массаж…
     Леха  исполняет Косте свое творчество.  Мотивчик  простой, но юмор присутствует. Автор смеется, вошел в образ…
                …Зрителя коварные красотки
                обнимают  слишком горячо.
                Мой сосед, как африканец потный,
                положил мне руку на плечо…
                Ха-ха-ха…          
       - Слушай, Костян! Летом  случай был. Везу на  своей колымаге полный кузов цемента. А по пути подсадил  даму, вся в  серьгах. Залезла в кабину с опаской, спешила куда-то. А у меня и стекол то нет боковых. Все гремит, дымит!   А тут – перекресток, красный неожиданно вспыхнул. Я – по тормозам! Как цемент хлынул в кабину! Сидит дама,  вся в цементе!  Как в кино, помнишь? Ха – ха….
      Костя  странно смотрит на смеющегося парня. Потом начинает раздеваться. Рубашку, штаны… Ну, раздевается и – ладно. Спать захотел. Леха тоже засобирался.
     Тут Костя разделся до трусов, худой, а сиськи висят, как у бабы. Лег в постель. Потом, изменившимся голосом:
      - Леша! Иди ко мне!
      У того и дар речи пропал. Через минуту вечности -  очухался. Встал, медленно поплыл к выходу из комнаты. Но уткнулся в дверь шкафа. Не глядя:      
       - Это… мне в туалет надо…живот….
        А Костя: – Я  буду ждать. Я буду  тебя  очень ждать!
        Ну, вышел, идет как в тумане сквозь коридоры, стены, -  никого не замечает.  Очнулся на улице. А на дворе то – ноябрь, снежок  порошит… А сам он – в майке одной, - куртку  в комнате оставил. Возвращаться надо… Как быть?
                …А время равнодушно точит
                панельную пятиэтажку,
                все гуще тараканов след.
                И туалетные бумажки
                у баков мусорных заносит
                и  сыплет, точно пепел, снег…
      Ох, как не хочется возвращаться!  Ноги не идут. Ну, -  влип!  Что сказать Косте? Прикинусь клоуном, типа – не понял… А в туалете – будто понос схватил. Пусть не думает, что  узнал его тайну.   Возьму куртку, гитару и – деру. А там – забудет, пьяный же… А  если – не забудет? Преследовать будет? Придется драться… Черт! Не люблю я это…
      Алексей стоит у входа в общагу. Крыльцо разбитое, страшное, как и сама общага. Здесь его дом, его комната. Вон и окно видно. Сколько здесь окон! Сколько судеб! Долго ему жить здесь? Пять лет? Десять? Всю  жизнь?
     Ну, давай, парень,  не дрейфь! Вдохни глубже…Выдох!  Еще раз. Войди, дружок.  Ведь ты -  не призрак…