Сны Натальи Николаевны

Сны Натальи Николаевны
https://ficbook.net/readfic/5429249

Направленность: Гет
Автор: Льлес (https://ficbook.net/authors/388611)
Фэндом: Русские писатели и поэты, Pushkin Alexander Sergeevich (кроссовер)
Основные персонажи: Александр Сергеевич Пушкин
Рейтинг: PG-13
Жанры: Романтика, Психология, Hurt/comfort, AU, ER (Established Relationship), Исторические эпохи

Размер: Мини, 9 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: закончен

Описание:
...
— Отпустишь меня?

— Куда?

— К друзьям.

— С каких пор тебе моё разрешение нужно для визита в гости?
Сам волен решать, когда навещать друзей.

— Да. Но ты жена мне.

— Так жена же, а не барыня.

— Причём тут это?
Вдруг тебе помощь моя понадобится. Я должен сначала это выяснить.

— Справимся.

— А дети? Управишься с такой оравой?

— Старшие не малые уже. Помогут.

— Точно?

— Раз хочешь в гости — иди.

— Тут не идти надо. Ехать.

— Ну едь.

— Наташ, это надолго.

— Насколько?

— Недели. Или месяцы.

— Это куда же так долго?

— К друзьям… в Сибирь.

— К кому? К тем бунтовщикам?

— Наташ… они не совсем бунтовщики. Они… хотели как лучше. А некоторые просто обманулись.

— Ладно, тебе виднее. Но… Сибирь… это же так далеко…

— Поэтому и советуюсь с тобой. Отпустишь?

— Кого-то туда ссылают… А ты по своей воле…

— Вот именно, что по своей. Русские люди там лет двести уже живут. Ещё до Петра Великого поселились.

— А ты откуда знаешь это?

— Наташ, ну так есть же история.

— Всё равно. Тебе тогда не было. Проверить не можешь лично. А история может и врёт.

— Ну знаешь. Вряд ли она врёт про посольство бурят к Петру.

— И что с того?

— А то. Что буряты те просили царя запретить русским селиться на их земле.

— И что? Запретил?

— Запретил.

— И русские послушались?

— Ну, а куда деваться. Послушались.

— Ну и правильно. Негоже на чужой земле селиться. Будь ты хоть русским, хоть кем.

— Ну может быть.

— Значит, Сибирь…

— Да.

— Но почему именно Сибирь?

— О, Наташ. Там, по слухам, очень красиво.

— Там же холодно.

— Так это же зимой только. У нас зимой тоже не жарко. А летом там тоже тепло, как и у нас здесь.

— А здесь тебе красот не достаёт?

— Ну… рассказывали мне, будто есть там море.

— Как Ладога?

— Что ты. Ещё больше. Намного.

— Впервые слышу. А почему я не знала о море в Сибири?

— А ты интересовалась?

— Да когда мне… Сам же знаешь.

— Знаю, милая. Ты всё в заботах. Когда тут читать.

— Ладно. Приедешь обратно — расскажешь мне про море.

— И расскажу, и покажу.

— Это как?

— Там, говорят, один из наших рисует здорово. И особенно то море. Попрошу у него рисунков для тебя.

— И для детей.

— Разумеется.

— Дети скучать по тебе будут.

— Кстати о детях… Можешь, Сашку отпустишь со мной? Большой же уже совсем.

— Даже не знаю… Дорога не известная совсем.

— Наташ, туда даже женщины ездили. И ничего.
А Сашка у нас крепкий, давно со мной бродит по лесам. Сдюжит.

— Да знаю я. Просто беспокойно как-то.
Хотя раз вы вдвоём…

— Вот именно.

— А кто ещё с вами едет?

— Нас пятеро едет. Пятеро мужиков. Что нам сделается?

— Саш, а почему сейчас именно?

— Ты же знаешь, что я хотел давно. Сразу, как только наших туда высылать стали.
И тем более когда дамы некоторые поехали туда за своими мужиками.
С Машей Волконской мог ехать.
Но меня не пустили. Только стихотворение и отправил.
А потом ещё и тебя встретил, не до Сибири стало. Потом дети были маленькими.
А сейчас стало с этим проще, многих пускают туда.
И даже там многие уже на поселения перешли.
Обещают, что скоро в самом Иркутске селиться разрешат.
Очень интересно мне, как наши там живут.

— Знаешь, я бы тоже с тобой поехала.

— Знаю, милая. Но детей не оставишь, а с собой взять никак — младшие совсем малые ещё.

— Едь. Я ждать тебя буду. Вас обоих.

— Привезём тебе и детям гостинцев от сибирского моря.

— Главное себя привезите.

— Это само собой.

— Как называется-то твоё море?
Название-то у него есть?

— Есть конечно. Байкал это.

— Байкал…

— Друзья говорят, что, когда я его увижу — не смогу не написать о нём стихов.

— Ты-то конечно.

— Наташ, а сколько у тамошних народов сказок разных. И легенд.

— Верю. Саш, ты словно меня уговариваешь ехать.

— Да нет. Это я так. Просто радостью делюсь.

— Когда собираетесь ехать?

— Как только распутица весенняя закончится — там сразу. Как раз к лету там будем, когда всё начнём цвести.

— Как я хотела бы с вами поехать.

— Сашка тебе оттуда диковинных цветов привезёт.

— Высохнут же.

— Ну хоть в гербарии посмотришь.

— К зиме хотя бы вернётесь?

— Можем и вернуться.

— А что — есть вариант и остаться?

— Ну… если ты разрешишь.

— И что вас зимой там привлекает?

— Понимаешь… лёд там, говорят, словно стёклышко прозрачный.
И видно всё-всё на большой глубине. Представляешь?

И летом с лодки тоже далеко вводе видно — до самого дна.

— Ох уж ваши лодки. Осторожнее там.

— Да ладно, после выживания от дантесовских пули мне ничего уже не грозит.

— Лучше не напоминай.
А если бы ты тогда не выжил?
У нас не было бы тогда Никиты и Светы.

— Ну это да.

— И ты не написал бы тогда своих более поздних вещей, которые все считают ещё более великолепными, чем произведения твоей юности.

— Это ещё что. Ты представляешь, что я напишу после путешествия по Уралу и Сибири? И это не говоря уже о визите к чудо-озеру.

***

Наталья Николаевна не сразу поняла, что разговор был сном.
А когда появились первые проблески этого понимания — не спешила перейти в явь, стараясь хоть на пару секунд задержаться во сне.
Но тщетно. Сон неумолимо рассеивался, а явь вступила в свои права.

Странно было осознавать, что столь яркий сон был только сном.
Ещё более странным было то, что в этой яви нет ни Никиты, ни Светланки, ни ещё одного сына или дочки, о котором она так и не успела сказать Саше во мне.
И нет самого Саши.
Уже сколько лет как нет.

Нет наяву. А в её снах он постоянно с ней, почти ежедневно. То есть еженощно. Да и когда она днём приляжет с устатку — тоже сразу Саша рядом с ней.

Можешь, на самом деле явь без Саши, Никиты и Светы — сон? Страшный, печальный, долгий сон с продолжениями.
А сны — явь? Как она хотела бы, чтобы это было правдой.
Но чувства говорили о том, что — увы — сны на самом деле сны. Саша только в её снах.
Да в её памяти о нескольких годах счастья с Сашей.
Омрачённого только постоянным дефицитом средств, которых требовалось так много на вынужденную жизнь в свете и на содержание семьи, включая его сестру, безудержного в тратах брата и родителей.

Хотя ещё больше Сашину жизнь омрачали проблемы с непонимающими его читателями и даже друзьями.
И она тоже не всегда понимала его проблемы. Только сочувствовала его печалям. Но понимать — нет, понимала она далеко не всё. Чтобы Сашу понимать — надо было самой быть как Саша. Но как же такое возможно? Не каждому дано такое.

А больше всего она страдала от того, каким несправедливым и невозможным было завершение Сашиной жизни.
Хотя его в те два дня больше всего печалило то, что он не успел написать то, что собирался.
Он чувствовал, что впереди поистине великие творения.
Намного более великие, чем ранее написанные, несмотря на то, что они были признаны гениальными и непревзойдёнными, эталонными даже современниками Пушкина.
Так много он мог сделать для людей, для народа.
И не успел.

Ей бы утешаться воспоминаниями о том, что в ответ на её жалобы мужу о том, что она понимает его не так хорошо, как ей хотелось бы, Саша говорил, что она понимает самое главное, что ничьё понимание не сравнится с её пониманием.
Но это утешало слабо.
Сама она чувствовала, что многого не понимает.
Но не хватало и знаний, и просто таланта Саши к пониманию и великим замыслам.

Ах как бы Саше понравилась бы опера, написанная Михаилом Ивановичем по поэме Саши.
Да и либретто было бы лучше, так как его написал бы сам Саша, как Глинка и хотел.
Но… не успел. И это тоже не успел. Как и многое другое.

Странно было думать, что не надо рано подскакивать, чтобы проверить, как спит Светочка.
Хотя всё равно вставать пора было.

Наталья Николаевна обошла детские.
Дети ещё спали, видя свои детские недоступные взрослым (даже матери) сны.

По привычке отметила в каждом Сашины черты.
В четверых. Всего в четверых. Без Светы и Никиты. И седьмого неизвестного и безымянного.

Вот и всё Сашино наследство.
Четверо.

Ну и конечно его тексты и мысли тоже.
Заряд его гения, который будет питать народ и его культуру ещё много веков.
Хотя всё равно народ утратил несказанно много.
Так много, что на этом фоне теряется даже масштаб утраты мужа его женой и отца его детьми.

Наталья Николаевна сама иногда теряла границу между скорбью по мужу и его преждевременно и жестко оборвавшейся жизни — с одной стороны, и между сожалением по его непоявившимся шедеврам.

Со временем это и вовсе слилось-сплавилось всё в какой-то единый сплав горечи и неизбывной печали.

Ей даже казалось, что Сашины непоявившиеся шедевры в каком-то смысле и её детища тоже.
Хотя она никаким образом не причастна была к созданию Сашиных вещей.
Но так считал её ум. А чувства навевали что-то иное.

Поневоле ей вспоминались заверения Саши, что без неё он написал бы меньше.
Что она сотворец его шедевров.
Она не скептически относилась к этому, подозревая, что муж говорит так только чтобы польстить ей.
Зная, что она немного печалится из-за недостаточной образованности и отсутствия у неё талантов вроде писательского или поэтического.

«Да ты сама, до кончиков волос и лучков взглядов — поэзия, её дух и душа, сплошное вдохновение», — говорил ей на это Саша.
Не убеждало.
Несмотря на то, что Саша говорил это так уверенно, так горячо и убеждённо.

Но конечно же ей становилось теплее от самого желания мужа сделать ей приятное, согреть и поддержать.
И она старалась отвечать ему взаимным восхищением.

Особенно со временем. Превращаясь из бестолкового в семейной жизни и любви подростка, каким она вышла замуж, в юную женщину, чуткую к потребностям мужа, наблюдательную и догадывающуюся о том, чем можно его порадовать.

А радовала его больше всего её счастье, её веселье и радость.
А ещё её любознательность, её вопросы, в том числе самые наивные.
Как Саша хохотал в ответ на некоторые её вопросы или замечания.
Но при этом умолял не обижаться на него и продолжал выпрашивать у неё замечания по поводу тех или иных мыслей или текстов.

Иной раз он подсовывал ей текст, а она и не знала, чей он — то ли Саша написал, то ли кто-то другой.
Вот и попробуй оценить такой текст.

Вдруг ей покажется, что текст ерундовый и она в этом признается, а текст окажется Сашиным?
Или наоборот — текст покажется неплохим, а окажется, что принадлежит он не уважаемому Сашей человеку, да и сам текст так себе. Плохонький.

А Саша просит — скажи да скажи, как тебе сей шедевр.
Она осторожничала в оценках.

Сначала вообще пробовала уклониться от оценок, ссылаясь на то, что пока мало знает, а значит и судить никак не может.
А Сашка хитрил.
Просил просто говорить, хочется ли ей знать продолжение или нет.
И другими подобными способами.
Так что проговаривалась иногда.

А потом смелее стала признаваться в своих впечатлениях.
Когда Саша стал радоваться совпадениям их впечатлений и восхищаться её вкусом.

Говорил ей, что это ещё круче — иметь её вкус при том, что она не слишком много читала
И мечтал о том, как будет учить её.
Да и учил немного. Хотя она говорила ему, что лучше тратить время на сочинения, чем на её обучение.

Но Саша так радовался её успехам в учёбе, что она не могла ему отказать.
И конечно же старалась.

Да и в остальном тоже не могла отказать.
И права не имела, раз жена.
Но тут уже сам Саша не настаивал. В отличие от учёбы, где он был непреклонен в намерении учить её.

А в остальном… Он даже развестись предлагал ей, когда увидел, как медленно развиваются их отношения.
Она конечно отказалась. Какое там развестись, когда он так любит её и когда она так нужна ему. И для творчества тоже. Раз уж он говорит, что не может писать без неё.

И конечно одной из причин её отказа от развода было то, что она и сама была влюблена.
Но поначалу совершенно не понимала, как выражать свои чувства, а затем — как убедить в наличии пылкой влюблённости своему мужа, который уже давно отчаялся добиться взаимности после долгих недель.

Недель… Их первенец, Машенька родилась аж через полтора года после венчания. В феврале 31-го венчались, а Маша родилась только в мае 32-го…
Потому что Сашенька не позволял себе прикасаться к ней как к жене, пока не поверил, что она любит его не меньше, чем он её.

Наташа плакала от бессилия, вспоминая о том, на сколько недель отсрочилось начало их супружеской жизни. Целые месяцы украденной у Саши радости, недоданного Саше счастья.

Но что она могла сделать с этим? Так решил сам Саша. А она не могла сказать ему прямо, что достаточно его обожает, чтобы он имел право взять её как жену.

Они такие смешные были оба первые недели совместной жизни.
Почти незнакомцы, совсем не понимающие друг друга и словно на разных языках говорящие.

Удивительно, что они вообще в итоге договорились до четверых детей.

Даже Саша при всём его богатом опыте обольщения почему-то поначалу не знал, как подойти к ней. И это при том, что она уже была его женой.
Потом Саша говорил, что это от большой любви.
Что его опыт был бесполезен, так как раньше у него не было опыта такой влюблённости.

Ох уж этот опыт.
Она страдала из-за его наличия и масштаба.
И Саша это видел.
И не иначе как только поэтому заверял её, что слухи о его опыте сильно преувеличены завистниками и ревнивцами.

Ну, а о ней и говорить нечего.
Она в свои 18, когда вышла замуж, вообще не представляла, что делать с мужем и как с ним обращаться, как говорить, чтобы он был весел и бодр.

Так вместе потом и учились.
Жить вместе, не скрывать чувства и так далее.

Гриша пошевелился во сне, и Наталья Николаевна мгновенно по привычке отвлеклась от дум.

Готовая со вниманием вникать в запросы ребёнка.
Ласка к детям — вот единственное, что ей осталось.
Единственный способ, которым она может теперь выражать любовь к мужу и чтить память о нём.