Амурская сага. Глава 2. Поднятие целины

ГЛАВА 2. ПОДНЯТИЕ ЦЕЛИНЫ
Последний ссыльный дышит на Амуре легче,
чем первый генерал в России.
Антон Чехов

Часть 1. УСПЕНОВКА

Благовещенск. 25 июля 1887 года. Воскресенье. Половина городского населения высыпала на Набережную встречать героев перехода от западных Российских окраин и до восточных. Но что же они увидели? Увидели такое, что не могли припомнить бывалые сибирские старожилы. К городским причалам подруливали,  взмахивая веслами для Гулливера, чудо-каравеллы с экзотическими шалашными постройками на палубах времен незадачливого морехода Робинзона Крузо, угодившего на необитаемый остров и собиравшего свое допотопное жилище и плот из обломков кораблекрушения.

 Как и при всяком солидном судне, возле паромов дрейфовали лодки. На  диковинных средствах передвижения по воде стояло по четыре сухопутные телеги, при них по паре коней, а на каждом втором пароме еще и по корове, иные с телятами! Если без коней в походе не обойтись, то коровы-то зачем? Тоже переселенки? Вдобавок ко всему, с ближнего судна раздался приветственный крик петуха, возвестившего горожан о собственном благополучном прибытии в город Благовещения. Горластый предводитель куриного семейства вывел притихших горожан из оцепенения, разрядив атмосферу всеобщего недоумения веселым хохотом и оживленными пересудами.

Переселенцы тоже таращились на город и горожан, на свою новую малую родину, куда тащились через голод, холод и болезни и откуда уже нет возврата. Что их ждет? И куда попали? Откуда бы им знать, что Благовещенск, стоявший в междуречье Амура и Зеи, начинался в начале девятнадцатого века с казачьей  станицы Усть-Зейская . Сюда стали прибывать малоимущие крестьяне, чаще с Украины. В 1858 году станицу посетил Иркутский Генерал-Губернатор  Николай Муравьев для установления межгосударственных отношений с Китаем. В том же году здесь был заложен к строительству Храм в честь Благовещения Пресвятой Богородицы, а станице присвоен статус города по имени Храма.

После пятидневных переговоров Генерал-Губернатор подписал с Цинской империей Айгунский договор, по которому левый берег Амура признавался российским. За крупный дипломатический успех Николай  Муравьев был возведен в графское достоинство с присвоением к фамилии слова «Амурский». Высочайшим повелением императора Александра Второго на присоединенных землях была основана Амурская область с центром в Благовещенске. В восьмидесятых годах того века в Амурскую область прибыло тридцать шесть тысяч переселенцев. Вот и весь сказ.

Поселенцев с далекой Украины встретили со всем почетом и уважением. Высшие амурские чины сочли за честь оказать им свое внимание и помощь. Прибывших разместили в престижном постоялом  дворе, а женщин и детей – в роскошной гостинице «Кондратов и Компани». Посыпались дары, как из рога изобилия. Каждой семье выдали солидное денежное пособие на обустройство, а также Земельные акты на вечное пользование земельными наделами. В Кредитном товариществе предложили субсидии  на самых льготных условиях для закупки сельскохозяйственных машин – кустарниковых плугов, сеялок, веялок. На предстоящий весенний сев не забыли выдать фонд зерна. У поселенцев головы закружились от радости, когда их привели на фермы для бесплатной раздачи по корове на семью да еще с телкой на развод! И зачем было мучить коровок на поводу от бурятских степей до амурских полей?

В заключение всего, в городской управе главам семейств в торжественной обстановке зачитали Указ Царя-Императора о том, что все поселенцы освобождаются на двадцать пять лет от призыва в армию, а также от уплаты всех видов налогов на свои хозяйства. Вот это Царь! Вот это забота о народе! Оставалось жить и трудиться на благо себе  и потомству. Храни его Господь, царя-батюшку.

Затем всех отпустили на десять дней по выделенным местам пребывания для отдыха после дорожных тягот, а также  для ознакомления с городом. На новом сборе в Переселенческом управлении разговор пошел о выделении мест для постоянного поселения. Чиновники и землемеры на карте показывали возможные варианты, рассказывали об особенностях и достопримечательностях той или иной местности. Долго судили и рядили, пока не выбрали лесостепь вблизи реки Белой и озера Громадного, где земли были плодородные, много сенокосных угодий и недалече до тайги. На том и сошлись, но поселенцам было дано разрешение на окончательный выбор местности по своему усмотрению.
***
В начале августа новоселы погрузились на большую баржу, на которой переплыли на левый берег Зеи, откуда проводник повел обоз со стадом коров  под семьдесят голов в назначенный район. Миновали деревню Среднебелую, где располагалась волость, прошли еще шесть верст и встали табором для отдыха на небольшой возвышенности вблизи  озера. Встали, оглянулись вокруг, и всем стало ясно, как днем, что лучшего места для поселения искать не надо, все равно не найти. «Здесь остаемся», - зашумели вокруг, на том и порешили.

   Место под будущую деревню выбрали на  лесной опушке, ближе к озеру, которое называлось Большим. Как называлось, таким и было. Взялись за рытье землянок под жилье. Выкапывали котлованы глубиной до двух аршин, сверху, с противоположных сторон, укладывали два бревна на пояс, а по ним - матки из толстых бревен. По маткам плотными рядками укладывали толстые жерди, по которым выстилали слой корья, камыша и мха, потом  крышу уплотняли глиной. Наконец, глину засыпали толстым слоем земли и поверх покрывали  дерном, чтобы трава впитывала дождевую воду.

Внутреннее устройство землянок тоже требовало подхода и умелых рук. Сначала ставили русские печи из подсохшего кирпича-сырца, некоторые складывали еще и плиты. Стены утеплялись мхом и укреплялись жердочками. Дверные проемы и оконные рамы со стеклом были загодя приобретены в Благовещенске, их оставалось собрать и вставить в лицевую стену. Полы по всей площади выстилались мхами и сеном, придававшими сухость, которые прикрывались плотными домоткаными коврами и расшитыми полотнами, завезенными с полтавских хат. Матрасы и подушки тоже набивались пахучим сеном, отдающим пряные целебные ароматы.

Наученные горьким опытом зимовки в сретенских казармах, народ еще до заморозков перебрался из шалашей в добротные землянки, которые на первых порах для просушки топили чуть ли не круглосуточно. Когда поселенцы обосновались с жильем, Совет общины пригласил батюшку из волостного села на праздник Успения Пресвятой Богородицы для освящения земляных жилищ. В честь того праздника, одного из главных в Православии, приходившегося по юлианскому календарю на 15 августа 1890 года новоселы назвали свою деревню,состоявшую из семнадцати дворов, Успеновкой.

 Так в Амурской области появился новый населенный пункт. Заселение области за последующие двадцать лет удвоилось. Прибыло немало староверов, гонимых за истовую веру, за то, что крестились двуперстием. Они селились больше по реке Томь, основав по ней добрую дюжину деревень. Деревянные сохи по целинной земле ломались, и староверы изобрели "козулю" - плуг с большим железным лемехом, в который впрягали по пяти быков. Серьезный вклад в земледелие.

Оставалось разместить на зимовку скот. Всем миром взялись готовить надежные стайки от холодов и волчьих набегов, которые в зимовку только и жди. Сбивали плотные стены, будто крепость казацкую, из частокола, обмазывали их глиной, на крышах опять, как и в Сретенске, хранили сено. Позже с лугов свезли кошенину и сложили вплотную к стайкам, тоже для утепления. По ночам в Успеновку заглядывали медведи, хозяева тайги. Они ходили вдоль землянок, вдруг появившихся на недавних свободных угодьях, приглядывались к ним, перенимая опыт для устройства берлог.

Пока на улице держалось тепло, Василий Трофимович организовал сыновнюю бригаду на рытье колодца во дворе будущей усадьбы, где со временем на месте землянки должен был встать родовой дом. Внутрь колодца опустили сруб из лиственницы. Водяной столб в нем поднялся до двух аршин от дна, а вода оказалась на диво чистой и вкусной, не напиться такой. Долго потом служил тот колодец основателям усадьбы и их преемникам, меняй только изредка сруб.

Николай, азартный любитель рыбалки и охоты, на озере обнаружил несметные стаи непуганой дичи, а вода была переполнена рыбными косяками. Там и гольян, и головень, ротаны и вьюны или те же гольцы, красноперки и щука, чтоб карась не дремал. Умельцы наплели мордуты и принялись таскать уловы по ведру с каждой плетенки. Успеновцам даже приелась рыба, всегда считавшаяся деликатесом. Стали заготовлять ее на зиму, а на столе появилась озерная  дичь и таежное мясо. Отец с Иваном да прибившийся к ним Димка, младший из братьев, добывали в лесу и кабанчика, и косуль.

Часть 2. РОДОСЛОВИЕ

Степан, четвертый по возрастному ранжиру из братьев Карпенко, был парень с крепкой головой,  какие не часто выдает природа-матушка. За отпущенные ему короткие школьные годы он махом обучился грамоте, ученье ему шло как корм в хорошего коня. Он и собой был статен, пригож и красив. Как-то знал себе цену и держался с достоинством. Не случайно за время стоянки в Благовещенске Степана приметил капитан парохода «Аргунь» и предложил ему поступить на судно юнгой.

 По возрасту подростку было самое то, а на зиму, когда пароход вставал на ремонт, юнга мог работать в составе команды в качестве ученика. О подобном повороте судьбы Степан мог только мечтать. Его натура просила размаха, ей было тесно в  пределах унылого крестьянского хозяйства, как горному орлу, запертому в железную клетку. Степан, просиявший от счастья, дал согласие, пообещав после обустройства семьи прибыть на пароход.

Не один месяц он упрашивал родителей дать ему вольную на собственную жизнь, отпустить в большой мир. Василий Трофимович и сам видел, что Степан замешан на ином тесте и не уткнуть его носом в борозду, но наказал помочь по первости семье, втайне надеясь, что сын втянется в работу и притрется к хозяйству, да не тут-то было. Степан уговорил Надю Барабаш, свою зазнобу сердечную, ждать его, пока мал мало жизнь на пароходе у него наладится. Мало того, так Степан подбил себе в напарники Ваньку Барабаша, давнего дружка с Полтавки и родного Надькиного брата. Тогда и Надюша с легким сердцем  отпустила Степу в пароходство под присмотром брата.

Трое суток искатели городского счастья шли пешком с котомками за плечами до Благовещенска, а там прямиком в речной порт. Степана сразу приняли на «Аргунь» и даже с повышением, младшим матросом, а Ивана по ходатайству капитана приняли на другой пароход, который ходил по Амуру до самого устья, и тоже матросом. «Аргунь» же ходила с товарами и оборудованием на золотые прииски, находившиеся при слиянии рек Зеи и Селемджи. В этих рейсах прошли для Степана три навигации, в которых он освоил ряд профессий. Работал и кочегаром. На побывку в дом родной он приезжал хорошо одетым, иной раз в рубашке со строченым воротом, и при деньгах. Помогал отцу и братьям, но понемногу, пока ему не улыбнулось счастье.

В четвертой навигации Степан, уже в должности старшего помощника капитана, как-то отдыхал в своей каюте. Пароход стоял под погрузкой дров в устье Селемджи, в местечке, о котором можно было отозваться одним словом – глухомань. Внезапно в каюту ворвался какой-то полный мужчина пожилых лет и с огромной бородой, точно как у Карабаса Барабаса. Одет по простецки. Как он оказался на пароходе, непонятно. Со словами «Спрячь пока» он сунул под матрас какой-то увесистый сверток, замотанный в парусину, и выскочил на палубу. Там его и след простыл.

Загрузившись, пароход взял обратный курс на Благовещенск, но за таинственным свертком никто не приходил. По прибытию в город Степан добрался до комнатушки, которую снимал у одинокой старушки, развернул сверток, перевязанный крепким шпагатом, и ахнул при виде слитков чистого золота. Их было сорок, отливающих немеркнущим сиянием богатства и волшебства. Полфунта драгоценного металла в каждом! Полпуда золота! Целое состояние, и никаких документов или записки при нем.

Прошла зима, но гонцы за золотом не появлялись, а по весне в Зее нашли утопленника, какого-то беглого каторжника, по описаниям похожего на того Карабаса Барабаса, который сдал слитки на хранение Степану. Обладатель бесценного свертка не спешил со сбытом золота, чтобы не попасть впросак, как кур во щи; лишь следующей зимой решился сдать малую часть в банк за наличные деньги, на которые купил в Благовещенске хороший дом к свадьбе с ненаглядной красавицей Надей Барабаш. На Рождество в Успеновке при полной родне сыграли свадьбу, и счастливые молодые переехали в собственный городской дом.
***
Следом за Степановой сыграли Иванову свадьбу, оженив старшего брата на приезжей девушке Тане, дочери сельского лавочника, поселившегося в Успеновке и открывшего в ней лавку с ходовыми товарами для крестьянских хозяйств. Едва потеплело, как родовое семейство сообща приступило к заготовке леса сразу на два дома, для Ивана с молодой женой и для остальной семьи, где при родителях еще кучковались трое сыновей – Давыд, Николай и подрастающий Димка. Лес валили и обрабатывали в две пилы: Иван с Давыдом и Николай с Димкой. Отец едва успевал отвозить заготовленные бревна к месту постройки. Весной их кантовали и заложили два сруба.

Возвели крыши, но строительные работы остановила весна, распорядившаяся приступить к работам по поднятию целины, корчеванию пней и подготовке пашни под посев. В первую весну засеяли две десятины пшеницы и десятину овса. Пашни было поднято уже втрое больше, чем у них имелось под Полтавой. С посевной, не сбавляя оборотов, перестроились на сенокосную страду, где бригада косарей в пять литовок работала споро и управилась довольно быстро.

 Не успели оглянуться, как подошла уборочная. Хлеб убирали вручную, косой да серпами, но пшеница удалась на славу, по сто пудов с десятины. Овес и овощи тоже не подкачали. Хозяйство прибавлялось. Еще весной отелилась корова. Глядя на нее, ожеребилась кобылица Савраска.  Купили пару овец. К осени выкормили двух поросят и подняли еще пару десятин целины. Несмотря на все старания, дома к зиме достроить не удалось. Оставили их на усадку, а сами вторую зимовку встречали в обжитой землянке. Жили в тесноте да не в обиде.
***
Зимой 1895 года сыграли свадьбу третьему сыну, Давыду, с давней избранницей Парасей, в свое время познавшей лиха со злой мачехой.От умершей маменьки остался Прасковье сундучок, которым девушка очень дорожила. Он и был ей приданым. На день свадьбы Парасе было восемнадцать лет, и их любовь с Давыдом стала единственной на всю жизнь, сулившей молодым безмерное и непреходящее счастье, был бы Господь Бог благосклонен к своим праведникам. Молодожены в радости и согласии  жили вместе с родителями, вели хлебопашество, разводили скотину. По осени Давыд нагружал пару подвод и тправлялся в Благовещенск на продажу картофеля и забитых поросят.

Перед домом подсадил Давыд грушу, купленную на ярмарке, которой местный климат оказался лучше некуда. Отросла она, набрала плодовую силу и такой щедрой оказалась на вкус и урожай, что сельчане вереницей ходили за теми золотистыми плодами. Заходишь, пожалуй, коли съесть такую грушу, что чашку меда выпить. А уж пчелы-то вились во цвету дерева! Поднимали качество меда.

К 1900 году в семье Давыда и Прасковьи народилось трое ребятишек, Оля и мальчики-двойняшки,  Гриша и Лавруша. Старики души не чаяли в молодой невестке, и она по дочернему ласково относилась к ним. В родительском доме установилась идиллия семейного счастья и благодушия. Как-то в поездке Давыд в городе остановился у Степана, оказавшегося дома, не в рейсе.
 
- Едем на сенной базар, - заявил Степан наутро.
- Так мне картошку надо продавать, а не по базарам таскаться, - отнекивался Давыд.
- Успеешь со своей картошкой, сказал, едем, значит едем.
Приехали на сенной базар, где торговали домашней скотиной и сеном. Степан выбрал двух отличных молодых скакунов и оплатил их:
- Забирай, Давыд. Это вам с отцом от меня подарок.
- Степа! Да рази это подарок? Тут целое состояние, а не подарок!
- Забирай, сказал. Моя семья мне тоже состояние, - ответил брательник, владевший к тому времени грузопассажирским пароходом, на котором сам и был капитаном. На нем ходил и по Амуру, и в Китай по реке Сунгари до самого Харбина, где имел собственный магазин. Степан входил в компанию И.Я. Чурина, знаменитого на весь Дальний Восток. В Благовещенске он построил гостиную с рестораном, самую крупную в городе и приносившую солидный доход. Умно распоряжался Степан золотом, свалившимся ему на Селемдже.

Степан озолотил свою Наденьку, барышню-крестьянку, ходившую в шелках, соболях да жемчугах. В благодарность мужу-благодетелю она принесла ему  сыновей Володю, Гришу и Виктора, еще и четырех дочерей. Все они получили высшее образование и занимались коммерцией в торговых делах отца. Красивые и модно одетые, но не исповаженные, они часто приезжали в Успеновку к деду Василию; особенно тянулся к родовой усадьбе Григорий.

А что на усадьбе? Сообща держали большое стадо гусей, для которых близкое озеро было раем на земле, где они паслись, плавали и плескались в свое удовольствие. На ночь гуси важно шествовали к дому и ночевали, прижимаясь к забору со стороны улицы, но строго по прописке, а не где-нибудь у чужой усадьбы. Никто их не охранял, но никто и не трогал. Благочестие было привычным людским понятием, создававшим мирную и  доброжелательную обстановку на селе. Утром пернатых прикармливали, и они снова уходили к воде, без которой не представляли свое гусиное существование.
***
Свадебная карусель в доме не прерывалась, и настал черед Николая, взявшего в жены местную девушку Марфу, для родителей которых войти в родство с успешным и уважаемым семейством Карпенко было радостью и удачей. Для них приступили, как и полагалось в больших семьях, рубить дом и отделять на сторону. После у них народились трое сыновей, Спиридон, Мефодий и Алексей, поменьше числом, чем у братьев, зато все  рослые, красивые и сильные молодцы, прям богатыри, которых позже  отобрали на службу в царскую гвардию. Николай Васильевич нашел себе применение в немудреном, но выгодном деле. Он ездил по деревням и скупал молодняк домашнего скота, за лето откармливал его, выращивая на мясо, которым торговал в городе. Позже в деревне открыл магазин. Зажили хорошо.
***
Наконец,  подрос и младший. Дмитрий сосватал Наталью Носко, белокурую высокую девушку, жившую по близкому соседству с домом Василия Трофимовича. Опять совместно с братьями построили дом в рядок с отцовой усадьбой, где рослая Наталья нарожала десять детишек, и  как по заказу, пятерых мальчиков и столь же девочек. Могла и больше, но решили, что хватит, и без того развели целый детский сад для пополнения сибирского населения.

Как дети подросли да взялись за крестьянское дело, так и семья зажила себе на славу. Помимо детей, Дмитрий с Натальей развели богатое хозяйство, табун лошадей на двадцать голов, коров и телок хорошей породы да мелкий скот на полный двор. Засевали много пашни, по площади посевного клина Дмитрию конкурентов не было, и хозяйство быстро пошло в гору. Мал по годам, да удал по делам.

 Дмитрий, мужик крупный и сильный, работал от зари до зари,  сподобясь буйволу. Приобрел сельхозтехнику, сеялку, сноповязку и молотилку для зерна, даже завел собственную кузню.  Для разросшейся семьи построил еще один дом, большой и высокий, под цинковой крышей. Детей и перечислить было не просто, сыны Проня, Захар, Василий, Дмитрий и Аркадий, дочери Мария, Соня, Женя, Поля и Тася. Из них только Захар умер в раннем детстве, остальные выросли здоровыми, крепкими и работящими. Все сыны радовали стариков своими успехами.
*** 

Все бы хорошо, но наступил  черный год для многих успеновских семей.  Прошелся он тяжелым и беспощадным катком  по семье Давыда, в которой подрастали уже шестеро славных детишек, девочки Оля, Надя, Поля и Люба и мальчишки-двойняшки Гриша с Лаврушей. Расти бы им на радость родителям, так сразила деревню эпидемия дифтерии, которая стала косить детей без разбору.

Страшная кара не пощадила семью Давыда и Прасковьи, в которой черная смерть вырвала с корнем малолеток, всех до единого, в каждый день по одному. Дети, не успевшие осмотреться на белом свете, уходили  в мир иной, ангельские души покидали родное гнездо. Скорбные процессии потянулись на сельское кладбище, где не успевали копать могилки. Мать металась, как подбитая птица, от одной кроватки к другой, не в силах помочь малюткам, сгоравшим в жару и таявшим на глазах. И медицины никакой. Какая медицина, если в ту пору на всю область приходилось с десяток врачей? За неделю скончались все шестеро, отмучились невинные страдальцы. Мать поседела, отец постарел на глазах, стал белый как лунь.

Последней умирала Оля, старшая из всех. Она видела, как чахли и умирали братики и сестрички, насмотрелась до боли на муки родительские и, смирившись с неизбежной участью, просила только об одном, чтобы схоронили ее вместе с ушедшими родными кровинками. Не хотела разлучаться с теми, с которыми выпила горькую чашу до дна.
 И опустела изба, всегда наполненная детским гомоном и веселым смехом. Тихо стало, как в склепе могильном. Осталось шесть пар детской обуви и детские игрушки, которых раньше недоставало, а сейчас они стали никому ненужными. Отец и мать были в отчаянии. Прасковья не могла спать, ей все слышались стоны задыхающихся детишек, а днями, побросав домашние дела, она бежала на кладбище, падала на родные могилки и кричала криком во весь голос, оплакивая и обливая их слезами.

Над калиткой двора несчастных родителей был вывешен черный флаг, знак страшной трагедии и карантина, по которому никто не имел права входить и выходить из дома. Семья обрекалась на самовыживание. Люди боялись выпускать детей из дома. Многие жители с детьми уезжали на свои пашни, где ютились во времянках и шалашах. В деревню прибыла запоздалая медицинская бригада, фельдшер и две медсестры. Они обходили дома, в которых в общей сложности умерло более пятидесяти ребятишек, производили их обработку.

Уже десять лет, как стояла Успеновка. Юбилейный год к основанию села. И что за наказание к празднику отпущено было Успеновке, ее жителям и основателям? Под каким знаком оно свершилось? Боже, да ведь это знак Успения! Это в память об Успении Богородицы, о смерти ее, был устроен праздник на небесах, а наивные переселенцы приобщились к нему себе на горе, назвав свое село по Успению! По этому названию и была выбрана свыше площадка для пляски смерти в год десятилетия села, ведь сказано в святом писании: «Вначале было слово». Ошиблись, ох ошиблись основатели с наименованием деревни…
***
Жуткая трагедия тяжело отразилась на здоровье родителей. С Давыдом случился инфаркт. Прасковья ходила тенью, сама не своя. Видя их ужасное состояние, Василий Трофимович с Татьяной Ивановной дали им мудрый совет: «Езжайте в город и возьмите себе детей из детского приюта. И дело доброе сделаете, и вам станет легче».
Так и сделали. Прасковья подошла к малышам, взяла на руки Феклу, сильно похожую на Надю, одну из ее умерших дочек. Как взяла, так и не выпускала из рук, пока не получила разрешение ее забрать. Быстрому оформлению документов помог Степан, имевший в городе большое влияние. С появлением в доме Феклы, в которой Прасковья видела живую Надюшу, ее материнское сердце смягчилось от недавней страшной утраты.

 Давыд выбрал под свою опеку семилетнего Степку, у которого даже фамилия оказалась схожей – Харченко. Дети, лишенные в приюте семейной ласки, сразу потянулись к новым родителям и были рады радешеньки вхождению в семью. Тут оказалось, что у Степы в другом приюте содержался братик Гурий, восьми лет, по которому Степа сильно скучал. Забрали и его, оформив  в волости усыновление всех троих. Приемные дети жили в семейном ладу и согласии до совершеннолетия,  пока не обзавелись собственными семьями. В приданое всем выделяли по лошади и молочной телочке.

Татьяна Ивановна не смогла перенести горе горькое, неуемное, когда безжалостная смертушка день за днем уносила из жизни шестерых любимых внучат, росших на ее глазах. Вскоре она подселилась к ним, упокоилась в рядок с детскими могилками.
Потом в семье снова появились свои дети, придавшие жизни родителям особый смысл и продолжение. Вскоре родилась девочка, названная Галей, а позже у нее появились сестра с братиком. В 1914 году родилась Дора, аккурат к первой мировой войне, а через пару лет -  Иван, которого ласково называли Иванкой, угодивший родиться в канун революции. Как-то им аукнутся грядущие перемены…
***
Тем временем угодья семейств Карпенко разрастались на глазах. В каждом дворе имелся плуг-козуля, в который впрягали сразу по пять коней, и этот агрегат в пять лошадиных сил вспарывал целинные наделы, словно нож по маслу. Сообща, коммуной, братья разбили дальнюю родовую заимку, облюбовав место под пашню в пяти верстах от деревни, где рядом лес и небольшое красивое озеро, полное рыбы. Земля ровная, черноземная, только и ждала крепких крестьянских рук.

Выкопали землянку, огородили стоянку для лошадей и в пять бригад махом подняли добрую дюжину десятин, давших в первый же год за сто пудов отменной пшеницы. Рожь-ярица тоже за лето поднималась в человеческий рост да с огромным колосом. Зерно шло крупное и наливное, а уж хлеб из него мастерицы выпекали такой, что запах стоял во весь двор. Когда же зацветала в поле гречиха, собирая на медосбор пчелиные семьи, то от медового дурмана за версту  шалела голова и душа наполнялась благодатью.

Каждая поездка на заимку была не только в трудовую нагрузку, но и в праздник для души. В озере, поросшем кугой и камышом, вода была до того чистой, что дно просматривалось в подробностях, и каждый рачок и мелкий камушек как на показ. Среди травы и водорослей, как в подводных перелесках, ходили косяки карасей, шныряли пронырливые гольяны. В сторонке от всех стояли ленивые и сытые ротаны больших размеров, рыба хищная, пожирающая икру, сильно костлявая, но вкусная в ухе.  Если подвести им ближе к носу червяка на крючке, то, может быть, и клюнут.

Другое чудо творилось поверх воды, где при сезонных перелетах было тесно стаям диких уток и гагар. Ранним  утром они шумно приветствовали восходящее солнце разноголосыми мелодичными песнями, а на закате прощались с ним. Во время перелетов воздух стонал от непрерывного гомона водоплавающих птиц и оглушительного хлопанья крыльями разом взлетающих стай, от которых чернело небо. В покосах, вокруг озера, водились перепелки, которые не боялись людей и были почти домашними. Рядом, в лесном околке, круглый год обитали косачи. С лесной живностью люди жили мирно, не истребляли ее бездумно, охотились редко и не для пустого азарта. Больше выращивали на мясо домашних животных.

Ранней весной бригады выезжали на полевые работы. Подросший Иванка страсть как любил боронить вспаханное поле. Для подготовки земли к посеву запрягали по три-четыре рабочие лошади в  тяжелые, с длинными железными зубьями, деревянные бороны. Иванка верхом садился на переднюю, направляя ее по полю, и лошади тащили борону, разбивая комья и размельчая землю.

Со временем на заимке поставили избушку с небольшой плитой, на которой отец варил вкуснейшие и ароматнейшие супы и борщи, такие, что они запомнились Иванке навсегда. Вечером натруженные кони с удовольствием хрумкали мешку – мелко нарубленное сено, смоченное водой и пересыпанное яричной дробленкой, восстанавливая сытость и силы на новый день.  Два труженика, отец и сын, ложились на застланные сеном нары, и под слабый свет гаганца старший рассказывал малому сказки на сон, каких знал великое множество. А может, и надумывал.

Дед Василий Трофимович еще продержался бобылем несколько лет и умер скоропостижно. Однажды натопил он баньку, построенную им собственноручно, и под светлое Рождество пошел помыться, освежить тело и дух на праздник, но не дошел до нее по снежной огородной тропинке. Подобрали его застывшим в снегу, с чистым бельем, прижатым к телу. Обмыли  в натопленной бане, которую сам затопил. Одели в чистое нижнее белье, которое сам подобрал.

 Похоронили деда по другую сторону от внучатого захоронения и поставили в изголовье высокий лиственничный крест, какой Василий Трофимович  достойно нес всю хлопотливую жизнь на благо рода и односельчан. Так и разместились они справа и слева, Татьяна Ивановна и Василий Трофимович, охраняя вечный покой любимых внучат, которых не смогли уберечь в расцвете едва начавшегося детства. 
***
Жить бы народу в мире да согласии, трудиться, растить и наставлять на путь истинный своих детей, так нет же, надо  было правителям, первым смутьянам на земле, бередить покой и порядок, повсюду устраивать разбой и суматоху. Спокойные времена пошатнулись, когда в соседнем Китае в 1900 году вспыхнуло Боксерское восстание, и русская армия вместе с казачьими отрядами двинулась на его подавление.

Благовещенск был подвержен китайской стороной артиллерийским обстрелам. В ответ началось массовое выдворение с русских территорий этнических и переселившихся  китайцев, которых на Амуре было немало. Одни подрабатывали у местных крестьян по найму, другие занимались овощеводством, а то нелегально высеивали мак для сбора опия и продажи в Китае, где он очень ценился. Часть китайцев ходила партиями за Амур, доставляя оттуда спирт, сладости и китайскую «дабу», синий очень прочный материал на пошив одежды. Их насильно согнали в количестве около двух тысяч человек для преодоления Амура вплавь, хотя немногие умели плавать. Амур стал братской могилой неприкаянных китайцев.

Многих селян мобилизовали в военный обоз для доставки продуктов, снаряжения и боеприпасов действующим войскам. Попал под мобилизацию и Давыд Карпенко, который на паре своих лошадей уехал в Китай, вплоть до Мукдена, где за несколько месяцев насмотрелся всякого.

Китайский конфликт принял международный характер. Военный альянс восьми европейских и азиатских стран в августе захватил Пекин, русские войска оккупировали Манчжурию, и Китай подписал договор с кабальными для себя условиями. Следом разгорелась русско-японская война 1905 года. Надо было отдать должное военному ведомству, выполнявшему царский Указ о запрете мобилизации переселенцев в действующую армию, хотя лошадей у них забирали в строевые и казачьи войска. У Степана забрали пароход вместе с командой под плавучий лазарет и доставку раненых, которых во множестве привозили с кровавых Маньчжурских полей.

В феврале 1905 года 214-ый Мокшанский полк оказался в окружении японских войск под Мукденом и вел тяжелейшие бои. Когда закончились боеприпасы, командир полка полковник Петр Побыванец отдал приказ: «Знамя и оркестр – вперед!». Оркестр пошел на вражеские позиции под боевой марш, а солдаты ринулись в штыковую атаку. Полк прорвал окружение, но потери были огромные. Погиб полковник Петр Побыванец. От четырехтысячного состава полка в живых осталось семьсот прорвавшихся солдат и офицеров, из шестидесяти оркестрантов только семеро, в их числе капельмейстер Илья Шатров. В1907 году он написал музыку вальса «На сопках Маньчжурии», который обессмертил подвиг Мокшанского полка. Слова А. Машистова:

Спите, бойцы,
Слава навеки вам,
Нашу Отчизну, край наш родимый
Не покорить врагам!