Круг замкнулся

С первых дней Великой Отечественной войны брат моего отца Самуил Гуревич был призван в армию. Жил он тогда в курортном городке Горячинске, что близ Байкала и работал учителем в местной школе. Молодой, тридцатилетний, высокого роста мужчина, статный, светловолосый, с карими глазами, всегда улыбчивый и шутливый, носил усы и любил красиво одеваться. Каждое лето приезжал он к нам в Баргузин навестить своих родителей и нашу семью, повидать друзей и приятелей. С нами, детьми, Самуил устраивал велосипедные прогулки  по соседним деревням или же катал нас на лодке по бурливой нашей реке, чего мы не могли делать сами без его участия. По всему чувствовалось, что детей он любит, но вот невесты у него ещё не было.
Братья с самого раннего детства крепко дружили и впоследствии оба выбрали общую профессиональную стезю – стали школьными учителями, правда, как говорится, доморощенными. Тем не менее, директора школ и родители учеников везде, где они работали, отзывались о них весьма одобрительно, как о знающих своё дело грамотных педагогах, к детям строгих, но справедливых, стремящихся ко всему новому в непростом учительском деле. Что ещё можно было потребовать от школьного учителя в нашей Забайкальской глубинке?
Сразу же после получения повестки о призыве Самуил отправил телеграмму моему отцу, попросив его срочно приехать в Горячинск, чтобы проводить его, проститься, а заодно и всякие личные вещи забрать. Самуил был от природы хозяйственным, как все окружающие, в те непростые времена испытавшие в детстве лишения и нужду. Став самостоятельным, он приобрел все необходимое для повседневной жизни, но действовал в этом вопросе с дальним прицелом на семейное обустройство и благополучие. И,даже сейчас, не понимая, как и большинство вокруг, всей тяжести навалившейся всенародной беды, он рассуждал о том, что вернется домой всё же не к пустому и разбитому корыту. Но, человек предполагает, а Бог – располагает...
Наш отец, получив братову телеграмму, бросил всё и помчался в Горячинск в надежде застать его дома, но не успел. Самуил был уже в пути в числе новобранцев, направлявшихся на Ленинградский фронт. Братья так и не попрощались. Мама, собирая папу в дорогу, наготовила всякой всячины в расчете на них двоих, но вот не случилось, не повезло. Отец же прихватил по возможности всякой пустой тары под братнины вещи : два холщевых мешка, ёмкую заплечную сумку и два дощатых самодельных чемодана, сработанных им своими руками. Мужчины в наших деревнях в те времена были на всё горазды и к любому делу рукасты.
Путь отцу, по сибирским масштабам, предстоял не столь уж и дальний. От Баргузина там было всего-то 125 вёрст вдоль Байкала на юг по Баргузинскому тракту  до Горячинского бальнеологического курорта, славившегося с давних, ещё декабристских времён, своими минеральными водами. По довоенным меркам  это была отнюдь не сибирская глухомань. Там существовала вполне современная лечебница, работала школа и почта. В байкальских водах промышлял рыболовецкий колхоз. Да и народ там обитал разноплемённый, но относительно цивилизованный. Жили там и русские, и евреи, и чехи, и поляки, из местных чаще попадались буряты. И всем, пожелавшим лечиться на курортных водах или поваляться на байкальских пляжах, там вполне хватало места.
Первые 45 верст до Усть-Баргузина отец проехал с кем-то из соседей на телеге, а вот дальше по тракту до Горячинска уже добирался на перекладных. Иногда, если повезло, и на попутной грузовой машине его подбрасывали, но чаще все-таки удавалось подсесть к кому-то на телегу или хотя бы поклажу на неё положить.  Грунтовая и в довоенные времена  свободная дорога сейчас была перегружена. Сплошной чередой двигались по ней и военные грузовики, и гужевые телеги и повозки, груженные разным товаром и скарбом. И пеших было много с грузом в руках и за плечами. Даже беглые каторжане попадались. А с ближайших, наспех оборудованных лесных стрельбищ, сплошным гулом доносились выстрелы: шли военные учения, тренировались новобранцы.
В Горячинск отец прибыл лишь к середине следующего дня, где-то в дороге разминувшись с братом. В поселке было шумно и неспокойно, народу на улицах  полно, и взрослые, и дети, и местные, и многочисленные курортники. Все куда-то спешили. Оживленно было на рынке, где преоблада-ла барахолка.
Самуил квартировал у знакомой старушки, работавшей школьной уборщицей. Но дома той не оказалось. Пытаясь разыскать хозяйку, отец зашел в местную школу, но её и там не было на месте. Поговорил с директором, выразившим сожаление, что остался без такого опытного учителя. Хозяйка дома объявилась лишь только к самому вечеру. Отворив отцу дверь в братнину комнату, она собралась и снова ушла. Взору отца представилось холостяцкое жилище с железной кроватью и постелью, двумя стульями, столом и разбросанными на них посудой, одеждой, учебниками и журналами. У стены стоял велосипед, фотоаппарат на высокой треноге и кожанный чемодан, закрытый на замок. Разложив все вещи по своим уже чемоданам и мешкам, отец запер дверь на ключ и направился в курортную часть города. Он планировал, раз уж выпала такая оказия, на недельку задержаться и немного поправить свое здоровье. Квартировать же устроился поближе к курорту у местного рыбака. А слегка подлечившись, вернулся он в комнату брата забрать там упакованную в дорогу поклажу. Но дверь братова жилица была нараспашку и к своему удивлению папа не нашел там ничего из оставленных им дядиных вещей. И как-то сразу подумалось ему, что без участия хозяйки тут дело не обошлось. Но где её теперь искать?
Немного поразмыслив, отец направился на рынок. И оказался прав. Пришел он туда буквально по её следам. В сторонке на слепленном из подручных материалов прилавке стояли его самодельные чемоданы, из которых торчали во все стороны вещи Самуила. Там были книги, бритвенные принадлежности, костюм со значком ГТО. Какой-то парень приценялся к братниному велосипеду. Не вступая в дискуссии и пререкания, отец молча разложил ещё, слава Богу, оставшиеся нераспроданными вещи по чемоданам, повесил их на руль велосипеда и двинулся на квартиру брата . Хозяйка, нагло глядя отцу в глаза, даже не пыталась оправдываться. Понимал отец и то, что жаловаться на неё в милицию абсолютно бесполезно. Во первых, она здешняя, а он пришлый, приезжий. Во вторых, начавшаяся война всколыхнула со дна весь отложившийся там бытовой отстой. Нравственность населения и до того бывшая далеко не высшей пробы в этих краях, сразу же упала  до нуля и присказка «война всё спишет» мгновенно завоевала свое место в тогдашней тамошней жизни.   
В тот же день сторговался отец с водителем почтовой машины и, отдав ему в уплату за услугу велосипед, отбыл с ним в обратный путь, уверенный в том, что государственная почта и её транспорт пользуется некими льготами на беспрепятственный проезд и защищенными правами в плане безопасности.  Но уже под вечер наглухо застряли они на развилке лесных дорог. Проезду мешали, отчасти, глубокие колдобины и рытвины, отчасти начавшийся проливной дождь и вперед мог прорваться лишь только военный транспорт да «высокопроходимый» гужевой.
И тут, воспользовавшись такой полной  дорожной неразберихой, в кузов почтовика вскарабкались двое разбойного вида парней, нагло ухватившихся за братнино добро, включая кожанный чемодан, который отец особенно берёг и держал в руках. В завязавшейся драке отца избили, поизорвав на нём одежду, и вместе с вещами сиганули они из кузова вниз, в одно мгновение скрывшись в лесу. Водитель при этом поглядывал в заднее стекло, но никак не отреагировал на наглый грабёж. Короче, домой отец вернулся с одним дощатым чемоданом и двумя холщёвыми мешками, перекинутыми через плечо, в мокрой, драной и грязной одежде. Почтарь из сочувствия подвёз его прямо к дому, после чего, ничего не сказав, развернулся и уехал. Мама в ужасе смотрела на отца, смутно догадываясь о том, что ему пришлось пережить. И лишь за ужином он рассказал ей подробности своего путешествия, не очень-то углубляясь в описание поездки на почтовой машине, где его ограбили и едва не убили. Больше всего они с мамой переживали за утраченные вещи Самуила, написавшего впоследствии с фронта, что ему сейчас уже не до оставшихся вещей, вот только б кожанный чемодан сохранился. И родители наши именно об этом и горевали, полагая, что в нем хранилось самое ценное и сокровенное из вещей, оставшихся от брата. Они знали, что Самуил писал книгу об истории Горячинского курорта, что в его бумагах хранился подарок двоюродного брата Зигура – его книга «Фольклор Восточной Сибири», семейные фотографии, письма. Были у Самуила и серебрянные карманные часы на длинной цепочке. С молоду он увлекался коллекционированием старинных денежных знаков. Да и кое-что поценнее мог он там хранить из того, что добывали «во глубине сибирских руд».
Прошло полгода. И как-то поздним зимним вечером в дверь нашего дома постучали. У порога стоял болезненного вида человек. Изношенная грязная одежда висела на его исхудавшем теле, как на вешалке, у ног  стоял один из наших дощатых чемоданов и большая сумка. Родители обомлели. И когда парня впустили в дом, он пробормотал:
- У меня тут вот вещички на продажу. Может купите?
И он протянул стянутую веревкой пачку книг, сверху которой лежала «Война и Мир» с дарственной надписью папы своему брату и «Фольклор...» Зигура. Ниже шли дневники и письма.
- Ты откуда всё это взял?- спросил отец.
- Да мы тут, как война начиналась, почтовик в лесу грабанули. Думали одежонка какая или еда... А оказалось вот это барахло бумажное. Может купите? Все в поселке говорят, неси к учителю.
- Но я слышала, что Вы там ещё и кожанный чемодан уволокли. Он-то где?- добавила мама.
- Тот чемодан мы давно продали, а все, что в нем было, оно в сумке этой свалено.- оправдывался бандит.
У отца потемнело в глазах, но он был так рад, что вещи Самуила нашлись, да ещё какие! И он решил купить их обязательно. Сколько бы они не стоили. И снова, как на старуху-хозяйку в Горячинске, заявлять в милицию отец на мужика этого не стал. Одним видом своим тот вызывал жалость, и родители наши, сердобольные, усадили его за стол. Когда же накормили, он огляделся и увидел в углу комнаты второй папин дощатый чемодан. Тут он уже смикнул, куда попал и быстро-быстро засобирался уходить. При этом из кармана штанов вытянул за цепочку серебрянные часы и при свете керосиновой лампы пытался разглядеть на них время. Отец узнал часы Самуила и показал бандиту свои, такие же, серябрянные, и тоже с цепочкой.
- И вот эти часы я у тебя тоже покупаю.
- Не-не-не! Они мне самому нужны.- запротестовал грабитель.
И тогда отец объяснил парню, куда тот попал, придя торговать награбленным, припомнив ему и то, как в ночной драке он звезданул ему по очкам, как они вдвоем с напарником избивали его, изодрав ещё и одежду. Сказать что бандит смутился, так это, наверное, было бы неправильно: не то, как говорится, воспитание.  Родители отдали ему за вещи Самуила ровно столько, сколько он попросил в начале разговора.
- А за часы мне денег не надо.- вдруг отрывисто бросил он и, выложив их на стол, быстро выскочил из дома.
И хотя наш скудный бюджет основательно пострадал в результате этой «покупки», родители были несказанно рады, что круг замкнулся, а вещи брата-фронтовика будут ему возвращены. Только бы он вернулся живым.
Но война решила по-своему. Самуил пропал без вести на третий год войны, а мы даже похоронки на него не получили. И ещё долгие годы родители хранили в дощатых чемоданах эти вещи, среди которых нашлись тогда и подарки нам, его племянникам, детям тех тяжелых военных лет. Такие для нас памятные и дорогие!
Помнили дядю Самуила и его ученики. Позже, в Горячинске, они писали о нем в местных газетах, а папа опубликовал там фрагменты из его незаконченной книги об истории Горячинского курорта. Он также вписал дядино имя в список на стелле, установленной на еврейском кладбище в Иркутске в честь героев-евреев, павших в боях той кровавой войны. А карманные серебрянные часы с цепочкой папа подарил на свадьбу моему мужу. Я и сейчас храню их здесь, в Америке, как нашу дорогую семейную реликвию, как память о всех  мужчинах нашей семьи – моих дедушке, отце, дяде Самуиле и о моём муже. Память праведных да будет благословенна!
Берта Гуревич