В начале прекрасного века. II эпилог Изящной Анны

Спустя месяцы душевных мук нервы мои сдали: как-то днем я спустилась не в свое время в гостиную, отложив часы молитвы на вечер, и застала чертовку в окружении своих злющих питомцев. Анна в темно-красном платье, болтавшемся на обнаженных плечах и бесстыдно выставлявшем напоказ грудь, склонившись к самому уродливому из бультерьеров и потрепав его по голове, неспешно выпрямилась, откинув назад волосы, при свете казавшиеся золотистыми (меня аж злость взяла при мысли о ее бесовской натуре и красоте, которую она, несомненно, черпала из самых недр ада!). Улыбнувшись медовой улыбкой, Анна проговорила так томно, что не осталось никаких сомнений: она меня ждала, словно старого друга, с которым у нее было общее дело, обещавшее вознаграждение каждой из сторон.

– Дражайшая госпожа Этуаль, что же вас привело ко мне в столь чудесный день? Неужели монахиням позволено общаться с демонами, или как вы там любите меня величать? Да еще когда эти демоны ниже вас по статусу.

– Закрой свой поганый рот, богохульница! Пока я хозяйка в этом доме, а не ты, поэтому не смей язвить мне, иначе вышвырну твое отродье на улицу! Ты прекрасно знаешь, зачем я стою здесь и еле тебя выношу. Меня так и подмывает украсить твою лицемерную маску двумя сочными синяками!

– Ой-ой-ой, какие мы завидущие, – Анна в своей показной манере выпятила нижнюю губу, напуская на себя оскорбленный вид. – Что, жаба душит? Ну, время безжалостно по отношению ко всяким уродинам вроде тебя. Будь ты чуточку покладистей, я бы, может, подумала, как сделать тебя более совершенной, что ли. Более ухоженной. А то, что с тебя сейчас сыпется, язык не поворачивается назвать песком.

И снова эта гадкая, змеиная улыбка. Хотя мне в обществе змеи и то было бы куда приятнее находиться, чем в обществе моей невестки.

– Я не сатанинского рода, чтобы, питаясь чужими несчастьями, быть вечно молодой. А твоя помощь сродни помощи акулы утопающему в открытом море. Ты не возьмешь меня ни лестью, ни подхалимством – и то, наверняка, искусственное. Так когда?

– Что «когда»?

Я не выдержала этого гнусного двуличия и съездила ей по лицу – на меня тут же набросился ее любимый уродец, сбив с ног, и моей кожи почти коснулись безжалостные клыки, когда Анна рявкнула на него, и бультерьер жалобно заскулил и ретировался к своим, продолжая рычать и неотрывно следить за мной.

– Хватит придуриваться! Я говорю о твоих планах избавиться от меня! Или скажешь, ни о чем подобном и не помышляла?

Держась за больную щеку, Анна сначала удивленно вытаращилась на меня, а потом как захохочет – я до сих пор слышу этот пробирающий до костей смех, эхом раздающийся по пустому дому. Дождливыми бессонными ночами…

– Ах, вот оно что! Тебя смутило мое якобы «странное» поведение? Что я больше не выбегаю на улицу с криками лишить кого-нибудь ненужной конечности? Ну, тому мальчику действительно его штучка не нужна: он и так выглядит как девчонка с этими кудрями. Или что не сбрасываю на прохожих свиную кровь, которую я беру по дешевке – не поверишь, у кого! какая необычная профессия! – у знакомого палача-мясника? Что не спускаю собак на еле движущихся старых кляч? Да? По-твоему, было бы лучше, если бы я продолжала издеваться над людьми, а, Этти?

Я промолчала. Что творилось в голове Анны – уверена, не знала даже сама Анна. У меня появилось ощущение, будто в ней уживалось сразу несколько личностей, которые и приказывали ей, как, в зависимости от настроения и расположения духа этих многочисленных «я», провести новый день. Это жуткое соседство и меня доводило до безумия и превращало в такую же душевнобольную.

– Было бы лучше, если бы ты навсегда убралась из моего дома. Ты свела моего сына в могилу, завладела моим домом, держишь в страхе весь район и, наверняка, целый город – что еще надо твоей дьявольской душе?! Найди себе другую жертву, оставь меня в покое. Ты и без того разрушила мою жизнь, когда она только-только начала налаживаться, а эта несвобода, постоянное затворничество просто невыносимы. Довольна? Анна, ты сломала меня, сломала! Я сдаюсь – и готова пойти на любые унижения, лишь бы ты ушла, – переступив свою гордость, я встала перед ней на колени, в порыве схватила ее за руку и прижалась к ее ноге, надеясь, что это как-то поможет смягчить ее черствое сердце.

Я чувствовала на себе ее задумчивый взгляд: она явно не могла решить, как со мной поступить – минуту назад я влепила ей звонкую пощечину, а теперь подобно рабу вымаливала прощение, – но смотрела я не на нее, а на притихших собак: жалобные глаза любимчика-бультерьера буравили хозяйку, хвост виновато поджат, пасть открыта и язык высунут наружу как от нехватки воздуха; его собратья мирно посапывали – видимо, в нашей небольшой склоке с Анной не было ничего интересного, тем более, не прозвучала команда напасть, а значит, в их участии хозяйка не нуждалась.

– Встань, – спустя некоторое время проговорила Анна и подала мне руку, чтобы я поднялась. Я уже обрадовалась, что в моей невестке проснулась, казалось бы, утерянная совесть и что она осознала свое неразумное поведение по отношению ко мне и одумалась, наблюдая за моим подобострастным ползанием в ее ногах. Приготовившись услышать фразу вроде: «Ладно, я больше не стану мучить тебя своим присутствием и завтра покину твой дом» – я чуть было не поверила, что стала туга на оба уха, когда вместо ожидаемого мною Анна выпалила: – Поцелуй больную щечку. Тогда я приму твои извинения и сделаю вид, будто ничего не произошло.

Немного удивленная ее просьбой, я с неохотой подчинилась (представляя, однако, что это не Анна, а кто-то, кто по-настоящему заслуживал моего поцелуя), но последовавшая за тем кислая мина Анны вызвала во мне бурю негодования, и едва я сжала руки в кулаки, чтобы угостить эти вновь выпяченные губы, как она мрачно – и с обидой, присущей больше детям, чем взрослым – выдала:

– Разве это поцелуй? Я кожей ощущала твое отвращение ко мне, словно я рептилия какая-то. Неужели я такая отталкивающая, а, Этти? (Полагаю, нет смысла описывать выражение моего лица в тот момент – стоило Анне увидеть, что вид ее глубоко оскорбленной натуры не задел во мне ни одной струнки, даже наоборот – разозлил пуще прежнего, – как она резко сбросила с себя маску отверженной, и миру явилась подлинная Анна с ее слащаво-завлекающей улыбкой.) Ну, хорошо. Ты все-таки довела меня. Теперь я и пальцем не пошевелю, пока ты не поцелуешь меня как подобает, – и демон в своем развратном платье кровавого цвета устремился к огромному мягкому креслу (некогда моему любимому), возле которого дремали ротвейлеры и бультерьеры, и с особой церемонностью развалился в нем, закинув ногу на ногу и вперив в меня взгляд отливавших золотом глаз. Рука милостиво опустилась к ротвейлеру, который, почувствовав движение, проснулся и тотчас же стал выпрашивать порцию ласк у снизошедшей до него хозяйки. Не сказать, что я напряглась – хотя следовало бы обратить внимание на этот жест и приготовиться к очередному подвоху со стороны Анны, которая не заставила себя долго ждать.

Я не собиралась исполнять прихоти Анны, тем более, когда она ставила мне условия, не соответствовавшие моему положению, и, расстроенная провалом очередного плана по изгнанию невестки, уже развернулась, чтобы подняться к себе, когда внезапно услышала душераздирающий скулеж.

Увиденное шокировало меня: если раньше Анна мучила ни в чем не повинных людей, то сейчас она, перейдя вконец все границы, переключилась на своих питомцев, схватив ластившегося к ней ротвейлера и начав давить его морду острым каблуком. Меня поразила покорность собаки: она не делала никаких попыток укусить Анну или каким-то иным способом предотвратить это издевательство, а просто лежала, воя от боли.

– Ты что творишь?! – я не любила этих исчадий, правда, и своим присутствием они мне не доставляли никакого удовольствия, но смотреть, как эта мерзавка ни за что ни про что причиняет боль живому существу, которое просто хотело, чтобы его погладила любимая хозяйка – это было выше моих сил! – Ты совсем ненормальная? Отпусти собаку!

– Ой, что же так? Тебе жаль вот этого монстра? А ведь когда-то он пытался напасть и на тебя, или ты забыла? Может, я решила таким образом наказать его, тебе какое дело? Порадовалась бы – я же мщу за тебя, – а ты, наоборот, препятствуешь справедливому возмездию.

– Ты не имеешь права так жестоко обращаться с ним! Анна, ты еще большее чудовище, чем я думала. Чтобы так поступить со своим же питомцем!.. На такое предательство способна только последняя мразь. Впрочем, я не удивлена, что ты проявила себя именно так, а не иначе.

– Да неужели ты разочаровалась во мне? Ты же сама знаешь, что по-другому я не умею. Поэтому если хочешь прекратить бессмысленные страдания никчемной псины, подойди ко мне. И тогда, возможно, я растаю – и тебе больше не придется меня терпеть. Я тоже не из гипса и жажду любви. Этуаль, все мы по сути – собаки, и каждому нужен свой хозяин, точнее, его ласкающая нас рука, – и, не сдерживая злорадствующий смех, Анна сильнее вдавила обреченного ротвейлера в пол, припечатав заодно и меня своей недвусмысленностью.

Так вот что она задумала, а я-то посчитала ее ласки проявлением любви – хотя бы к этим несчастным зверям! Но Анна, эта злая и беспощадная ведьма, все предусмотрела с коварной расчетливостью и холодностью: ее не беспокоил уже порядком изувеченный ротвейлер – а вот у меня больше не было сил наблюдать за его муками, слышать жалобный скулеж, который ранил меня сильнее ножа, и с тайным страхом ожидать, пока Анна окончательно не добьет его своим каблуком, и без того обагренным собачьей кровью. И я могла остановить этот садизм ценою ничего не значащего поцелуя! Как элементарно! Как просто! А чертовке любой исход будет в утеху: в случае моего отказа она утолит свою безмерную кровожадность, а в случае моего согласия – позабавится моим поражением в виде навсегда растоптанной гордости.

Ну и?..

– Что ты сказала? – переспросила Анна, невинно хлопая хищными глазками, хотя все она прекрасно слышала – только притворялась, чтобы лишний раз поиздеваться надо мной, вытянув из меня ненавистные слова. Ее осведомленность выдавали подрагивавшие уголки губ, в своем превосходстве готовые сложиться в фирменную дьявольскую улыбку.

– Я сказала: «Отпускай собаку». Мое унижение не стоит того, чтобы лишать ее жизни. Я надеюсь, что твои злюки когда-нибудь в отместку порвут тебя на куски за твои пытки – вот я-то порадуюсь.

– Сама ты злюка, раз говоришь такие вещи. Мои крошки никогда не тронут свою богиню, – мне, конечно, дико захотелось и рассмеяться, и плюнуть «божеству» в лицо – так нелепо она выглядела: напыщенная, самодовольная, тщеславная – но меня вовремя сдержала мысль о прикосновении к ней, прямо в дрожь бросило; по крайней мере, Анна отпустила искалеченного пса: не видя одним глазом, заплывшим в крови и слезной жидкости, ротвейлер прошмыгнул мимо меня на кухню, оставив за собой длинную багряную полоску. Анна проводила жертву нетерпеливым взглядом и обратилась ко мне: – Если не хочешь повторения сюжета, постарайся изобразить искренность. Ненавижу фальшь. Попробуй не быть деревяшкой.

От мерзкого хихиканья у меня все закипело внутри: руки чесались снова съездить по торжествовавшей физиономии Анны – а когда она с неожиданной страстью – или похотью? – схватила меня, чтобы приблизить к себе, меня ни с того ни с сего замутило. Я даже не успела поразмыслить над тем, что могло вызвать тошноту, как Анна, воспользовавшись моей сиюминутной слабостью, среагировала молниеносно – видимо, пришла к неутешительному для себя выводу, что без посторонней помощи я буду собираться с духом до вечера, – и вот уже я не отличала своих губ от ее.

Это странное и не укладывавшееся в моей голове единение с себе подобной возмутило меня с одной стороны, а с другой… Не свойственная Анне нежность и ее явно необузданные порывы желания напомнили мне о моем одиночестве, увядающей молодости, потраченной исключительно на воспитание Чарльза, и безнадежном будущем – у меня не было ни близкого мужчины, ни детей, ни внуков, никакой цели, кроме как вытравления Анны из дома. А что будет, если уйдет и она?.. Я напрочь забыла об Икке и Бьерне, словно их никогда и не существовало в моей жизни. Или это так поцелуй затуманил мой рассудок, раз я начала воспринимать Анну как единственную мою подругу, хотя на деле все обстояло иначе?

Однако стоило Анне оторваться от меня – и стоило это ей немалых усилий, судя по недовольному выражению лица, будто она хотела охватить меня всю и сразу, – как она резко присела, достаточно нагло отдернула мою юбку и стала рассматривать скрывавшееся под ней белье. Видимо, я была слишком ошеломлена ее поведением, чтобы как-то пошевелиться и пресечь этот разврат. А между тем Анна от чего-то прыснула со смеху и, поймав мой и без того недоумевающий взгляд, заявила в свое оправдание:

– Забавно встретить женщину, которая в наше время предпочитает носить бабушкины панталоны. А я-то еще переживала…

И как зайдется демоническим хохотом, будто в сказанном было что-то действительно смешное. Я и виду не подала, но ее высказывание оскорбило меня до глубины души. Или, может, я вправду такая старая?..

– Вообще-то это последняя модель. В Париже она недавно поступила в продажу. А ты, Анна, так хорошо разбираешься в моде, сама небось носишь нечто подобное, а при мне подло лицемеришь, – сказав это, я не пыталась вызвать ее на какую-либо провокацию или бросить ей вызов. Но в следующий раз я точно подумаю перед тем, как что-нибудь ляпнуть.

Потому что Анна, не отрывая от меня блестящих хищных глаз, со сладкой улыбкой приблизилась к моему уху и прошептала:

– А на мне ничего нет, – и, отойдя на шаг, Анна легко и непринужденно продемонстрировала мне правоту своих слов. Я прикрыла глаза ладонью, лишь бы вытеснить увиденную срамоту из своей памяти, однако этот жест стыда только сильнее взбудоражил Анну, которая, обрадовавшись, как ребенок, отняла руку от моего лица и, вцепившись в нее, бессовестно положила ее… да, именно туда!

От этого прикосновения Анна задрожала – было бы неплохо, если бы с ней случился эпилептический припадок, – вслед за тем послышались тихие стоны вперемежку с прерывистыми вздохами и горячими, чуть ли не умоляющими просьбами (приобняв меня, она практически повисла на мне) продолжать ее трогать. Вся эта картина маслом длилась не дольше пяти минут, но когда Анна начала упрашивать меня довести ее до полного удовлетворения, тут я словно вышла из оцепенения, вызванного этим непредвиденным инцидентом, и, резко дернувшись, оттолкнула от себя порочное исчадие ада, ужасаясь мерзости, на которую оно решилось. И когда только Анна додумалась до такого плана и как в принципе осмелилась исполнить его?.. У меня в голове не укладывалось.

Но, как оказалось, ей хватило и тех пяти минут, чтобы получить от меня желаемое: не устояв на ногах от неожиданного толчка, она упала и не делала никаких попыток подняться, чтобы ответить мне на мою грубость. Я не сочла нужным справиться о ней – все и так стало ясно, когда дыхание у «жертвы» постепенно выровнялось, и Анна, развалившись на полу, просто наслаждалась своим состоянием «вне времени и пространства». Видимо, она тут же вспомнила обо мне, свидетельнице и непосредственной участнице этой сцены, поскольку с присущей ей резкостью и резвостью вскочила как ни в чем не бывало, и не успела я оправиться, как Анна уже тащила меня – непонятно зачем – к огромному зеркалу во весь рост, стоявшему в углу гостиной.

Анна заметила застывший в моих глазах гигантский знак вопроса и снова пустилась в объяснения – на этот раз не связанные узами порока, к моему несказанному облегчению:

– Видишь ли, Этуаль, тебе может показаться, что я слишком быстро реагирую на все происходящее и другие не в состоянии угнаться за моим переменчивым настроением, однако будь ты на моем месте, в моей шкуре, которая ничего не стоит, ты бы поняла, насколько тяжело мне дается каждая секунда. Для меня жизнь тянется бесконечно, в этом и заключается мое наказание. А помимо того я еще и сгораю. Я будто в аду, меня пожирает пламя, никогда не стихающее, эти когти выскребывают из меня остатки всего человеческого – то, что я представляю собой – не что иное, как пустая оболочка, во мне нет содержимого. У тебя бы не получилось физически избавиться от меня – разве можно уничтожить то, чего нет? Но я и не призрак, не плод твоего воображения – вот, ты же чувствуешь мое прикосновение (она больно схватила меня за лицо и целенаправленно держала так, чтобы я не отводила взгляд от своего отражения), и оно тебе неприятно. Следовательно, я живое существо – просто немного отличаюсь от тебя и остальных. Но ты все равно не понимаешь… Я бы тебе рассказала, но уже поздно. Ты бы не спустилась ко мне без веской причины, не так ли? Какая же ты подлая, Этуаль, и еще меня называешь лицемерной, – она грустно усмехнулась. – Сколько у нас времени, минута, две? Или меньше? Я, к сожалению, не все предусмотрела – и ты меня перехитрила, но битва-то не окончена. И мы доведем до конца эту партию, я тебе обещаю. А чтобы ты не сомневалась в искренности моих слов, я тебе кое-что покажу. Смотри внимательно, – и, сильно надавив ногтем на мою щеку, Анна следила, как из образовавшейся ранки потекла кровь, затем, как последний стервятник, слизала ее и отступила куда-то в темноту, прежде чем я успела хоть как-то отреагировать. Не знаю, чем она одурманила меня, но с реакцией в тот вечер у меня явно были какие-то проблемы: словно меня обвесили кандалами, и я не то что рукой – головой не могла пошевелить. Язык меня не слушался, несмотря на то, что внутри я вся кипела от возмущения и негодования и только и ждала, когда спадет это оцепенение, чтобы дать волю гневу.

И пока я пребывала в недоумении, со мной – вернее, с моим отражением в зеркале – начали твориться небывалые вещи: морщинки на лице разгладились, волосы, кое-где седые, потемнели, и теперь на мои плечи спадали шикарные каштановые локоны, каких у меня никогда не было; гладкая кожа не уступала по свойствам коже новорожденного, взбухшие вены на руках и ногах исчезли – и даже старый шрам на шее, уродовавший меня все те года, исчез! В новом теле я ощущала себя молодой и красивой – и как такое возможно, когда на самом деле тебе скоро исполнится пятьдесят?! В глубоком шоке я откровенно пялилась на девушку в отражении, не веря, что она – это и есть я! И убедилась в этом, лишь когда очередная волна изумления прошла, и руки опять подчинялись мне: я дотронулась изящным пальчиком – своим! – до миниатюрного носика – а отражение повторило. Потом взгляд мой упал на грудь, и глаза у меня на лоб полезли: не совсем прилично упоминать об этом, но чтобы вы представляли, в какой степени изменилось мое тело, я скажу, что лиф стал мне жутко тесен, не помогло и то, что я ослабила корсет – грудь все равно бесстыдно выпирала. Я не могла налюбоваться на себя – и уже забыла, чьих это рук дело, пока Анна сама не появилась, весьма довольная моим преображением.

– Ну, как? Нравится? – промурлыкала она моему отражению, нежно приобняв меня.

Услышав ее томный голос, я как будто очнулась после приятного сна, несбыточного, оставившего после себя горьковатый привкус реальности.

– Что ты со мной сделала?! – когда до меня дошло, что Анна и вправду занимается черной магией, отвращение заглушило во мне любую радость – даже если это чудо на миг пробудило во мне любовь к себе и жизни, которая отошла на второй план с появлением в доме невестки.

– Вернула то, что принадлежало тебе двадцать лет назад. Но в гораздо лучшей форме, как видишь. Будь ты капельку покладистей, эту обновку ты бы примерила многим раньше. Но чтобы разочаровать тебя окончательно, скажу напоследок, что такой ты будешь совсем недолго – большего одолжения я тебе не окажу. Ты предала меня. И в наказание твоя кожа вновь станет дряблой, твое лицо – старым и некрасивым, а душе никогда не найдет покоя: с этого момента ты останешься одна, и никто, кроме меня, не украсит твою жалкую и бесцветную жизнь своим существованием. А пока довольствуйся моим маленьким подарком: это тебе сама знаешь за что, – и, стиснув мои плечи – выразив таким образом свое нежное отношение ко мне, – Анна пулей рванула к лестнице, ведущей на второй этаж. И не зря: как раз в это самое мгновение мощным ударом дверь снесли с петель, и в комнату ворвалась целая толпа людей во главе с Бьерном, который без церемоний пролетел мимо меня, намереваясь схватить Анну, и Икке. Заметив меня, она в изумлении – и, к моему тайному удовольствию, с завистью – открыла рот, но вместо приготовленной фразы до меня донеслось недоуменное «Э-э-э?» Я только пожала плечами – и моя подруга поняла, что сейчас не время пускаться в пересказы. Тем более, когда до нас с площадки между первым и вторым этажом донесся безумный хохот Анны – и все наши взгляды тут же устремились к ней.

А, как оказалось, там было на что посмотреть: стоило Бьерну приблизиться к этому изящному исчадию ада, как Анна без тени смущения легким и проворным движением скинула с себя и без того висевшее на ней мешком платье, на мгновение предоставив нам полюбоваться своим [красивым] обнаженным телом, и бросила наряд в лицо Петерссону. Пока тот выпутывался из красных тряпок, моя невестка скрылась на втором этаже. Толпа ринулась за Бьерном, мы с Икке – за ними.

Прежде чем приступить к самому загадочному в этой истории, я хотела бы сообщить читателям, что я действительно заранее спланировала этот налет: вся эта сцена вожделения и похоти, мои унижения и издевательства над животными были направлены лишь на то, чтобы Икке успела получить мое послание, привести сюда побольше мужчин с целью окружить дом и не дать Анне сбежать. Я не сомневалась, что когда грянет гром, эта чертовка первым делом постарается улизнуть и спасти свою никчемную, как она выразилась, шкуру. Ну, уж нет! Ее шкура имела огромную ценность: ведь в противном случае я не смогла бы вздохнуть свободно и зажить спокойной жизнью, зная, что Анна гуляет где-то поблизости и готовится к нападению. Несомненно, меня поразило, что она пронюхала о моем плане, однако после ее фокусов с моим преображением я уже ничему не удивлялась и просто отдалась происходящему, отложив на потом мысли, так и просившиеся затмить мой разум. Тогда мне было необходимо оставаться трезвой. И вот почему.

Когда я добралась до комнаты Анны, толпа стремительно и рьяно таранила запертую дверь (причем, эти мужланы таранили моим любимым пуфиком нежного фиолетового цвета! как будто не могли найти что-то менее дорогое и драгоценное моему сердцу, но я благополучно промолчала), а Бьерн руководил и кричал, как и под каким углом лучше выбивать дверь, где засела виновница торжества. Мне показалось странным, что шум производили одни мужчины – из самой комнаты не доносилось ни звука. Хотя я была уверена, что Бьерн видел, где спряталась Анна, что-то гадкое внутри подсказывало своим писклявым голоском, что моя невестка в очередной раз провела нас.

Через минуту невыносимых мук (я не в силах была смотреть, как изувечивают мой пуфик) дверь поддалась – и то, что каждый узрел, войдя в спальню Анны, наверное, никогда не забудет. То даже язык не поворачивается назвать адом – настолько обитель ведьмы выглядела нереальной, устрашающей и отвратительной и не приснилась бы в самом кошмарном сне самому отъявленному грешнику!

В нос ударил резкий тошнотворный запах, и тому нашлась естественная причина: повсюду – на стенах, на потолке, на полу, на кровати – разлагались выпотрошенные змеи. Огромные, вроде нескольких питонов и анаконды, валялись бесформенной массой среди подушек, рептилии поменьше были словно приклеены ко всему, на что их безжалостно бросила дьявольская рука. Я не верила своим глазам – собственно, как и остальные. Мы озирались в диком ужасе, прижимаясь друг к другу, а Икке судорожно всхлипнула. И я ее прекрасно понимала. Бьерн подошел к супруге и ласково обнял ее, пряча от жуткого зрелища (к слову сказать, комната вся была в кровавых лужах и сгустках, кое-где выступали из темноты багровые пятна, а сверху, из свежеразделанной змеи, заботливо уложенной на хрустальную люстру, капала кровь прямо мне на лоб). Я, передергиваясь, спрашивала себя, откуда Анна взяла кобру – но последняя лежала мертвая на туалетном столике с раскрытым капюшоном, а из пасти угрожающе выпирали клыки. И эти безжизненные глаза снятся мне по сей день, а я судорожно вскакиваю и после долго не могу успокоиться и заснуть.

Анна, как я и предполагала, бесследно исчезла: никаких подземных ходов, чердаков мы не обнаружили, а окна были заперты изнутри и довольно давно, судя по пыли и многочисленным паутинам. Запах так въелся в эти стены, что совершенно непонятно, почему я, живя с невесткой столько времени, ни разу не учуяла этого тлетворного аромата подземелья. Зато в тот вечер он раскрылся в полной своей гамме, а мы стали первыми, кто оценил по достоинству духи Изящной Анны! Мой желудок безудержно рвался наизнанку, но я держалась. И тут я догадалась, почему мне стало плохо, когда Анна приблизилась ко мне, желая поцеловать: а все из-за невыносимого трупного запаха, который я поначалу не распознала как таковой – и никакой ведь задней мысли не возникло на этот счет. Но, вторгнувшись в личную жизнь Анны, не пожалела ли я, что узнала ее секрет? Не высока ли цена?..

В любом случае, Анны больше нет – и никто не расскажет мне, для каких целей здесь собраны столь гадкие создания и, причем, мертвые, и в таком невероятном количестве. А поскольку женское любопытство – вещь не менее гадкая, то я бы лучше согласилась на вечные муки в аду вместо человека, более заслуживающего этого наказания, нежели всю жизнь мучилась бы вопросами, ответы на которые мог дать один человек во Вселенной – Анна. Хотя, судя по обещанию моей невестки, она вернется – и я кожей чувствовала, что это в самом деле произойдет, но когда – и, главное, какая расплата ждет меня за так называемое «предательство», – я, к сожалению, не знала и очень страшилась возвращения Анны и ее мести. А, я полагаю, мое маленькое исчадие отыграется на мне по полной.

…Спустившись в гостиную (воинствующую толпу мы к тому времени отпустили, щедро заплатив каждому за их неоценимые услуги по уничтожению моего бесценного пуфика – видимо, с возрастом становишься не просто злопамятной, но и начинаешь цепляться за предметы интерьера больше, чем за людей), я с удивлением обнаружила, что питомцы Анны также таинственным образом испарились: Икке, Бьерн и я перевернули дом вверх дном, но собак и след простыл. Разумеется, радости моей не было предела, однако я велела себе не расслабляться, осознавая, с кем имею дело: Анна лишь отсрочила момент настоящих пыток, в этом не приходилось сомневаться. Но эта временная свобода казалась мне чуть ли не раем, ради которого было бы не жалко принести себя в жертву после.

Пара часов ушла на уборку комнаты Анны – признаться, такого отвращения я давно не испытывала: эти мертвые змеи… Я безумно боялась, как бы они не ожили от нашего случайного прикосновения и не убили своим смертоносным ядом, но мои опасения не подтвердились: рептилии действительно были выпотрошены давным-давно, и даже фокусы Анны не сумели бы воскресить их. Похоже, Икке думала о том же, о чем и я, складывая пресмыкающихся в огромный мешок и морщась от запаха гнилой плоти.

Позже, вечером, Икке и Бьерн расположились в моей гостиной выпить чаю и поговорить со мной. Точнее, послушать мою историю мучений с Анной. Еще три часа я потратила на долгий пересказ выходок невестки (не забыв упомянуть, как она лишила меня сына), ее издевательств надо мной, окружающими и собственными животными, а также на мое странное преображение. У моих же друзей не случилось ничего экстраординарного на период нашей разлуки, поэтому, сославшись на невыносимую усталость, я попросила их уйти и встретиться через неделю – мне хотелось побыть в одиночестве и поразмышлять. Моя неизменно вежливая и любезная подруга все не хотела расставаться со мной, горюя по Чарльзу и неуемно браня Анну, а я только и мечтала, чтобы Икке откусила себе язык и, наконец-то, замолчала, и перестала давить на меня своим громким голосом: голова моя и без того раскалывалась как после удара чем-то острым и тяжелым. На выручку мне пришел Бьерн, который всегда тонко чувствовал ситуацию и потребности других (за что я ему была глубоко благодарна, но ничего не сказала, боясь своими словами задеть ранимую Икке), а потому без лишних церемоний сообщил, что Этуаль нужно остаться одной и отдохнуть, а им пора домой. Конечно, Петерссонам деликатности не занимать, Икке чуть не расплакалась от его грубого тона, но я уверила ее, что все хорошо, и мы скоро увидимся. Тогда они покинули мой дом, и я, с непривычки испугавшись наступившей тишины, легла на ковер в уютной – теперь уютной – гостиной и, распластавшись на нем, так и уснула, не желая подниматься в мрачную спальню, подарившей мне немало бессонных ночей и столько же неприятных воспоминаний.

…Ночью что-то произошло. Не могу сказать что – просто не помню. Меня целиком и полностью охватило дурное предчувствие, ощущение опасности подстерегало повсюду, куда бы я ни бросила взгляд, кромешная тьма казалась гнетущей и достаточно мрачной, чтобы вселить в меня суеверный ужас перед чем-то, что было могущественнее меня.

Что это?..

Возможно, спросонья померещилось. После кошмаров я часто просыпаюсь не в силах сразу отличить реальность от сна: долго сижу в постели и медленно прихожу в себя, а потом не желаю засыпать, боясь вновь столкнуться с тем параллельным миром, где оживают самые злые и страшные монстры и чудовища, обретающие невообразимые и порой странные образы и формы… 

Анна, а была ли ты моим монстром? Или – искусным целителем моей души? И ты спасала меня от собственного умопомешательства, уготованного мне никчемной, ненавистной мной жизнью, одиночеством и уродством?

Где ты сейчас? Вселяешь страх? Или для тебя это означает несколько иное чувство, сродни твоим безумным представлениям о жизни? Подменяешь ли ты понятие «страха» понятием «любви»? Что – или кого – ты любишь?

Чего же ты боишься, Анна? Любить?

Скажи, что ты любишь меня – и меня одну.

И возвращайся скорей ко мне.

Я жду тебя.

Изящная Анна.


Конец второй части