Сундучок, глава 2, облом I-ый

СУНДУЧОК ВОСПОМИНАНИЙ,
       или
НЕ УГОДНО ЛЬ ПРОСЛЫТЬ АНТИСЕМИТОМ?
(многоглавый роман
с автобиографическими и географическими деталями,
а также с выстрелами, взрывами и гибелью разных людей,
иногда с картинками, но чаще без матюгов)

                Есть у каждого бродяги
                сундучок воспоминаний…
                Из стихотворения «Бродяга»
                (1934), автор — Д.Б.Кедрин.

Глава 2. ТЕМА ЛЮБИМАЯ И ГОРЬКАЯ
(три облома + два межобломья)

                Роман пис`ать — нелёгкая работа.
                Стихи — такие ж трудные дел`а.
                Но более всего любовь к военморфлоту
                меня сквозь годы мучила и жгла.
                Подражание есенинским
                «Стансам», сочинённым
                в Баку осенью 1924-го.

ОБЛОМ    I-ый

                Жандарм вплотную подошёл к Швейку и спросил только:
                — Куда?
                — В Будейовицы, в свой полк.
                Жандарм саркастически усмехнулся.
                Из романа «Похождения бравого солдата
                Швейка во время мировой войн`ы»
                (1921—1923), автор — Я.Гашек.

Пассажирский поезд №173, неторопливо прогрохотав из Тюмени по нордовой (северной) окраине Русского Нечернозёмья через Свердл`овск—Кунг`ур—К`иров—Г`алич—Черепов`ец—В`олхов и множество других станций с «мужскими» названиями (да и не только с «мужскими»), привёз меня на Московский вокзал Ленинграда без опоздания, ровно в 5:29 утра в ср`еду 6-го июля 1966 г`ода.
Распрощавшись с соседями по купе и от душ`и пожелав всего хорошего милой молоденькой проводнице, откликавшейся на непривычное для меня (и даже представлявшееся не совсем женским) имя Русл`ана, я подхватил чемодан и зашагал к выходу в город.
Самонадеянно думал, что город этот я (хотя бы немножко!) знаю: «Петербургские п`овести» Николая Васильевича Гоголя читал, некоторые произведения Фёдора Михайловича Достоевского — тоже. (Читал ещё «Криминальные рассказы» Ивана Дмитриевича Путилина, бывшего в том же XIX веке начальником сыскной полиции Санкт-Петербурга.) Веровал, что Невский проспект идёт строго с оста на вест, т.е. с востока на запад (будто бы Пётр I собственными руками и глазами по комп`асу — моряки произносят это слово с ударением именно на «а» — направлял и корректировал прокладку-постройку главной улицы своей будущей столицы). Полагал, что в в`естовом (западном) конце проспекта высится позолоченный шпиль с корабликом, венчающий дворец Петр`а (он же — Петродвор`ец), а во дворце том ждёт меня согласно «Предписанию» от Талицкого райвоенкома Высшее Военно-Морское Училище Радиоэлектроники (в аббревиатуре вызывавшее у разных остроумцев ассоциации с «мур`ой»: ВВМУРЭ) имени А.С.Поп`ова.
Поставил себе задачу: в ближайшие 2 час`а добраться до стола с первым курсантским завтраком. Она казалась несложной: не терял ориентировки в походах по зауральским лесам — не потеряю и здесь! Ведь памятники архитектуры, которыми переполнен Ленинград, гораздо более приметны, нежели с`осны, ёлки да берёзы. А попутчики даже затруднялись ответить мне на вопрос: «Как найти Невский?» — «Чего его искать? Вышел из вокзала, тут тебе и Невский!».
                * — * — * — * — *
Впрочем, попутчики — подсевшие в Вологде «деды» (с возрастом, существенно более близким к 30-ти, чем мой) — предпочитали открывать рты лишь для того, чтобы заглотить очередную порцию водочки, а в промежутках х`ором под 8-рублёвую гитару громко, с пронзительной тоской реветь одну и ту же песню:
        По тундре-и, и по тундре-и,
        по железной по дороге-и,
        где мчит курьерский
        Воркута—Ленинград,
        а мы бежали с тобой-ю,
        опасаясь погон-ни,
        чтобы нас не настигнул
        автомата заряд.
        Это было весной-ю,
        в день цветущего май-я,
        а когда тундра надела
        свой зелёный наряд…
        А мечта о свободе-и
        с каждым днём всё сильнее-и —
        нету жизни милее-и!
        Мы реш-шили бежать!..
На беглых зэков эти трое походили мало. Вслушиваясь в скудный разговор, можно было уловить, что они использовали очередные отпуск`а на выгодной «шабашке», занимаясь высотным монтажом и настройкой неких грандиозных сооружений для дальней радиосв`язи или навигации.
Остальные 8 купе в вагоне оплатила некая швейная фабрика, премировавшая достойных своих работниц (все, как одна, — тумбообразные тётки, простые и резкоголосые) двухнедельной турпоездкой по Ленинграду и его окрестностям.
Русл`ана (студенточка УрГУ — Уральского государственного университета) на летних каникулах подрабатывала проводницей. Предыдущий (первый, учебно-стажировочный) рейс «прокатил» её в Иркутск и обратно, дал возможность познакомиться с Байкалом. Про Байкал девушка рассказывала мне часами (количеством они, должно быть, превысили число часов, проведённых ею непосредственно там на берегах), похвасталась комплектом из 16-ти малогабаритных открыток с цветными фотографиями, изображавшими красивое озеро («Бухта Бабушка», «Мыс Фертик», «Вор`ота в Малое море», «Остров Лохматый Кытылген») и его не менее живописные окрестности («Тайга», «Дор`ога от Иркутска», «Тункинские гольцы», «Деревья на ходульных корнях»), но про город Петр`а Алексеевича Романова и Владимира Ильича Ульянова практической информацией пока не владела и поделиться со мною не могла.
Вдвоём с напарницей Русл`ана обслуживала три вагона, работы у обеих хватало, и упомянутую напарницу мне почти не довелось видеть (тем паче расспрашивать о кратчайших трассах передвижения по «Питеру»).
                * — * — * — * — *
Пришлось положиться на собственный авантюризм.
Он был замечен на последних годах учёбы в одиннадцатилетке. Выпускная характеристика от школьной организации ВЛКСМ (Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи), подписанная девушкой, с которой не сложилась (по моей вине, исключительно лишь по моей) больш`ая взаимная любовь, напрямик говорила про «завышенную самооценку». (Как вообще в советский вуз пот`ом приняли учиться такого «чрезмерно самоуверенного» — до сих пор диву даюсь.)
Из Московского вокзала я повернул направо — и, действительно, очень скоро очутился на Невском проспекте. Но вид его показался дюже «замухрышным» (отнюдь не совпадающим с моими понятиями о блеске парадных магистралей в европейских столицах), направление существенно отклонялось от линии «ост—вест» (в полутьме правого внутреннего кармана пиджака симметрично паспорту и другим документам, которые сберегались в левом, зашпиленном булавкой, светился фосфором мой личный комп`ас — ведь парнишка серьёзно собирался стать моряком), а через п`ару кварт`алов на одном из закопчённых годами домов обнаружилась полустёртая вывеска: «Старо-Невский пр.». О существовании здесь такого я и не подозревал.
Перейдя на противоположную сторону Старо-Невского, двинулся обратно к вокзалу. Направо, в сторону взошедшего солнца, «побежал» ещё один проспект — столь же невзрачный. То был проспект Бакунина — новый повод для изумления: ведь Бакунина школьный курс истории СССР преподносил учащимся как анархиста. Значит, анархист удостоен вечной памяти в колыбели Великого Октября?
Следующее ответвление от Старо-Невского — опять направо, опять проспект. Этот вёл к норду (точнее — к норд-норд-осту, т.е. к северо-северо-востоку), именовался Суворовским. Удивляться ли, если где-нибудь в его глубине сыщется Нахимовское училище? Неожиданностей в этом городе, похоже, пруд пруди! И пересекают Суворовский проспект улицы с такими разнообразными, оригинальными названиями: 1-ая Советская, 2-ая Советская, 3-ья Советская… Мне хватило терпения добрести до 4-ой Советской. Сколько их оставалось? Сколько их всего? Может, 10?
Когда-то читал о разумном поведении в незнакомом лабиринте при отсутствии карты: требуется идти и идти вперёд, ощупывая боковые стенки проходов всё время одной и той же рукой — тогда имеешь немалые шансы выбраться в конце концов к начальной точке маршрута, то есть к проёму, сквозь который ты попал в лабиринт. Начальная точка мне вроде и ни к чему (ею являлся Московский вокзал, местонахождение которого я ощущал «спиной», интуитивно, даже если он покидал п`оле зрения) — но надо же было руководствоваться каким-то чётким и простым пр`авилом, чтобы не заблудиться здесь позорно в первое же утро.
Посему, вернувшись к перекрёстку Суворовского проспекта со 2-ой Советской, снова устремился направо. И очень скоро был «вознаграждён»: 4-ый проспект! Ну, назывался-то он вовсе не Четвёртым, а Греческим, но был 4-ым по счёту из увиденных мною нынче за относительно короткий промежуток времени.
Прогремел трамвай — и свернул из Греческого направо. Вслед за ним я продолжил движение по 2-ой Советской, пока не наткнулся на пятый проспект, название которого прочёл (как позже выяснилось) с неправильным (польским) акцентом — Лиг`овский. Тут самонадеянность мне отказала, уступив место решению купить карту Ленинграда, устроиться где-нибудь в уголке, снять туфли (желательно бы — и носк`и тоже), пошевелить вспотевшими пальцами ног и изучить её маленько, а не таскаться с чемоданом наобум.
                * — * — * — * — *
Чемодан этот был старой конструкции, с двумя ригельными (хорошо, что не висячими!) замками, с блестящими металлическими колпачками, защищающими все восемь углов, и отдельно от содержимого потянул бы, наверное, килограмма на три с половиной. Содержимое включало:
— кусок «Земляничного» мыла в мыльнице из тонкой коричневой пластмассы;
— щётку в футляре и пасту в тюбике для чистки зубов;
— бритвенный прибор (верхнюю губу я не брил принципиально, зато остальную «морду лиц`а» приходилось скоблить еженедельно);
— пузырёк одеколона;
— полотенце для верхних частей организма;
— тряпку для нижних;
— четыре п`ары запасных носков — безразмерных, синтетических, чёрных;
— шлёпанцы типа «Прощай, молодость»;
— плавки с завязками на бок`у, собственноручно скроенные и сшитые мамой из так называемой «чёртовой кожи»;
— спортивно-дорожный костюм из тоненького трико, когда-то бывшего тёмно-синим, но потерявшего густоту цв`ета в не одном десятке стирок;
— коричневую кепку-восьмиклинку (в ней был потаённо-аккуратно зашит резервный аккредитив на 100 рублей, а основной на такую же солидную сумму хранился в бумажнике — вопреки всем инструкциям от сберкассы и родителей);
— четыре носовых платка (эксплуатировал я носовые платки попарно: один — для очистки очковых стёкол, второй — для вытирания усов после еды-питья, а также возможных соплей);
— малый запас другой одежды (в расчёте на то, что государство должно одевать и обувать курсанта казёнными вещами сполна соответственно сезону — и летом, и зимой).
Ещё в чемодане без труда отыскались бы:
— сетка-авоська с остатками сала, взятого в дорогу;
— фаянсовая кружка ёмкостью около 300 граммов с аляповатым цветным рисунком на бок`у и округлой ручкой;
— ложка среднего размера (десертная) из посеребрённой латуни с краями, «объеденными» до острот`ы;
— блокнот с бумагой в клеточку, служивший как черновиком для решения задач, так и чем-то наподобие девичьего альбома для записи своих и чужих стихов;
— плюс 4 увесистых, но полезных книги: «Элементарный учебник физики» (под редакцией академика Г.С.Ландсберга) в трёх томах, изданных десять лет назад, и новенькое пособие «Как готовиться к приёмным экзаменам в вуз по математике» (автор — К.У.Шахно). Вступительные испытания по химии и русскому языку я сумел бы выдержать без вспомогательной литературы (см. выше самобичевание по поводу авантюризма). К том`у же думал, что до них не дойдёт, — ведь абитуриентам, выпущенным из средних школ с «золотыми» медалями, предоставлялась своеобразная льгота: сдавать лишь профилирующие предметы. Сдал оба на «отлично» — считай: зачислен. И пожалуйста: гуляй себе, дожидайся 1-го сентября…
                * — * — * — * — *
Где ж купить карту? — Да не вопрос: на вокзале! Поди, открылся там киоск (уж 7 утра пропикало) с «духовной пищей»?
Я притопал обратно на Московский вокзал, нашёл стеклянный домик с издательской продукцией и поинтересовался ассортиментом.
Газеты местные и московские здесь спросом, похоже, не пользовались. (Может быть, оттого, что «домик» этот стоял не в очень удобной для приезжающих точке: люди, выбравшиеся из электричек, спешили в метро напрямик и отоваривались прессой, если хотели, где-то под землёй.) Зато карт (или хотя бы схем) г`орода не увидел вовсе.
— Лето, туристов много понаехало, расхватали ещё до белых ночей, а новых тиражей не привозят, — пояснила киоскёрша.
— Как же быть? — и я подумал: «Сейчас предложит шагать на Невский… не раскраснеться бы мне от стыда за глупую амбициозность свою, благодаря которой угробил полтора час`а на безуспешные поиски этого с`амого Невского».
— Подожди, парень, вот сменщица моя что-то по накладной принимала вчера, дай минут пять, разберусь…
Я отвернулся. Вскоре она постучала монеткой в стекло:
— Глянь, какая на твоё счастье есть «прост`ынка с картинками»!
«Прост`ынка» представляла собой лист плотной бумаги размерами приблизительно 70 на 70 сантиметров. Улицы, проспекты, проезды и переулки отображались спрямлёнными белыми полосами различной ширины, внутри некоторых были напечатаны названия. Между полосами гнездились серенькие многоугольники. Поперёк полос и многоугольников по всему пространству «чертежа» были рассыпаны подцвеченные жёлтой краской миниатюрные (в большинстве своём не крупнее обыкновенной почтовой марки) изображения зданий, памятников и прочих сооружений, а также красных флагов, театральных масок, автобусов… Каждое изображеньице сопровождалось чёрным номером. На обороте листа давались краткие комментарии (наименование объекта, адрес, год постройки, фамилия архитектора, маршруты проезда на внутригородском общественном транспорте) к номерам от 1 до 300.
Называлось всё это без затей: «Достопримечательности Ленинграда. Иллюстрированная схема для туристов», — а стоило 30 копеек.
Продавщица опять постучала монеткой в стекло:
— Берёшь?
— Ага! Спасибо!
— Ага, на здоровье, смотри, не кашляй… и не блуди!
Двусмысленность последнего пожелания я парировал такой же двусмысленной улыбочкой, после чего устремился искать спокойное местечко, чтобы присесть и тщательнее изучить покупку (то бишь собранную в ней информацию).
Силуэт Московского вокзала был мне уж`е прекрасно знак`ом и сразу бросился в глаз`а. Носил он номер 220, для коего на обороте сообщалось: «Пл. Восстания, сооружён в 1851 по проекту арх. К.А.Тона к моменту окончания строительства железной дор`оги Петербург—Москва».
Чуть ниже вокзала «плыл» корабль, очень похожий на атомный ледокол «Ленин», с номером 95. Расшифровка гласила: «Музей Арктики и Антарктики, ул. Марата, 24-а, основан в 1937».
Выше вокзала я легко нашёл проспекты Бакунина и Суворовский, 2-ую Советскую улицу — и 8-ую Советскую, до которой добраться в реальности поленился. (Добираться до неё и не стоило, как выявилось при дальнейшем обследовании «прост`ынки», ибо за 8-ой Советской значились улицы Таврическая, Тверская, Салтыкова-Щедрина, Чайковского и Воинова, а также набережные Робеспьера и Синопская — ничего похожего на Невский проспект!)
Греческого проспекта вообще не было.
Не увидел я поначалу и «Лиг`овского». А когда увидел, изрядно удивился, что идёт он от Московского вокзала совсем в другую сторону — не к норду, а к зюйду (югу), мимо ледокола, финишируя на… Московском проспекте. Таким образом, ленинградские «нежданчики» продолжались: одноимённые вокзал и проспект разделяла пара километров! А может быть, и вся тройка? Масштаб нигде на схеме создатели её не указали. Потому, собственно, и называлась она «схемой», но отнюдь не «картой».
Зато налево от вокзала обнаружилась-таки надпись «Невский пр.», окрестности которой были густо усеяны жёлтыми миниатюрами.
О строго в`естовом направлении белой полос`ы, обозначавшей искомый мною с утра проспект, говорить я воздержался бы. (Впрочем, схема ещё и тем отличается от карты, что не привязана к комп`асной стр`елке и не даёт точных углов.)
Эта белая полоса «перешагивала» поочерёдно через три голубых, при которых я прочитал: «р. Фонтанка», «кан. Грибоедова», «р. Мойка», — и упиралась левым концом в силуэтик самолёта (предположительно «Ту-104»). Рядом с самолётиком чернели два н`омера: 231 («Аэровокзал, Невский пр., 7—9») и 266 («Центральный междугородный телефонный переговорный пункт, ул. Герцена, 3—5, тел. 07, для разговора с Москвой А 0-00-20»).
Очень своевременная подсказка: надо послать телеграмму родителям!
Левее самолётика красовалось изображение башни с высоким шпилем и цифирками «32». Переворачивать схему, чтобы поглядеть на комментарий к номеру 32, не было нужды. Была незыблемая уверенность, опирающаяся на твёрдое знание: вот, это и есть Петродвор`ец, который станет мне родным домом на ближайшие 5 лет!!
Сложив «прост`ынку» так, чтобы влезла в наружный боковой карман пиджака, я отправился искать почтовое отделение, обслуживавшее Московский вокзал.
                * — * — * — * — *
Одно слово в обычной телеграмме стоило 3 копейки (в срочной — 10). Я постарался обойтись четырьмя словами: «Ленинграде всё хорошо Целую».
Число их несло подспудный смысл.
В те годы можно было на волнах Всесоюзного радио услышать песню, исполнявшуюся Юрием В`избором от имени молодого человека, попавшего в г`оры как-то против собственной воли и затасканного инструкторами до полного отвращения ко всем «прелестям» альпинистского бытия: тяжеленным рюкзакам, кривым и крутым каменистым тропам, грубым страховочным верёвкам, малопонятным маршрутам, опасным осыпям и ледникам, ночлегам без удобств, трапезам не для гурманов и т.п. В конце каждого куплета повторялась одна и та же фраза: «Мама, я хочу домой». Последний куплет звучал, если мне сейчас не изменяет память, следующим образом:
        Нас ведут опять куда-то,
        я опять тащу рюкзак…
        До чего же мне, ребята,
        надоело жить вот так!
        Телеграмма уж готова,
        ни одной в ней запятой,
        в ней всего четыре сл`ова:
        «Мама я хочу домой».
Эта песенка очень нравилась моей родительнице. Отправляя меня в дальний путь, мамочка у вагона сказала: «Ну, если что — пришлёшь четыре сл`ова. Тебе известно, какие…» — и просительно улыбнулась сквозь наворачивающиеся слёзы. Я хорохористо ответил: «Договорились! Но до тех пор обещайте тут не плакать понапрасну, ладно?» — а сам всё пытался высмотреть за спинами провожающих и отъезжающих свою единственную (правда, далеко уж`е не первую) любовь по имени Алла.
Алла на перрон не пришла.
Кстати, о В`изборе.
После и в честь успешного окончания мною восьмилетки (неполное среднее образование тогда было 8-летним) мы на п`ару с отцом отъехали в июле 1963-го за две с гаком тысячи вёрст «потоптаться» по московским площадям и улицам, павильонам ВДНХ и подземным дворцам, музеям и магазинам. Базировались у дальних родственников маминой мамы, с середины 1950-ых проживавших в районе станции метро «Измайловская». Дядя Леонтий работал по высочайшему разряду слесарем-лекальщиком в «почтовом ящике», имеющем непосредственное отношение к космическим победам Советского Союза, и неуклонно спивался (забегая чуть вперёд, скажу: в 1967-ом он повесился, в предсмертной записке объявив себя главным виновником гибели космонавта Комарова), но до распада личности успел прижить с тётей Серафимой двоих сыновей.
Их следовало считать моими четвероюродными братьями. Оба немного обгоняли меня годами, однако задирали носы не из-за старшинства, а из-за того, что уродились в Белокаменной и ощущали себя МОСКВИЧАМИ — хотя и новыми, зато подлинными.
Про Юрия В`избора они знали всё, чт`о он сам знал про себя, и даже больше.
Однажды я поинтересовался его возрастом и отчеством.
Ответ на первый вопрос был краток:
— Тлидцать тли.
(Братец Митя «не дружил» со звуками, соответствовавшими 18-й букве русского алфавита.)
Второй вопрос «удостоился» развёрнутого пояснения от Алёшки:
— Юрика родила в Москве русская женщина Мария с украинской фамилией Шевченко, но отчество у него еврейское — Иосифович, потому что в метрике отцом записан красный командир Юзеф В`изборас из прибалтов (литовец или латыш).
Я дотошно въелся в полученную информацию:
— А ты видел эту метрику? А может, правильно Визб`орас? Или Визбор`ас? И куда делось окончание «-ас»? И почему Иосифович — «еврейское отчество»? Разве Сталин — еврей?
Братец Алёша высокомерно фыркнул и примолк.
К сентябрю мы с папой вернулись домой: и его, и меня ждал очередной учебный год.
«Однопартийцем» моим (соседом и др`угом по парте) был Витёк Жданов — рыженький такой (Чубайс пусть отдыхает за углом!) кудрявый паренёк. Носил «кликуху» (конечно же!) «Цыган». С детства страдал язвой желудка, но юмора не терял.
Помню, как 1-го марта 1964-го г`ода мы с ним в соавторстве сочинили прямо на уроке такие стихи:
        Сегодня — первый день весн`ы,
        в окошко солнце светит,
        но наша парта у стен`ы,
        и нас оно не греет… —
и «рыжик» мой не мог не расхохотаться над финальной «рифмой», и обоих выставили за дверь (там, мол, досмеётесь!). Но не помню: кто выставил? (Виктор Александрович Жданов уж не подскажет, ибо умер лет девятнадцать назад: доконала его язва, обернувшись раком.)
В другой прекрасный день, на друг`ом уроке, не менее занимательном, всплыли у меня в памяти Алёшкины «откровенности». Поведав о них шёпотом Вите, я предложил поэкспериментировать с переделкой его имени на прибалтийский манер:
— Вит`ялис…
— Вит`ярис…
— Викту`арис…
— Викт`орис…
— Викт`орас…
— В`икторас…
— Виктор`ас… —
и тут мой «партайгеноссе», не удержавшись, воскликнул:
— О, нет, Толян, любой вариант, только не Виктор`ас!!
И нас опять освободили от обязанности дослушивать урок до звонка.
Прошу прощения у великодушных читателей — я сильно отвлёкся от основной сюжетной линии этого рассказа.
Давайте вернёмся к ней в июль 1966-го.
                * — * — * — * — *
Двинувшись из Московского вокзала налево, я незамедлительно вступил на площадь Восстания (в старину — Зн`аменскую). Смело пересёк «Лиг`овский» проспект, метя на ближайший угол застройки, обошёл этот угол — и очутился на Невском. Не оставалось никаких сомнений: на настоящем Невском!
Игла «моего Петродворца» ясно блестела вдалеке, словно диковинный маяк. И я устремился к ней с чемоданом в левой руке.
Глазел по сторонам во все свои «четыре гл`аза».
Переходил с нечётного порядка домов на чётный и обратно.
Там манят афишами кинотеатры «Нева», «Колизей», «Хроника», «Октябрь». Тут — один, но, видать, очень вместительный «Художественный».
Влево от Невского «отвалил» Владимирский проспект. Вправо — его продолжение с названием «Литейный». Из Владимирского бегут трамваи в Литейный. Из Литейного нет.
За перекрёстком слева опять кинотеатр — «Титан». Напротив — ещё один: «Знание».
Хм, чего ж в Ленинграде больше: проспектов или «киношек»?
Первая голубая полоса поперёк Невского — «Эрфонтанка». `Аничков мост. Кони… У каждой из четырёх скульптурных групп хочется постоять подольше. И у каждой можно потрогать (если дотянешься) заднее копыто или пятку полуголого укротителя. (Я дотягивался.)
А в честь какой Анечки назван этот мост?
А что она тут делала? Утопилась, может быть?
А почему у коней, развёрнутых мордами на ост, копыта без подков — в то время как «рвущиеся» на вест отлично подкованы? Чтобы сбежать на Запад с меньшими задержками? — Непатриотичное рассуждение…
Если Фонтанка — река, то куда она течёт? Налево?
`Аничков дворец фасадом на Фонтанку. Что здесь теперь? — Дворец пионеров. Зачем же пионеров за чугунную решётку определили?
На чётной стороне — кинотеатр «Аврора». Напротив бронзовеет дама на высоком постаменте. Кто она? — Екатерина II-ая. Моментально всплыли в памяти озорные рифмованные стр`оки:
        Где сто`ит такая дама,
        позади которой драма,
        слева — просвещение,
        справа — развлечение,
        а спереди не всякому доступно?
Молоденький учитель физики Яков Ефимович Фришман, прибывший работать в нашу школу по распределению из Ленинграда, «продекламировал» их в среде старшеклассников (налаживая с нею неформальный контакт) один-единственный раз, но в свежих неискушённых мозгах юных «обормотов» фривольные стишата отпечатались с х`оду и навеки, будто были написаны пером…
Яков Ефимович пытался разъяснять: мол, «не всякому доступное спереди» — это совсем не то, о чём мы все моментально догадались, а «Елисеевский магазин» с высокими ценами на съестные товары… Такая интерпретация, разумеется, не воспринималась всерьёз.
Людишки вкруг постамента — видимо, прихлебатели Екатерины? Или фавориты? Или любовники? Или и то, и другое, и третье? Незамужняя наша «историчка» Тамара Никитична Уфимцева никогда не касалась темы о сексуальных похождениях великой царицы. А слухи среди юношей бродили разные…
Сколько же тут тех, которым всё было доступно? Раз, два… Девять!
А в нынешнем Политбюро ЦК КПСС сколько? — Не имея галереи их портретов в п`оле зрения, сразу и не скажешь…
Бронзовые фигуры снабжены подписями:
— «КН. ПОТЕМКИНЪ»;
— «КН. СУВОРОВЪ»;
— «КН. БЕЗБОРОДКО»;
— «БЕЦКОЙ»;
— «ЧИЧАГОВЪ»;
— «ГР. ОРЛОВЪ ЧЕСМ.»;
— «ДЕРЖАВИНЪ»;
— «КН. ДАШКОВА»;
— «ГР. РУМЯНЦЕВЪ».
Екатерининское «политбюро» столь же мало известно (за исключением полководца Суворова, Григория Потёмкина и, пожалуй, поэта Державина) в широких народных массах Зауралья (откуда я только что прикатил), сколь и брежневское…
А насмешек много. К примеру, массы полагают: фигурки, окружающие пьедестал, жестами демонстрируют размеры своих мужских «достоинств» (но что же тогда демонстрирует госпожа Дашкова? И почему Гаврила Романыч виновато развёл руками?), а императрицын скипетр служит эталоном…
За памятником — площадь Островского. Должно быть, не того, который «закалял сталь», а сочинителя классических пьес, потому что здание, замыкающее её с зюйда, — Государственный академический театр драмы имени Пушкина. Фасады украшены колоннами и скульптурами. Наверху — Аполлон в колеснице. Чёрный. То ли негр, то ли чугунный? То ли обморозился в здешних зимах, будучи почти нагишом? Сколько лет торчит здесь несчастный грек? Полтораста? На обороте своей схемы читаю под номером 113: «Открылся бывший Александр`инский театр в августе 1832». Ага, 1966 минус 1832 равно 134 — это не 150, но не так уж сильно ошибаюсь…
Пор`а возвращаться к главному проспекту старой столицы и держать дальнейший курс на золотую игл`у.
За площадью Островского — светло-серое здание с белыми колоннами. Кто же здесь живёт? — Государственная публичная библиотека имени Салтыкова-Щедрина. Вот где, наверное, можно было бы покопаться — и найти полные сведения о мужчинах, ласкавших «Катьку»! Да и не только о них, естественно. Интересно: запишут ли сюда иногороднего?
В поселковой библиотеке самым авторитетнейшим источником знаний были 53 т`ома «Большой Советской Энциклопедии» (II-ое издание) под редакцией академиков Вавилова (не Николая, а Сергея Ивановича) и Введенского (Бориса Алексеевича), но доступ к ней школьникам по чьему-то распоряжению ограничивался. Мне — сыну преподавателя-русиста, хорошо известного интеллигенции района, и будущему выпускнику-медалисту — иногда разрешали «влезть» в тот или иной том. И как же я, умник, использовал редкостную «льготу»? Не очень похвально: выискивал на цветных вкладках картины европейских художников с обнажёнными и/или полуобнажёнными девицами и/или тётками. Всё равно что в банные окошки подглядывал. Эх, бестолковая ранняя юность!
За «Публичкой» проспект пересекает опять трамвайная трасса — Сад`овая улица. Угловое здание на чётной стороне Невского — Государственный академический театр комедии. Оригинальный экстерьер!
Перешёл Сад`овую к универмагу «Пассаж». Что мне здесь купить? — Ничего: тут только «Товары для женщин».
А напротив, на нечётной стороне — «Гостиный двор». Вот громадный магазинище! Сравнится ли с ним знаменитый московский ГУМ? А где продаются шариковые ручки?
В поселковом «лабазе» под вывеской «Культтовары» и сами такие ручки, и сменные стержни для них не появлялись, но мы знали об этих удобных «писп`алочках» благодаря людям, побывавшим в одном из двух ближайших областных центров: Свердловске (215 километров к весту) или Тюмени (111 к осту). Если приезжего парня признавали чужаком — могли отлупить и отобрать. Кто-то отдавал, не доводя напряжённую ситуацию до мордобоя. Невезунчику предоставлялось право утешаться обличающей персонифицированное Зло частушкой:
        Все покл`евские ребята —
        воры и грабители:
        ехал дедушка с навозом —
        и того обидели!
А её «герои» воспринимали данную частушку как прославляющий их гимн и пели первую строку чуточку по-иному:
        Мы, покл`евские ребята, —…
Таковы были зауральские реалии и нравы в середине 1960-ых годов.
Я зашёл в «Гостиный двор» — и без особого труда, с пренебрежимо малыми затратами времени сумел приобрести себе парочку «шариковых ручек — дефицитных штучек».
                * — * — * — * — *
Здание на углу Думской улицы и Невского напомнило о башнях Изумрудного Г`орода, описанных и тщательно нарисованных на страницах очаровательной сказки Александра Волкова.
Но не сказочный, а всамделишный Ленинград очаровывал меня всё больше и больше. Он попросту:
А) кружил мне голову. Кружил (может быть, из-за недоспавших мозгов) гораздо сильнее, чем вместе взятые Свердловск, Тюмень, Москва, Алма-Ата и Фрунзе (столица солнечной Киргизии) — а в других крупных населённых пунктах нашей гигантской державы мне бывать ещё не приходилось;
Б) и разжигал любознательность. В чьей-то научной фантастике (переведённой на русский язык, скорее всего, с английского) довелось наткнуться на утверждение: любопытство есть один из неотъемлемых атрибутов подлинного разума. Если не ошибаюсь, речь шла о Контакте землян с командой чужого звездолёта, повстречавшегося им на пути сквозь бесконечно просторные глуб`ины Космоса. В том же произведении тот же автор давал читателям понять: наличие чувства юмора суть другой обязательный признак истинного разума. Поскольку инопланетяне проявили и добрую любознательность, и неподдельное чувство юмора, Контакт закончился бесконфликтно.
Развитию моего контакта с Ленинградом, однако, грозил серьёзнейший конфликт.
Сколько времени будет отпущено (в сумме за все 5 лет) курсантику военного вуза на подробное знакомство с дивным городом?
Интуиция шептала: не шибко много!
Но даже с мизерными возможностями наверняка надлежало попрощаться после окончания учёбы: зашлют молоденького офицерика служить на «край географии»…
У фонвизинского Митрофанушки был выбор: «Не хочу учиться — хочу жениться».
А как`ов выбор у наших парней из провинций?
Либо вуз, либо кирзовые сапоги и шинелька рядового СА.
Разве в военно-морском училище каша слаще?..
                * — * — * — * — *
За Думской башней распростёрся влево-вправо канал Грибоедова.
Нехорошие, предательские мысли о курсантских кашах, нагрузках и перспективах уступили место опять включившемуся любопытству.
При чём тут Грибоедов? Он проектировал этот канал? Или прокладывал?
В школьной истории российской литературы говорилось об Александре Сергеевиче Грибоедове, полном тёзке Пушкина, лишь как об авторе одной-единственной комедии. Из посторонних источников я знал, что был он царским дипломатом в Персии, зарезан там в 1829-ом год`у, и над могилой в Тифлисе красавица-супруга Нина Чавчавадзе (из грузинского княжеского р`ода) распорядилась возвести памятник со словами, исполненными пронзительной горечи: «Ум и дел`а твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?».
С какого ж времени получил этот канал своё теперешнее имя — с 1829-го?
Как он назывался раньше? Казанский? (Вот ведь и мост — Казанский, и собор налево за мостом, накрытый куполом, — Казанский.)
Ответов на такие вопросы мой 30-копеечный «путеводитель» не давал.
Вход в собор скрывала впечатляющая полукруглая колоннада. Снова удивительно: ведь есть традиция — православный храм ставить алтарём на ост, главный вход делать с веста. Не русские люди строили, что ли? Догадку мою изничтожило разъяснение в схеме под номером 98: «Музей истории религии и атеизма, основан в 1932, здание возведено в 1801—1811, арх. А.Н.Воронихин». Отнюдь не итальянская фамилия! (Позже я узнал: Андрей Никифорович вложил свои таланты в архитектурные ансамбли Павловска и Петерг`офа, а также в Горный институт на 21-ой линии Васильевского `Острова…)
На чётной стороне Невского проспекта недавно (почти прямо напротив «Гостиного двора») попались мне на глаз`а армянская церковь с двумя домами при ней и католический костёл во имя святой Екатерины. А тут — бывшая лютеранская церковь святых Петр`а и Павла. А вот и голландская церковь (тоже с куполом)…
Итак, имеем в этом небольшом райончике целый «куст» религиозных учреждений.
Зато кинотеатров не видно…
Не видно?
Рано радуешься, дурачок!
Преодолев «Эрмойку» посредством Народного моста, я наткнулся (здесь же, на нечётной стороне — в доме №15) на кинотеатр «Баррикада».
Упомянутый только что Народный мост раньше назывался Полицейским, а ещё раньше — Зелёным. Числится первым чугунным в Петербурге: дата рождения — 1806-ой год.
От Мойки на вест проспект сохраняет ширину первоначальную, определённую первопроектантами и первостроителями.
На стене д`ома №14 увековечено предостережение: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна».
Где-то рядом должен быть, как мне рассказывали в Покл`евской, «Англет`ер» — гостиница, в 5-ом номере которой оборвалась земная жизнь поэта Сергея Есенина.
Схема «молчит».
Пробую выведать у прохожих.
Мотают головами: нездешние, мол.
Помогла дама почтенного возраста:
— Это на улице Герцена, вы уж`е пропустили нужный поворот, молодой человек. Ступайте теперь по Гоголя, на втором перекрёстке — налево.
— Сердечно благодарю вас, бабуля…
— Не смей называть меня так, негодный мальчишка!! Мне всего лишь с`орок лет!
Я не пытался спорить, но задумчиво разглядывал совершенно седую причёску.
— Это блокада! Ты слышал о ней хоть что-нибудь?
— Да. Понял. Пожалуйста, извините. Всё равно — спасибо вам!! Я пойду?
— Не вижу препятствий…
Сделав прощальный уважительный полупоклон, я быстренько «зарулил» в улицу имени Гоголя.
                * — * — * — * — *
Второй перекрёсток открыл взгляду известную по разнообразным типографским репродукциям громаду. Схема моя соглашалась: «102. Музей-памятник Исаакиевский собор, филиал музея истории Ленинграда, 1818—1858, арх. О.Монферран при участии В.П.Стасова, А.А.Михайлова, скульпторов П.К.Клодта и И.П.Витали, художников К.П.Брюллова и Ф.А.Бруни».
Мыслимо ли было удержаться и не обойти круг`ом это великолепие, чтобы полюбоваться на него со всех азимутов? Хотя бы снизу, ибо к киоску, продающему билеты на верхнюю колоннаду, извивалась трёхсотпятидесятиголовая очередь (в четыре ряда, как поселковая первомайская демонстрация), а он ещё не открылся.
Пояснительная таблица, выставленная у зюйд-остовых (юго-восточных) дверей, перечисляла те же семь фамилий, свидетельствовала про те же 40 лет строительства и дополнительно указывала, что собор вмещает до 14000 человек. Людей в одной Покл`евской будет мало, сюда легко упряталось бы ещё и всё население нашего райцентра (включая младенцев и крестьян, съехавшихся из деревень на воскресный базар)…
Путь вдоль зюйд-в`естового (юго-западного) фасада «Ис`акия» вывел меня к Медному всаднику с тыла. Фришман рассказывал, что Петр`а Великого как бы догоняет (тоже верх`ом на лошади) Николай I-ый. Озирался я тщательно-внимательно, однако второй конной статуи поблизости не увидел. Забрали реставрировать? Или снесли начисто? Ведь в следующем год`у — полувековой юбилей Советской власти, которая 5 лет назад в очередной раз решительно отказалась уважать-жаловать и императоров, и памятники им.
Обойдя остальные два фасада, отметил: очередь отнюдь не уменьшилась, а приросла и растопырилась. Киоск по-прежнему закрыт. Значит, на колоннаду постараюсь попасть не сегодня, а в другой раз…
Когда он наступит?
Я оставил собор за правым плечом. Пронёс свой чемодан к улице Герцена. Вот он, светло-коричневый «Англет`ер» — почему-то под вывеской, гласящей: «Астория».
Швейцар охотно подтвердил, что «есенинская» гостиница давным-давно числится вторым корпусом «Астории», но даже в вестибюль меня не пустил:
— Экскурсий в 5-ый номер у нас не водют, а жить ты здеся не сможешь.
— Дорого?
Дать ему рублёвку?
— Дорого. И ваще отель наш спец-ли-зи-рван на обслуживании иностранцев.
— А советских людей кто приютит?
— Ищите, уважаемые совгражд`ане, себе какие-нибудь «клоповники» на окраинах, подальше отсюдова…
По-английски, то есть не прощаясь, я оборотился к нему спиной — и увидел в узком конце треугольного сквера на Исаакиевской площади пьедестал с конником. Вот он, Николай Павлович, Александров брат! Белёсый. Можно даже сказать: голубоватый. Из другого металла отлит? Или птицы расстарались, а мыть его — непростительная политическая глупость? Ведь в следующем год`у, точно, — 50-летие Великого Октября…
Площадь замыкает мост с названием Синий. Переброшен через Мойку, при длине 35 метров ширину имеет без малого 100 — самый широкий мост в «Питере»!
За Синим мостом — массивное здание с флагом и гербом РСФСР. На фронтоне — макеты каких-то орденов. Схема говорит: «39. Исполком Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся, 1839—1844, арх. А.И.Штакеншнейдер».
Разве оно тогда, в середине XIX в`ека, уж`е было исполкомом Ленгорсовета?
Вроде бы устал я — даже лень поспрашивать у людей про старинное название этого дворца.
Или здесь ходить и выспрашивать такие вещи небезопасно?
                * — * — * — * — *
Вернулся к «устью» улицы Герцена, мимо нелюбезного швейцара направился по ней к Невскому. За проспектом улица продолжилась и вскоре нырнула под высоченную арку с воротами, вид которых знак`ом любому «совгражд`ану» по довоенному чёрно-белому кинофильму «Ленин в Октябре».
Поднапрягшись, я сообразил: именуется она «Арка Главного штаба». Но не удавалось вспомнить: штаб этот — чей? Или (вернее) чего? Всей царской армии? Балтийского Флота? Петроградского военного `округа? Теперь уж, наверное, Ленинградского? В такие подробности схема моя бдительно не позволила себе вдаваться, сообщила кратко: «Здание бывш. Главного штаба, 1819—1829, арх. К.И.Росси».
За аркой красуется прославляющая победу в Отечественной войне 1812-го г`ода Триумфальная колонна — «Александрийский столп», по выражению Пушкина.
Это центр Дворцовой площади. Окружающие её дворцы заняты Государственным Эрмитажем (ГЭ). Сколько их? Схема перечислила пять (по часовой стр`елке): Зимний дворец, Малый Эрмитаж, Большой (он же Старый) Эрмитаж, Эрмитажный театр, Новый Эрмитаж — разные даты постройки от 1754-го до 1852-го, разные архитекторы…
Последний (Новый) возведён вдоль Зимней канавки и улицы Халтурина. Парадный вход оформлен портиком с атлантами. Они известны провинциалам (едва ли не лучше, чем самый главный вход в ГЭ с высоким крыльцом от набережной Невы) благодаря песне некоего Саши Городницкого, появившейся в 1963-ем:
        Когда на сердце тяжесть
        и холодно в груд`и —
        к ступеням Эрмитажа
        ты в сумерках приди,
        где без питья и хл`еба,
        забытые в веках,
        атланты держат небо
        на каменных руках…
К нам в Зауралье приехала она с веста. С оста долетела другая:
        От злой тоски, от злой тоски
        не матерись, не матерись, —
        сегодня ты без спирта пьян.
        На материк, на материк,
        на Магадан, на Магадан
        ушёл последний караван…
Её автором называли того же Александра Моисеевича Г. Кто он — зэк или добровольный путешественник? Геолог, ботаник или просто романтик с карабином? Правдивых сведений никто не привозил. Зато не заставила себя ждать пародия:
        Когда на сердце тяжесть
        и пусто в животе —
        спешите к Эрмитажу,
        пусть даже в темноте!
        Там без жилья и хл`еба,
        тюремного пайка,
        атланты держат небо
        на каменных руках…
        Держать его, махину,
        не мёд и не шашлык
        (особенно кто хилый
        иль с детства не привык),
        а рядом бабы ходят,
        с друзьями водку пьют…
        А им колени сводит,
        им смены не дают…
Её приписывали Юрию, но не упомянутому выше В`избору, а К`укину.
Кем был Юра К`укин?
Но главное: зачем ему понадобилось сочинять и запускать в оборот по стране такой «к`укиш» Городницкому?
Из зависти к популярности оригинала?
Или исключительно ради смеха?
Только ведь не смешно!
Скорее — жалко всех: и Сашу Г. (осмеян публично), и Юру К. (пошутил бездарно), и атлантов.
А сколько же их там, на крыльце Нового Эрмитажа?
Аккомпанируя себе критическими размышлениями о беззащитных оригиналах и циничных пародиях, я пустился против часовой стр`елки вкруг площади, целясь на её нордовый угол.
Кстати, почему ночью на 26-ое октября (8-ое ноября по новому стилю) 1917-го отряды, посланные штурмовать Зимний, полезли через вор`ота под аркой Главштаба?
Разве не проще было проникнуть на Дворцовую площадь по улице Халтурина (тогда она именовалась Миллионной)?
Да заодно и по набережной (с обеих сторон), раз в реке стояли революционные корабли вроде кр`ейсера «Аврора»?
Да ещё и через Певческий (давным-давно бывший Жёлтым) мост (ширина 72 метра!) от Мойки?
Ком`у не хватило военно-тактического мастерства? Командирам, угревшимся в Смольном? Или создателям кинофильма?
                * — * — * — * — *
Полюбовавшись десятью могучими мужчинами, высеченными из гранитных монолитов, я поплёлся вдоль Зимнего. «Столп» оставался по левую руку, то есть мой виток вокруг него против часовой стр`елки продолжался.
Метрах в двухстах передо мною площадь ограничивал одноимённый с нею проезд — «аппендикс» Невского проспекта, выводящий с него движение к Дворцовому мосту через Больш`ую Неву. По довольно-таки широкой асфальтовой полосе сновали туда-сюда машины и люди. За нею высился `остовый фасад здания — ага, вот к нему-то я и «пробирался» от Московского вокзала! (И «пробрался» — за 4 час`а с хорошим гаком…)
Именно этот вид на «мой Петродвор`ец» запечатлела выцветшая фотография, которую показывал нам С.К.Корнеев, престарелый руководитель радиокружка в поселковом Доме пионеров.
Я взволновался.
Владелец упомянутого фотоснимка умер в третьей декаде мая прошлого 1965-го г`ода. На похороны школьная комсомольская организация отрядила меня и Аллу С`авину — девочку, с недавних пор (её семья переехала в Покл`евскую из райцентра) учившуюся в параллельном 10-ом «А».
Сергей Константинович жил с семьёй на улице Уэцкой — от школы километра три, до кладбища около двух.
В парочке с Аллочкой я (наломав перед тем для возложения на гроб охапку только что распустившейся сирени) прошагал пешком эти пять вёрст — и влюбился п`о уши.
Но, увы, без взаимности.
Впрочем, это не являлось доминантной причиной накатившего волнения.
Важнее выглядела другая.
Серёга Корнеев был курсантом «моего» училища с 1932-го г`ода!
Тогда оно именовалось значительно короче: «Школа Св`язи ВМС РККА» (ВМС — Военно-Морские Силы, РККА — Рабоче-Крестьянская Красная Армия) — и занимало лишь один-единственный 3-ий этаж как раз в `остовом крыле искомого здания.
Про дальнейшую историю училища и личную судьбу Сергей Константинович никому из подопечных не рассказывал ничего.
Вероятно, судьба оказалась (в традициях предвоенных лет) весьма печальной.
Иначе как бы он очутился в нашем посёлке — вдали от всех морей и океанов да без пр`ава выезда в Европейскую часть СССР?
                * — * — * — * — *
Меня в 1966-м заботила, главным образом, собственная судьба.
Я перебежал через Дворцовый проезд.
Приблизился к желанной ограде — и двинулся вдоль неё направо, а глядел всё время только налево (внутрь).
Обошёл (опять же против часовой стр`елки) весь кварт`ал, в котором размещался «мой Петродвор`ец». Кроме него, насчитал там ещё десяток домов размерами поменьше, убранством попроще. Бывшие флигели? Конюшни? Склады?
Огибая в`естовую грань кварт`ала, полюбовался также и на:
— здания бывшего Сената и Синода (в которых ныне «окопался» Центральный Государственный исторический архив СССР), соединённые друг с др`угом мощной аркой;
— площадь Декабристов (она же до 1782-го Сенатская, до 1925-го — Петровская);
— тяжеленный каменный монолит с надписью «ПЕТРУ Перьвому ЕКАТЕРИНА Вторая ЛЂТА 1782» (мягкий знак между «р» и «в» до сих пор есть в натуре, клянусь!) и прославленной, выразительной композицией из трёх фигур (за зме`ю, коня и тело всадника отвечал скульптор Э.М.Фальконе, а за царскую голову — его ученица Мари-Анна Колло);
— начало бульвара Профсоюзов, две колонны Славы из серого полированного гранита с фигурами древнегреческой богини победы Н`ике, установленные в честь ратных подвигов Конногвардейского полк`а (поблизости когда-то были казармы его и манеж).
Снова протопал вдоль зюйд-в`естового фасада Исаакиевского собора. Мимолётно вспыхнуло намерение проверить параметры очереди в заветный киоск с билетами на видовую площадку, которое тут же подавил, — и не стал сворачивать направо к улице Герцена, а прямиком побрёл сквозь Сад трудящихся имени Максима Горького.
Сад украшали своими бюстами ныне покойные русские литераторы Н.В.Гоголь, В.А.Жуковский, М.Ю.Лермонтов, композитор М.И.Глинка, исследователь Н.М.Пржевальский.
Бюст Максима Горького (Алексея Максимовича Пешкова) среди них почему-то отсутствовал.
Ситуация напоминала бородатый анекдот:
— Это ком`у памятник поставлен?
— Николаю Алексеевичу Некрасову.
— Который про Му-му сочинил?
— Нет, рассказ «Му-му» напис`ал Иван Сергеевич Тургенев.
— Ах-ах, надо же, как удивительно и нелогично: про Му-му сочинил Тургенев, а памятник поставили Некрасову…
                *— * — * — * — *
Чуточку отдохнув в Саду не то Горького, не то Гоголя, я встряхнул головой, гоня из неё все сомнения и неправильные мысли, после чего решительно и бодро замаршировал к КПП (контрольно-пропускному пункту) училища.
Сквозной коридорчик. В боковой стене оконце, рядом дверь, на которой укреплена табличка «Дежурный по КПП», далее ещё одна дверь — там своя белая вывеска, но в контражуре (против света) не могу сразу прочитать те две стр`очки.
Старший из двух «сторожей» окликнул меня:
— Здравия желаю, стой!
— Приветствую!
— Поступать приехал?
— Так точно!
— Погоди. Я помдежа вызову.
Распорядился:
— Артур, займись новоприбывшим.
И взялся за телефонную трубку.
Ко мне в коридорчик выскочил невысокий, плотно сбитый парень. Стрижка короткая, но заметно, что волосы вьющиеся. Брюнет. Безусый. Мочки ушей приросшие. Нижняя губа слегка вывернута наружу. Нос приплюснут, как у французско-итальянского киноактёра Л`ино Вент`уры (которого мне случайно повезло увидеть в антиклерикальном фильме «Дьявол и 10 заповедей»). Тот, я знаю, бывший профессиональный боксёр.
А этот пригласил, мотнув головой:
— Проходи сюда.
Текст в табличке на второй двери таков: «Комната свиданий и осмотра». К последнему слову жирным карандашом дописана спереди буква «д» с округлой нижней петелькой.
В комнате несколько столов и стульев, на спинку одного из которых я повесил изрядно пропотевший пиджак. Рядом на пол (который, как и любой другой, надо именовать по-моряцки: «палуба») поставил чемодан.
— Ты чемодан давай на стол клад`и, открывай.
— Зачем?
— Мало ли что ты там волокёшь к нам в училище?
— Ни водки, ни взрывчатки не волоку…
— Показывай!
— …тут лишь сугубо личные вещи.
— Показывай!!
— Какой хрен должен я тебе показывать?
— Видел на двери: «Комната досмотра»?
— Видел. Но не «досмотра», а «свиданий и осмотра».
— А буква «дэ»?
— Чего ты за эту букву так разволновался? Ты её сам вписал? С утра или только что, перед моим появлением?
— Кончай демагогию разводить. Давай досмотрим твой багаж!
— Возьми ластик и сотри свою «дэ»-магогию. Или мелом замажь.
— Я сказал: предъяви свой чемодан к досмотру!
— Да кто ты такой, чтоб в чемодане моём рыться?
Он небрежно подбросил кисть правой рук`и к головному убору:
— Старшин`а 2-ой статьи Тауберг Артур Таубергович!
— Абитуриент 206-ой статьи З`еников Анатолий Фёдорович.
— Что это за 206-ая статья такая?
— «Уголовный Кодекс» надо читать.
— А-а…
— Ну, успокоился?
— Ладно, успокоился.
— Артур, я недопонял: как твоего отца зовут?
— Тауберг Артурович Тауберг!
— Бывший жид? Или швед? Или немец?
— Почему «бывший»? Он и сейчас жив-здоров.
— Передай ему: «Так держать!» ещё много, много лет!
— Благодарю, обязательно передам.
— А за «бывший» извини, пожалуйста. Я имел в виду: вы с ним род свой ведёте, наверное, от тех голландцев, которых Пётр Первый из Европы завозил в Расею, чтобы ускорить технический прогресс?
— Нет. Насколько я знаю, предки попали в Российскую Империю из Польского Королевства при Екатерине.
— Второй?
— Ну да, не Первой же.
— А в Польшу откуда?
— Из Неметчины, кажется.
— А в Германию?
— Ну, история у нашего народа долгая: в Германию — из Франции, во Францию — с Пиренейского полу`острова, в мавританскую Испанию — из Северной Африки…
— Да ладно, Артур, кончай «свистеть» — ждёшь, чтоб я уши развесил? Не похож ты на потомка африканцев — эвон кожа какая белая!
— …А в Африку мы пришли через Грецию, Италию, Египет с Ближнего Востока — с берегов рек`и Иордан. Так что ежели ты, Анатолик, слово «жид» употребил как сокращение слов «житель Иорданской долины» — бить я тя не буду…
— Бить?
— Сразу предупреждаю: я — боксёр-разрядник, на последних городских соревнованиях выполнил норму КМС.
(КМС — кандидат в мастер`а спорта.)
— И значок есть? Почему не носишь?
— К новому учебному г`оду обещали выдать.
— Ага, ясненько. Ну, а я — штангист-любитель из таёжного прилагерного посёлка с Зауральского пенеплена, лучший личный результат — 96 кэ-гэ в толчке…
Собеседник никак не отреагировал на геоморфологический термин, будто бы отродясь пользовался им. («Зауральский пенеплен» в научных текстах употребляется равнозначно сочетанию «Зауральская равнина». Её не следует путать с Западно-Сибирской: та простирается до Енисея, а Зауральская, имея ширину 100—200 км, включает в себя лишь `остовые предгорья Среднего и Южного Урала.) Посёлок наш располагался далеко за границей названного пенеплена. Сознательный обман я предпринял в ответ на высокомерие Артура, пытаясь нащупать и зацепить слабину в его познаниях. Но зацепился он за другое слово (отнюдь не в научных текстах, а в бытовом жаргоне «толчок» означает любую дырку, предназначенную для сброса отходов жизнедеятельности организма):
— Вот именно что в «толчке»… Откуда у вас там штанги?
— Да не было там настоящих штанг, конечно! Надевали на концы косовища катки от ДТ-54, у каждого вес — пуд без малого…
— Ха-ха-ха-ха, ну даёт сибирская деревня стране угля — мелкого, но много…
— За «деревню» щас схлопочешь!
— От кого?
— От меня.
— От кого-о?
— От меня, от меня.
— От тебя-а-а?
Я снял очки, пристроил их в безопасное место на подоконник (рядом с бескозыркой противника) и принял боевую стойку левым плечом вперёд.
Тауберг изготовился, но во взгляде его плескались неуверенность и страх. Я ожидал, что он будет защищаться, однако ошибся: к корпусу моему понёсся длинный прямой удар правой. Я увернулся, ухитрился зажать правое запястье боксёра без перчаток левой своей подмышкой, одновременно изловчился левой кистью крепко ухватить его левое запястье, а правым кулаком обозначил, не допуская реального контакта, несколько ударов: в нос, в глаз, в скулу, в висок… Старшин`а 2-ой статьи завопил:
— Э-э, ты не по правилам бой ведёшь!!
— Я не бой с тобой веду, а показываю, как драться нужно…
Сзади скрипнула дверь и раздался зычный мужской голос:
— Тауберг, прекратить! Слушай мою команду: сми-и-рн`а!
Я ослабил зажимы. Артур выдернул левую руку, правую и бросил их вдоль бёдер, негромко щёлкнув каблуками.
Тот же голос продолжал:
— А это что за гражданин появился у нас такой задиристый?
Я развернулся лицом к вошедшему, прищурился на погоны и лихо отчеканил:
— Здра-жла, товарищ мичман! Выпускник Троицкой средней школы №5 З`еников Анатолий Фёдорович! Приехал поступать в ваше училище!
— Мичман Иг`ошник, помощник дежурного по училищу. Тауберг, вольно! Который Троицк — в Якутии? Красноярского кр`ая? Или Челябинской области?
— Никак нет, товарищ мичман! Посёлок городского типа Троицкий Талицкого района Свердловской области! Приблизительно 110 километров на вест от Тюмени!
— Хм, ну ежели «на вест», то будь последователен: пересчитывай километры в мили.
— Там морских миль нет, товарищ мичман, — только сухопутные. Пересчитывать?
— Сухопутные нам, морякам, без надобности. Какое у вас там ближайшее море? Сколько до него… километров?
— Ближайшее море — К`арское, товарищ мичман. До него три г`ода надо скакать на лошади и на норд. Через болота приобские. Если она в них не увязнет вместе с собственной головой и головой всадника…
— А ежели пешком пойдёшь по меридиану, в какую точку б`ерега попадёшь?
— Югорский полуостров, 70 ка-эм к осту от заполярного п`орта Амдерма!
— Ага! Другие ориентиры там есть?
— Устье рек`и К`ары, которая разграничивает два национальных `округа — Н`енецкий в Архангельской области и Ям`ало-Н`енецкий в Тюменской! Городок Усть-К`ара!
— Откуда ты про него можешь знать?
— На карте увидел — и запомнил.
— На той карте не было написано, что городок этот — закрытый?
— Никак нет, товарищ мичман!
— Странно, странно… Что за карта такая?
— Называется «Союз Советских Социалистических Республик», масштаб — один на четыре миллиона.
— Она у тебя с собой, может? В чемодане?
— Никак нет, товарищ мичман!
— Ну, да ладно… Будем считать, что по географии ты экзамен сдал…
— Разве здесь нужно такой сдавать, товарищ мичман?
— Шучу, З`еников, не волнуйся… Серьёзно спрошу ещё вот что: этот… как его… Тобольск от твоего Троицка далеко?
— За Тюменью на норд-ост 254 километра…
Мичман слегка поморщился.
— …город, райцентр, порт на реке Иртыш, основан в 1587-ом отрядом казак`ов…
— Про казак`ов давай-ка помолчим. Там же мореходка есть в Тобольске, а? Чего ты через полстраны сюда…
Он хотел, видимо, сказать: «попёрся». Мне стало грустно и тревожно. Однако надо, раз старший по званию интересуется, объяснять:
— Во-первых, в Тобольск поезд`а не ходят…
— Что, опять контрреволюционная гидра подняла голову? Белогвардейщина недобитая рельсы-шпалы-стр`елки повзрывала?
— Не было там железной дор`оги, нет её и по сей день. Транссибирская магистраль прошла мимо, в большом удалении, отчег`о и стал Тобольск хиреть с конца XIX в`ека…
— И охерел совсем?
— Захирел, так точно…
— А во-вторых?
— Во-вторых, Тобольское мореходное училище, о котором вы спросили, готовит специалистов среднего звена для работы на плавсредствах гражданского рыболовного флота СССР. Распределяет выпускников, главным образом, в пароходства Дальнего Востока…
— Ага, а тебе, стало быть, Дальний Запад милее?
— Никак нет, товарищ мичман! Я — комсомолец, а не Христофор Колумб, об Америке не мечтаю. — И про себя добавил: «Пока».
— Ладно, молод`ец… — Он сделал многозначительную паузу. Намекает, что я должен по уставу в ответ на похвалу начальства возопить: «Служу Советскому Союзу!»? Нет уж, другим разом. Я притворился, будто не уловил намёка. Тогда мичман продолжил:
— Давай документы твои посмотрим да в приёмную комиссию отнесём. Завтра с утра пораньше — всестороннее медицинское обследование. По его результатам она решит, допускать ли тебя к сдаче вступительных экзаменов. Если допустит, пойдёшь сдавать во втором потоке. Первый уж`е н`ачал борьбу за «пятёрки». Вчера. Прилетел бы ты, З`еников, позавчера — авось, попал бы в первый…
— Меня ориентировали на 10-ое июля. В город я прибыл поездом сегодня на заре — 6-го…
— У командования училищем есть достаточно полномочий, чтобы устанавливать те даты, которые оно считает целесообразными! Я могу обсуждать приказ, но лишь до тех пор, пока он не отдан, — и всем подчинённым рекомендую вести себя точно так же!!
Тревога моя росла, ибо я «спинным мозгом» чуял предвзятое недружелюбие этого мужчины.
Чем оно обусловлено?
Обидой за проигрыш Артура?
Разве мичман Иг`ошник тоже принадлежит к «бывшим жителям Иорданских долин»?
В посёлке Троицком никто никогда не задумывался про эти долины. Слово «жид» в лексикон наших обывателей проникло лет сто назад из речи поляков, сосланных царём Александром Вторым в ту глушь за участие в восстании 1863-го г`ода. Некоторые из поляков прижились, их потомки остались в Западной Сибири до сих пор. Например, среди моих одноклассников был парень с фамилией Грузд`евич — натуральный блондин, почти что арийская внешность… А начальник железнодорожной станции З`ыгмунт Рыш`ардович Добротв`орский? А делец Покл`евский-К`озелл, который в 1885-ом финансировал её проектирование и строительство? До недавнего времени она официально так и называлась: «Станция Покл`евская Свердловской ж.д.»…
— Товарищ мичман, мне бы подремать где да помыться перед медобследованием…
— Найди поближе в городе у бабки какой-нибудь угол, выпишем тебе временный пропуск на территорию — и чтоб не опаздывать!
— И харчеваться здесь не дадут?
— Ты вроде не дурачком выглядишь, понимать должен: в этом год`у по всей стране двойной выпуск из школ — из 10-ых классов и из 11-ых. Или в Троицке вашем нет Советской власти?
— Есть, так точно, двойной.
— Следовательно, абитуриентов у нас нынче вдвое больше обычного. И автобусами везут команды со сборных пунктов, и одиночки вроде тебя прибывают целыми косяками, смекаешь?
— Смекаю.
— Где ж на вас на всех училище возьмёт коек, наволочек-простын`ей, харчей? В порядке исключения этим летом «абит`уре» разрешено базироваться по собственному усмотрению и кошту. Вот и давай, вали, базируйся да радуйся. Нахлебаешься ещё казарменных порядков, если поступишь.
Я полез в пиджак за документами.
— Эге-е, а чьи это очки? З`еников, твои? Или кто перед тобой забыл?
— Так точно, мои, товарищ мичман.
— Дальнозоркий?
— Никак нет, слегка близорукий.
— Сколько… м-м-м-м… ди… оптических единиц?
— Минус две с половиной диоптрии на каждый глаз, товарищ мичман.
— И «минус» плохо, и «с половиной» нехорошо. Трудно очкастому пройти нынче медкомиссию у нас — ох-х, трудно…
— Трудности на то и существуют, чтобы их героически преодолевать…
— Ну-ну, завтра у «глазника» и погеройствуешь. Только выспись хорошо, а пот`ом хорошо умойся, чтоб не слипались ресницы.
— Благодарю за добрый совет, товарищ мичман!
Я протянул ему тёмно-зелёный паспорт, 4 фотоснимка (без головного убора, размер 3 на 4 сантиметра), «Аттестат о среднем образовании» от Министерства просвещения РСФСР (заглавие документа, наименование министерства и герб республики на обложке были вытиснены будто бы золотом, а фактически — не очень стойкой жёлтой краской), «Свидетельство о присвоении квалификации» (фрезеровщик, II-й разряд — школа обеспечивала, помимо общего среднего, ещё и трудовое обучение), рукописные листочки («Характеристика» от руководства ТСШ №5, «Автобиография», «Рапорт» о приёме на имя начальника училища), «Медицинскую справку» (форма №286), комсомольский билет и две официальных бумажки от РВК (районного военкомата) — «Приписное свидетельство» и «Предписание».
Иг`ошник тут же, не глядя, вернул мне фотокарточки, медсправку, «Рапорт», «Автобиографию» и все три документа, выданные школой, прокомментировав с явственным ехидством:
— Знаем мы вас, провинциальных медалистов…
Впору было обрыдаться и на месте умереть. Да что ж он меня с землёй смешать норовит? Проверяет психологическую устойчивость?
Проверяющий тщательно «обнюхивал» то, что оставил у себя в руках. Процесс сопровождало вполне разборчивое бурчание:
— Тэ-эк-с, паспорт — физиономия соответствует реальности… ФИО совпадает с названными лично… кто выдал, где, дата выдачи… детей нет, штамп о регистрации брака отсутствует… Знаешь лозунг, под которым связисты на праздничные демонстрации ходят?
— «Обеспечим как можно больше связей без брака!»?
— Верно, молоток… Женой не обзавёлся ещё, значит?
— Никак нет, не обзавёлся.
— А невестой?
— Разрешите ответить уклончиво, товарищ мичман?
— Валяй.
— Лучше поздно, чем никогда!
— Ишь, экий ты рассудительный! А вот если попадёшь ты после выпуска лейтенантом служить на «золотую рыбку»?
— Это где?
— В Караганде! «Золотая рыбка» (чтоб ты знал и навеки запомнил) — это атомная подводная лодка!
— Ну… Украинцы говорят: «Нэ каж`и “гоп”, пак`уль нэ пэрэпрыгнэшь»!
— Украинский акцент у тебя, З`еников, такой, будто ты только что с вершины Кавказа спустился! Или с бархана каракумского…
— Виноват, товарищ мичман, исправлюсь!
— Да, парень, всё у тебя впереди… как у Мэрилин Монро…
— Что ж у неё может быть впереди, если её похоронили г`ода четыре назад?
— Га-га, юморн`ой ты кадр… Тэ-эк-с, прописан постоянно в посёлке Троицком… Родительская квартира?
— Да.
— Просторная?
— Две комнаты, жилая площадь 29 квадратов…
— Ого, да вы там буржуйствуете в Сибири своей! Посмотришь на здешние коммуналки — поймёшь, о чём я говорю…
— Обязательно посмотрю и обязательно пойму, товарищ мичман…
Артур за спиной Иг`ошника округлял глаз`а: не умничай, мол. Я кивнул.
Помдеж взялся за «Приписное»:
— А «Военного билета» ещё не имеешь?
— Молодость пока помешала получить.
— Ну да, да… Сколько тебе лет?
— Семнадцать с половиной.
— Опять «с половиной»… Понаехали к нам все какие-то половинные из Тьмутараканей своих…
Мне пока ещё хватало упрямства, чтобы по-философски встречать такие выпады. («По-философски» означает «молча и снисходительно».)
Мои мама и папа (и все их хорошие знакомые) старались втолковать «ребёнку», который решил сделаться известным военмором, начав с с`амой нижней ступеньки иерархической лестницы: «Очень плохо, когда дурак наделён властью (хотя бы даже маленькой). Совсем жутко, когда этакая ситуация имеет место в войске. А в войске она встречается на каждом шаг`у».
«Ребёнок» тогда заупрямился.
Теперь требовалось реализовывать поговорку «Лопни, но держи фасон».
                * — * — * — * — *
В следующий момент мичман Иг`ошник окончательно и зло возрадовался, воспарив надо мной, как горный орёл над вершиной Кавказа (наверное, той с`амой, с которой я — по его же, мичмана, утверждению — спустился несколько минут назад):
— З`еников, … (нецензурщину воспроизводить здесь отказываюсь)!
— Прошу не задевать мою мать!
Артур Тауберг из-за спин`ы взрослого человека покрутил пальцем у виска.
— Ты зачем сюда приехал?
— Поступать в ваше училище!
— Как оно, по-твоему, именуется?
— Высшее Военно-Морское Училище Радиоэлектроники имени Александра Степановича Попова, русского изобретателя устройств беспроводной св`язи!
— Чего орёшь? А город наш как называется?
— Ленинград, товарищ мичман!
— А в «Предписании» твоём что сказано?
— «Ленинград, Петродвор`ец»!
— И где, где ты видишь здесь Петродвор`ец? Где?
Очень хотелось ответить в рифму (и привлечь для неё отнюдь не Караганду), но надо было «держать фасон». Посему я показал рукой в окно, выходящее на территорию училища:
— А вот же он — жёлтенький, товарищ мичман!
— Тундра ты тобольская беспросветная, товарищ З`еников! «Жёлтенький»… Это же Адмиралтейство, а не Петродвор`ец! Ох, держи меня, Артурчик, — упаду от смеха!
Тауберг придвинул стул:
— Присядьте, Лев Павлович.
Лев? А мне только что показался орлом.
— Нет (хи-хи), Артур (хи-хи), ты только вдумайся (хи-хи): Адмиралтейство с Петродворцом перепутать! Что у них там в Сибири бывает: солонина сибирская (хи-хи)? Строганина сибирская (хи-хи)? А этот — тупанина сибирская (хи-хи)! Валенок! Хи-хи-хи!
Я забеспокоился и вякнул:
— Адмиралтейство Пётр Первый строил или кто?
Мичман содрогался всем телом и тряс головой. Ответил старшин`а 2-ой статьи:
— Ты как бы прав, Толя. И одновременно очень, очень ошибаешься.
— Пётр строил Адмиралтейство в качестве дворца для себя, семьи и челяди, верно? Дворец Петр`а — он же Петродвор`ец?
Артур с прискорбием предложил:
— Давай не будем сейчас разжигать историко-архитектурный спор. В споре рождается истина, говорили древние греки, но я выдам её тебе без полемики, хорошо?
— Внимательно тебя слушаю, камрад.
Льва Павловича, похоже, колотила истерика и душили счастливые слёзы. Положив ему на плечо свою ладонь, Тауберг взялся «разжёвывать» для меня:
— Адмиралтейство — действительно, очень большой и красивый дворец в центре г`орода Ленинграда. Петродвор`ец же — это не Ленинград, а другой город, от центра Ленинграда миль 20. Морских. Если хочешь, переведу в километры…
— Спасибо, я сам: 35—37 километров, так?
— Абсолютно в десяточку! Можем утверждать, что Петродвор`ец — это пригород Ленинграда…
Ощущая, как стремительно и тяжело краснею, я опустился на соседний стул. Забрал из рук Иг`ошника (он затих и полез в карман за носовым платком) «Предписание». Пересматривать текст мне было незачем (знал его наизусть). И сказать было нечего.
Но я всё же раскрыл рот:
— Артур, подскажи, пожалуйста, как туда добраться?
— Можешь на такси, если хочешь поспешить и кредитоспособен.
— А что-нибудь попроще? Дёшево и сердито? Автобус, например? Автостанция от нас сейчас далеко?
— Автовокзал не так уж и далеко. Но я поехал бы электричкой.
— Значит, мне «пилить» по Невскому обратно на Московский?
— Нет, у нас в городе 5 железнодорожных вокзалов. На Петродвор`ец — либо с Варшавского, либо с Балтийского. Думаю, что с Балтийского чаще.
— Покажи на моей схемке: где он?
Тауберг показал. Получалось, что дальнейший мой маршрут лежал почти строго на зюйд, почти под прямым углом к «Невской перспективе», по улице, которая до моста через Фонтанку называлась «Проспект Майорова», а за мостом — «Измайловский проспект». (Похоже, что количество увиденных мною ленинградских проспектов обречено на неуклонный рост. А где предел роста? Их тут 20 или 40?)
— И сколько здесь до вокзала? Полчаса х`оду?
— Вот, ты опять прав. Так что затихай, но не отчаивайся, не сыпь себе на голову ни песок, ни пепел…
Иг`ошник, вытерев лицо, произнёс:
— Артур, проводил бы ты штатского товарища З`еникова… Не то опять заблудится… А ему на сегодня достаточно…
— Всегда гот`ов и желаю — выписывайте увольнительную, товарищ мичман!
— До обеда?
— Лучше бы часов до четырёх…
— Нет-нет, везти его в Петерг`оф не надо — поможешь чемоданчик донести до вокзала, посадишь в электричку и дуй назад.
— А девушек мороженым угостить?
— Ладно, уговорил. Пошли, оформлю тебе законный выход в город… а то попривыкали в «самоволки» шастать… Прощай, Анатолий! Славно уважил ты, посмешил меня, старика…
— Прощайте.
Они ушли к великому жёлтому шедевру российской архитектуры.
Я тупо глядел на него в окно «Комнаты для свиданий и (д)осмотра» и ощущал неприятную усталость.
Затем задремал. Мою неспособность более-менее полноценно спать в дальней дороге усугубили на последней полутысяче километров маршрута 173-го пассажирского п`оезда классическая белая ночь и заунывная песня монтажников-настройщиков. Был, был и ещё один фактор, лишавший сна, — печальное прощание со славянкой-ровесницей, которое не оставляло надежд на то, что она меня дождётся…
                * — * — * — * — *
Старшин`а 2-ой статьи Тауберг вернулся минут через 35 в свежевыглаженной белой форменке, ботинки сверкали. Цокнул языком:
— Ну и зачем всему училищу раззванивать о маленькой оплошности молодого человека?
— Фамилию мою он, наверное, называл?
— Нет, но слушатели «оборжались» и без фамилии досыта…
— Ты из-за меня обед пропустишь?
— На пути заглянем в какой-нибудь буфетик, куснём по пирожку. У тебя ведь деньги есть?
— Есть.
Мы вышли под открытое небо, и Артур сказал:
— Ты нам лекцию про Тобольск прочитал…
— Шутить изволите, старшин`а: какая там лекция!
— Давай я тебе сейчас небольшую прочитаю попутно?
— Ты местный?
— Ленинградец.
— Городской или из пригорода?
— Родители на Л`иговке живут.
Я открыл было рот, дабы уточнить, чт`о она есть такое и где находится (не заскочим ли мы к его еврейской мамочке похлебать супчику горяченького?), — но быстро сообразил: по всей видимости, Л`иговкой фамильярно-просторечно именуется Л`иговский проспект, который сегодня уж дважды попадался мне под н`оги.
— Нет, на Л`иговку не пойдём: далековато, как я понимаю. Толкай свою лекцию.
— Да тебя туда и не приглашал никто. Хотя могли бы подъехать на троллейбусе. Ты ж в Петерг`оф хочешь попасть до того, как у тамошних закончится рабочее время?
— Хочу, но не в Петерг`оф, а в Петродвор`ец.
— Толян, не волнуйся: не собираюсь я тебя обманывать, по ложному азимуту направлять — тут у нас не Москва. Петродвор`ец до 1944-го назывался Петерг`офом.
— В годы войн`ы? Немецко-фашистскими оккупантами?
— Нет, он Петерг`офом был изначально.
— Лет двести?
— Кажется, больше. Осваивать ту местность взялись, если не вру, вскоре после закладки Петропавловской крепости.
— Ты уж не ври, а то осерчаю совсем. Кстати: её отсюда увидеть можем?
— Петропавловку-то? Можем. Это не Кроншлот и не Кронштадт. Наше здание пока немножко мешает. Вон, глянь, за Невой!
Нависшие над водой мощные каменные укрепления, «гвоздь» колокольни с курантами, увенчанный золочёным шпилем…
— Там тоже кораблик наверху?
— Не, кораблик только у нас над Адмиралтейством. Над Петропавловкой — ангел.
— Спасибо, буду знать теперь.
— На здоровье! Вернёмся к идее насчёт моей лекции?
— Давай!
Артур принялся бегло рассказывать:
— крепость «Санкт-Питербурх» (поздн`ее поименованную Петропавловской по собору Петра и Павла) заложили 16.05.1703, строили из д`ерева и земл`и «с крайним поспешанием» и закончили к осени того же 1703-го;
— на месте, которое занято нынче Адмиралтейством, по чертежам Петр`а 05.11.1704 начали сооружать вовсе не дворец, а судостроительную верфь;
— в 1705-ом её превратили…
Я перебил:
— Ага, всё-таки в царский дворец?
— Нет же! Во вторую крепость, как бы симметричную Петропавловке: возвысили земляные валы с бастионами, окружили рвом. Внутренние строения «перевели» в камень годом 1721-ым — ещё при Петре.
— А пот`ом?
— А пот`ом Пётр помер. Дворца нашего с земл`и не увидел.
— Угу… Вот оно как… А когда же дворец появился?
— Его возводили веком позже — при Александре Первом, с 1806-го по 1823-ий. Ты посмотри на оборот своей турсхемки — там должно быть пропечатано.
Я посмотрел:
— Точно! Откуда ты всё это так хорошо знаешь? В школе историю, наверное, намного усерднее меня штудировал? Или в училище настойчиво вдалбливают её курсантам? Мне такой подход нравится: историей пренебрегать нельзя…
— Мамочка моя в экскурсионном бюро работает. А в школе я сильно не напрягался, «троек» полный аттестат. Но фикус и синус не перепутаю…
— С «тройками» сюда поступить легко удалось?
— Ну, во-первых, училище заботится о своей спортивной ч`ести… Как всякий советский вуз — имейте это в виду, товарищ абитуриент.
— Благодарю, товарищ старшин`а, пренепременно поимею. А что во-вторых?
— А во-вторых… Не хотелось говорить, да ладно уж… Мичман Иг`ошник помог.
— Он был тогда в приёмной комиссии? Или экзаменатором?
— Умный ты человек, Толян, но уж больно не хитрый: ищешь и предпочитаешь находить лишь лобовые решения. Мичман изловчился подсказать руководству училища фамилию хорошего боксёра-десятиклассника…
— Артур, извини заранее, можешь не отвечать, если следующий мой вопрос тебе покажется бестактным: платно или бесплатно?
— Отвечаю: Лев Павлович — давнишний друг нашей семьи.
— Понятно. Значит, и в большущем городе жизнь без «блата» не бурлит…
Я по наивности думал, что «блат» типичен (даже обязателен как социальное явление) исключительно в некрупных населённых пунктах, где ВСЕ жители друг друга видят-знают-наблюдают-оценивают и, исходя из оценки, расчётливо решают: «Помочь или не помочь? Чт`о получу взамен, если помогу?».
Тауберг фыркнул:
— Ты упорно нарываешься на грубость. Зачем меня провоцируешь?
— Нет, ошибаешься — просто на ход`у учусь жизни в Европе у старшего товарища.
Он заулыбался (поначалу с недоверчивостью). Я продолжал:
— Камрад, разреши ещё спросить, только не лезь в бутылку…
— Я по бутылкам не страдаю. И курить ни разу не пробовал.
— Неужели в детстве не срабатывали чисто познавательные инстинкты?
— По-видимому, рановато отвели меня «родак`и» в спортивный зал…
Я подхватил в унисон:
— По-видимому, у вас тут спортивные залы — не в дефиците…
— Зависит от конкретной специализации. Впрочем, и бассейнов для круглогодичного плавания тоже хватает… Ты что спросить собирался, Анатоль?
— Начну с преамбулы: англичане считают, что обижаться следует тогда, когда ясно, что тебя хотят обидеть. Или разозлить. Не лелея за пазухой ни одного из подобных намерений, спрошу: у вас все м`ичманы — такие же, как Иг`ошник?
— То есть?
— Злорадные старики. Ему сколько лет?
— С`орок пять скоро исполнится…
— Ну-у-у-у? Аж целых с`орок пять? Мне с высот личной молодости сейчас такой возраст представляется глубоко стариковским. Ты Гашека читал?
— Роман про солдата Швейка?
— А разве есть у Гашека что-то ещё?
— Полн`ым-полна коробушка, сказал бы русский поэт Некрасов. Гашек до призыва своего на 1-ую мировую войну в австро-венгерскую армию опубликовал под разными псевдонимами огромное число рассказов и фельетонов, участвовал в создании доброго десятка пьес — в общем, не Лев Толстой и не Максим Горький, но плодовитым себя литератором зарекомендовал.
— «Если б папа мылся в бане, был бы он поныне с нами!» — это Гашек сочинил?
— Толя, я не уверен, но полагаю, что он мог такое сочинить…
— Ладно, вернёмся к роману про Швейка. Там масса персонажей, и я сейчас мучаюсь-прикидываю: к которому из них можно было б приравнять «дядю Лёву»?
— Легче на поворотах, легче, сибиряк, не забывай притормаживать! Лев Павлович ни мне, ни тебе не «дядя»! Но я гордился бы, имея такого родного дядю! Он в прошлом год`у на осенних полевых занятиях с нами контузию получил! Отсюда и некоторые особенности в манерах и речи, понял?
— Понял, не шуми. Его на покой не отправляют?
— Вот стукнет ровно с`орок пять, срок очередного контракта закончится — тогда и уволят в запас. А ч`ем заниматься после увольнения — не представляет пока. Всю сознательную жизнь в погонах провёл, никакой гражданской профессией не владеет…
— Ну, соплеменники помогут куда-нибудь устроиться…
— Да помогут, безусловно. Мы ведь не славяне, которые своим охотно гадят, лишь бы случай подходящий возник, и вследствие этой «замечательной» национальной привычки живут трудно и бедно, а обвинять предпочитают других: «Бей жидов, спасай Россию!»…
— Чего ты раскипятился, Артур? Ты хоть знаешь, какими словами эта «политическая» песенка кончается?
— «И жидов не перебили, и Россию не спасли»!
— Точно! Вот и не нервничай… Зайдём сюда, попьём чаю с булочками?
— Угощаешь? Зайдём!
Мы зашли в булочную с миниатюрным (два табльдота) кафетерием. Я пристроил чемодан под одним из столиков, ознакомился с предлагаемым ассортиментом и пошёл в кассу пробивать чеки. Тауберг догнал меня:
— А давай — гулять, так гулять, а? — шиканём и полакомимся чёрным кофием?
— Тебе, если хочешь, куплю, какой закажешь. Сам я кофе не пью — ни с молоком, ни чёрного.
— Экономишь?
— Нет. Никак не могу ощутить в нём того вкуса, которым все восхищаются.
— Кто «все»?
— Вот сегодня — ты. Д`ома — маманя. Приучили немцы: она у них в войну работала на железной дороге…
— Ш-ш-ш-ш!! Толик, ты в советское военно-морское училище хочешь поступить?
— Ну да.
— Тогда помалкивай, как рыба об лёд, про эти подробности. Ты не говорил — я не слышал!
— Так оно и было, о чём это ты?
— Ишь: валенок валенком, а понимает с полуслова!
— С полувзгляда, сэр моряк! Ступай, отоваривай чеки. Я пойду хл`еба посмотреть да взять кусок на вечер.
— Не уверен, что в Петерг`офе на ужин всыплют казённой каши?
— Кто ж знает: вдруг и там найдётся мичман, который отправит углы по городу у бабок искать?
— Вот злопамятный ты сибиряк, не забудешь никак Льва Павловича!
— Разве можно забыть этакое гостеприимство? Теперь уж до гробовой доск`и…
Подкрепляясь, мы продолжали беседовать в том же духе лёгкого, ни к чему не обязывающего трёпа, с шутками, с подначками… Я спросил:
— Иг`ошник, может, служил в Усть-К`аре?
— Не знаю.
— А где он в войну был?
— В районе Алма-Аты.
— Это на Ташкентском фронте?
— Ты, гляжу, не только злопамятный, но и язвительный — просто змей залётный!
— Нет, я ж говорил, что поездом, поездом в Ленинград прибыл…
— Мой отец и Лев Павлович налаживали под Алма-Атой снарядное производство.
— Тоже дело хорошее и нужное. А ты говоришь: нет гражданской специальности. Грамотный «вертухай» везде пригодится… Он женат? Детки есть?
— Толя, не нравится мне твоя лексика: то «жид», то «блат», то «вертухай»… И многим здесь она может не понравиться — ты следи за своей речью, бескорыстно советую… И вообще: давай уж закончим ему косточки перемывать?
— Принято. Единогласно.
Закончили мы и трапезу. В животе потяжелело и повеселело. Выбрались из булочной на тротуар.
— Далеко нам ещё топать?
— Да нет, вон виден за Обв`одным каналом Варшавский вокзал. С одной башенкой, сечёшь?
— А у Балтийского две, что ль, башенки?
— Ну да! А притворяешься, будто первый раз в Питере…
Поглощённый этаким разговором «ни о чём и обо всём», я едва ли заметил, что мы вступили на Измайловский проспект. Он пересекался занумерованными Красноармейскими улицами, как Суворовский — Советскими. Спутник мой проинформировал, что слева параллельно нам устремляется на зюйд Московский проспект. Справа — Лермонтовский. Тот выводит прямо к Балтийскому вокзалу.
Ближайшая электричка на Петерг`оф должна была отправиться в 15:22. Артур заявил:
— Ждать не стану. Долгие проводы — лишние слёзы, ферштейн?
— Яволь, герр мореман! Адресок на Л`иговке запишешь?
— Зачем? Когда и если отпустят погулять в Ленинград — обращайся на КПП наш, назовёшь мою фамилию, и любой «салага» посчитает за честь искать меня и найти.
— Ладно! Спасибо тебе за участие в моей нелёгкой судьбе и за содержательную беседу! Удач на ринге, за партой, на боевом посту, в море, в походе, на вахте и на гауптвахте!
— Гауптвахту сплюнь с языка сейчас же, дрянное дитя! Тебе желаю благополучно пройти медкомиссию, на «отлично» расправиться со своей парочкой вступительных экзаменов и прочно встать на дорогу к первому офицерскому званию! Авось, ещё не раз встретимся и в городе нашем, и где-нибудь на флотах?
— Замётано! Деньги будут? — Заходи!
Он ухмыльнулся и пошёл на Лермонтовский проспект.
Я пробрался в зал ожидания, присел на деревянный эмпээсовский диван. Думал: «На то он и первый блин, чтобы обернуться комом, — но есть, есть ещё порох в пороховн`ицах... и ягодки в ягод`ицах… Прорвусь!..» — а Рок, неустанно изобретая и верш`а свои козни, готовился бросить мне под н`оги ленту новых сюрпризов.
Время показало: повторная встреча с Артуром Т. Таубергом не входила в их число.

К о н е ц    «О б л о м у    I - му»    в    г л а в е    2 - ой    р о м а н а

© Аффтар, 2017.