Свеча на ветру

главы 1-7

глава 1

Глава 1


Апрель, 1365 год.


С экрана телевизора журчали речи очередного депутата — шло заседание Парламента, и Лекс привычно пропускал их мимо ушей. И в самом-то деле, что хорошего может сказать «избранник народа»? Повышением тарифов оправдывают очередной скачок стоимости жилья — страшно сказать, их двухкомнатная квартирка на девятом этаже с общей кухней и одной на весь этаж общей душевой, съедала две трети его, и без того небольшого заработка. Хорошо ещё, что ему платили стипендию, как сыну погибшего на службе командира. Это, да ещё бабушкина пенсия помогала жить им более или менее прилично. По крайней мере, на месяц хватало и даже откладывали понемногу. Вот сейчас Лекс копил на новые ботинки, говорят на Рыцарской улице, в Старом городе, открыли новый магазин, куда привозят конфискованное на таможне, и там можно приобрести недорогие и приличные вещи.

— Ой, что делают-то! — воскликнула бабушка, не пропускавшая ни одного репортажа из Парламента.

Лекс покосился на экран: у трибуны, затянутой бело-синим полотнищем с символом восходящего солнца в левом верхнем углу, назревала очередная потасовка депутатов. Как всегда Правые схватились с Левыми, а спикер, уворачиваясь от летающих мимо кулаков, тщетно призывал депутатов успокоиться. Регулярно радикальные Левые, призывающие ужесточить законы, устраивали вот такие разборки прямо в парламенте. Обычно их противниками были Правые — призывающие решать проблемы резко и жёстко, начать войну с Империей, например. Каким образом это могло поднять страну, они не объясняли, считая богатого соседа источником всех бед. И не замечали, что имперцам глубоко наплевать на мышиную возню под боком — гордая Риния занимала площадь чуть не в сто тридцать раз меньшую, чем Хальмарская империя, а уж про количество жителей вообще говорить не о чем.

— Ну и что? — буркнул он. — Первый раз что ли?

— Ой, да что ж это делается! — не слушала его бабушка. — Ты посмотри, какой хорошенький, а его прямо по носу.

Лекс пожал плечами, по его мнению, регулярные потасовки пора бы уже и прекратить, ведь не варвары какие-нибудь, а цивилизованный народ в стране победившей демократии. Хотя, говорят, что в соседней Империи такого нет. Ну, ещё бы, там даже смертную казнь применяют, не то, что у них — гуманно присудят убийце лет сто на отсидку, и пусть искупает вину своим трудом. Правда, долго они не живут, всех приговорённых к длительным срокам отправляют на рудники. И правильно, каждый гражданин должен работать на благо родины, тем более, когда рядом такой сосед, как Империя.

Империю у них не любили, презирали и боялись. Не любили за то, что внешне там было богаче и благополучнее, презирали за сословное деление, за дворянство, за то, что если ты не родился в знатной семье, то ничего тебе и не светит хорошего, будешь всю жизнь дорожки мести. А боялись потому, что сильная это была страна, слишком сильная, чтобы попытаться принести туда свой, единственно правильный порядок, и отправить на свалку истории всех этих лордов и леди, баронов и герцогов, принцев и графов. На самом деле называлась она Хальмарской империей и состояла из множества княжеств, появилась после того, как семьсот лет назад на престол небольшого центрального княжества взошёл Хальмар Первый. Постепенно путём подкупа и браков, захватов и подделки документов, он объединил вокруг своей столицы соседние страны. И пусть каждое княжество империи по отдельности имело многовековую историю, ринийцы презирали имперцев, ведь Риния появилась больше двух тысяч лет назад. У Ринии и Империи была общая граница, небольшая, правда, но всё же, недалеко от Срединного моря. Дальше соседями были Великая Священная империя, состоящая из множества лоскутных герцогств, маркграфств и княжеств. И небольшой кусочек границы был с Альдарским ханством. Но почему-то из всех соседей, Хальмарская империя раздражала свободных ринийцев больше всего. Правда, в последнее время всё громче звучат голоса сторонников партии войны, всё громче призывы принести в империю свет подлинной демократии. Лекс верил заявлениям о том, что их армия уже почти равна имперской, и не верил — отец, пока был жив, часто говорил, что не стоит дразнить коронованного льва — слишком несопоставимы размеры огромной Империи и крохотной, по сравнению с ней Ринией. Но отец погиб на полигоне восемь лет назад, за это время много могло измениться в лучшую сторону. Вот и Николас постоянно говорит о мощи и силе армии, а он знает, он входит в состав добровольной дружины их района. Лекс вздохнул, стараясь сделать это незаметно — бабушка не одобряла их связь, считала молодёжной блажью, которую надо выбить хорошей поркой.

— Был бы жив отец, разве бы он позволил тебе стать нижним? — говорила она, брезгливо поджимая губы, когда зацелованный Лекс закрывал за любовником дверь.

В Ринии не запрещались однополые отношения, но положение пассива было ниже по сравнению с активным партнёром. Для мужчины взять себе не только жену, но и любовника, было престижным, а вот к тем, кого содержали, или считали, что содержали, относились с презрением. Вслух об этом говорить было не принято, но что было — то было. Однако, Лекс, влюблённый по уши в высокого статного красавца, не обращал внимания на брезгливые взгляды и шепотки за спиной. Сегодня любимый, скорее всего не придёт, смена заканчивается в шесть вечера, а в семь уже сбор дружины. Николас мог бы придти и позже, остаться ночевать, но у Лекса ночная смена, с восьми вечера и до утра, а в двенадцать ему уже на занятия в консерваторию, где он учился по классу фортепиано. Это было ещё одним предметом для насмешек, Николас считал, что «тренькать на пианине» каждый дурак может, а вот поворочай-ка ты ковш с раскалённым металлом, тогда и поглядим. Сам Николас как раз и работал на сталелитейном и очень гордился тем, что является передовиком и звеньевым. Правда, образование у него было — сначала семь классов, а потом Школа Рабочей молодёжи, отсюда и «пианина», как ни поправлял его Лекс. Но Николас каждый раз только смеялся и говорил, что ему университеты, ни к чему, хватит того, что есть и на жену, и на Лекса. Жениться Николас пока не торопился, да и любовника не особо баловал, напротив, частенько перехватывал до получки, нередко забывая вернуть долг.

Лекс закончил уборку и, вылив воду из ведра, тщательно прополоскал тряпку и развесил на крючке. Осталось только приготовить ужин и можно будет отдохнуть перед ночной сменой пару часов. Вчера ему удалось купить куриные обрезки, очень недорого, редкостная удача, обычно их разбирали чуть не в процессе разгрузки. Но Лексу удалось попасть к самому открытию магазина, так что в очереди перед ним было только трое. Давали по три набора в одни руки, и довольный Лекс уже предвкушал сытные ужины. Он собирался сначала отварить обрезки, на бульоне соорудить какой-нибудь простенький суп, а мясо и шкурки обобрать, мелко порезать и положить в кашу.

— Лекс!

— Что, баушк?

— Ты мяса-то поменьше клади, нам двоим, много ли надо.

— Хорошо, баушк, как скажешь.

— А то придёт этот твой и съест всё, тебе не оставит, — Лекс слушал ворчание бабушки и улыбался, ему-то в радость было, накормить Николаса домашним и вкусненьким.

Верхний жил в рабочем общежитии в комнате на шестнадцать человек, готовить не умел, а столовая закрывалась в семь вечера, вот и приходил Николас поужинать к любовнику, а потом и своё взять. Ночевать он оставался редко — старший по этажу в двенадцать проверял, все ли жильцы на месте, но Николас дружил с ним и изредка мог позволить себе провести ночь у Лекса.

Две комнаты, одна — совсем крохотная, куда вмещалась только тахта, тумбочка и шкаф была узкой, с окном в дальней стене и служила спальней бабушке. Вторая — побольше, была проходной и считалась одновременно гостиной и спальней Лекса — за шкафом в углу стояла его кровать, оставшаяся от родителей, с панцирной сеткой и круглыми шишечками на спинках. В детстве Лекс любил откручивать их и представлять, что это спутники, а он великий космический конструктор, запускающий их в околопланетное пространство. Потом один шарик где-то потерялся, Лекс вырос, сначала погиб отец, а следом за ним умерла от чахотки мать, и опеку над мальчиком взяла бабушка. Государство поддерживало детей народных командиров, и Лекс поступил по льготе в консерваторию, даже стипендию платили. Да и квартира у них была такой роскошной, по меркам остальных, только потому, что дали её ещё отцу, а потом не стали забирать, оставили семье погибшего героя.

Парень положил несколько кусочков в кастрюльку, подумал, добавил ещё один и понёс на кухню. Длинный коридор со множеством дверей был полностью заставлен велосипедами, самокатами, лыжами, тумбочками, шкафами и сундуками. Заканчивался он большой кухней, из которой две двери вели в душевую на двух человек и уборную. Наличие туалета делало их дом, наряду с расположением в самом центре, очень престижным. Вся кухня была заставлена столами и столиками, по одному на каждую комнату. Их стол располагался очень удобно — в самом углу, и отец приспособил на одну — подвесной шкафчик, а на вторую — несколько полок.

— Добрый вечер кира Филлис, — поклонился он соседке, полной немолодой женщине из комнаты номер шесть.

— Здравствуй, Алексиус, — кивнула она в ответ, — вижу, ты сегодня будешь варить мясо?

В голосе соседки ясно слышалась зависть, ещё бы перед ней лежали почти голые кости.

— Да, кира Филлис, вчера мне повезло, купил целых три пакета.

— Бывает, и холодильная камера у вас имеется, почему бы не покупать впрок, — поджала губы женщина, и Лекс понял, что придётся дежурить на кухне, пока не сварит. Ничего, возьмёт учебник и пока готовит, повторит к завтрашнему зачёту.

Лекс вынул из шкафа примус, налил керосин, поджёг горелку и поставил на неё кастрюльку. Как раз в этот момент в кухню вошёл кирас Димитрус, старый ветеран революционного движения, до сих пор возглавляющий ячейку партии Свобода в их доме. При нём можно было ненадолго оставить варево без присмотра, и Лекс, вежливо поздоровавшись, сбегал за учебником, решив в последний момент, что посвятит это время конспектированию речи Вождя и Учителя на историческом заседании Парламента, когда был объявлен курс на модернизацию сельскохозяйственного производства. По истории партии они как раз изучали этот период времени, и хоть зачёт только на следующей неделе, Лекс хотел подготовиться, пока выпало время.

— Что вы думаете, кира Филлис, по поводу последнего выступления вождя? — скрипучим голосом начал старик.

Женщина помялась, говорить о том, что она в то время запоем читала редкую книгу о безумной любви садовницы из долины и пастуха с гор, не хотелось. И кира Филлис отделалась многозначительным мычанием.

— Я совершенно с вами согласен, кира Филлис, давно пора показать этим имперским зазнайкам, что такое настоящая демократия и свобода.

— Угу…

— А вы, юноша слышали, что создаются добровольческие отряды? Они отправятся в бой сразу после трехмесячных курсов.

— Мы же не воюем ещё, — пробормотал Лекс.

— Ничего, за этим дело не станет! — поднял вверх указательный палец Димитриус.

Лекс покосился на распухшие артрические руки старика, на кривой и жёлтый ноготь и вздохнул — Димитриуса было жалко: всю жизнь он провел в борьбе, сначала с прежним режимом, потом, после падения монархии и казни последнего Великого герцога, с разрухой, оставшейся после гражданской войны, потом — за светлое будущее. Так ничего и не нажил, кроме кителя с наградами, именного нагана, политической карты мира и собрания сочинений Вождя и Учителя. Старик, мечтавший войти во Внутреннюю партию, стать кем-то большим, чем рядовым партийным функционером, за всю жизнь даже не приблизился к той черте, что отделяла Внешних, рядовых членов от элиты. Правда, однажды, будучи делегатом на небольшой съезд работников порядка, Димитриус прикоснулся к благам, которые даёт принадлежность к Внутренней партии. В здании, где проходил съезд, работал буфет, и каждый делегат мог приобрести по своему мандату стандартный набор, куда входила баночка кофе, коробка конфет из соевого шоколада, килограмм мандаринов, абрикосовый джем в забавной круглой баночке, упаковка сгущенного молока и шампунь! Димитриус тогда ходил гордый, демонстрируя всем свои богатства и значимость. Но с тех пор прошло много лет, больше его никуда не звали, хотя и очень хотелось, и всю свою небольшую пенсию старик тратил на еду, да покупку брошюрок с речами и выступлениями нынешнего Вождя, еще не получившего почётную добавку «Учитель».

По кухне плыл сытный дух мясного бульона, и Лекс опустил глаза, заметив голодный блеск в глазах старика. Кира Филлис поняла, что парень так и будет сидеть, пока не приготовит, и ушла в комнату, захватив овощную похлёбку — у неё сестра жила в деревенской общине и иногда привозила гостинцы: морковь, брюкву или капусту. Кирас Димитриус проводил её взглядом, сглотнул слюну и макнул сухарик в светлый чай, похоже, у него снова кончились деньги, а до пенсии было ещё два дня.

— Подождите немного, кирас Димитриус, я сейчас суп сварю и налью вам тарелочку, похлебаете горячего.

— Спасибо, мне, право, неловко вас объедать…

— Моя мама говорила — «чуть больше воды в супе, и никто не заметит лишний рот за столом», — улыбнулся Лекс, высыпая в кастрюльку горсточку крупы.

Старик с благодарностью принял тарелку с горячим супом и, медленно ступая, удалился в свою комнату. Лекс знал, что он не съест всё сразу, оставит половину на утро, но это было уже не его дело. Парень пристроил на крышку миску с обрезками мяса и унёс всё многоступенчатое сооружение в комнату.

— Баушк, садись ужинать! Ты вечером суп в холодильник не забудь убрать, ладно? А то вдруг прокиснет.

— Ты завтра вовремя или задержишься?

— А что ты хотела? — спросил Лекс, тщательно вытирая корочкой тарелку. Хотелось ещё, но тогда не хватит на завтра. Ну, да ничего, трудился он в ночной рабочей столовой, посудомоем и сердобольные женщины изредка ему наливали в мисочку пару поварёшек.

— Хотела сходить к мемориалу Вождя и Учителя, поклониться. Я цветы сделала, — старуха кивнула на кривые лепестки из обрезков ткани.

— Завтра не могу, баушк. У нас заседание ячейки после занятий, а потом репетиция ко Дню Независимости.

— А послезавтра?

Лекс покраснел — суббота была традиционно посвящена Николасу, и бабушка это знала, но всё равно, раз за разом пыталась заставить внука отказаться от этой связи. И чем дальше, тем больше убеждалась в бесполезности этой затеи.
Смена прошла ожидаемо, сначала Лекс мыл посуду за поварами, сегодня на ужин было пюре из брюквы и следовало поторопиться, пока оно не присохло к стенкам гигантской давилки. Зато ему позволялось собрать со стенок остатки и взять себе, в этот раз набралась почти полная порция, будет, чем позавтракать им с бабушкой. В дополнение к пюре он набрал целую баночку жира и жарёнок с противня — соевые котлеты прилипали к нему, и когда повара их снимали, кое-что оставалось на дне. Лекс очень обрадовался, это уже тянуло на хороший полноценный обед, да еще старенькому кирасу Димитриусу можно будет отлить немного — старик сварит кашу и заправит её вкусной подливкой.

Со смены Лекса отпустили на целых пять минут раньше, и он счастливый умчался домой, ещё бы утро принесло ему целый подарок — тонко нарезанные шкурки от яблок и апельсиновую кожуру.

— Баушк! Смотри, что я принёс! — с гордостью вывалил он трофеи на стол.

— Ох, внучек! — обрадовалась старуха, тут же доставая ножик, начиная крошить шкурки в мелкую стружку, добавят потом к дешевому чаю, и он будет вкуснее.

— Баушк, ты завтракать сейчас будешь или меня подождешь?

— Подожду, иди, поспи немного.

— Разбудишь в одиннадцать, ладно? — уже засыпая, проговорил Лекс.

— Разбужу, а как же… — тихо ответила старуха.

Тикали старые часы, отсчитывая минуты спокойного сна, а старая женщина смотрела в окно на проплывающие в сером небе облака и думала, как жаль, что сын нелепо погиб на полигоне, мальчишка без отца совсем от рук отбился, выдрать бы его хворостиной, да нельзя.


***

— Что у вас, Шнайке?

— По данным допроса выяснено, что подозреваемый состоял в подпольной организации «Ястребы Свободы», финансируемой предположительно Ринийскими спецслужбами. Деятельность их направлена на физическое уничтожение императора, с целью вызвать хаос и, в дальнейшем, сменить государственный строй.

— Разумеется, как там говорил их вождь? Все люди братья и все равны?

— Да, господин полковник, именно так.

— Милое учение, у всех всё отнять и разделить поровну. А кто при этом будет работать, непонятно. Сколько ячеек выявлено?

— Шесть, господин полковник, три в столице и три в городах Тизен, Нумидия и Вонляры. Туда посланы донесения.

— Дополните приказом на арест подозреваемых и этапирование их в столичный департамент.

— Есть! Разрешите выполнять?

— Идите. И… когда вы собираетесь продолжить допрос?

— Сегодня, в два часа пополудни.

— Хорошо, я буду присутствовать.

Дознаватель уже ушёл, а князь Дэвид Вильчур, полковник Департамента Государственной Безопасности, раскрыл папку с протоколом допроса. Нечасто на столе начальника столичного отдела появлялись такие документы, ещё реже он присутствовал на допросах, но раскрытая недавно ячейка по подготовке к покушению на императора, не позволяла переложить подобное дело на подчиненных.

Ох, эта Риния! Сорок лет прошло с тех пор, как кучка оголтелых националистов свергла законного государя, правительство и устроила кровавый террор, уничтожая всех, в ком текла хоть капля благородной крови. Наверное, кто-то сумел спастись, затаившись от бдительного ока революционеров, часть успела скрыться, но большую часть аристократов или просто богатых людей уничтожили. От рассказов, что творили отряды повстанцев и их народные командиры, мороз шёл по коже. Князь вспомнил, как после просмотра донесений, долго мучился кошмарами, а страшные фотографии с мест казней до сих пор вставали перед глазами. И этот ужас восторженные сопляки хотят принести в Хальмарскую империю?

Он сделает всё, чтобы не допустить кровавой жатвы в своей стране. И если для этого нужно будет приговорить к смерти молодых идиотов, мечтающих о призрачном всеобщем равенстве в раю, князь это сделает без угрызений совести.
Примечание к части

Все совпадения с реальной жизнью или людьми считаются случайными!

Пы.Сы. Не проверяла!!! Почти.

Пы.Пы.Сы... процесс трудный и медленный, так что пинать разрешается, идеи приветствуются, обсуждения - тоже.
глава 2

Глава 2

Апрель – май, 1365 год.

— Кирас Адамидис! — Лекс поднял голову от конспекта и глянул на преподавателя. Заробалас — невысокий, полный, с торчащими в стороны подкрученными усиками и красным обветренным лицом, он меньше всего походил на преподавателя консерватории. Такого человека трудно было представить на сцене за роялем или дирижёрским пультом, скорее на трибуне с зажатой в руке листовкой, произносящего пламенную речь. И вот это было именно то, что лучше всего умел делать кирас Заробалас, да и преподавал он именно историю партии, считая свой предмет гораздо важнее всяких там специальных.

— Слушаю вас, кирас Заробалас! — Лекс говорил с нужной долей почтения, ибо преподаватель очень трепетно относился к своему авторитету.

— Я поручаю вам подготовить доклад о ведущей роли партии в становлении гражданского общества, в период с начала по конец пятидесятых годов.

Заробалас всегда говорил сухими четкими фразами, будто сошедшими со страниц партийных вестников, и к этому уже все привыкли.

— Будет сделано, кирас Заробалас! — отрапортовал Лекс, мысленно хватаясь за голову: времени не хватало катастрофически.

Преподаватель, питающий к парню необъяснимую неприязнь, величественно кивнул головой и направился к выходу. Уже взявшись за ручку двери, он оглянулся, окинул взглядом аудиторию и грозно заявил:

— Не забудьте, на следующей неделе зачёт! И без конспектов речи Вождя и Учителя на зачёт я не допущу.

Дружный вздох студентов был ему ответом, и довольный преподаватель вышел, наконец, в коридор.

— Лекс! — к парню подскочила Елена Феодораки, бойкая девица, возглавлявшая ячейку партийной молодёжи, — Лекс! В четверг демонстрация, нужно подготовить раздаточный материал.

— А я тут причём? — удивился Лекс.

— У тебя бабушка умеет делать цветы, так что с тебя десять веток.

— Чего? — тут уже Лекс возмутился, ну ничего себе! Доклад — он, цветы — тоже он, нашли козла отпущения.

— А будешь отказываться, я поставлю на следующем собрании вопрос о твоём моральном облике. Ты же у нас Нижний? Вот и будешь отвечать, как докатился до такой жизни.

— Да провались ты пропадом! — ругнулся расстроенный Лекс. — Ладно, будут тебе ветки.

Это была последняя пара, и аудитория уже опустела, только за последней партой кто-то ещё копошился. Лекс с досадой покусал нижнюю губу, раздумывая, как теперь выйти из положения — времени и на доклад-то не было, а тут ещё ветки с цветами делать. И сегодня после трех ещё и собрание домкома. Он покрутил головой, обдумывая варианты, и тут его взгляд упал на стопку использованной бумаги после занятий. Лекс быстренько сбегал в секретариат и попросил у них пару десятков листов — из чего он наделает цветы, значения не имеет, главное, чтобы были. А по пути домой, ему удачно встретилась большая куча обрезанных веток, ровненьких, как по заказу.

— Привет, баушк! — Лекс плюхнул на стол веник из прутьев и умчался мыть руки.

Почтенная кира Феодора Адамиди, седая дама в возрасте семидесяти лет только проводила взглядом внука.

— Вот ведь, слово не успел сказать.

— Не ворчи, баушк, у меня дел — по горло. У нас в четверг демонстрация, мне поручили наделать раздатку, я вот веток набрал, бумагу дали использованную. У нас там ещё краски же остались, да? Смотри, что я придумал. Мы сейчас покрасим вот эти листы — в красный цвет, а вот эти — в зелёный, нарежем лепестков и листьев и сделаем гвоздики. Будет здорово, очень патриотично — красные гвоздики, правда же?

— Правда, — кивнула старуха, уже доставая из шкафа коробочку с красками.

Осмотрела высохшие квадратики и решила, что размочит и можно использовать.
Следующий час слышалось только шорканье кисточки, щёлканье ножниц, да короткие реплики, типа — подай, придержи, готово.

— Баушк, — Лекс положил на подоконник последний выкрашенный лист и смущённо покосился на старуху. — Ты без меня не начинай, я сбегаю на заседание домкома, а то чуть не забыл, хоть под конец приду.

— Ты же занят был!

— Ну, да, только у нас подготовка к празднику Дня Рождения Вождя и Учителя! — Лекс выделил голосом каждое слово, твёрдо веря в то, что тот был гениальным вождём и если бы не происки врагов молодой республики, спасших буквально в последний момент семью Великого герцога, сейчас они бы жили в прекрасной стране. Каким образом герцогиня и двое детей, живущих сейчас в Империи, могли угрожать Ринии, Лекс не думал — раз так говорят с высоких трибун, значит, так оно и есть.

Заседание домкома было в самом разгаре — жильцы громко и с воодушевлением исполняли гимн страны:

— Узнаю клинок расплаты,
Полыхающий грозой,
Узнаю твой взор крылатый,
Охвативший шар земной!
Гордость древнего народа,
Возродившаяся вновь,
Здравствуй, гордая Свобода,
Здравствуй, ринийцев любовь!*

Лекс подхватил последние слова, стараясь незаметно пристроиться на задних рядах, но строгий кирас Димитриус заметил его и нахмурился. Ладно, потом отработает опоздание — так и получилось, Лексу поручили замазать облупившуюся краску на стенах в подъезде, правда, чем не сказали. Это слегка озаботило парня, тратить свои деньги, которых и так не хватает, на дорогущую краску не хотелось. Но тут Лекс вспомнил, что пару лет назад он ездил в известковый карьер, конечно, там тоже работали на благо республики, но побродив по окрестностям можно было найти куски негашёной извести. Власти не запрещали это делать, и жители активно пользовались, собирая легкие пористые камни и торгуя из-под полы. Лекс же знал местечко среди старых развалин, где можно было спокойно набрать целый мешок. Туда он и решил съездить в первый же свободный вечер, заодно и стены в квартире подновит.

Как всегда заседание затянулось — сначала гимн страны, затем председатель долго говорил о необходимости и важности своевременного выявления шпионов Империи, интересно, что он имел в виду? Потом народ стал обсуждать насущные проблемы, сломанный лифт в третьем подъезде, козырёк над пятым, который вот-вот обвалится, капающая в подвале вода, ещё немного и набежит лужа, подозрительные жильцы из первого подъезда. Те поселились совсем недавно и их ещё не успели как-то классифицировать, обычно новеньких делили на своих, то есть тех, кто приехал с окраин, по разнарядке, и чужих, что появились в их доме из Белого города. Понятие Белый город было неофициальным и означало лишь то, что здания в центре традиционно красили белой краской, а в Среднем и Нижнем, дома были красными, если они кирпичные, или серыми – из бетонных плит. Красные ценились выше, считалось, что там теплее, серые ни то, ни сё, но самыми непрестижными были старые деревянные бараки, построенные в незапамятные времена, ещё при прежнем режиме. Эти покосившиеся длинные дома, раньше использовались под склады или конюшни, а когда из разорённых деревень в города хлынули вчерашние крестьяне, их стали делить на комнаты и отдавать переселенцам. Дом, в котором жил Лекс с бабушкой был красным, и считался очень престижным в их районе, потому что стоял недалеко от остановки трамваев. Но всё рано или поздно заканчивается, закончилось и заседание, Лекс вылетел из небольшой комнатки в полуподвале как ядро из пушки — работы было ещё много, а день уже клонился к вечеру.

Бабушка уже успела приготовить шаблоны и расчертить часть листов, Лекс, ворвавшийся в комнату, бросил куртку на стул, цапнул ножницы и уселся рядом. Ваза, сделанная из пластиковой бутылки медленно, но верно заполнялась стилизованными гвоздиками, и когда Лекс воткнул последнюю, за окном уже стемнело.

— Ну, что? Будем ужинать? — потянулся он.

— А у нас есть? — поинтересовалась кира Феодора.

— Конечно! — бодро заявил Лекс и унёсся на кухню, подогреть вчерашний суп.
Старуха только вздохнула, жалея, что парализованные ноги не позволяют ей снять с плеч внука хотя бы часть его ноши. Вот потому и ждала она его выходных, чтобы прогуляться по улице, и каждый такой выход был для неё целым событием. Сначала Лекс выкатывал коляску с бабушкой на площадку, потом приносил две табуретки и доску. Один табурет ставили в лифт, второй — на площадке. Сверху клали доску, бабушка усаживалась на эту конструкцию и, пока Лекс держал дверки лифта, двигалась внутрь него. На первом этаже действие повторялось в обратном порядке — и всё потому, что двери у лифта были гораздо уже коляски. Хорошо, хоть он работал, а то кира Феодора обречена была бы на затворничество.

После этого бабушке оставалась ждать, пока Лекс спустит по лестнице коляску, а потом всё по той же доске, очень осторожно свезёт киру Феодору на крыльцо. Теперь оставалось только собрать табуреты и доску и быстренько унести в комнату. Ну, а дальше уже просто — выезжали на дорогу, и Лекс катил коляску. Обычно бабушка выбиралась в тёплые дни и проводила на улице почти весь день — соседи хорошо знали киру Феодору и приветливо здоровались, проходя мимо. Матери офицера, погибшего при исполнении, неоднократно предлагали переселиться в интернат на полное государственное обеспечение, но кира Феодора отказывалась, точно зная, что в таком случае к Лексу тут же подселят кого-нибудь — сыну погибшего героя достаточно одной комнаты. Или, что ещё хуже, Николас Персакис, Верхний внука, заключит с ним постоянное соглашение и переберётся из общежития в их квартиру.



***

Князь Дэвид Вильчур открыл ажурную кованую калитку, пропуская впереди себя тоненькую фигурку.

— Прошу вас, леди Элизабет.

Девушка прошла под аркой, образованной цветущими глициниями и с восторгом оглянулась на спутника:

— Вы были правы, князь, это действительно чудесный сад. Кто владелец этой красоты?

— Лэр Томас Мартос, здешний председатель Коммерческого суда.

Они двинулись вдоль по аллее, любуясь цветущими яблонями и кустами пышной сирени. Аромат пышных сиреневых, белых и редких жёлтых соцветий смешивался с тонким запахом яблоневых цветов.

— Это великолепно! Сколько вкуса у хозяев, — с восторгом говорила девушка, склоняясь к махровым тюльпанам и трогая пальчиком особенно роскошный бутон.

— Сын лэра Мартоса увлекается садоводством, — пояснил князь Вильчур, украдкой любуясь спутницей.

Юная Элизабет Секриш из старинного княжеского рода Секришских была одной из кандидаток в супруги, и князь внимательно присматривался к ней. Большой удачей будет принять в семью дочь такого славного рода, хоть и немного обедневшего с течением времени. Дэвид придержал за руку княжну — та вытянулась струной, пытаясь достать пышное соцветие, где, как ей показалось, был цветок сирени с пятью лепестками.

— Осторожнее, так недолго и упасть!

— Вы же удержите меня, князь, — кокетливо улыбнулась девушка.

Князь нравился ей: второй сын князя Стивена Вильчур, вице-канцлера, одного из самых знаменитых дипломатов империи, Дэвид Вильчур пошёл по стопам отца и уже имел немаленький чин полковника. Правда, мало кто знал, что дипломатическая служба всего лишь прикрытие, и на самом деле князь трудится в скромном сером здании, стоящем на набережной императрицы Евгении, и занимается вопросами государственной безопасности. Но свою принадлежность к тайной службе Дэвид не афишировал, выполняя в начале карьеры под видом дипломатической службы, такие задания, о которых не пишут в газетах. Так, он был причастен к вывозу из Ринии древних герцогских регалий — короны, скипетра и меча. Чего стоило это дипломатам и контрразведчикам, никто не знал, но сокровища династии последних герцогов ныне хранилось под надёжным присмотром императора Карла, приходившегося кузеном наследнику убитого Великого герцога Ринии. Реставрацию власти, вопреки мнению соратников Вождя и Учителя, сорокасемилетний Константин не планировал, предпочитая жить в своё удовольствие при императорском дворе. И дело было не в том, что наследник не хотел возродить былое величие Ринии — он на всю жизнь запомнил, как бежали с беременной матерью после переворота, и пусть на то время было ему всего-то два года, но жуткие картины пожаров и смертей, потрясли мальчика настолько, что он даже не думал о возвращении на престол. И младшая сестра Александра, названная в честь отца и родившаяся спустя два с половиной месяца после его смерти, тоже не хотела даже слышать о бывшей родине.

Поначалу, пришедшие к власти военные, во главе с Теодоросом Делияннисом, отказывались от любых переговоров по продаже герцогских регалий, но потом Теодорос умер, а его преемнику стало не хватать денег и после долгих переговоров, за крупную сумму денег корону, скипетр и меч выкупили и привезли в Империю. Случилось это недавно, ещё при жизни прежнего императора, каких-нибудь пять лет назад. Князю Вильчуру тогда едва миновало двадцать семь, и это дело было одним из первых в его карьере. С тех пор прошло время, Дэвид успел получить чин полковника, впервые, в таком сравнительно молодом возрасте, закончить с полевой работой и перейти в Департамент. Теперь князь подыскивал себе невесту, и его выбор колебался между несколькими девушками. Элизабет Секришская пока лидировала — мало того, что она была красивой, так ещё и умницей.

Извилистая аллея привела молодых людей к ажурной беседке, спрятанной среди пышных кустов сирени. Кованую решётку заплетал плющ, здесь на юге зеленеющий круглый год, в тени было немного сыро и прохладно, и Элизабет замешкалась, опасаясь садиться на скамейку.

— Может, пройдём немного дальше? – спросил князь. — Впереди, на берегу пруда стоит закрытый павильон, там будет гораздо уютнее.

— Вы правы, милорд, пройдемте туда, — с облегчением согласилась княжна, опираясь на подставленную руку.

В павильоне действительно было намного лучше, чем в открытой всем ветрам беседке. Небольшой камин манил теплом, за роялем сидела Катенька, молоденькая дочь хозяев, а среди гостей, князь Вильчур заметил несколько знакомых лиц — семья Мартос, приехавшие из Ринии больше двухсот лет назад, славилась своим гостеприимством. Князь служил в одном ведомстве со старшим сыном владельца, Хью, и был им приглашён провести несколько дней отпуска на берегу Срединного моря. Княжна Секришская в это время гостила у тётушки, графини Дюшен, и эта случайная встреча вдали от столицы показалась князю Дэвиду знамением свыше, в самом деле, в обычной жизни проще составить мнение о предполагаемой невесте, не на балах же это делать.

— Прошу вас, — Дэвид подвёл девушку к креслу и оглянулся, подзывая слугу с горячим вином.

— Благодарю, князь, — девушка расправила складки пышного платья.

Недавно вошедшие в моду многослойные юбки чуть ниже колен, делали женскую фигуру похожими на бутоны цветов. Эти платья нравились князю гораздо больше прямоугольных силуэтов прошлого десятилетия, тогда дамы казались одинаково бесформенными. Неспешная беседа под негромкую музыку продолжалась до самого ужина, и к этому времени князь уже составил своё мнение об Элизабет. Оставалось только выяснить, какой девушка представляет семейную жизнь, потому что разводы в Империи хоть и случались, но не приветствовались. И было ещё одно обстоятельство, особенно часто встречающееся среди офицеров или тех, кто часто и подолгу покидает семью — для того, чтобы не оставлять неудовлетворённым супруга, было принято заключать временный или постоянный брак с другим мужчиной. Впервые такой союз был заключён в так называемое Смутное время, когда умер последний внук первого императора, не оставивший после себя мужского потомства. Тогда за престол боролись два его зятя — Альберт и Гарольд. Война за наследство длилась долгие десять лет, привела страну к разрухе и чуть не довела до распада на удельные княжества. Склока между зятьями настолько надоела народу, что когда молодой князь Холег, внучатый племянник почившего государя возглавил армию здравомыслящих людей, разбил в битвах сначала одного претендента, а потом и второго, и привёл к присяге остальных князей и наместников, его провозгласили преемником и короновали. Империи с Холегом повезло — умный, хитрый, он сумел не только вернуть былое величие, но и присоединить ещё пару княжеств, отвоевав их у Альдарского ханства. Именно при нём у Ринии появилась общая граница с Империей. В те времена мужчины надолго покидали своих жён, армии сопровождали гулящие девки, что в свою очередь привело к вспышкам нехороших болезней, и император Холег издал указ, разрешающий заключать браки с мужчинами. Церковь, как ни странно, отнеслась к этому с пониманием, но освящать такие союзы отказалась. С тех пор вполне нормальным было, когда дворянин имел жену, союз с которой был освящен в храме, и младшего мужа, брак с ним заключался в Брачной коллегии.

Женщины тоже спокойно относились к этому обычаю — лучше точно знать, с кем спит в походе твой муж, чем ждать от него дурной болезни в подарок. Но в последнее время стали звучать голоса, что этот обычай пора оставить в прошлом. Вот и хотел лорд Дэвид сразу прояснить этот вопрос — по долгу службы он будет часто отсутствовать дома. Несколько наводящих вопросов, и Элизабет упомянула вскользь младшего мужа своего отца, отзываясь о нём с уважением и приязнью. Это склонило чашу весов в её пользу, и князь Вильчур, спустя несколько дней сделал девушке предложение.



____________
*Чуть изменённый гимн Греции и Кипра.
глава 3

Глава 3

Май – июнь, 1365 год.

Дежурный телеграфист бегло просматривал тонкую бумажную полоску, на которой аппарат выбивал точки, тире, снова точки. Сведения, переданные телеграфом, похоже, взорвут империю. В донесении говорилось о провокации на границе с Ринией: группа неизвестных уничтожила пограничную заставу, оставив после себя трупы в форме имперской армии. Любому было ясно, что хальмарцам нет смысла нападать на солдат соседнего государства. К тому же, казалось, что в последнее время отношения между двумя странами сдвинулись с мёртвой точки — примером тому было возвращение пять лет назад герцогских регалий. И вдруг такое происшествие!

Аппарат пискнул в последний раз и затих, остановив ленту.

Телеграфист помчался к начальнику, сворачивая донесение на бегу. Он, один из первых, узнавший о почти начатой войне, боялся и не хотел становиться «чёрным» вестником. И там, почти у самой границы, в небольшом хуторе жила его сестра с зятем и двумя детьми. Надо будет ей отправить письмо, чтобы приехала с семьёй в столицу. Конечно, если ринийцы нападут, армия империи даст им отпор, но сколько людей погибнет, не дождавшись прихода своих солдат?


***

К приходу Николаса Лекс приготовил праздничный ужин — в прошлую субботу любимый не появился, как потом сказали, всей сменой они ездили на полигон, сдавали нормативы военной подготовки. Да и у него неделя выдалась сложной: три ночных смены, два заседания ячейки, демонстрация, хорошо ещё, что он не девушка — те два дня до поздней ночи шили ленточки и подписывали транспаранты. Внеочередная демонстрация прошла под лозунгами «За свободу, равенство и братство» и была направлена главным образом в сторону Империи. Правда, сами хальмарцы на это даже внимания не обратили — готовились к празднику Единства, приходящемуся на первое июня. А ещё бабушка попросила свозить её на могилу сына, приближалась годовщина, и она хотела прибраться. Понятно, что делать это будет внук, но Лекс никогда не отказывал в этом кире Феодоре, хотя ему было бы легче сделать всё самому. Но, наконец, долгая неделя осталась позади, и вот-вот Николас постучится в двери. Вот уже и постучался, и счастливый Лекс помчался открывать двери, не замечая ни сурово поджатых губ бабушки, ни того, что она развернула старенькую коляску и направилась в свою комнату.

— Никки!

— Сколько раз тебе говорить, что я – Николас! Что за собачьи клички?

— Прости… ужинать будешь?

— Конечно, я сегодня выходил на дополнительную смену.

— Тогда мой руки.

Николас только пожал плечами, он не понимал этого странного стремления к чистоте. Лекс только вздохнул, ставя на стол тарелку с кусочками тушёной курицы и кашей.

Мало кто знал, об этом не стоило лишний раз напоминать, но кира Феодора происходила из тех самых «угнетателей», проще говоря, её отец был дворянином, но девушка умудрилась влюбиться в парня с рабочей окраины и сбежать с ним. Так что, к тому времени, как в Ринии грянула революция, она была уже замужем и не носила компрометирующего имени. Родители и младшие брат с сестрой киры Феодоры на момент всех событий, были в Империи в гостях у дальних родственников, там они и остались, решив не возвращаться обратно. С тех пор прошло сорок пять лет, все связи были давно потеряны, кира Феодора даже не знала, живы ли родители, или что там с братом и сестрой.

— А почему сегодня была дополнительная смена? — спросил Лекс, любуясь мужественным лицом своего мужчины.

— Мы готовимся к отражению агрессии, — ответил тот, подбирая пальцем подливку.

— Какой? — удивился Лекс.

— Как это — какой? Ты что, политическую обстановку в мире не знаешь? На нас в любой момент может напасть Империя!

— Зачем? — Лекс действительно не понял Николаса.

— Ну, ты совсем непросвещённый, надо сообщить об этом… где ты там учишься? Короче, пора тебе назначить дополнительные занятия

— Не надо, — умильно проговорил Лекс, сразу вспомнивший бульдожью хватку старосты группы, — лучше ты мне сам расскажи.

— А что тут рассказывать? Вот смотри, Империя хапает и хапает, вон, сто лет назад Джунгарию захватила, теперь там сидит ихний* наместник. Так недолго и Ринию захватить, бывшую герцогиню – то у себя держат, не зря же. Зря её не казнили вместе с тираном! Пристрелить бы её, да вот спряталась, сссууу… — Николас покосился на фигурку киры Феодоры, гордо выпрямившуюся в кресле, и не закончил слово: он побаивался властную женщину.

— Если Империя на нас нападёт, мы же защитим свою свободу?

— Конечно! Или ты сомневаешься? — подозрительно спросил Николас.

— Нет! — горячо заверил его Лекс.

— То-то же. Ну, хватит о политике, я к тебе не за этим пришёл. Ты готов?

Лекс покраснел от прямоты Николаса, даже не понизившего голос и, оставив посуду, ушёл за шкаф, где стояла его кровать.

— Ты останешься на ночь? — спросил Лекс, когда Николас закончил и отвалился сытой и довольной пиявкой — не зря у парнишки вся спина была в укусах и засосах.

— Нет, — зевнул тот, — завтра с утра на учения. Я сейчас…

Он широко зевнул, демонстрируя дыру на месте выбитого зуба, и поднялся.

— Ты по международной политике-то подтянись, я приду в другой раз — проверю.

— Конечно! Хочешь, я тебе мяса с собой положу?

— Клади, — великодушно разрешил Николас.

Лекс сорвался, натягивая на ходу мягкие штаны и чуть морщась от неприятного жжения в натёртых местах, положил свою порцию в чисто отмытую баночку.

— Только ты назад баночку принеси, а то эта последняя.

— Лады, если не забуду. Ну, бывай.

Николас уже ушёл, а Лекс всё смотрел в окно, словно надеялся, что тот передумает и вернётся.


***

Большая комната в цокольном этаже большого загородного дома гудела немного сонными голосами. Длинный стол, во главе которого сидел крепкий пожилой мужчина в строгом сюртуке и галстуке с простой булавкой, был заполнен мужчинами и женщинами в форменной одежде, судя по всему, здесь собралась на завтрак прислуга, работающая в этом доме. Несколько горничных и служанок, одетых в строгие тёмно-зелёные платья с белыми воротничками, лакеи в сюртуках, слуги в простых рубашках, камеристки и камердинер хозяев дома, словом все, кто делал жизнь проще и удобнее для господ, в этот момент спящих наверху. Стрелки часов остановились на половине седьмого, и дворецкий положил на стол газету. Это послужило сигналом для слуг, загремели отодвигаемые стулья, звякнули чашки и тарелки, и спустя несколько минут столовая опустела.

— Лэр Адамс, вы уже отправили заказ на столовые вина?

— Ещё нет, лирна Грин, если вам нужно что-то добавить, поторопитесь.

Пухлая кухарка энергично закивала головой и вынула из кармана листок бумаги.

— Вот, лэр Адамс, я там ещё просила пару бутылок коньяка, скоро день рождения у миледи, я хочу сделать торт.

— Хорошо, лирна Грин, я добавлю к заказу и ваш список.

Слуги разбрелись по всему дому, делая утреннюю уборку, пока господа спали. Несмотря на то, что уже пришла весна, по ночам ещё было прохладно и с вечера топили печи. Керамические трубы, раскинутые словно паутина по всему дому, разносили тепло даже в самые дальние закоулки жилого крыла, не оставляя сажи и копоти, которые давали камины, как если бы топили по старинке. Молоденькие служанки пушистыми перьевыми метёлками сметали пыль с хрустальных люстр, канделябров и светильников, протирали полки и мебель вощёной тряпочкой, вычищали ковры, мыли пол. До того времени, когда проснётся хозяин, и внизу прозвенит первый звонок, оставалось всё меньше времени. Владельцем поместья был князь Вильчур, проживающий с супругой, маленькой дочкой и матерью, старой княгиней Марией. Его брат, Дэвид Вильчур, тоже носящий титул князя, ныне пребывал на службе, находясь в столице империи.

Столовая зала, расположенная на первом этаже, просторная и светлая, могла вместить за один раз до двадцати человек, вполне достаточно для скромного приёма. На столе уже ждал простой, но сытный завтрак, накрытый на одного — замужним женщинам подавали его в постель.

Вот как раз в этот момент на кровать княгине Марии камеристка опускала столик с тарелочками, мисками и стаканом апельсинового сока.

— Что нового внизу, Литл?

— У новой служанки появились прыщи, и она очень переживает по этому поводу.
— Это пройдёт с возрастом.

— Мы так и говорим ей, миледи, но глупышка не верит и всё время плачет.

— Что делает ситуацию ещё хуже. Молоденькие девушки часто придают слишком много значения своей внешности.

— Да, миледи, но она поймёт это ещё не скоро.

— Сколько ей лет?

— Всего шестнадцать, миледи. Какое платье вам сегодня приготовить?

— Парадное, я еду к князьям Секришским.

— Это по поводу младшего князя, миледи?

— А вы, как всегда всё знаете, — с легким неудовольствием заметила княгиня Мария.

— Прислуга знает гораздо больше, чем могут предположить господа, — улыбнулась камеристка.

— Не сомневаюсь…


***

В Империи живёт много народов, и все они возносят молитвы своим богам. Так получилось, что нет официальной и государственной религии. Семья князя Вильчур не изменяла вере предков, и по-прежнему взывали к Амону и Санне, Аглаю и Дире. Разумеется, уже давно не приносили жертвы, не ходили в древние капища, но на важные события, такие, как свадьба, рождение или смерть, приглашали жреца из храма Четырёх.

Слово, что дала Элизабет лорду Дэвиду, имело огромное значение, теперь его мать, княгиня Мария должна будет нанести визит родителям невесты, чтобы договориться о выкупе, посмотреть и оценить приданое, показать, что полагается Дэвиду по завещанию умершего в прошлом году отца. Словом обычные предсвадебные хлопоты. Раньше молодые встречали бы вместе рассвет, а затем вдвоём, рука об руку шли к родителям за благословением. Сейчас от этого обряда осталась наречение женихом и невестой, выбор дня Освящения Брачного Союза и, наконец, назначение дня свадьбы. Таким образом, молодые должны пройти тройной обряд, до тех пор, пока их не нарекут мужем и женой перед Священным Живым Огнём. Многое утрачено, но свадебный обряд до сих пор пытаются исполнить полностью, ведь он потом даёт жизнь новым детям рода. Дэвид не спорил с матерью по пустяковому вопросу, хотя, сейчас этот обычай начал уходить в прошлое, всё чаще молодые приносят свои клятвы перед лицом чиновника из Брачной коллегии. Впрочем, при заключении союза с младшим мужем, он ограничится именно таким обрядом.

Князь и княгиня Секришские уже знали, с какой целью их дом посетила Мария Вильчур, документы с обеих сторон, в таких случаях, готовят заранее, так что первое время, после взаимных приветствий и уверений в уважении, слышен был только шелест бумаг.

— Ну что же, княгиня, — князь Секришский отложил в сторону документы. — Думаю, что наши дети могут заключить достойный союз.

Стандартные слова вызвали и стандартный ответ благодарности — по обычаю, именно девушка считается ценностью, ведь она даёт жизнь потомству.

— Как мы понимаем, ваш сын не ограничится только священным союзом? — решила прояснить некоторые моменты княгиня Секришская.

— Я не знаю всех намерений моего сына, — улыбнулась Мария. — Но он работает дипломатом и часто бывает в отъездах, так что думаю, это вполне оправдано.

Княгиня Секришская неодобрительно поджала губы — обычай брать младшего мужа не отошёл в прошлое, но в некоторых семьях на него смотрели неодобрительно. Особенно, если это были исповедующие единобожие, где считалось, что союз заключается только между мужчиной и женщиной. К тому же она недолюбливала Генриха, младшего супруга князя.

— Если это не смущает вашу дочь, княгиня, то кто мы такие, чтобы осуждать?
Недовольство на лице Секришской было настолько явным, что княгиня Мария уже готова была встать и уйти — если родители невесты против, то лучше вообще не заключать союза, ничем хорошим он не кончится.

— Это дело семейное, — примиряющее заметил князь Секришский, — супруги сами решат эти вопросы. Мы согласны на Освящение. Думаю, в конце мая**, будет удачное время для проведения обряда.

Леди Мария согласно склонила голову, обычно так и делали, весной заключали помолвку, а свадьбу играли уже осенью.

Обряд освящения союза проходил в доме невесты — считалось, что он подготавливает девушку для перехода из одного рода в другой, в древности, даже возносили молитвы Дире, богине Смерти. Делалось это для того, чтобы Боги покровители Рода не обиделись на то, что уводят из него дарительницу жизни — мол, умерла здесь, чтобы возродиться в другой семье. Сейчас обряд этот уже утратил своё значение, никто не хоронит, пусть и символически, девушек. Осталось лишь покрытие головы фатой, да жертвы Дире: к ногам родовой статуи невеста положила девичий венец и белоснежные цветы, символ чистоты намерений. Мать накрыла голову Елизаветы фатой, передала руку дочери будущей свекрови, и на этом обряд закончился, предстояли долгие свадебные хлопоты.

Но их омрачил конфликт с Ринией — в империи называть это досадное происшествие войной не стали.


***

Третий день газеты, радио и телевидение говорили только об одном — о вероломном нападении пограничного гарнизона имперцев на заставу Ринии. Будто бы под покровом ночи группа солдат под командованием офицера перешла границу и вырезала всех находящихся на заставе, оставила следы своего пребывания, обрывок приказа и исчезла на своей территории. Даже для Лекса это было шито белыми нитками, но пропаганда быстро объяснила, как не правы те, кто сомневается в виновности хальмарцев, и парламент на редкость единодушно принял резолюцию об объявлении войны империи. Всего через неделю после якобы случившегося конфликта, по всей Ринии собирались добровольческие отряды, свято уверенные в том, что стоит им только пересечь границу, как к ним присоединится угнетённый, мечтающий о свободе, народ империи. И, вместе с ринийцами, пройдёт победным маршем к столице империи, уничтожая всяких там князей, графов и прочих помещиков и дворян.

Николас как раз рассуждал об этом, жадно хлебая суп, и совершенно не обращал внимания на скептический вид киры Феодоры и смущённого Лекса — парень тоже не очень-то верил этим заявлениям. И вовсе не потому, что он в принципе не доверял словам Николаса, дело в том, что воспитывала Лекса бабушка, получившая хорошее, ещё дореволюционное образование. А занятые на службе родители не очень-то обращали внимание на то, чему учит бабушка внука. Правда, умная кира Феодора крайне осторожно говорила о новом строе, быстро научившись держать язык за зубами.

Вот и сейчас, Лекс не торопился вступать в добровольческие отряды, отговорившись тем, что состоит в домкомовской службе охраны порядка и имеет при всём этом на иждивении престарелую беспомощную бабушку. Только эти два обстоятельства не позволили старосте группы обвинить его в дезертирстве — кому-то нужно и город охранять. А с места конфликта приходили не очень радостные вести.

Победное продвижение по территории империи быстро захлебнулось — вопреки всем заверениям, «угнетенный» народ не торопился переходить на сторону ринийцев, зато свою родину защищали, сражаясь до последнего. Так что спустя уже неделю, ринийцы меньше чем по трое не ходили. И чем дальше, тем хуже было дело — на борьбу с ними вышли не только регулярные войска, но и всё население.



__________
*ошибки в речи Николаса и других сделаны нарочно.
** месяцы взяла привычные, чтобы не выдумывать и не путаться.
глава 4

Глава 4

Июнь, 1365 год.

***

— Господин полковник! Досье на кандидатов…

— Да, спасибо, Хьюз, — кивнул князь.

— Господин полковник! — секретарь подобрался, выпрямляясь. — Пришёл вызов…

— Вам? Уже?

— Да, господин полковник. С утренней почтой.

— Отлично! Вам нужна характеристика и направление, как я понимаю?Передайте в кадровый отдел, пусть всё подготовят. И я лично напишу вам рекомендацию, особенно следует отметить вашу компетентность и расторопность.

— Спасибо! Я позволил себе указать при запросе, что вам может понадобиться новый секретарь.

— Вот как? Отлично, и кто кандидаты?

— Четверо, господин полковник. Осмелюсь обратить ваше внимание на двоих, лэра Аллена Грина и лэра Джеймса Конга. Оба с отличием закончили высшую школу, имеют великолепные рекомендации. Оба выходцы из низших слоёв.

— То есть добились всего сами?

— Да, господин полковник. Я положил их первыми. Двое остальных тоже хороши, но, на мой взгляд, они принесут больше пользы в других отделах. В этот раз в высшей школе третьего департамента удачный выпуск.

— Какое соотношение слоёв? — заинтересовался Дэвид.
— Из сорока восьми человек, шесть из крестьян, семь из семей рабочих, десятеро из ремесленников, десять из торгового сословия, девятеро из среднего класса и шестеро из высшего.

— Вот как! — приятно удивился князь. — В этот раз соотношение низшего класса и аристократов почти одинаковое.

— Если смотреть по отдельности, да.

— Молодцы! Значит, императорский проект работает и хорошо!

— Конечно! — горячо проговорил Хьюз. — Когда в каждом крупном селе появились средние школы, сразу увеличилось число учеников в высших. Ведь начальные дают только самые азы, а потом уже от каждого зависит, пойдёт ли он учиться дальше.

— Верно, чтобы стать равным, нужно приложить усилия, — согласился князь и кивнул, приглашая в кабинет заглянувшего старшего дознавателя с кипой бумаг. — Входите, Шнайке…



***

— Не реви, — Николас решительно отстранил Лекса. — Мы вернёмся с победой!

— Или не вернётесь вовсе, — чуть слышно прошептала кира Феодора, наблюдавшая за сценой прощания.

— Конечно, и ты будешь героем! — шмыгал носом Лекс.

— Даже не сомневайся, я вернусь и напишу заявление на землю. Хочу получить свой кусок где-нибудь на юге, чтобы посадить сад и поставить хороший дом. А ещё лучше участок с домом, у нас-то на море уже всё разобрали.

— Но Николас, там же, наверное, кто-то живёт!

— И что? Когда мы придём в империю, всех богатых выгоним и заберём себе их землю и всё имущество.

— Разве так можно? — ужаснулся Лекс.

— Почему нет? Это всё награблено у простого народа. А, значит, нужно отобрать и разделить между нуждающимися. Я давно хотел завести собственное дело, Вождь не запрещает этого, главное вести хозяйство в соответствии с курсом Учителя. Ну, ладно. Мне пора. Жди меня с победой!

— Обязательно!

— Отобрать и поделить, отобрать и поделить… — ворчала кира Феодора. — Сорок лет прошло, а ничего не изменилось, всё так же — отобрать у одних и разделить между другими. Ничего нового не придумали и ничему не научились.

— Как это – не научились? — возмутился Лекс.

— Так! — отрезала старуха. — Ни одного нового завода не построили, ни одной фабрики. Кустарных мастерских пруд пруди, а большого производства нет.

— Как это нет? А сталелитейный, а керамкомбинат, а паровозостроительный, а фабрика дирижаблей?

— И всё это наследие проклятого режима подлых эксплуататоров! — ехидно заметила кира Феодора. — Оборудованию сорок лет самое малое, уже разваливается всё!

— С чего ты взяла?

— С того, что на рабочих местах увеличились несчастные случаи, люди гибнут на фабриках и заводах. Вон на прошлой неделе в шахте оборвался трос лифта, погибла вся смена, а никто даже не подумал проверить тросы на остальных лифтах.

— Да откуда ты знаешь? — чуть не кричал Лекс, не слышавший ничего такого.

— Тише! Понятно, что об этом не скажут в новостях. У киры Леонсии там погиб брат, она ездила на церемонию прощания, рассказала, как вернулась.

— Наверное, это просто случайность, — с сомнением проговорил Лекс.

— Конечно, и опрокинутая на рабочего тележка с кипящим оловом тоже случайность, а изношенные колёса вовсе ни при чём, — устало ответила кира Феодора. И, помолчав, добавила: — Вы многого не знаете, и не хотите узнавать. Жить в мире иллюзий проще.

— Почему это мы живём в таком мире?

— Потому что… ты на самом деле веришь, что ринийская армия и добровольцы смогут победить имперцев? Да их армия во много раз превышает по численности нашу. Им даже стрелять не нужно, они массой задавят.

— Когда мы войдём в Империю, поднимутся все угнетённые!

— Угу, чтобы надрать вам задницы, — ругнулась кира Феодора.

Слышать такое из уст воспитанной ещё до переворота бабушки было настолько дико, что Лекс прекратил спор.


***

Девичьи спальни в дворянских семьях всегда делали светлыми. Вот и у княжны Элизабет она была словно наполнена солнцем — кремовые шёлковые обои на стенах, камин, облицованный светлым мрамором, широкая кровать. Сквозь неплотно закрытые портьеры пробрался тонкий луч и теперь гулял по полу солнечным зайчиком. Элизабет, ещё сонная смотрела за медленно ползущим пятном, просто так без единой мысли. Будто и не ждут её перемены, будто всё будет, как всегда. Но обручальное кольцо на тонком пальчике не позволяло забыть, что немного ей осталось жить в девичестве, уже этой осенью Элизабет пойдёт к алтарю и рядом с обручальным появится брачное кольцо, с массивной печаткой — гербом семьи супруга. Подумать только, она станет княгиней Вильчур! Ну и что, что жених всего лишь младший брат? Семья будущего мужа богата, им достанется немаленькое имение и хороший счёт в банке. И это не говоря уже о блестящей карьере Дэвида, его супруга сможет получить даже придворную должность, если захочет, конечно. Элизабет немного помечтала о том, что она станет… камер-фрейлиной, например… или даже статс-дамой… девушка представила себя в придворном платье со шлейфом, с приколотым на груди справа шифром*… и решила, что не очень-то и хотелось. Другое дело прийти в роскошном туалете, в бриллиантах и мехах, гордой супругой князя. Эта картина определённо понравилась ей намного больше. В двери тихонько постучались, и, бросив короткий взгляд на часы, Элизабет поняла, что горничная больше не позволит ей предаваться сладким мечтам в постели — девять утра самое время для начала дня молодой девушки. Это потом, когда она станет замужней дамой, ни одна служанка не посмеет нарушить покой госпожи.

— Входи!

Невысокая и худенькая, больше похожая на подростка, чем на взрослую девушку, Памела буквально проскользнула в узкую щель приоткрытой двери.

— Доброе утро, леди Элизабет! Как прошла ночь?

— Хорошо! — княжна потянулась, спустила ноги с кровати и подошла к окну.

Горничная уже отодвинула тяжёлые шторы, и мягкий утренний свет обрисовал фигурку княжны. Элизабет не придерживалась вошедшей недавно в моду худощавости. Юные и не очень девушки стремились к плоским мальчишечьим фигурам, буквально истязая себя жестокими диетами. Княжне не нравилось, что этому увлечению поддаются даже девушки из хороших семей, забывая, о том, что предназначение дворянки родить крепких наследников. А как можно выносить здорового ребёнка, если сквозь кожу торчат кости? Девушка с удовольствием оглядела себя в зеркало, а что? Всё при ней – и высокая упругая грудь, и широкие бёдра, и тонкая талия, можно даже не пользоваться корсетом. Вот это веянье моды Элизабет как раз поддерживала, несмотря на то, что знатных девочек приучают носить жёсткий корсет чуть ли не с годовалого возраста, она ненавидела это пыточное приспособление для леди.
Как же Элизабет завидовала в детстве Пэм — девочка из простонародья не обязана была его носить. Памела хлопотала, готовя утренний туалет — в нём Элизабет проходит до выезда на прогулку. Обычно для этого времени суток подбирали платья спокойных светлых тонов, в отличие от более ярких вечерних туалетов, или тёмных прогулочных.

Девушка придирчиво осмотрела платья, приготовленные горничной — светло-зелёное, абрикосовое и серое с розовым отливом. Последнее княжна убрала сразу, такой цвет она не любила.

— Подать другое платье, леди Элизабет?

— Нет, я надену зелёное. И я же просила тебя, Пэм, не приносить это серое.

— Простите, леди Элизабет…

Однако раскаянья на узком личике горничной не было, хитренькая, как лисичка, она была молочной сестрой княжны и выросла вместе с ней, потому и позволяла себе небольшую вольность, разумеется, в отсутствие посторонних.

— Мне кажется, что это платье тебе нравится?

— Очень, леди Элизабет! — Памела прижала к груди кулачки, с восторгом глядя на нежный шёлк.

— Ну что ж, я подарю его на твою свадьбу.

— Ой! Спасибо!

— Не за что, тем более что жениха у тебя пока нет, — улыбнулась княжна.

— За этим дело не станет! — засмеялась Памела, расправляя складки на пышной юбке и завязывая пояс кокетливым бантом. — Ах, как вы, наверное, счастливы! Князь такой видный мужчина. И опытный…

— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась княжна.

— Ну, мужчина же должен уметь доставить удовольствие женщине, так всегда говорят.

— Памела! Как ты, невинная девушка, можешь говорить о таких неприличных вещах?

— Почему неприличных? Это же нормально, когда муж и жена ложатся вместе и там…

— Пэм, благородной девушке ни к чему получать плотское удовольствие, — наставительно проговорила Элизабет, — дело аристократки произвести на свет наследника и, желательно, не одного. А тешить похоть — это прерогатива мужчины. У него для этого будет младший муж, я же готова принимать в своей постели супруга только в благоприятные для зачатия дни.

— Но это же так скучно! — воскликнула наивно горничная.

— Не думаю, что хозяйке большого поместья будет время скучать, — улыбнулась Элизабет, твёрдо уверенная, что именно в этом предназначение аристократок. — Ну, хватит об этом, это уже становится неприличным.

Новая мода, когда вместо прямых платьев с невыраженной талией появились пышные юбки, напоминающие кринолины прошлого века, богато украшенные широкополые шляпы, узконосые туфельки, превращала женщин в диковинные цветы, и очень нравилась Элизабет. Разумеется, она не будет носить тяжёлые роскошные одежды бабушки — старая княгиня иногда ещё появлялась в них на публике, но надеть днём задорное платье, а вечером длинное, со шлейфом и одинаково удобно чувствовать себя и в том и в другом, было ей под силу.

— Готово, леди Элизабет, — горничная закрепила последнюю прядь шпилькой и полюбовалась на получившуюся причёску.

— Очень хорошо, — одобрительно заметила княжна, склоняя набок голову, чтобы лучше рассмотреть простую и красивую укладку.

Девушка надела на руку тонкий браслет, подходящий к кольцу на руке и вышла из комнаты — день только начался, впереди было запланировано много дел.


***

— Доброе утро, милорд, — сухощавый камердинер вежливо склонил голову, приветствуя Дэвида.

— Доброе утро, Стефан, как здоровье Элис?

— Благодарю вас, милорд, ей уже гораздо лучше. Врач, которого вы прислали, выписал ей совсем другие лекарства, они очень помогли.

— Рад это слышать, Стефан. И, пожалуйста, не экономь в следующий раз на здоровье жены. Это дороже любых денег.

— Не буду, — камердинер стряхнул невидимую пылинку с мундира, не сообщая, что врача отказалась вызывать сама Элис, почему-то решившая, что просто простудилась, кто же знал, что это была легочная горячка, и ещё немного, её было бы не спасти.

Но новые лекарства, сделанные из каких-то трав с добавлением вытяжки из серой плесени, оказались поистине чудодейственными, а государственная программа, действующая при лечении среднего и низшего класса, делала их вполне доступными. Для знати лечение было недешевым, и за счёт этого можно было позволить почти бесплатное лечение для остальных.

— Какие новости внизу? — не то, чтобы князя на самом деле волновали сплетни о жизни слуг, но спросить об этом он считал делом каждого хозяина большого поместья.

После того, как княгиня Мария подтвердила предварительный сговор с князьями Секришскими о браке Элизабет и Дэвида, ему было передано большое поместье, то, что полагалось по завещанию отца. Вильчур владели немалыми землями, были богатым и уважаемым родом, и могли позволить себе выделять по владению каждому сыну. Пришлось брать краткосрочный отпуск и отправляться в поместье, чтобы отдать некоторые распоряжения лично. Хорошо ещё, что конфликт с Ринией, похоже, завершится присоединением к империи новой провинции. Войска уже подошли к границе, выкинув плохо обученных ринийцев со своей земли. Дэвид читал донесения с временно оккупированных территорий и знал, что поведение нападавших ничуть не отличалось от того, что они творили у себя, сразу после переворота. Сведений о жертвах среди населения было достаточно, чтобы крестьяне сами вставали на защиту своих домов, не дожидаясь прихода регулярной армии. Словом, весь конфликт с ринийцами оказался весьма предсказуемым, только это и позволило Дэвиду подать прошение на отпуск.

Поместье носило название Лорвус и стояло на берегу целой цепочки озёр: Белого, Малого и Птичьего. Располагалось оно недалеко от столицы, к югу, и пользовалось заслуженной славой и по красоте усадьбы, и по богатству, а особенно из-за хорошего климата.

— Всё, как всегда, милорд. Только один из лакеев собирается увольняться…

— Почему? Ему не нравится здесь работать?

— Нет, милорд. Просто ему уже скоро пятьдесят лет, он не справляется. Вот и не хочет дожидаться, когда уволят, предпочитает уйти сам.

— Есть куда уходить?

— Да, от родителей ему достался небольшой домик и сапожная мастерская при нём.

— Он умеет шить обувь? — удивился Дэвид.

— Не знаю, милорд. Но у его сестры есть сын, он там пока работает. Кажется, Андрэ собирался его оставить, говорил, что сам-то уже не научится, но хоть кожи резать, да дратву** сучить и вощить сумеет.

— Не забудь напомнить мне, чтобы я выписал ему премию к выходному пособию. Думаю, что лишней она не будет.

— Конечно, милорд.

Князь спустился в столовую, где его уже ждал накрытый завтрак и стопка газет. Во время еды он принципиально не включал телевизор, считая это неправильным. Неслышно вошёл дворецкий, надменный, будто родился в этой должности, подал поднос, на котором лежало запечатанное письмо.
Лорд Дэвид вскрыл конверт, но первые же строчки заставили его забыть обо всём — вдовствующая княгиня сообщала ему о смерти старшего брата — его с супругой убили по пути в поместье. Бандиты из разбежавшихся соединений ринийцев совершили нападение на поезд, погибло много людей, в том числе и брат. Племянница, восьмилетняя Анна спаслась чудом, спрятавшись в багажное отделение. Нападавших поймали, ими оказались дезертиры из ринийской армии, их приговорили к повешению, но погибших было не вернуть. Теперь, ответственность за воспитание племянницы ляжет на плечи Дэвида и его будущей жены — вдовствующая княгиня, к несчастью успела к этому времени стать послушницей и заниматься внучкой не имела права. К тому же срок её послушания уже подходил к концу, и княгиня Мария собиралась уйти в монастырь Пламени сразу после свадьбы младшего сына.

Дэвид медленно опустил руку с письмом. Поместье Лорвус он так и не успеет обжить, как следует — теперь его место в родовой усадьбе. Как же всё не вовремя!


______________
*Фрейлинский шифр, фрейлинский вензель, фрейлинский знак, шифр с вензелем —золотой, усыпанный бриллиантами знак отличия, который носили придворные дамы в должности фрейлин.
**дратва. ы, ж. (польск. dratwa < ср.-в.-нем. dr;t проволока). Крученая просмоленная или навощенная нитка для шитья обуви, кожевенных изделий.
глава 5

Глава 5

Вторая половина июня, 1365 год.


Кира Феодора нажала на кнопку, выключая телевизор на полуслове. Новости постепенно менялись с бравурно-победных на осторожно-взвешенные, и чем дальше, тем меньше было в них хорошего. Дверь громко стукнула, и женщина с удивлением увидела расстроенного Лекса.

— Что случилось?

— Погиб Констанинас из второго подъезда.

— Сын киры Аспасии? — охнула женщина.

— Да. Гроб с телом привезли сегодня утром. После обеда будут торжественные похороны.

— Почему торжественные? Он не первый, и не последний.

— Потому, что он вроде совершил какой-то подвиг. Так сказали сопровождающие, — пояснил Лекс. — Баушк, ты обедала?

— Нет, ждала тебя. Лекс, когда прощание?

Парень кинул взгляд на круглый будильник, стоявший на полке этажерки.

— Через полтора часа.

— Тогда давай быстро поедим, и я хочу спуститься вниз, на церемонию.

— Но, баушк… на улице дождь.

— Я возьму зонт, — отрезала старуха.

Народу на церемонии было много, пришли многие соседи, кого отпустили с работы по такому случаю. Привели учеников из школы, в которой учился погибший, стояли члены домового комитета и почти все старики. Простой гроб затянутый фиолетовой траурной тканью был накрыт государственным флагом, и это снова напомнило то, как Лекс стоял у тела отца. В памяти всплыли рыдания матери и сухие, какие-то мёртвые глаза бабушки. Тогда было холодно, дул ледяной пронзительный ветер, а с неба сыпалась ледяная крупа. Лекс помнил, что руки у него замёрзли, он постоянно шмыгал носом, вытирая рукавом мокрые щёки. Похороны отца затянулись, власти воспользовались моментом и провели, якобы, стихийный митинг. Многие сослуживцы выступали, говорили о смелости и силе духа отца, а потом вышел командир и сказал, что семье погибшего при исполнении офицера выделена квартира из двух комнат, и что закреплена она за ними постоянно, без грядущего уплотнения. Наверное, тогда мать и простыла, а работа усугубила болезнь и, несмотря, на все старания киры Феодоры, спустя год Лекс остался сиротой.

Сопровождающий немолодой мужчина с сержантскими петлицами, громко повторял давным-давно заученную речь, Лекс почти не слушал его, отвлёкшись на негромкий разговор позади себя.

— Ещё одного привезли, молодой совсем.

— Все они там молодые. Командиры не торопятся сами на передовую, посылают мальчишек.

— А с этим что?

— Так… попал под обстрел. Ну, и как говорят, накрыл собой командира.

— Говорят?

— Да. И мы будем говорить точно так же.

Выступающий закончил речь, и разговор незнакомцев увял. Гроб с телом установили на катафалк, запряжённый лошадьми, и все двинулись в сторону некрополя. Там хоронили уже много сотен лет, раньше у каждой знатной семьи был свой склеп. Теперь они стояли заброшенные и приходили в негодность, а среди развалин часто играли дети. Лекс тоже бегал среди могил, представляя себя средневековым рыцарем, спасающим принцессу. Он пересказывал приятелям старинные сказания, которые на сон грядущий читала ему бабушка. На фоне правильных историй о юных учениках Вождя, волшебные сказки казались чем-то восхитительным, и ребята охотно слушали Лекса. А потом они играли то в царство джиннов, то в спасение погибающего корабля — как раз тогда произошла страшная трагедия на море, унёсшая много жизней.

Некрополь делился на две части — старую и новую. И понятно было, что траурная процессия направлялась туда, где стали хоронить недавно. Там уже ждали — широко распахнутые двери комнаты прощания, откуда гроб попадал в зал кремации. А на следующий день родственникам передавали небольшой запаянный ящик с прахом и показывали место, куда его нужно поставить. Настоящей могилы удостаивались немногие, и отец Лекса был из их числа. Позже туда же добавили прах матери и, как собиралась потребовать кира Феодора, туда же положат и ящик с её прахом. На небольшом обелиске добавится ещё одно имя, и Лекс будет ухаживать за одной могилой, где будут покоиться все, кто ему дорог.

Гроб с телом передали в зал кремации, а провожающие стали расходиться — большинство работало и долго отсутствовать на месте не могли. Лекс в этот день был свободен и потому воспользовался случаем и покатил коляску с кирой Феодорой к могиле отца и матери, кто знает, когда снова удастся выбраться? Настали трудные времена, многих призвали в армию, на следующей неделе Лекс проводит туда Николаса в составе добровольческого отряда и уже сейчас отчаянно боялся за своего мужчину.

Шелестела под колесами кирпичная крошка, посыпанная на дорожки, стояла та особенная тишина, которая бывает только в царстве мёртвых. Кира Феодора провожала глазами знакомые имена на старинных склепах, вот место упокоения её предков. Лекс знал об этом и всегда сворачивал сюда, чтобы бабушка, пусть хоть так, не афишируя, могла поклониться им. Отца похоронили на военной стороне некрополя, в третьем ряду с края, не самое престижное место, но там было спокойно и росли большие кусты сирени, почти полностью скрывающие могилу от посторонних взглядов. Лекс нажал на ручки коляски, сворачивая на боковую аллею. Привычно скользнул взглядом по последней могиле в старой части некрополя. Круглая колонна из чёрного мрамора и серебряные буквы на ней: кира Таис, умерла в возрасте 27 лет, кирас Антоний, родился и умер в том же году, прожил всего несколько дней. Дата смерти чуть позже, чем у матери. И спустя пять лет ещё одна надпись — кира Леонидия, умерла в возрасте семи лет. Вот так… наверное, мать умерла родами, младенец ненадолго её пережил, а после скончалась и старшая дочь. Как рассказывали в школе, в то время гигиена была на очень низком уровне, такое случалось часто. Непонятно только было, как в достаточно богатой семье — а что они не бедствовали, говорит дорогой памятник — не хватило денег на хорошего врача? Лекса всегда это удивляло, неужели на самом деле в те времена было так плохо с медициной? А в империи тоже всё обстоит подобным образом? Там же в ходу сословные деления, полно знати, есть средний и низший класс. Парень мотнул головой, отбрасывая прядь волос, закрывающую обзор и снова повернул — до могилы родителей осталось совсем немного.

Небольшой холмик, окруженный со всех сторон камнями, пирамидка с именами, венок из дубовых листьев, уже сухих и ломких. Лекс достал приготовленный мешок и стал убирать мусор, накопившийся за зиму, стараясь не смотреть, как бабушка гладит памятник и тихо плачет. Привычная работа успокоила, и Лекс ненадолго забыл о том, что Николас уже должен быть на месте конфликта. Парень мог только надеяться, чтобы с ним ничего не случилось. За кустом послышались чьи-то шаги, хруст крошки под ногами, потянуло дымком дешёвого табака.

— Откуда приехал?

Голос был хриплым и бесконечно усталым, словно его обладатель не спал уже много дней.

— Оттуда… — с намёком ответил другой, чуть выше тембром и какой-то злой.

— И как там?

— А ты как думаешь? У нас нет оружия, одна винтовка на двоих. Не хватает патронов, еды и одежды. Посмотри!

— Ого, да это опорки!

— Вот именно! Нам даже сапоги не дали. Только командирам выдали ботинки и те с брезентовым верхом.

— А у имперцев?

— А что – имперцы? Они хорошо вооружены, отлично одеты, и снабжение не чета нашему.

— Погоди, нам же говорили, что там голод? Что их пролетариат только и ждёт начала войны, сразу присоединится к нам.

— Угу, верь больше.

Мужчина понизил голос и продолжил:

— Нас выкинули с их земли, понимаешь? Имперцы двинулись к столице.

— А Вождь? — испугался невидимый собеседник.

— А где он? Где? Когда ты в последний раз его видел? Говорят, что он уже бежал за океан на пароходе.

— Ты… это, потише болтай.

— А что? Пойдёшь, настучишь на меня? А плевать, дальше фронта не пошлют, а там я уже был. Всё, бывай…

Лекс выдохнул, только в этот момент, поняв, что не дышал всё время. Оглянулся на бабушку, та всё так же сидела, прижавшись щекой к памятнику, только бледные губы шевелились, словно она читала молитву. Хотя вряд ли, в Ринии это было запрещено. Он решительно наклонился, поднимая тряпку и начал с остервенением тереть небольшую табличку с именами родителей. О том, что Лекс услышал, он решил никому не говорить, просто подумать самому, но молчать, молчать, так, будто язык проглотил: за то, что не попытался задержать, не сообщил, можно самому попасть под раздачу.

Путь домой показался долгим, прохожих почти не было, зато часто встречались патрули, а в подворотнях кучковались какие-то потрепанные личности. Кира Феодора попросила свернуть к вокзалу, и Лексу показалось, что там собралось половина города. Народ шумел, ругался, сквозь толпу с трудом протискивались носильщики с горами чемоданов на тележках, вокруг перронов стояло оцепление и сквозь заграждение пропускали по пропускам. Важные люди, с опаской косясь на неудачников, показывали какие-то бумажки и только тогда проходили к поездам.

— Побежали… смотри-ка ты, прямо как крысы с корабля, побежали, — прошептала кира Феодора.

— Кто, баушк?

— А все эти ваши партийные, смотри на них, ведь из Внутреннего отделения…

— Да с чего ты взяла, баушк? Обычные люди.

— Ну-ну… — усмехнулась старуха. — Поехали домой, Лекс.




***

Машина, увозившая вдовствующую княгиню Вильчур, катилась по дороге, с каждым поворотом колёс удаляясь от родового поместья. Слуги, не скрываясь, плакали — хозяйка была в меру доброй, справедливой и не наказывала зря, а Дэвид чувствовал себя брошенным, хотя прекрасно понимал, что мать и так задержалась, передавая дела ему. Конечно, она приедет на свадьбу, и позже будет навещать, но надёжного тыла у него больше нет. Пока нет, а станет ли супруга такой опорой ещё неизвестно.

Дэвид прошёлся по галерее, скользя взглядом по портретам предков. Вся история князей Вильчур собрана в одном месте, все пращуры, начиная с первого, тогда ещё барона Тиберия, основавшего род и построившего первый замок. Остатки стен до сих пор бережно сохраняются в дальнем конце парка. По стеклу сбежала первая капля дождя, и Дэвиду подумалось, что природа тоже печалится вместе с людьми.

В склепе теперь покоится тело брата и его жены… подумать только, в одночасье жизнь изменилась так, будто кто-то перемешал кости безжалостной рукой. Эта нелепая война с Ринией, из-за которой погиб брат, и каждый день приходят вести о новых жертвах. Эти проблемы соседей, почему-то решивших, что богатый сосед виноват во всех их бедах. Предстоящая женитьба… Надо было озаботиться ею раньше, да кто же знал, что судьба будет столь безжалостна и не даст времени на раздумья?

К воротам на полном ходу подлетел мотоцикл, едва успев затормозить перед кованой решеткой. Ещё немного и к гербу князей Вильчур добавились бы чуждые ему детали. Дэвид присмотрелся — на баке виднелся знак фельдъегерской службы. Стало понятно, что и здесь обустроиться ему не дадут.

Так и вышло: в пакете оказался приказ отправиться с отрядом для наведения порядка на присоединённых территориях в должности начальника Ринийского отделения Департамента внутренней безопасности. И хоть Никея ещё не взята, но уже готовятся к отъезду все властные структуры: наместник и его кабинет, служба безопасности и внутренние отряды для наведения порядка, инженерные и медицинские бригады. Вот не было печали!



***

Заседание ячейки группы традиционно начиналось с пения гимна — староста Елена Феодораки внимательно следила за тем, чтобы никто не халтурил при этом. От её цепкого внимательного взгляда не ускользало ничего, и оправданием не служили ни ночные смены, ни разгрузка угля на станции, ни рытьё окопов на подступах к столице. Вот как раз об этом она и собиралась сообщить.

— Наша группа отправляется на работу завтра утром. С собой возьмите паёк на три дня, лопаты вам выдадут, рукавицы и тачки — тоже. Отправление от консерватории в семь, опоздавшие пойдут пешком.

Девушка осмотрела всех подозрительным взглядом, и каждый, кто встречался с ней глазами, торопился опустить их вниз, никому не хотелось попасть под выговор и последующее отчисление. Лекс тоже промолчал, хотя не понимал, какая польза на рытье от скрипачек и певиц. А ещё его очень беспокоила бабушка — коляска не проходила среди нагромождений хлама в коридоре, и если он не найдёт выхода, то старая кира Феодора обречена оставаться голодной все эти дни. Может попросить кираса Димитриуса присмотреть за ней? Заодно и старик будет нормально питаться хотя бы раз в день.

По дороге, Лекс забежал на работу и сообщил об отправке на окопы. Заведующий огорчился — мужчин с каждым днём становилось всё меньше и меньше, но поделать ничего не мог, разве что пожелать удачи. Дома его встретила тишина и спящая в кресле бабушка. Лекс на цыпочках пробрался к холодильнику, достал оставшуюся половину мяса, взвесил в руке небольшой кусок и решительно отделил треть. Когда он вернётся — неизвестно, а так хоть запас останется.

Вечером он постучался к кирасу Димитриусу и попросил присмотреть за бабушкой. Кира Феодора, разом постаревшая, плакала, не переставая, с тех самых пор, как узнала, куда уезжает внук. И Лекс никак не мог успокоить её, сколько бы ни повторял, что их не повезут на передовую, что до войны будет далеко. Старуха ничего не слушала, повторяя раз за разом, что внук может не вернуться, пока на неё не прикрикнул кирас Димитриус.

— Да что вы за бабушка? Что вы не даёте внуку поехать спокойно? Он и так переживает за вас, а вы ещё и нагнетаете. Всё, прекратить слёзы! А ты, мальчик мой, поезжай спокойно, я присмотрю за кирой Феодорой.

— Спасибо! — Лекс шагнул к старику и крепко обнял его. — Спасибо…

Эти слова странным образом вселили в Лекса надежду на то, что всё будет хорошо. Они поддерживали его во время зноя, когда лучи полуденного солнца опаляли всё вокруг и непрерывно хотелось только одного – уйти в тень и пить, пить, пить… Когда с неба хлынул ливень, смывая жару, и после первого облегчения стало понятно, что вода сделала работу ещё тяжелее: мокрая глина липла к лопате, ноги скользили по ней, а одежда неприятно облепила тело. Канонада гремела уже совсем близко, и, казалось, что вот-вот и на головы работающих повалятся снаряды. Мимо проносились всадники, туда бодрые, оттуда понурые и окровавленные. И это пугало больше всего — катились телеги с ранеными. Они лежали, сидели, кто-то брёл, едва переставляя ноги, и держась друг за друга или за боковины телег. Каждый раз, увидев скорбную процессию, люди замирали, вглядывались в лица солдат, страшась увидеть своих близких. Смотрел и Лекс, смотрел во все глаза, смотрел и боялся, надеясь, что война не перемелет в своих жерновах Николаса, что выпустит целым и невредимым. Так будет, так должно быть, это правильно, говорил сам себе Лекс, с остервенением кидая лопату за лопатой.
глава 6

Глава 6

Конец июня, начало июля, 1365 год.


Потянулись бесконечные дни, когда всё было сосредоточено только на тяжёлой работе днём и тоскливом сне ночью, не приносящем отдыха. Лекс так уставал, что падал на топчан, буквально выключаясь и успевая только торопливо съесть вязкую серую кашу. Он уже давно перестал обращать внимание на корку грязи, покрывающую тело, на заскорузлую одежду, на разваливающиеся огромные сапоги, на свалявшиеся в неопрятные колтуны волосы. В последнее время ему даже стало казаться, что в них завелись непрошенные постояльцы, но проверять было некогда — командиры отрядов не давали лишней минуты на отдых. И всё же некоторые умудрялись не только отработать и проваливаться в чёрный сон, но и посидеть после двенадцати часов рытья окопов в небольшой компании, поиграть в карты, даже потискаться в уголке. Правда, тут не всегда это было добровольным, однажды очень громкое возмущение несогласного перепихнуться по-быстрому за углом, разбудило Лекса. Он осоловело поднял голову, глядя, как возле него остановился паренёк, едва ли старше его самого.

— Тебя как зовут? — бесцеремонно спросил незнакомец.

— Лекс… — растерянно ответил тот, — Алексиус Адамидис.

—Ага, меня - Деймос Иоаннис, можешь звать меня Дей. Я теперь буду твоим соседом по топчану, двигайся, давай.

— Почему? — удивился Лекс, освобождая место.

— Потому что мой прежний сосед норовил запустить свои грязные лапы мне в штаны. А я, мало того, что имею Верхнего, так ещё и предпочитаю выбирать их сам.

— А где твой парень? — полюбопытствовал Лекс.

— Где, где… — проворчал Дей, и кивнул в сторону доносившегося грохота орудий, — там.

— Мой тоже там, — вздохнул Лекс, проникаясь симпатией к новому соседу.

Парни прижались друг к другу в поисках тепла — по полу немилосердно дуло, и попытались уснуть.

— Эй, а твой поклонник не станет повторять опыт? — тихонько поинтересовался Лекс, прислушиваясь к странному шороху неподалёку.

— Пусть только сунется, — сонно ответил Дей, — у меня нож есть.

Блиндаж, заполненный шорохом, стонами, тяжёлым дыханием, вонью давно немытых тел, был далёк от представления о даже минимальном комфорте, но никто не жаловался. И хоть у многих уже появились сомнения, а правильно ли они сделали, когда напали на Империю, что-то не очень похоже было, что ринийцев там ждали с распростёртыми объятиями, но люди держали их при себе, особенно после того, как расстреляли женщину, обвинявшую Вождя в смерти сына. Лекс после этого случая замолчал намертво, если раньше он себе позволял посетовать на холод и тяжёлую работу, то теперь — нет.

— Подъём! — громкий крик дежурного вырвал из тяжёлого сна, и Лекс неохотно попытался сесть. Упёрся рукой в чей-то мягкий живот и испуганно отдёрнул руку.

— Ты кто?

— Рехнулся? Я — Дей, забыл что ли?

На Лекса смотрел растрёпанный парень с красным отпечатком на щеке и наливающимся синяком под глазом.

— Ух, ты, какой бланш! — восхитился Лекс. — Кто это тебя так приложил?

— Ай, да дурак один. Решил, что если я Нижний, так готов на всё. Я ему вернул, конечно, сполна. Но теперь вот… — Дей осторожно коснулся припухлости под глазом и тихо зашипел. — Ну, что сидишь? Вставай, а то без завтрака оставят.

— Подъём!!! — надрывался дежурный.

— Да встаём уже, — проворчал Лекс, спуская ноги и нашаривая под топчаном стоптанные сапоги. Первое время он ещё боялся, что их украдут, но быстро понял, что тяжеленная, пропитанная водой и грязью, обувь никому не нужна.

— Угу, раскомандовался, — подхватил Дей, рассматривая стоптанный ботинок. — Как думаешь, его на сколько хватит?

Лекс мельком глянул на подмётку, прикрученную обрывком проволоки и неопределенно пожал плечами.

У раздаточного окна уже толпился народ, получая миску с кашей и ломоть хлеба. Лекс пристроился в конец очереди, откуда был тут же вытащен новым соседом.

— Ты что? Я же на тебя тоже занял.

— Извини, я не знал.

— Извини… — протянул Дей, — ты что, из бывших?

— Что? — не понял Лекс.

— Ты из бывших? Ну, родители у тебя из аристократов что ли?

— Нет, у меня отец был народным командиром, а мама учительницей.

— Был?

— Он погиб. На полигоне.

— Ааааа, понятно. Тогда ладно, ты на меня не обижайся. Я… ну, короче не люблю я этих, которые аристократы.

— И что они тебе сделали? — удивился Лекс. — Их же уже давно нет.

— Ты что, дурак? Этих нет, пришли другие. Думаешь, кто-нибудь из парламента или их родственников роются в грязи, как мы? Нет, те, что во Внутренней партии, сидят дома в своих особняках, жрут сыр, мясо и шоколад, — и такая злоба прозвучала в голосе Дея, что Лекс оглянулся и попытался урезонить соседа.

— Тише ты!

— Не трусь, дальше окопов не отправят.

— Да? А я вот видел, как одну расстреляли, — заметил Лекс, усаживаясь в углу и ставя миску на колени.

— Угу, за что хоть знаешь?

— За вредительство, так сказали.

— А ты поверил, — засмеялся Дей. — Говорю же, ты дурак, раз веришь всему, что тебе говорят.

— И тебе не надо? — прищурился Лекс.

— Мне – тем более, — отрезал Дей, запихивая в рот полную ложку. — Хватит болтать, ешь, да пошли. Уже скоро позовут.

Лекс с готовностью поднялся и направился к выходу, поставил по пути грязную миску на стол и вышел на улицу. Конец июня в их стране был почему-то традиционно холодным и дождливым. Вот и сейчас с серого неба сыпал мелкий дождь, а под так и не просохшую с вечера куртку тут же забрался ледяной ветер. Ну, ничего, до июля осталось всего несколько дней, должно потеплеть. Сегодня лопаты им не дали, зато привели на площадку, где рядами стояли противотанковые ежи, сделанные из рельс, залитых бетоном. Их нужно было, перекатывая, установить позади окопов, правда, логики в этом Лекс так и не увидел, но спорить не стал, берёг здоровье. На всю линию ежей не хватало, и между ними вполне мог пройти не только танк — целая колонна, но никого это не волновало: сказано было поставить, вот и надрывались врачи, музыканты, учителя, продавцы, перетаскивая тяжеленные неудобные конструкции. Весили они немало, килограмм триста и вокруг одного ежа толкались сразу человек пять-шесть, не столько помогая, сколько мешая друг другу.

К обеду люди вымотались так, что попадали прямо на поле, сил не было даже за миской с супом сходить. Но более выносливый Дей, чуть передохнув, потащился к полевой кухне, едва переставляя ноги. Лекс проводил его глазами и устало откинулся на ежа, поелозив, чтобы было удобнее. Наверное, он даже задремал, потому что не заметил Дея, пока тот не ткнул ему миской чуть ли не в нос.

— Спасибо.

— Не за что. Жри давай.

Лекс угукнул, начиная хлебать мутную жижу, в которой плавали куски капусты и бледно-жёлтые кружки жира. От него потом неприятно стягивало во рту, и Лекс для того, чтобы убрать привкус, оставлял кусок хлеба «на потом».

— Эх, хорошо… — Дей чуть ли не до блеска вылизал миску.

— Не очень, я с такой кормёжкой скоро совсем дойду, — негромко, чтобы не услышали другие, сказал Лекс.

— А мне нормально, нас в приюте ещё хуже кормили.

— Так ты приютский? А твой парень?

— А он… он нет, он из рабочих. А зачем тебе?

— Просто так. Мой Николас тоже рабочий. Со сталелитейного.

Дей промычал что-то неразборчивое и вдруг с тихой злобой проговорил:

— Они там все такие, на заводах. Лишь бы присунуть кому.

— Не говори так! Мой Николас хороший и меня любит! — возразил возмущённо Лекс.

— Лююююбит… слова-то какие знаешь! Любит он тебя, а что он тебе хорошего сделал? Помог по дому? Денег дал?

— Нет, зачем мне? — немного растеряно спросил Лекс.

— И мне нет. Только мне самому не нужно, я сам проживу.

— А давал? Денег? — поинтересовался Лекс.

— Давал, — с неохотой признал Дей. — Только я не взял. Хватит ему моей задницы, я ею не торгую.

— А он у тебя первый? Как его зовут?

— А тебе-то на что? Не первый, конечно. Что я девка, ломаться? Мы ещё в приюте знали про это. Как зовут? Как зовут… Леонидас… Леонидас Георгати. А что?

— Да ничего, так просто.

Лекс поднялся, не обращая внимания на подозрительные взгляды — пора было идти снова сражаться с неповоротливыми ежами, обед закончился.
Между тем грохот орудий приближался с каждым днём, пока однажды их не накрыло. Это случилось спустя неделю — обещание распустить работников через три дня никто так и не выполнил. Тот страшный день Лекс запомнил надолго. Разбудили их бесцеремонно — снарядом, упавшим буквально в двух шагах. Позднее, парень понял, что остался жив только из-за небольшой ниши в стене блиндажа, куда он забился в поисках покоя. Каким-то чудом, стол, стоявший рядом, не только опрокинулся набок, но и прикрыл его от основной массы осколков, остальные же просто впились в стены рядом. Когда Лекс выбрался из-за стола, то чуть было не вернулся назад: вокруг лежали перемешанные с землей и тряпками кровь, плоть, оторванные руки и ноги, измочаленные тела и обломки грубой мебели. Лекс выползал наружу, подвывая от ужаса, пачкаясь в жутком месиве, мечтая, чтобы всё это закончилось, прекратилось, никогда не было. Он выбрался из полуразрушенного блиндажа, поднялся на ноги и побрёл по рыхлой земле, среди ям и осколков, не глядя, куда идёт, не обращая внимания на свист пуль и грохот снарядов. Ему в этот момент было всё равно, куда идти, пока недалеко не ухнул ещё один снаряд, взметнув целый фонтан земли. Лекс рухнул, закрывая голову руками, и потерял сознание от удара взрывной волны. На тело падали и падали комья земли, закрывая неравномерным саваном.


***

Князь Дэвид Вильчур прибыл на фронт вместе со своей командой, когда военные действия длились уже почти месяц. За это время ринийцев с треском вышибли домой, и теперь гнали к столице — император жёстко приказал выжечь всю заразу из страны и присоединить к Империи, хватит уже экспериментов. Главным заданием князя было наводить порядок в захваченных городах, назначать временную администрацию в городах и сёлах, распределять отряды охраны порядка из числа легкораненых и выздоравливающих, а затем, уже по прибытии в Никею, возглавить Департамент Внутренней Безопасности новой провинции. Регулярные войска ринийцев таяли, как снег под солнцем, сопротивление оказывали лишь некоторые отряды добровольцев, среди которых было особенно много молодых необстрелянных мужчин. На допросы всё чаще приводили совсем мальчишек, едва ли пятнадцати или шестнадцати лет. Глядя на них, зарёванных и перепуганных ужасами войны, князь всё сильнее ненавидел их вождя, успевшего бежать за океан. Говорили, что человека, похожего на бывшего правителя видели то там, то здесь. И насколько было известно Дэвиду, император отдал негласный приказ найти беглеца и вернуть на родину, для показательного суда. Хотя, главный виновник всего этого ужаса уже умер, его последователи трудились больше сорока лет, чтобы привести свою страну к полному краху. Среди заросших полей ещё можно было увидеть развалины старых имений знати, никто не жил там, после того, как аристократы частью бежали из охваченной пламенем революции страны, а частью были убиты. Заводы и фабрики зияли выбитыми стёклами, кое-где проемы были забиты досками. Восстанавливать сейчас предстоит немало и многое буквально с нуля.

В то же время, князь не мог сказать, что в Ринии абсолютно всё плохо: фабрики и заводы всё же работали, детей по-прежнему обучали в школах, учёные трудились в своих лабораториях, а врачи в больницах. Неплохо дела обстояли на селе, хутора, разбросанные между полей, виноградников и садов, выглядели ухоженными, а селяне вполне довольными жизнью. Хуже было в общинах, где в длинных бараках стояли худые коровы и лошади, уныло жующие смесь сена и силоса. Это было тем более странно, потому что корм у животных, на взгляд Дэвида, был вполне питательным. Князь проехал по общинным полям, невольно сравнивая их с частными, удивляясь сорнякам, густо заполонившим посевы, и чахлым росткам, хотя тут всё понятно — пропалывать вовремя, поливать и удобрять, и всё будет хорошо. Он решил пока оставить всё, как есть — хочется ринийцам обрабатывать землю всем миром, пусть так и работают, главное, чтобы результат был.

А вот с ним как раз были проблемы — на одном страхе, создать что-то стоящее ещё никому не удавалось, и основная масса новых изобретений была всего лишь усовершенствованием старых или копирование того, что привезено из Империи или других стран. В принципе, ничего плохого в этом тоже не было, но то, что люди боялись искать новое, чтобы, в случае неудачи, не прослыть изменниками родины о многом говорило.

Несмотря на сопротивление, угасавшее впрочем, с каждым днём, имперская армия не торопилась идти по Ринии победным маршем. Сейчас перед имперцами стояла немного странная задача — не уничтожить как можно больше солдат противника, а напротив, сохранить им жизнь, просто сломив сопротивление. Но самое страшное было то, что зачастую сами ринийцы стреляли в спину тем, кто хотел спастись, видя, что всё пропало и вместо того, чтобы весело идти по чужой земле, они сейчас должны защищать свою. А к этому многие не были готовы — легко мечтать о победах в безопасности, гораздо сложнее выполнять свой долг, когда над головой свистят пули, и тебя могут убить в любой момент. К тому же многие поняли, что если бы не глупая затея власти напасть на Империю, всё было бы по-прежнему, и война никогда не вошла бы в их дом. Но возмездие настигло их быстро, слишком быстро, так что не все успели осознать всю глубину трагедии — императору не нужна была Риния, но раз она сама спровоцировала хальмарцев, то следует наказать глупых соседей, а сделать это лучше всего присоединив их страну к своей. Потому и появлялись в захваченных городах наместники из империи, потому и шли вслед за медленно продвигающейся армией контрразведчики, выявляя всех неблагонадёжных и отправляя их вместе с семьями в различные княжества, так чтобы на одно поселение приходилось одна-две семьи. Политика ассимиляции с коренным населением приносила неплохие плоды, и как надеялись уже через одно поколение, глупые мечты о всеобщем счастье, принесённом в другую страну на кончиках штыков, останутся в прошлом.
глава 7

Глава 7

Июль, 1365 год.

То, что происходило в Ринии, назвать войной было нельзя, это скорее походило на полицейскую акцию, когда глупого, но драчливого соседа берут за шкирку и объясняют, что бить окна в чужом доме нехорошо. Все надежды ринийцев на лёгкую прогулку по дорогам Империи не оправдались сразу, поначалу продвижение было быстрым — пограничные заставы смяли за несколько часов, просто задавив количеством, и хмельная от удачи армия покатилась по стране. Имперцы смотрели на врагов как-то странно, со смесью жалости и опаски, но чем дальше, тем меньше в их глазах оставалось первого, постепенно сменяясь на ненависть.

Николас был доволен: ещё бы, они пока не встретили сопротивления, почти не встретили, ведь не считать же таковыми жалкие попытки пограничников, до сих пор отстреливающихся от нападавших. Перед парнем разворачивалась картина другой жизни, где у каждой семьи был свой дом, хозяйство, у некоторых даже автомобили, редкие в Ринии. Даже телевизоры были в каждом доме, и не такие, как в Ринии, маленькие с мутным изображением, а большие, аккуратно прикрытые салфеточками. И это богатство вызывало зависть и желание, нет, не забрать себе, а уничтожить, стереть с лица земли. Как смели рабы аристократов жить лучше, чем они, свободные ринийцы? Как смели ненавидеть врагов, пришедших на их землю, как смели сопротивляться? Разве не должна каждая девушка с готовностью и любовью отдаваться доблестным солдатам, пришедшим освободить её от векового рабства? И почему это она не только отбивалась, но ещё и посмела убить своего насильника? Николас искренне не понимал этого, и не он один — многие его сослуживцы с недоумением смотрели на девчонку в разодранном платье, с окровавленным топором в руках, молча рубившую их сослуживца. Молча и страшно, так будто перед ней не человек, а что-то мерзкое. Командир даже не пытался подойти, выхватил из рук солдата винтовку и застрелил девушку, а потом, не глядя ни на кого, приказал сжечь обоих. Вместе с домом.

Николас смотрел на огонь, и ему впервые стало страшно. Нет, не за то, что творила их армия, а за себя, ведь на месте того солдата вполне мог оказаться любой из них. Он вспоминал, как мечтал о податливых имперских селяночках, готовых на всё, лишь бы заслужить внимание ринийца. Но действительность оказалась далека от приятных грёз, вместо ласковых девушек — бешеные фурии, вместо радостных жителей, приветствующих освободителей — озлобленные крестьяне, прячущие если не топор, так нож точно. И даже горсть золотых побрякушек, тщательно завёрнутых в тряпицу, не грела душу. Николас пощупал мешочек за пазухой, в надежде вернуть спокойствие, но тщетно… Вечером он напился, вместе с остальными из их отряда. Люди пили стаканами, чтобы заглушить ростки совести, чтобы забыть чёрный дым от сгоревших домов, чтобы не слышать вой обезумевшей от горя матери убитой девушки. И с каждой минутой желание утопить увиденное на дне бутылки, становилось всё сильнее. Победное шествие по имперской земле закончилось на вторые сутки, когда к месту конфликта прибыла регулярная армия. Те войска, что были расквартированы в княжестве, не вступали в открытые столкновения, вызывая тем самым насмешки ринийцев, однако стояли насмерть, не пуская врагов — за это время те едва ли смогли углубиться на пару десятков километров, однако успели оставить после себя убитых мирных жителей и сожженные деревни.

Обученная и подготовленная имперская армия очень быстро вытеснила со своей территории ринийцев, но не остановилась на границе, продолжая медленно, но верно продвигаться вглубь страны. Нельзя сказать, что они не встречали сопротивления: когда война подошла буквально к порогу каждого, многие взялись за оружие. Однако, что могли сделать простые селяне против опытных бойцов? Почти ничего. Странно было другое: сломив сопротивление отдельной кучки и забрав оружие, имперцы не начинали тотальное уничтожение ринийцев, предпочитая просто отправлять в лагеря мужское население.

Ополченцы, добровольцы и солдаты регулярной армии во время отступления успели перемешаться и командиры, давно потерявшие всю свою власть, не противились, собираясь сделать последнюю попытку остановить имперцев на подступах к столице. Странная, какая-то нереальная война, когда вместо привычных боёв противники играли в догонялки, причём одни прикрываясь лозунгами, время от времени огрызались, а вторые терпеливо перенося выкрики про братство, равенство и всеобщее счастье, успокаивали точными ударами очередную группу фанатиков.

Отряд, к которому прибился Николас, благополучно избежал прямого столкновения, и солдаты уже предвкушали, что вот-вот и они тихо расползутся по домам, когда на них наткнулся один из высших командиров. То ли это был настоящий пламенный революционер, то ли просто мечтающий наловить побольше рыбки в мутной воде, но беглецов задержали, проверили наличие оружия и отправили в окопы. Последняя линия обороны на самых подступах к столице, громкие речи ораторов, толкующих о чести и долге каждого ринийца, подкреплялись угрюмыми рожами боевиков загранотрядов, и обречённые на смерть солдаты неохотно расходились по местам. Николасу досталось место второго номера у пулемёта, почему — неясно, его кое-как научили управляться с винтовкой, а это оружие уже было за гранью понимания, но жить захочешь – вывернешься. А Николас хотел, хотел до дрожи, до звёзд в глазах, он даже тайно начал молиться, взывая сразу ко всем богам, вдруг кто поможет. Первый номер, угрюмый мужчина старше Николаса лет на десять, почти ничего не говорил, молча показывая, как зажать ленту, как подавать и, самое главное, как направлять во время стрельбы. Парень покивал, показывая, что всё понял, но самым главным было не это — Николасу было страшно. Страх, казалось, пропитывал всё вокруг: воздух, землю, души людей. Он нависал тёмным удушливым облаком, не позволяя думать, дышать, чувствовать. Он выдавливал из людей всё, что ещё оставалось в них человеческого, превращая в дикое, скулящее от ужаса животное. И Николас на собственной шкуре понял это, для него всё сосредоточилось на одной мысли — выжить, выжить в этом Аду, несмотря ни на что, выжить и забыть.

Последняя линия обороны на подступах к столице, жалкая, по сравнению с наступающей армией имперцев, затаилась, ожидая малейшей возможности выскользнуть из-под удара. Пока ринийцев спасало то, что противник не стремился к полномасштабным действиям, жалея не их, а своих солдат. Вместо атак окопы методично обстреливали из орудий, выжидая, когда у оборонявшихся закончится запас смелости, и они начнут сдаваться. И время от времени такое случалось — то один, то другой, под покровом ночи, бросив винтовку, проползал через нейтральную полосу и, с облегчением, что остался жив, отдавался в руки имперцев. Николас был бы не против поступить точно так же, но после одного из особо массовых переходов на сторону Империи, хмурые бойцы из загранотряда приковали всех пулемётчиков к их оружию, не слушая просьб и клятв оставаться на месте.

Ринийцы боялись, что рано или поздно противнику надоест просто так тратить снаряды, и он всё же двинется в атаку. Так оно и получилось, после недели непрерывного обстрела, когда казалось, уже никого не осталось живого на позициях, вперёд двинулись самоходные установки, на которых за небольшими башнями пряталась от пуль уцелевших ринийцев имперская пехота. Правда, встречный огонь был жиденьким, прямо скажем никаким, так, редкое постреливание. Многие просто не стреляли, опасаясь встречного огня, и поднимали руки, сразу, как только попадали в поле зрения имперцев.

Николас, полдня просидевший рядом с убитым первым номером, сдался сразу, как только возле него остановился вражеский солдат. С него сняли цепь и отправили в госпиталь — в результате обстрела в левую руку попал осколок, хорошо ещё ничего важного не задел, застрял в мягких тканях. Вечером Николас уже чистый, накормленный и перевязанный, лежал в палате и думал о том, что ему несказанно повезло. Но спор, затеянный рядом, не позволил погрузиться в блаженный сон. Разговаривали двое, молодой парень, без одной ноги ниже колена, и мужчина лет сорока, по виду учитель — руки без мозолей, правильная речь, очки с треснувшим стеклом на носу. Как всегда, всё вертелось вокруг конфликта, выяснялось, почему они, такие революционно настроенные, свободные и политически грамотные, вдруг не смогли победить имперцев, почему те не поддержали ринийцев.

— Они же рабы, побоялись и всё! — горячился парень.

— Скорее всего, их просто устраивала своя жизнь, и менять её на нашу они не хотели, — возражал мужчина.

— Но наш Вождь и Учитель не раз говорил, что каждый раб стремится к свободе!

— Это если он считает себя рабом, — усмехнулся мужчина.

— Но ведь…

— Что? Ты был в Империи? Видел, как живут её жители? Даже у крестьян и рабочих в доме достаток, а наши? Хуторяне ещё справляются более или менее, а общинники часто весной едва до лебеды доживают.

— Значит, они плохо работают!

— Не спорю, — согласился мужчина, — а ты что имел в своей жизни?

— Я был ударником труда! У меня грамот целая пачка!

— Конечно, я вот нисколько не сомневаюсь, что ты отличный специалист, что у тебя есть награды и поощрения. Но спрашиваю-то я о другом. Что ты имел за это кроме простых кусков картона?

— Это не куски картона!

— Всё, не сердись, я понял, что для тебя это важно, — мужчина примирительно поднял ладони. — А где ты жил?

— В фабричном общежитии, собирался переселиться к своему Нижнему. А ты? Ты где жил и что делал?

— А я? Я… я сидел в тюрьме за подрыв строя, — просто ответил мужчина.

— Так ты вредитель… — нехорошо усмехнулся парень.

— Нет, я тот, кто умеет думать и делать выводы. А вот ты всего лишь один из толпы, тот, кто своим трудом обеспечивал благополучие Внутренней партии. Ты хоть знаешь, как они жили?

— Нет, а зачем мне?

— Именно, вам никто не говорил, что на столах у внутренников мясо и колбаса, сыры и фрукты, молоко и шоколад. Ты хоть раз в жизни ел шоколад? Не тот, соевый, а настоящий? Нет? Я так и думал. Зато ты работал по двенадцать часов, жил в комнате на шесть человек и имел одни штаны на все случаи жизни.

— У меня есть выходные брюки, — обиженно проворчал парень, — и ботинки… из свиной кожи… только зачем они… мне только один нужен теперь.

Парень посмурнел, отвернулся к стене и разговор увял. А Николас остался обдумывать услышанное: неужели члены Внутренней партии на самом деле жили не так, как все остальные? И всё, что говорили с трибуны о равенстве и одинаковых возможностях для всех, всего лишь громкие слова, за которыми скрывалась ложь? И он прошёл через весь этот ужас для того, чтобы они и дальше жрали таинственный настоящий шоколад? Николас подумал, что когда вернётся, сделает всё, чтобы выбраться из опостылевшей комнаты в общежитии, и если для этого нужно будет заключить партнёрство с Лексом, то он это сделает. Главное, чтобы старуха не помешала, но от неё можно будет избавиться, например, донести, что кира Феодора из аристократов.

— Леонидас Георгати! — у дверей с костылями стоял санитар. — На выписку!
Названный, оказавшийся тем самым одноногим парнем, резко повернулся и с каким-то детским удивлением стал рассматривать костыли. Поставил их у кровати и начал медленно складывать в мешок немудреные пожитки.

— Куда ты пойдёшь? — с сочувствием спросили его.

— Всё равно.

— У тебя же Нижний был.

— Вот именно, что был. Зачем я ему сейчас, вот такой? Пойду… куда-нибудь.
Леонидас рывком поднялся, постоял, примеряясь, и неловко двинулся к выходу. Его провожали сочувственными взглядами, понимая, что могли бы вот так ковылять, выбрасывая вперёд костыли, или вообще лежать, присыпанные землёй.

***

Лекс очнулся от того, что кто-то рывком вздёрнул его наверх, вытаскивая из полузасыпанной ямы. Он взмахнул руками, отбиваясь, получил по ним, стёр ладонью грязь с лица и сквозь песок и куски глины уставился на вытянувшего его человека. Солдата, в мундире имперской армии.

— Не надо… — собственный голос показался комариным писком.

— Обратно хочешь? — удивился имперец.

— Нет, — Лекс выплюнул песок и хрипло поблагодарил.

— Тогда шуруй к остальным, — солдат кивнул на жалкую кучку выживших, таких же грязных, как и Лекс. Они топтались у телеги, не смея сесть на неё без приказа. Среди ринийцев Лекс, с облегчением, увидел своего нечаянного приятеля, потрёпанного, замурзанного, оцарапанного, но живого.

— Дей! — парнишка стиснул его в объятиях. — Ты жив.

— Угу, не скажу, что цел, но что не умер — это точно.

— Куда нас, не знаешь? — с опаской покосился на имперцев Лекс.

— Вроде бы в госпиталь, а потом в фильтрационный лагерь.

— А что… столица?

Дей искоса глянул на приятеля и махнул рукой — орудия больше не грохотали, судя по всему все, кто ещё оказывал сопротивление, сдались. Пленных рассадили по телегам и вскоре лохматые лошадки бодро покатили их по разбитым дорогам в сторону палаточного городка, над которым полоскался флаг с изображением зелёного трилистника — символа медиков.