Окончание романа Каникулы в барском особняке

Часть 4, глава 11

     Агата хозяйственно осмотрела стерильно чистые апартаменты и медленно подошла к осанистому Кузьме, взиравшего через мелкую сетку распахнутого окна на пёструю и мокрую клумбу с весенними цветами. И Кузьма вдруг почуял благоуханье духов Агаты и, быстро повернувшись к ней, сказал проникновенно, заботливо и нежно: 
     - Вот, наконец, и мы поселились в боярских чертогах. Надеюсь, что после калейдоскопа событий мы уже достигли стабильной роскоши. Ведь у нашей церкви – огромный потенциал!.. А наши адепты и неофиты будут ещё ретивее в нас инвестировать. И мы начнём пользоваться шикарными «Кадиллаками» и позабудем напрочь трескучие драндулеты… Только нам надо поскорее позаимствовать знанья и методики у Чиркова, но, к счастью, он – хороший педагог!..   
     Агата недобро усмехнулась и фарисейски проворковала:
     - А меня уже тошнит от моего пестуна и ханжи. Без сомненья, и я – не ангел. Но Чирков настолько мне отвратен, что, как только он обучит меня, то исчезнет он…       
     И вдруг Кузьма болезненно поморщился и, выйдя на средину комнаты, произнёс басовито и резко:    
     - Ещё утром я настаивал на беспощадных мерах. Но сегодня со мной случилась метаморфоза, и теперь я не склонен к чрезмерной жестокости… Нам нужно действовать, по возможности, конструктивнее, гуманнее и мягче. Иначе все без исключенья наши проблемы мы будем решать умерщвленьем соперников и оппонентов…   
     Агата медленно пересекла комнату и, сев на постель, сказала:
     - Уже смеркается! Вот и суматошный день минул… Неужели ты уже боишься, что у нас появится необоримая привычка к убийству?..   
     - Да, – тихо признался Кузьма, – теперь я очень опасаюсь этого. Я сегодня вкусил власть, и она сладчайше одурманила меня… И лишь переговоры с Ильёй вернули мне здравый смысл…   
     И он грузно прикорнул рядом с нею на краешке широкой кровати с периной из гусиного пуха. Затем Кузьма, повернув медленно голову, посмотрел на левый профиль Агаты, и та мягко спросила:
     - Неужели соратники вдруг выдвинули нам новые условия?
     И Кузьма подробно и чётко уведомил её:
     - Илья говорил от имени Аллы, поскольку она, наверное, уполномочила его на тирады и на дискуссии. Эти обручённые любовники желают после окончанья общего дела покинуть нас. Выражаясь проще: тикать они вознамерились. Вероятно, они – помолвлены… Пусть! Шансы каждый даёт себе сам!.. И теперь Илья усердно радеет о том, чтобы его наречённая не осталась нищей и сирой… Ведь капризницу Аллу не устроит мизерный куш; ей не быть нашей верной креатурой…
     И внезапно Агата озабоченно подумала вслух:
     - А разве Илья, – этот жуликоватый и мелкий жучок-хапуга, – не печётся о самом себе?.. Шаромыжник намедни подцепил на уду завидную невесту. Так неужели не похлопочет он о собственном барыше?.. Но сейчас я почему-то ощущаю, что он способен на бескорыстье...          
     Кузьма воодушевился и негромко подхватил:
     - А не сквалыжные и брутальные индивидуумы – часто опасны!.. Я ещё никак не могу понять причину того искреннего уваженья, которое невольно я питаю к этому странному Илье… Пожалуй, из чести он готов на отчаянный поступок…      
    И Агата понимающе перебила его:
     - А такие непредсказуемые субъекты – инородные или раковые тела в нашей блистательной церкви!.. И решил ты осторожно и учтиво избавиться от них… И для того, чтобы сия шалая парочка не устроила скандальную сенсацию в прессе, ты вознамерился щедро снабдить их и наличными деньками, и чеками, и облигациями, и пакетами ликвидных акций и векселей…      
     И Кузьма с чуть заметной искательностью отозвался:
     - Ты угадала!.. А ты хорошо поднаторела в финансово-экономической терминологии!.. Я не устаю поражаться тобой!.. Пусть они без нас ищут свою фортуну! Авось, тогда и нас обласкает фарт, и мы взлетим в высшие государственные сферы, как на супер-скоростном лифте или на лайнере!.. Не жури меня… Я – отнюдь не ренегат…   
     И вдруг Агата, явно поколебавшись, спросила его:
     - А почему ты всё-таки решил не губить их?
     Кузьма незримо содрогнулся и уточнил:
     - Что же именно ты подразумеваешь сейчас под глаголом «губить»?
     Агата раздражённо усмехнулась и откровенно молвила:
      - С Ильёй, без сомненья, можно поступить так, как с Зубовым и Карпиным, лишив эту троицу и сознанья, и памяти. Но с Аллой подобные трюки и номера – зело опасны! Она слишком хорошо известна в биржевых и банковских кругах, и она – писаная и гламурная красавица! Одно дело, коль по вокзалам скитается вшивый и замызганный бродяга в струпьях, и совсем другое, – если мыкается и шляется эффектная блондинка с явными признаками недавнего лоска!.. А нам не нужны журналистские гвалты и трёп... Пожалуйста, сделай выводы сам… Неужели нет логики в моих умозаключеньях?..      
     Кузьма насупился и натужно проговорил:
     - Твои сужденья – весьма актуальны! И у меня возникло сейчас множество аллегорий и ассоциаций с жутковатыми эпитетами… Но мой ответ не может быть кратким… Ведь непременно начну я теперь объясняться путано и долго, ибо придётся мне импровизировать… Такой вот пассаж…   
     И Агата горделиво поощрила его: 
     - А кто посмеет, милый, нам помешать? Никто из мелкой швали и шушеры не дерзнёт сюда проникнуть без нашего соизволенья! Ты уж не виляй! Только не надо со мной пикироваться попусту…   
     И хмурый Кузьма высказался начистоту:
     - Мы теперь только начинаем вырабатывать собственные методы управленья. И если мы сейчас выберем бесчеловечно жестокие приёмы, то мы уже никогда не сумеем отказаться от них. Ведь мы уже создадим парадигму и традиции… Каждый человек туго и крепко связан своими прошлыми поступками и действует в соответствии с ними… Нельзя нам по-крестьянски скопидомничать! Наоборот, мы должны быть щедрыми… поскольку мы – отнюдь не плебеи, но вельможные аристократы!.. Ведь у нас – не мимикрия, мы уже, действительно, – несомненные кандидаты в набобы. Или же в финансовые магнаты!.. И нам не нужны опрометчивые реквизиции чужого скарба!.. Нет, я – не филантроп! Но алчность – это несомненный рудимент первобытной дикости!.. И пошлейший атавистический комплекс!..      
     И вдруг Агата со стыдом сообразила, что очень не хочется ей делиться обретённым намедни богатством… А сквалыжничество казалось ей унизительным свойством худородной батрачки!.. И Агате вдруг чрезвычайно ярко вспомнилось её детство…         
     Она вспомнила, как её пороли батогами в отместку за кудлатого пса Полкана, загрызённого волками, якобы, по её вине. Вспоминалась болезненная отцовская скаредность, доходящая до патологической мании накопительства… Отец хранил замусоленные и почти истлевшие купюры в стеклянных трёхлитровых банках со ржавыми жестяными крышками; монеты же накапливались и сберегались в негодных компрессорных баллонах… Затем Агате вспоминались зловонные кошары, огромный птичий двор с жирными индейками и прочный дощатый коровник с молочными телятами, приготовленными к забою на мясоконсервном комбинате… Особенно ярко Агате вспомнилась её безропотно-покорная и нежная мать: морщинистая, но статная и крепкая, с огромными карими очами… Агата ещё с младенчества очень боялась того, что у неё появятся на лице такие же глубокие морщины, как у матери. А уродливые борозды морщин казались упорной и твёрдой Агате следствием беспрекословной покорности… Строптивость-де сохраняет лицо чистым и гладким…   
     И вдруг Агате подумалось о том, что если она сейчас не одолеет свою наследственную жадность, то навсегда останется рабыней мелочной и пошлой скаредности. И будет вечно служить собственной скупости покорно и верно, уподобясь своей безропотной матери в алчной и косной семье… И Агате вдруг показалась, что если она сейчас проявит великодушие и щедрость, то навеки порвёт со своим позорным и нищенским прошлым…   
     Но внезапно Агата испугалась своей уступчивости Кузьме… Ведь его мненье торжествует в их совместных делах достаточно часто… Пожалуй, даже чересчур часто!.. Не теряет ли она постепенно свой престиж, а, значит, и власть?.. И Агата нервно и настороженно встрепенулась… 
     И вдруг её охватило болезненно-страстное желанье полностью довериться своему любовнику; она устыдилась того, что усомнилась в Кузьме. Ведь сомненья в верности его показались ей унизительными…
     «Неужели я – столь ничтожная тварь, – лихорадочно размышляла она, – что никому нельзя хранить мне верность только из уваженья и любви ко мне? Но ведь я не желаю, чтобы меня почитали и любили лишь те церковные прихвостни, коих лишили гипнозом разума… Ну, зачем мне нужны преступленья, интриги и авантюры, если душка Кузьма прекратит меня любить?..»   
     И вдруг она оторопела от догадки, которая показалась ей кощунственной и жуткой… Неужели затеяла она церковный переворот с гадким убийством только для того, чтобы добиться ей уваженья и любви прислужника Кузьмы? Разве она мучительно желает вовсе не бесконтрольной власти, не вселенской славы и не безмерного богатства, а только искренней любви этого ершистого парня?..
     И вдруг она перестала понимать самоё себя…
     «Неужели, – подумалось потрясённой Агате, – только благодаря решительным и жестоким поступкам я подчинила себе сердце Кузьмы? Очень возможно то, что лишь моя болезненная любовь к нему… вернее, страсть, которую слишком долго я не осознавала… вдруг побудила меня ввязаться в это рискованное дело… Вероятно, что несчастный Кирилл погиб только для того, чтобы я могла, наконец, стать пассией Кузьмы…»   
     А встревоженный Кузьма, сидевший рядом с нею, вдруг почувствовал себя до истерических корчей одиноким. Но вскоре интуитивно ощутил он, что в Агате быстро зреет новое чувство к нему…   
     А затем и его тело вдруг ощутило, что плоть её слегка обмякла, и он, глядя в окно на ярко-алый закатный горизонт, подумал:   
     «Если начнёт она сейчас настаивать на убийстве, то моя нежная любовь к ней быстро иссякнет… Но неужели истинная любовь зависит от выполненья каких-либо условий, пусть даже гуманных и честных?.. Разве неистовая любовь – не слепа и не безрассудна, а, наоборот, – строго избирательна, хотя бы в подсознании?.. Наверное, дьявол злокозненно внушает людям воззренье, что подлинная любовь обрушивается на них, словно стихийный ураган…» 
     Внезапно Кузьме показались мучительными его собственные раздумья, ибо после них утратил он ясное пониманье самого себя. А ведь даже крупица непониманья всегда порождала у боевого и маститого офицера серьёзные опасенья, поскольку на войне любая запутанность зачастую вела к гибели.   
     И Кузьма, решив, что именно раздумья вызывают у него жгучую тревогу, остановил собственный внутренний монолог, для чего опытный офицер привычно привёл себя в полную психическую готовность, будто для отчаянного броска в неравный бой. И неожиданно для Кузьмы вдруг стало ему удивительно комфортно…   
     И показалось ему, что нежные и почти зримые, но лишь для него сквозняки просекают прозрачный и слегка багряный сумрак в большой и благовонной комнате с архаичной, драгоценной мебелью… 
     Затем Кузьма внятно, тихо и медленно говорил, осмысливая суть своей речи только после произнесенья собственных фраз. И грезилось ему, будто тело его вдруг оказалось отторгнутым от его неосязаемой души, витавшей возле хрустальной люстры на потолке с лепниной.            
     - Сейчас мне очень хорошо, – откровенно высказывался Кузьма, – хотя и тревожно. Миг назад я вдруг постиг, что если бы не совершили мы намедни совместного зла, то вовеки не смогли бы мы обрести взаимную нежность! Я столь самозабвенно и сильно люблю тебя, что не прельщают меня даже юные прислужницы-близнецы. Меня поразило то, что я ничуть не вожделею к ним! Хотя малость раньше я изнемог бы от зверской похоти… особенно, если бы набухался! Прости меня за неприличную подробность.    
     И Агата изумилась тому, что начинает она безоглядно доверять Кузьме…
     «Странно, – подумалось ей, – неужели мерещится мне, что отныне никто у меня не похитит верность и любовь Кузьмы?.. Не успехи ли одурманили мой рассудок?..» 
     И вдруг Кузьма, вскочивши стремглав с белой и благоуханной постели, сказал:
     - Хватит нам рассусоливать и анализировать! Всё равно, никогда не постигнуть всех истинных причин! По-моему, невозможно в принципе понять самих себя, и поэтому любая попытка самопознанья – неискупимый грех… Нужно искать усладу в каждом нынешнем дне, не обременяя свои мозги отвлечённой, абстрактной мудростью… Иначе, мы не живём, но имитируем жизнь…    
     И Кузьма, замерши перед Агатой, глянул в тусклое мерцанье её тёмных зениц, и вдруг она вдохновенно, мелодично и вкрадчиво произнесла:   
     - Ты прав: копанье и ковырянье в собственной душе не даст нам счастья! А если тебе приспичит хитро предать меня, то, значит, скорее всего, ты изменишь мне. Но пусть случится то, что произойдёт! Разумом я понимаю, что нельзя мне сейчас никому довериться полностью. Но пусть я свихнулась рассудком, но я всецело тебе верю. И вот, чтобы тебе доказать мою безграничную веру в тебя, решилась я на душевные излиянья…      
     И на мгновенье она умолкла, а затем, потупив глаза, она продолжила свои откровенья с демонстративным бесстыдством:               
     - Ты поведал мне, что безразличны тебе юные и смазливые сёстры-близнецы, поскольку ты любишь только меня. А вот я извращённо к ним вожделею, хотя я ничуть не сомневаюсь в нашей взаимной нежности… Доселе я даже не подозревала, что я способна на такое странное влеченье!..         
     И вдруг Кузьма ошалело и нервно сморщился от её неожиданно-бесстыдных признаний, а затем подумалось ему, что она уже вконец обалдела от преизбытка власти. Обрела-де Агата аристократическое бесстыдство, уподобясь римской, сенаторской матроне, которая совершенно не стеснялась полностью обнажаться перед своими рабами, поскольку горделивая патрицианка воспринимала невольников не людьми, но орудьями….
     И он снова всмотрелся в её слегка матовое лицо, и её лик, осиянный красным закатом, поразил Кузьму по-детски доверчивым выраженьем. А вскоре Кузьме в её лице привиделись и наивная покорность, и беззащитность…   
     И вдруг Кузьма оторопело понял то, что бесстыдным своим признаньем она навеки связала его с нею…      
     И Кузьме мучительно захотелось понять, почему такое вдруг случилось, и он, замерши перед нею, размышлял: 
     «Больше не осталось у неё тайн от меня, ведь она сейчас поведала о себе самую срамную правду. И этим она доверчиво передала себя под моё иго… Моя окрепшая власть над нею окончательно поработила меня, и отныне я безмерно предан любимой женщине… Насколько же глубоко она постигла наитием мою сокровенную сущность?.. Наверное, Агата уже проникла чутьём в мою подноготную… Должен ли я сейчас обижаться на это?.. Но если управляют ею мистические силы, то разве можно кукситься на них?..»
     И вдруг обоим разом показалось то, что доселе они видели, ощущали, нюхали и осязали только ничтожно малую частицу окружающего их мира… И болезненно ярко пригрезилось им, что всю жизнь мыкались они в грубой материальной скорлупе, и лишь теперь, пробив, наконец, жёсткую оболочку, устремились они в безграничную и мерцающую бездну…   
     Кузьма вдохновенно и нежно проговорил:
     - Я всё пойму, что свершишь ты. Даже с этими юными сёстрами!.. Если даже велишь кого-то грохнуть!.. А если я пойму, то, значит, и прощу… Любые действия и рокировки…      
     И она без колебаний молвила:
     - А я не возражаю против твоих решений… Я не буду перечить по поводу твоих договорённостей с Ильёй… Пусть наша парочка мирно улепётывает отсюда после завершенья дел, а все твои приговоры и наказы исполняются неукоснительно…       
     И он стремительно уселся рядом с нею на безупречно-чистую и белую постель, и вдруг ярко им пригрезилось любовное блаженство наступающей ясной ночи…      

12

     Обитатели барской усадьбы, наконец, ощутили, что живут они в сладострастном и дурманном бреду; они уже мнили себя эталонной  человеческой расой. Отдельные эпизоды событий запечатлевались в их памяти особенно ярко, меняя их натуры, характеры, пристрастия и мировоззренья…   
     Кузьме очень часто вспоминалось то, как Зубов и Карпин окончательно утратили человеческую сущность. Кузьма уже начал мысленно их называть шалопутными ингредиентами, а не людьми…   
     Тогда была росистая лунная ночь; Кузьма, Чирков и Агата медленно вереницей шествовали между увлажнённых деревьев и кустов по извилистой гаревой дорожке, ведущей к лагерному каземату... Стрекотали цикады, и звонко звучали соловьиные рулады и трели. Из полутёмного свинарника тихо доносились томные свинячьи визжанья и довольное хрюканье кабанов, а из птичника – квохтанье, кудахтанье и писк. Мерцали на высокой мураве и на листьях обильные росинки, и ухали в отдаленьи филины и совы… Внезапно Кузьма неосторожно коснулся росистых веток березы, и лицо его обмокло. И было очень приятно лёгкое жженье росы на лбу и на щёках. И Кузьма благодарно посмотрел на звёздное небо и ласково улыбнулся его млечному мерцанью. И мнилось Кузьме, что мистические токи, пульсируя, вливаются из лунных высей в его плоть, наполняя его и силой, и мудростью… Затем он взирал в искажённые лица Зубова и Карпина в чадном сумраке подвальной камеры. Обмяклые пленники безвольно сидели рядом на одной из трёх дощатых лавок, и Чирков рьяно ринулся к бедолагам, но короткий жест Агаты остановил ретивого подхалима. Агата на миг задумалась, а затем, обернувшись к Кузьме, молвила: «Я вдруг ощутила, что наказать их сможешь ты. Преврати их в бездумные скелеты с жилами, хрящами и мясом. Помощь и консультации Чиркова отныне нам не потребуются, хоть он и взрастил плеяду вышколенных врачей-психиатров. Лбы Зубова и Карпина аккуратно погладь ладонью, а потом говори. Фразы для внушенья подскажет тебе наитие. Или же телепатия от меня». И сразу Чирков покорно поник и просеменил на цыпочках в дальний угол застенка. Кузьма от сладкого изумленья застыл в нервической оторопелости, но вскоре он ощутил в себе полную уверенность в удаче собственной попытки гипноза и вдруг понял, что доселе завидовал, хотя и неосознанно, уменью Агаты внушать. Но сейчас его зависть внезапно исчезла, и возросла его нежность к наречённой. Ведь эта мутная зависть мешала его безмерной любви к Агате, и умная женщина тактично устранила досадную препону к полной их взаимности… Кузьма медленно приблизился к обречённым на безумье и беспамятство узникам и начал нежно поглаживать их воспалённые лбы тыльными сторонами мозолистых ладоней. Зубов и Карпин взирали на своего палача ласково, доверчиво и радостно, как будто он дарил им редчайшее благо. И Кузьме, потиравшему их потные лбы, подумалось: «Чёрт побери, они смотрят на меня с таким наивным счастьем, словно я, как в детстве, принёс им шоколадные конфеты, вафли, леденцы и пастилу. Ба, неужели они сами желают того, что я намерен с ними сделать? Неужели их казнь и наши превентивные меры – праведны?..» И Кузьма вдруг обнаружил, что пленники уже близки к гипнотическому трансу, и неофит-гипнотизёр, взирая между их голов на каменную стенку, монотонно и властно изрёк: «Спать! Крепко спать! Во время сна повинуйтесь только моим внушеньям!..» И вдруг Кузьма ясно понял то, что он сейчас артистически пародирует профессиональные интонации Чиркова, и, осерчав на него за собственное подражательство, мысленно обозвал себя «пошлым эпигоном». Но озлобленье Кузьмы мгновенно рассеялось, едва он осознал, что Зубов и Карпин уже погрузились в гипнотический сон. И Кузьма торжествующе и благодарно посмотрел на Агату, и та, поощрительно кивнув, улыбнулась ему. Затем Кузьма злорадно поглядел на умильную физиономию Чиркова и вдруг почувствовал почти дружеское расположенье к своему бывшему хозяину. Наконец, Кузьма внушительно заговорил, но уже без всякого подражательства Чиркову, и, не вникая в смысл собственных интонаций и фраз: «С радостью примите мой сокрушительный удар по вашему заскорузлому мировоззренью! Ведь более нельзя сомневаться в том, что душевное, доброе отношенье к людям гораздо выгодней и полезней, нежели ненависть и презренье к ним. Неприязнь к человечеству несёт обилие негатива, треплет нервы и греет подозрительность. Ненависть очень обременительна и докучлива! А люди, ощущая гадкое, дурное чувство к ним, гневно и мстительно отвращаются от субъекта, ненавидящего их. И они рьяно мстят, неутомимо строят козни! Каждый бессознательно понимает это! Доброжелательные люди живут в основном счастливей и благополучней, чем озлобленные мизантропы. Добрые чувства к людям – великое благо, но нельзя его получить задаром. Для воспитанья собственной доброты нужны значительные усилья. В начале нужно повести себя так, будто уже преисполнен любви к близким. Даже если все ещё ненавидишь их! Доброта же придёт после! А если желаешь и твёрдо, и искренне уверовать во Христа, то начинай вести себя так, будто уже истово его почитаешь. И тогда будешь вознаграждён верой в Бога! Если захочешь обрести храбрость, то, одолевая страхи, ввязывайся в бой, как отчаянный, бесшабашный смельчак. И подлинная отвага появится. Вы скоро станете сакраментальными и рафинированными людьми…» Внезапно у Кузьмы запершило в горле, и он, умолкнув, подумал: «Моя техника внушений ещё далека от совершенства. Я сейчас напыщенно балаболил зряшные афоризмы. Я тщеславился, как расфуфыренный павлин или фазан перед соитием. Совершенство – это отсутствие лишнего. А лишнее – в том, в чём проявляется тщеславие…» Вскоре Кузьма нервно встрепенулся и зычно отчеканил: «Я сейчас вам помогу обрести подлинную доброту к людям. Злыми делает память о зле! А вы уже совершенно утратили свою память! Вы уже начисто забыли своё прошлое и уже никогда не вспомните его. Отныне вы не знаете собственных имён, и уже навеки вы потеряли профессиональные навыки и познанья в кустарных ремёслах. Сейчас вы проснётесь в полном беспамятстве…» Но внезапно Кузьма устрашился того, что Зубов и Карпин умело симулируют своё пребыванье в гипнотическом трансе. «Неужели, – размышлял озадаченный Кузьма, – процесс оказался настолько простым? Разве можно в таком сложном деле обойтись без инъекций психотропной микстуры?.." И Кузьма испытующе глянул на Чиркова, и тот радостно и одобрительно закивал головой. «Надо ли нам теперь для гарантии вкалывать марионеткам наркотическую смесь по твоему окаянному рецепту?», – хрипло вопросил Кузьма и грозно насупился. «Да ведь нельзя мои снадобья называть окаянными, – тихо и шепеляво заверещал Чирков, – наоборот, лекарства мои – благодетельные! Но сейчас мои препараты не потребуются, ибо клиенты уже в полной вашей власти». Кузьма недоверчиво встряхнулся и подумал: «Мы обретаем безмерную власть, если полностью осознаём, что она, в сущности, нам не нужна. Можно, например, внушить человеку желанье совершить самоубийство, но зачем нам это нужно? Самоутверждаться за счёт несчастий других людей – разрушительно для собственной личности. Вот моё тело, мой мозг, но, где же я сам?..» Но через миг Кузьма начисто позабыл эти свои мысли… Кузьма повернулся к Агате и возбуждённо прошептал: «Мне очень хочется верить, что они сейчас не симулируют. Но я – в глубоких сомненьях. Неужели, так просто отобрать у человека то, чем щедро его одарил Господь?.. отнять волю и разум?» И Агата, бережно касаясь его мощных ладоней, вкрадчиво проворковала в ответ: «Но ведь доводилось тебе, милый, убивать на войне. А ведь жизнь – это великий дар Всевышнего, как и способность помнить. Не тушуйся, не смущайся, дорогой…» И Агата, порывисто обернувшись к Чиркову, требовательно спросила: «Как полностью удостовериться в том, что наши клиенты не притворились?..» И Чирков угодливо затараторил: «Нужно каждому из них велеть чурбаном лежать на нарах более суток. Ни колыхнуться, ни воспрянуть, ни дёрнуться! И пусть за ними беспрерывно наблюдают сменные караульщики! Если клиенты не шелохнутся, то, значит, они – не имитируют, и голос гипнотизёра уже полностью превалирует над их душами и сознаньем. И тогда их можно развести по отдалённым и захолустным областям. Каждого порознь!.. На глухие районные полустанки…» И Чирков смачно плюнул себе под ноги, а затем с удовольствием чихнул. Кузьма брюзгливо промолвил: «А если всё-таки для надёжности вколоть им в вены психотропную смесь?» Умильный Чирков гнусаво изрёк: «Можно, конечно, и впрыснуть! Для полного ручательства! Перед тем, как разбросать их в беспамятстве возле вокзалов. Я покажу, где хранятся нужные ампулы, прокомментирую их примененье…» И довольная Агата негромко объявила: «Мы поступим именно так!» Кузьма басовито пророкотал: «Усердно внимайте мне, Зубов и Карпин! Лягте на отдельные полати, и сразу замрите, будто вы – поленья! Не смейте пошевелить даже мизинцем, пока я не позволю! Опрокинуться на спину, и уподобиться египетским мумиям! Буквально и без метафор!..» И Зубов и Карпин быстро исполнили это приказанье… Перед уходом из затхлых помещений каземата Кузьма зычно и сурово повелел старшему дежурному: «Вздорную парочку влюблённых… Ивана и Марину… разлучить на рассвете, а затем порознь развести их по лесным плантациям конопли. И разрешить им курить дурманный гашиш: так легче им будет…Непрестанно наблюдайте за бывшими начальниками, чтобы они не дрыгались и не трепали языками…» И вахтенный начальник, – конопатый и рыжий верзила, – ретиво рявкнул: «Есть!» и чётко откозырял… 
     Вскоре особняк и усадьба кишели раболепной челядью… Агата, поверив, наконец, в прочность своего положенья, разительно преобразилась. Она обзавелась искусным заморским кулинаром, который стряпал экзотические яства: супы с улитками, с плавниками акул и со спаржей, китайские пельмени, грузинские хаши, зоб дикой козы с грибами, чигиртму и рыбное сырое филе в шафране. Агата заказала себе коллекцию одежды у самого дорогого в их области портного, который почтительно величался «кутюрье». Она пригласила к себе в особняк модного стилиста с безупречным вкусом и одиозным поведеньем. Весьма скоро манеры Агаты обрели изысканную простоту: без лишних фраз, жестов и взоров… Однажды Алла, украдкой наблюдая за нею в роскошном офисе крупного банка, вдруг подумала: «Агата мистически уравняла пораженье с победой и теперь успешно борется. Ведь она наитием поняла то, что, начав любое дело, нужно самому процессу отдать предпочтенье перед результатом. Только в этом случае достигается полная эффективность, поскольку человек уже утратил страх перед неудачей. Битва, сродни поэзии. А боязнь сочинить стихи, за которые нельзя получить похвал или денег, непременно заставит накропать плохое стихотворенье. Страх потерпеть пораженье всегда приводит только к пораженью. Даже если страх перед возможным пораженьем неосознан… Откуда у бывшей кухарки взялось всё это? Простота – это очень сложно… У Агаты – великолепная харизма… Уже никто не осмеливается на фамильярность с нею, и все её повеленья, даже если они сформулированы, как просьбы, выполняются беспрекословно…» И вдруг Алла, позабыв напрочь эти свои недавние мысли, предположила то, что несравненные достоинства Агаты совсем недавно ниспосланы той Всевышним… Агата же порой размышляла: «В сущности, мы знаем всё. Но проблема в том, чтобы нашу учёность, заложенную в подсознание, сделать осознанной…»      
     Агата и Алла на престижных машинах часто катались в город; за рулём всегда восседал Илья. Пару раз они прихватили с собой Чиркова. Эти поездки всегда были чисто деловыми… Илья почти не вмешивался в юридические и банковские процедуры и процессы, но Аллу очень успокаивало его присутствие. Агата относилась к Илье с подчёркнутым уваженьем. Взаимные договорённости Кузьмы Бредова с Ильёй Осокиным неукоснительно исполнялись. Неминуемое расставанье церкви с Ильёй и Аллой вслух больше не обсуждалось, но их скорый отъезд молчаливо подразумевался… Агата и Алла вдруг странно подружились. Они больше не тяготились друг другом, но Алла порой размышляла: не притворяется ли Агата, мастерски имитируя своё дружелюбие к ней? Они уже говорили друг другу «ты». Они уже вместе покупали в стильных лавках, магазинах и бутиках нижнее бельё, косметику, гигиенические гели и эксклюзивные дезодоранты…   
     Агата впервые соприкоснулась с бюрократической провинциальной кастой. Но Агата в среде чиновников не встретила карикатурных и безмерно корыстных монстров и хапуг, как она ожидала. Аппаратные чины были дружелюбны и услужливы. А мзда сановникам, вельможам и рядовым исполнителям оказалась вполне умеренной. Алла часто называла взятки – рутинным гонораром… Особенно любезными мнились коммерсанты, биржевые брокеры и банкиры-спекулянты…
     Только теперь Агата смогла точно оценить огромность влиянья их церкви и, особенно, – Чиркова. Но вскоре Агата и Алла решительно у него отобрали имущество, богатство, влиянье и власть, и во всех элитных администрациях признали легитимной такую метаморфозу. Ведь Агату и Аллу уже считали законными наследницами Чиркова, который, дескать, недавно от переутомленья впал в маразм и теперь нуждался в опеке…       
     Агата всегда любила ученье, и теперь она с жадным, но хорошо скрытым интересом наблюдала за работой Аллы в среде конторского люда. И, наконец, Агата ясно поняла то, что от вельможных, но малокомпетентных начальников зачастую зависит гораздо меньше, нежели от их канцелярской челяди. Агата зорко подметила, что Алла, собираясь в чиновничьи кабинеты с визитами, никогда не одевалась помпезно и ярко. «Важные сановники не терпят эпатажа», – однажды обмолвилась Алла и пренебрежительно усмехнулась. И Агате вдруг подумалось о том, что в наружной мягкости Аллы прячется махровый деспотизм… Агата втайне от самой себя уже подражала манерам Аллы и однажды, созерцая её в банковском вестибюле, подумала: «Вот, оказывается, с каким достоинством держат себя люди, если они опираются на мощь своей организации. Но возможностей и сил организации мало. Необходимо в самих себе развить качества, за которые начнут нас поддерживать. Значит, сначала надо в самих себе обрести внутреннюю силу, а затем направить её на укрепленье своей организации, а та, в свою очередь, начнёт поддерживать и опекать нас. И далее – развитие по спирали…» И почти мгновенно Агата позабыла эти свои мысли, но вдруг она ощутила, что решительность её возросла…
     Однажды в вечерней и душистой гостиной Агата и Алла стояли возле распахнутого окна. И Агата вдруг сочла полезным похвалить старательную Аллу и молвила ей: «У тебя всё получается легко и ловко. Ведь самые кондовые бюрократы почему-то млеют в твоём присутствии…» Алла чуть помолчала в раздумьях, а потом тихо ответила: «Намедни я научилась мысленно и чётко формулировать свои цели в каждом конкретном случае. Представь: ты зашла в бакалейный магазин. Если твёрдо знаешь, что хочешь приобрести лишь креветки, то ничего, кроме них, не купишь. А если – иначе, то обязательно оплатишь излишнюю дребедень. Людей всегда мобилизуют ясные и точные формулировки. А я теперь хочу только счастья. Тщеславная мишура уже не требуется мне». Агата вдруг спросила, не тая жгучий интерес: «А что же такое, по-твоему, счастье? Или тебе самой невдомёк?» Алла быстро проговорила: «Счастье – это безраздельное обладанье тем, чем нельзя пресытиться». И Агата напористо поинтересовалась: «А чем же именно сейчас нельзя пресытиться в мире и в обществе?» Алла сардонически усмехнулась и сказала: «По-моему, незыблемой, твёрдой верой! А впрочем, для каждого эти понятья – строго индивидуальны. Ведь каждая человеческая особь – уникальна! А если знаешь, чем именно никогда не сможешь пресытиться, то, бесспорно, ты – в преддверии счастья». И Агата саркастически полюбопытствовала: «Неужели ты постигла, чем не пресытишься ты вовеки?» Алла уклончиво отозвалась: «Я не буду отвечать на этот чересчур интимный вопрос». И они, смущаясь излишней откровенностью, разошлись по своим покоям… 
     Наконец деньги, имущество и ценные бумаги Чиркова по-товарищески разделили на четверых. Агата и Алла получили почти равное богатство, но чуть больше, чем их сообщники-мужчины. Все четверо превосходно понимали то, что Чирков, раздаривая своё огромное достоянье, явно пребывал в гипнотическом трансе, и, значит, все уголовные их сделки по отъёму и дележу можно успешно оспорить в судах. Кассации, апелляции, адвокаты и юридические инстанции могут оказаться неизбежными… Илья, чувствуя себя богачом, однажды звёздной ночью размышлял у распахнутого настежь окна: «Вот я и превратился, наконец, в состоятельного Буратино-буржуа. Неужели Проведенье вознаградило меня за прежние мытарства? Ведь влекло меня в это захолустье с необоримой силой. Хотя мелкий прохиндей, вроде меня, заведомо не сумел бы здесь получить даже грошовый, микроскопический барыш. Однако я трезво буду считать, что мне просто повезло. Но почему же они всё-таки щедро со мной поделились, ежели я, пожалуй, нужен им теперь, как телеге пятое колесо? Уж не потому ли, что меня любит Алла? Но ведь я могу оказаться ей полезным только в том случае, если начнёт она жить нелегально и конспиративно. Но, судя по нашим дивным ночам, Алла всё-таки меня любит. Но за что именно? Какие сокровенные достоинства она разглядела во мне?..» И озадаченный Илья начал постоянно томиться такими мыслями…
     А Кузьма втихомолку радовался до блаженства и внезапному богатству, и изощрённо-нежной любви Агаты, и муштре церковных охранников. Он охотно и весело на них вякал, рычал, гаркал и мастерски разыгрывал, как встарь, роль хотя и заботливого, но строгого и придирчивого отца-командира. Он очень быстро уверился в том, что ретивые и резвые охранники были бы даже без каких-либо гипнотических внушений непоколебимо ему верны…. Ивана и Марину безжалостно разлучили и развезли на мощных мотоциклах по отдалённым степным латифундиям. Но вдруг Кузьма, подобревший после своей недавней удачи, вознамерился сразу после уборки урожая провозгласить перед парадным строем о том, что эти штрафники уже искупили рьяным и ударным трудом свою оплошность, а затем пышно обвенчать их… Но Зубова и Карпина покарали гораздо строже, и теперь Кузьма с нервическим наслажденьем вспоминал о том, как он развозил их в шикарном джипе-вездеходе по грунтовым и ухабистым дорогам на лесном плато. Сопровождал их усердный Чирков со шприцами и психотропными смесями, поскольку бдительный Кузьма опасался-таки вдруг обнаружить симуляцию гипнотического транса обоими несчастными. И хотя угодливый Чирков после тщательной экспертизы ручался, что имитация ими гипнотического транса уже невозможна, но во время поездки Кузьма часто притворялся очень беспечным, провоцируя узников разоблачить себя опрометчивым нападеньем на него. Однако эти беспамятные и помрачённые бедолаги теперь только мычали или выли. И всё-таки Кузьма перед тем, как бросить их, – каждого порознь и подальше друг от друга, – на просёлочных дорогах, беспощадно приказывал Чиркову впрыснуть им в вены огромные дозы психотропного препарата. Ведь Кузьма всегда полагал, что предосторожность не бывает излишней… 
     Агата удобно поселила Ксению и Ларису в барском особняке и назначила сестёр домоправительницами. И хотя Агата была с ними вежлива и порой даже приторно ласкова, но она бдительно за ними надзирала, не желая, чтобы сёстры своекорыстно пользовались своей девичьей притягательностью для мужчин. А сёстры ретиво и рачительно помыкали челядью, которая после стараний Кузьмы стала весьма многочисленной. Челядь в усадьбу набирали из самых опрятных и воспитанных охранников их церкви… Агата порой на досуге учила подобострастных сестёр стряпать, и те, выказывая недюжинный поварской талант, усердно зубрили кулинарные рецепты... Сёстры искренне и истово обожествляли своих новых господ и, раболепно перед ними пресмыкаясь, были готовы слепо выполнять их любые повеленья, даже самые бесстыдные, жестокие и сладострастные. Но юные сёстры, хотя и бушевали в них гормоны, не помышляли без приказа господ даже о невинном флирте или кокетстве…
     Алла мечтала поскорее удрать из постылой усадьбы вместе с Ильёй. Порой Алла нервозно дивилась тому, что её совсем не терзает совесть за подлое зло, содеянное своему единокровному дяде. Алла без повода, но остро и болезненно ревновала Илью к обеим сёстрам… Алла успешно, честно и споро занималась имущественными делами своих сообщников, и она прекрасно понимала то, что покамест совершенно необходимо её присутствие в особняке для приданья легитимности церемониям грядущих приёмов церковных иерархов… Алла радостно изумлялась сладости своих ночей с Ильёй. И порой Алле ярко воображалась уединённая и просторная вилла с густым и заглохшим парком возле южного моря. И грезились Алле высокие кипарисы, античные портики и арки, длинные анфилады комнат с ампирной мебелью и гобеленами и, самое главное, семейный покой, дети и взаимная верность в любви…
     А Чирков был ныне совершенно счастлив, ибо его чёрный котёнок был здоров, ласков, забавен и юрок. Котёнок стремительно стал сосредоточием всей жизни Чиркова, который вдруг начисто позабыл свои прежние мечты об изваяньях, мемориальных музеях, мозаичных панно и монументах в свою честь. Он вывел из котёнка глистов, и длинная шерсть у зверька стала мягкой и шелковистой. Он нежно кликал своего милого котёнка «чумазеньким Тишкой". Однажды зверёк поймал упитанную мышь и шаловливо приволок серую тушку грызуна к своему хозяину, и тот умолял Кузьму приказать собакам не трогать юного хищника. И Кузьма весело и охотно исполнил эту просьбу, и отныне котёнок безопасно шнырял по всему парку, а дрессированные псы избегали храброго и проказливого зверька… 
     Наконец Агата решила, что уже пора поочерёдно вызывать начальников филиалов в особняк, и Кузьма настойчиво советовал ей разработать педантичный ритуал приёмов. «Всю церемонию необходимо детально расписать по пунктам, ибо спонтанность здесь недопустима, нужна точная диспозиция…» – назойливо уверял Кузьма, но Агата упрямо не соглашалась с ним, поскольку всецело уповала на своё мистическое наитие. «Пусть получится так, – говорила она внимательным сообщникам, – как у нас выйдет. Но собаки решительно необходимы! Псы, устрашая, отключат полностью во время бесед сознанье наших визитёров. А подсознанье – абсолютно некритично. Таковы каноны, подслушанные мною. И я наметила ещё кое-какие важные вехи. Обилие вылощенных гвардейцев в усадьбе! Почётный караул у парадного входа! И постная диета для холёных, избалованных вояжёров, и, по возможности, лишенье их сна. Обязательное присутствие Чиркова при наших встречах с ними и постоянное мельканье прелестных сестёр-близняшек, очень хорошо знакомых, наверное, нашим иерархам. И всё у нас непременно сладится без многолюдных и долгих диспутов! А чересчур подробные планы и сковывают, как вериги, и вызывают соблазн полного их выполненья даже в ущерб делу…»
     Но вдохновительница и глава церковного путча, изображая перед заговорщиками свою полную уверенность в успехе, не была, однако, совершенно спокойной, пока, наконец, на утренней прогулке по густым и росистым аллеям Агату вдруг не осенило: «Наши чёртовы иерархи непременно покорятся мне, – размышляла она на ухоженной полянке возле ромбовидной клумбы, – если я соблюду очень важные условия… Мои соратники должны шкурой ощущать реальную угрозу, исходящую от меня. И для подкупа их должна я иметь драгоценное благо, которое обязательно прельстило бы их. И ещё необходимо мне добиться их слепой и непоколебимой веры в меня. И надо втолковать им то, что вся ответственность при неудаче возлагается только на меня, а вовсе не на их утробы… Но чем же я могу пригрозить им? И какое благо способно их подкупить? И почему они должны мне верить? И за что именно я возложу ответственность на самоё себя?…»       
     И Агате вдруг почудилось, что четыре квадратные клумбы были бы здесь на лужке более уместны, чем декоративный ромб из фиалок и нарциссов, и ясные мысли с удивительной для неё самой чёткостью формулировок снова хлынули в ней: «Я прельщу наших иерархов быстрым превращеньем их в легальных и респектабельных буржуа-капиталистов… а ещё – мнимой моей связью с могущественной секретной службой. Я буду угрожать им лишеньем церковных рангов и необратимой потерей безмерной власти над нашей паствой, а, значит, конфискацией и нищетой. Я демонстративно возьму лично на себя юридическую ответственность за все наши насильственные операции. А в мою умственную и духовную силу непременно все поверят, как только увидят то, что я сотворила с Чирковым и с его челядью…»
     И Агата медленно, но возбуждённо пошла по аллеям и стёжкам в дальний конец парка; с удовольствием она ощущала в себе непоколебимую уверенность в успехе…
     Несомненно, что теперь ей обязана благодарностью вся их церковная элита за мудрое укрощенье взбалмошного Чиркова. Ведь он опрометчиво посягнул на прерогативы государства российского, а такая отчаянная дерзновенность всегда была чревата почти неизбежной гибелью! Конечно, Чирков – уникален! Но ведь в иных случаях, необузданный гений хуже дурака! Разве столь уж приятно, если царит гениальный прожектёр? Неужели сладчайшая и комфортная стабильность хуже рискованных авантюр?.. Церковь должна деликатно и тонко сотрудничать с государственной властью, а не сражаться с политиками и бюрократией… Вскоре их церковь начнёт расширяться за рубеж, и разве не будут спесивым иерархам очень приятны визиты за кордон в ранге эмиссаров или нунциев?..          
     Агате очень хотелось иметь юридически значимый документ о полном подчиненьи иерархов именно ей, но не знала она, как достичь ей этого, пока однажды за ужином Илья, угадавший вдруг её заботы, не посоветовал ей тихо и слегка небрежно: «Но ведь наша церковь – это частное акционерное общество. Надо всё оформлять через протоколы общих собраний пайщиков с участием лицензированных регистраторов реестров и акционеров. Требуется юридически безупречно оформить по уставу все полномочия ответственного лица… Иерархов полезно вытаскивать из дупел сюда под софиты каждого порознь и через короткие интервалы. Надо чинушам вручать только сезонные абонементы на власть, а не одаривать бессрочными ярлыками на неё. Нужно с каждым иерархом заключить банальное трудовое соглашенье с выдачей временной доверенности на ограниченную сферу деятельности. Такое заключенье официального контракта и будет поводом для вызова их сюда. Говорить с ними коротко, лапидарно, и поступать с ними по шаблону… Аккредитивы, грамоты и бумаги зачастую сильнее, чем порывы души, справедливость и плоды медитаций. Искусная бюрократия всегда делает людей инфантильнее… А все нужные документы подготовит Алла, если мы попросим её…»
     И благодарная Агата поощрительно и дружески улыбнулась Илье, а затем без раздумий она решила обязательно воспользоваться его очень своевременным и дельным советом…
     Наконец сообщники начали в хуторскую усадьбу поодиночке приглашать провинциальных иерархов, коим в парадном зале особняка устраивали пышный, но суровый приём. Жуткий страх на иерархов в церковных мундирах нагонял по ритуалу Чирков, окружённый ражими гвардейцами с боевым оружьем, а возле понтифика артистически излучала свирепую непреклонность Алла в чёрно-красных одеяньях… В особняке уже повсюду, – и даже в новых одеждах обитателей, – преобладали ярко-алые и мрачные оттенки, поскольку Агате уже нравились такие цвета…   
     После официального приёма сильно ошарашенного иерарха учтиво, но весьма грозно препровождали к Агате в её черно-красный персональный кабинет. На эти судьбоносные для каждого иерарха аудиенции Агата постоянно приходила хотя и в стильных, но классически простых платьях с преобладаньем оттенков зелёного цвета. На встречах с робкими иерархами Агата всегда говорила с ними безупречно вежливо и отстранёно спокойно; жесты её были скупыми, но плавными, и величаво блуждали по её кабинету два кавказских кудлатых кобеля. И визитёры непрестанно и с опаской косились на крупных псов…
     Агата иронично и степенно вручала каждому иерарху нотариально заверенные ксерокопии документов о персональных измененьях в совете директоров религиозного акционерного сообщества, а затем она предлагала несказанно потрясённому собеседнику подписать с родной церковью годовое трудовое соглашенье. Вскользь Агата упоминала о безумной потуге на государственный переворот, который вдруг инспирировал помрачённый своими изнурительными трудами Чирков. Такое сумасшествие пришлось-де пресечь… Но особенно впечатляли всех без исключенья иерархов нарочито небрежные, но очень ясные намёки Агаты на её прочные связи с секретными службами государства. Дескать, она издавна служила в специальных органах и контролёром, и агентом, и соглядатаем… И вдобавок она трезво, но оптимистично рассуждала о прекрасных перспективах экспансии их церкви за границу России. Разумеется, и с протекцией их государства, и при тайном его содействии…    
     И вскоре Агата получила от духовно сломленных, а затем уже соблазнённых иерархов всё то, что она хотела. Но в полном её торжестве засквозило вдруг разочарованье, поскольку воплощенье её мечтаний казалось ей теперь слишком будничным… А ведь раньше Агата часто и ярко воображала, как станет она непререкаемой хозяйкой церкви…               
     Агата наркотически грезила, как будет она после обретенья власти бродить в величавом одиночестве по лунному залу с большим витражным окном, распахнутым настежь в густой благоуханный сад и в яркое мерцанье звёздного неба. Она предвкушала несказанное и радостное упоенье собственным величьем, и мечталось ей о безмерно сладостном чувстве, ещё никогда не изведанном ею. И чудилось ей, что это чувство окажется у неё неизбывным и вечным… Но очень скоро наслажденье успехом показалось ей и банальным, и скудным, ведь не возникло у неё даже лёгкого подобия чувства, о котором она столь долго мечтала. Однако она чрезвычайно быстро привыкла к раболепию своих усердных и рьяных челядинцев, и вдруг она постигла то, что бессознательный страх утратить человеческую покорность возбуждает гораздо сильнее, чем любая радость. И однажды Агата, любуясь через окно вечерней зарёй, подумала: «Власть подобна сильнейшему дурманному зелью. Ежели к ней привыкнуть, то уже не услаждает она, но потеря её – лютая и тоскливая мука. Да и некуда мне теперь деваться, ведь умерщвленье Кирилла держит меня тут, как суку на будочной цепи… Коли я стрекну отсюда, то убийство непременно всплывёт… мне контролировать и стеречь ситуацию надо… хоть пикеты из стукачей и ябед всюду расставляй… А единственная мне услада – верный и позитивный Кузьма. Уж он-то, конечно, не будет от меня улепётывать, как подлый валет-вертопрах… ведь искренне он любит меня, окаянная зараза… да и очень Кузьма надеется на меня и в постановке на сцене своих трагедий, и в публикациях брошюр и книжек с ними. Но без власти и несметного богатства не достичь мне этого, и, значит, я прикована к церкви навеки…»   
     В конце лета Илья приказал белобрысому и рослому метрдотелю сервировать в парадном зале особняка торжественный и прощальный ужин на пять приборов; Агата придирчиво выбрала напитки, блюда, закуски и десерт, и юные сёстры начали бойко хлопотать об устройстве изысканной трапезы. Ведь Илья и Алла решились, наконец, покинуть и церковь, и особняк…   
     Поздним и прохладным вечером все пятеро собрались в парадном и душистом зале с растворёнными окнами. Зал тускло и призрачно освещали серебристые лампы. Пятеро лакеев в кумачовых фраках стояли у стен…Трое мужчин-сотрапезников облачились к ужину в официальные чёрные костюмы, в белые сорочки и в тёмно-багровые галстуки разной длинны. Агата была в чёрном и классически покроенном платье ниже колен; обулась она в аспидные туфли на высоких каблуках и со стразами; бриллианты сверкали в мочках её ушей, в её высокой причёске и в строгом колье на груди; медленно шевелились пальцы, сплошь унизанные золотыми кольцами с рубинами и с бирюзой. Алла надела красное приталенное платье до колен с глубоким вырезом на спине и с овальным декольте, изящные, но простые туфли отливали серебристым лаком; серьги, брошь, ожерелье и кольца были из платины и огранённых изумрудов; светлые и густые волосы искусный парикмахер-цирюльник вдохновенно уложил в причудливый узел на затылке…               
     Агата медленно расположилась в дубовом кресле во главе богато и искусно сервированного стола, а затем она плавными жестами вежливо усадила справа от себя радостную Аллу, а слева – слегка грустного Кузьму. Учтивый и спокойный Осокин с достоинством уселся рядом с возбуждённой Аллой. А меланхоличный Чирков, озабоченный поносом у своего чёрного котёнка, плюхнулся в кресло рядом с Кузьмой… Резные и тяжёлые кресла у сотрапезников были совершенно одинаковы, поскольку так накануне распорядилась Агата. Метрдотель и официанты с очередными блюдами и напитками появлялись в зале только на короткое время. Слуг в разговоре ничуть не стеснялись, ибо после ужина или поутру им прикажут напрочь позабыть всё то, что услышали они за господской трапезой. Юные сёстры и шеф-повар хлопотали на кухне…
     Сотрапезники молча вкушали стрелянную браконьерами дичь, рагу из овощей и зайца, филе из медвежатины с печёным картофелем и жареную форель. Они пили клубничный морс, настойку полыни на спирту и шипучие вина. Очерёдность подачи напитков и блюд нарушала все законы кулинарии, но так повелела Агата… Наконец сытый Кузьма решил, что пауза в беседе слишком затянулась, и с иронической усмешкой он басовито и путано произнёс:             
     - Вот и закончился раскардаш, и воцарился порядок, и вы кубарем покидаете нас в эпилоге… Раньше я полагал, что истинное счастье, – а не его подделка, муляж иль миражи, – это аномалия человеческой жизни. А теперь я свято верую, что счастье возможно, если обладаешь тем, чем не пресытишься вовеки. Но пресытиться нельзя только жизнью!.. После того, как я перестал убегать и прятаться от моих кредиторов, я выдумал для себя странную игру. Вот бреду я по улице и ярко воображаю, что всего лишь через пару кварталов, сразу за поворотом на бульвар ждёт меня эшафот с плахой, виселицей, палачом и секирой. На палаче-кате напялены широкие и расклешённые порты из холстины, алая рубаха и багровый капюшон с прорезями для глаз. Эта воображаемая ситуация болезненно обостряет моё восприятье жизни. И в мою заиндевелую кровь бурно хлещет адреналин!   
     Илья вздрогнул и обронил негромко, вкрадчиво и с запинкой:
     - Я, к большому моему огорченью, не прочёл твоих трагедий, но после вот этого словесного экзерсиса я верю в великолепье твоих пьес!..      
     Алла вдруг вмешалась звонко и благодарно:      
    - А я безгранично рада тому, что вы не прибегли к тактике измора и не осаждали нас вымогательством! Спасибо вам за компромисс! И за компенсацию!         
     И Агата дружелюбно молвила:
     - Проще говоря, сейчас вы радуетесь тому, что не оказались мы корыстными и бесчестными чурками. Но своевременная уступка – это почти победа! А я, в свой черёд, чрезвычайно рада тому, что вы, Алла, не опасаетесь за судьбину вашего единокровного дядюшки, который остаётся с нами. Разумеется, мы не обидим его… ручаюсь вам в этом…    
     Алла сардонически улыбнулась и ответила:
     - Но мой дядя покамест необходим вам! И если бы я попросила вас отпустить его с нами, то вы наотрез отказали бы мне. Зачем же мне браться за безнадёжное дело?      
     И Агата тихо и с полным пониманьем продолжила её сужденья:
     - И ваш дядюшка отныне совершенно бесполезен вам! И, более того, он быстро окажется для вас и обузой, и докукой!..    
     Внезапно Кузьма взволновался и сказал с лёгким кубанским акцентом:
     - Нам сейчас не надо гипертрофированной правды, иначе мы побачим беду!.. Уж простите мой южный диалект! Но мне теперь тревожно! Опасно утрировать правдолюбие…   
     - А мне уже ничего не страшно, – дерзко и весело заявила Алла, – и мне не стыдно признаться в том, что госпожа Агата полностью права! Действительно, отныне мой дядюшка – это излишний балласт для нас… Цинично, но честно!..   
     И вдруг Илья приглушённо молвил:
     - Кузьма совершенно прав, и не зря он здесь волнуется. Порой кажется, мне что, если мы познаем истинные причины наших поступков, то лучше бы нам не жить!.. Нам сейчас надо придумать иллюзорную версию мотивов и событий, – приятную и лестную для нас, – и свято в неё уверовать… 
     И Агата весьма серьёзно спросила:
     - А какую именно версию желаете вы, господин Илья, предложить нам?   
     Илья угрюмо усмехнулся и со злым напором сказал:
     - А вот какую!.. И эта моя версия всенепременно должна оказаться в хартиях, в анналах, в канонах и в хрониках вашей восхитительной церкви; обязательно попасть на её нетленные скрижали!.. А теперь я излагаю!.. После распада великой Империи многих людей охватила паническая неуверенность в себе; их сломленная воля уже не подлежала починке. И вскоре ущербных граждан бессознательно потянуло к отреченью от собственной воли, и страстно они хлынули в эзотерические общества и секты, словно к избавительному причалу на прочный якорь! И искусный профессионал внушений принялся избавлять людей от бремени их собственной воли! В ваш ковчег допускали без всяких дискриминаций!.. Однако единовластный кормщик, наконец, рехнулся, и предусмотрительная свита бережно устранила его с должности рулевого, однако его в качестве тамады иль чучела оставили пока на почётном пьедестале. А сейчас я схематично набросаю очерк вашей церковной идеологии!.. Каждый человек вправе отказаться от собственной воли, и если он, распростившись со своими деньгами, семьёй и имуществом, примкнул к жёсткой тоталитарной церкви, то, значит, он сам пожелал этого. Но что же он получает взамен своей безропотной покорности? Незыблемую гарантию вечного спасенья своей души после телесной смерти! Ведь отныне перед Создателем за все пороки и согрешенья человекоподобных баранов и овечек ответственны только пастыри вашей церкви!.. Какие бы злодеянья не совершили эти бараны и овцы! Но человекоподобные существа и чада должны обязательно иметь возможность сделать карьеру внутри вашей церковной иерархии. Без явных и реальных возможностей для карьеры нельзя достичь абсолютного повиновенья даже тех ваших обездоленных, кого уже превратили в кукол и марионеток!..      
     И внезапно к общему изумленью громко заговорил подобострастный Чирков:   
     - Сейчас были изречены великие истины! И наша славная церковь самоотверженно избавляется от подлого душка стяжательства и коммерции! А наши пастыри, возлагая на себя душеспасительную ношу, обретают, наконец, истинную святость! Именно этих идей и не хватало доселе в нашей церкви!.. Сделка между паствой и пресвитерами оказалась пошлой махинацией. Мы только хапали, мы жадно брали квартиры, деньги, машины, земельные участки, поместья и дачи! И мы с большой интенсивностью эксплуатировали наших бесталанных адептов!.. Но мы не возложили на себя пусть и малюсенького, но реального обязательства по отношенью к пастве и подданным! А такая социальная система не бывает устойчивой! И если она ещё не рухнула  окончательно, то вскоре треснет по швам!.. Разве возмездие не настигло меня? Доселе я не осознавал того, что ответственность и бремя всё-таки загрузились в мою нечестивую душу помимо моей воли. И моё подсознанье благочестиво приняло это грузное бремя, а мой растленный рассудок – нет! И моя личность быстро раздвоилась!.. и поэтому воля моя ослабла… И вдруг оказалось, что бессознательными бывают не только наши желанья, но и бремя и ответственность! И гораздо лучше добровольно нам признать это парадоксальное свойство человеческой натуры, нежели мучиться и душевно слабеть от болезненного раздвоенья собственной личности… Так и спятить можно от душевных мутаций!..         
     И вдруг Илья тихо, но возбуждённо прохрипел: 
     - Страшная правота! Поменяйте психологический термин «подсознанье» на мистические слова «инструментарий Божий», и вы согласитесь с прозревшим Чирковым и со мной…   
     Алла нежно и встревожено спросила:
     - А разве ты, дорогой и мудрый Илья, очень уж рьяно веришь в Бога?   
     Илья судорожно улыбнулся и с натугой промолвил:    
     - В юности я написал очень важный и занятный текст, который я доселе благоговейно помню наизусть…      
     Агата нервозно и вкрадчиво призналась:
     - Я безмерно хочу послушать.   
     И напряженный Илья внятно сказал:
     « Это случилось в прошлом веке. Теперь мне дано об этом поведать.
     Всё было так.
     Она была хрупкой и смуглой, с упругой и нежной кожей. Чёрное короткое платье и густые пряди волос до плеч. Туфли на острых и высоких каблуках отливали чёрным лаком. Я не помню, как она появилась в моей квартире вьюжной ночью. Описать её голос и лик мне не дано.
     Но была в ней сила, которая в моей памяти запечатлела всё остальное: и речи, и движенья.
     Мы говорили при скудном свете лампы с серебристым тенником
     Она сидела в глубоком кресле спиной к окну возле большого книжного шкафа, дверь в коридор была распахнута. Моя мама почивала в смежной спальне и дышала на редкость спокойно и тихо. А я либо сновал по гостиной, либо сидел на диване.
     Она спокойно сказала:
     - Только блюдя свою честь, можно сберечь Отчизну.
     Затем после короткого молчанья она мягко присовокупила:
     - Бог, Душа и Отчизна. Кто забудет Бога, тот потеряет и Душу, и Отчизну. Без Души и Бог отринет, и Отчизна проклянёт. А без Отчизны не будет Души, а, значит, и Бога. Только слитное единство этих трёх человеческих ипостасей имеет смысл и цену.   
     И я виновато отозвался с дивана:
     - Теперь я понял.
     Она же, нахмурясь, молвила:
     - Вы Россию обкорнали, и поэтому измельчали вы душой. А Господь рассердился на вас. И вы теперь греховны, а, значит, и нравственно слабы.   
     И вдруг я кощунственно обиделся и, чуя задор, ввернул:
     - Не ново всё это. А люди боролись за справедливость и правду!
     - Разумеется, всё старо, но ведь и мир стар… Если результат преступен или плох, то всем намереньям, приведшим к нему, – даже воистину честным и благородным, – нет оправданья… А языки, на коих люди теперь говорят, обеднели. Ныне слова быстро теряют свой изначальный смысл. А коль язык беден, то и народ слаб. На оскуденье разговорного языка зиждутся народные беды. Коверканьем языка извращается душа, и начитают люди любить скверну. И разум их отвергает истины.   
     - Какие истины? 
     - Разные! Страной нельзя править без насилия, но пусть будет оно законным! Но таковым насилие никогда не станет, если правители сами нарушают закон, хотя бы по мелочам! А в бедах своих народ повинен сам, ведь он ответственен за собственных вождей.   
     - А ты почудилась мне милосердной, – глупо посетовал я.
     - Но не бывает истина милосердной, и поэтому всячески люди берегут себя от её познанья. К истине не стремятся, но бегут от неё. Любой стремится обойтись наименьшей работой разума. Вы не желаете истину впускать в себя! Ещё бы! Ведь иначе мненье о себе уже не будет таким лестным! А истина – это вера! Неужели настолько вы самонадеянны, что возомнили себя способными познать все истины без изъятья?! Всю бесконечную череду великих истин?! Но если вы всё-таки окажетесь хотя бы самую малость поскромнее, то вам не обойтись без веры.      
     - Но я не против святой веры, – тихо произнёс я и вскочил, – но как обрести мне такую веру? Как постичь таинство?
     Она усмехнулась и ответила:
     - Отныне ты веди себя так, словно ты уже преисполнен истовой и незыблемой верой! Ты ревностно соблюдай святые посты, рьяно твори молитвы и обряды, стань и благочестив, и милосерден! А затем уже терпеливо и безропотно дожидайся мигов, когда тебе за всё это воздастся обретеньем благодатной и озаряющей веры!    
     И я, снуя по комнате, спорил  святотатственно я настырно:
     - Но как нам получить ручательство, что именно наша вера – истинная? И ещё! Ведь если бы нам твёрдо знать, что только наша вера – и спасительная, и благодатная, то нам будет гораздо легче и свято блюсти изнурительные посты, и совершать долгие обряды, и творить молитвы, и быть милосердными!    
     Я ожидал от неё явных признаков гнева, но не кротости. И всё-таки ответ её оказался именно кротким, хотя в нём и звучала порой снисходительная  насмешка:   
     - Вера дарит вам сладчайшее благо, избавляя от страха перед смертью. Ведь корчитесь вы от ужаса в её преддверии! Но вы… наивные!.. кочевряжитесь и упорно требуете гарантий!.. И от кого же вы требуете их?! Неужели от Бога?..    
     И я не придумал, что ответить ей, и смятённо я прикорнул на диване; она же спросила:
     - А разве на войне вам требуется доказательства бытия Божия? Неужели в миги смертельного риска можно обойтись без веры в святое Провиденье? Пусть даже ваша вера – извращённая?      
     И шёпотом я признался:
     - На войне нет безбожников.   
     - Вот видишь! Бог – это абсолютная доброта, поскольку он всесилен. Зло и насилие – это проявленье нравственной слабости. Чем острее человек ощущает, собственное слабодушие, тем больше он склонен к злодейству и козням.    
     Я удручённо и тихо произнёс:
     - Теперь я понял. Но меня уже томит вопрос: а как же кара Божья? Ведь нужно каждому человеку за его грехи справедливо воздать возмездием!   
     - Но Всевышнему нет нужды судить каждого грешника по отдельности. Господь наказывает людей тем, что не позволяет им окончательно утратить свою совесть. Кара для каждого человека – это справедливое наказанье им самого себя. Ведь совесть преступника или охального нечестивца, загнанная в подсознанье, отомстит рано или поздно за пренебреженье ею. Совесть обязательно… и сурово отомстит за себя, принудив к нелепой и вроде бы случайной ошибке.      
     Мгновенье она колебалась, но затем сказала:   
     - Каждому человеку при его кончине, – но ещё в земной жизни, – посылается неопровержимое доказательство бытия Божия. Но иные получают это бесспорное доказательство слишком поздно, когда уже ничего нельзя изменить в своей плотской юдоли, поскольку она кончена. Для преступников или греховодников такое доказательство – жестокая, но праведная кара! А для праведников – сладчайшая награда! Каждый человек перед своей неотвратимой и скорой смертью получает особенное и лишь ему предназначенное доказательство существованья Божества. Запомни: смерть бывает не только телесной…    
     - Я несказанно рад нашей беседе, – растроганно проговорил я и вдруг порывисто вскочил, – но я боюсь, что не поверят мне…         
     - С тобой всё будет хорошо. Ты сумеешь выжить даже в безнадёжных обстоятельствах! И мама твоя будет жить очень долго. Ты напишешь все книги, какие захочешь. Хотя не обретёшь ты несметное богатство, как ваши окаянные, пошлые и несчастные толстосумы-расхитители, но всегда будет у тебя твёрдый достаток. Для тебя не построят пышных дворцов, но будет у тебя уютное и достойное жильё. О нашей встрече ты поведаешь только тогда, когда окажешься ты бессильным не рассказать об этом…      
     - Но разве смогу я добиться того, – стенал я в отчаяньи, – чтобы поверили мне?.. 
     - Все твои и тексты, и жизнь должны быть таковы, чтобы тебе верили. Господь всегда помогает в добрых делах, но ведь не помешает он и в греховность впасть, – допустим, в грех писательского тщеславия, – поскольку каждый, повторяю, наказывает сам себя…   
     И она лукаво и грустно улыбнулась…
     И в комнате вдруг стало чрезвычайно спокойно, тихо и как-то невероятно уютно. Мы в раздумьях умолкли, и я снова сел на диван. И вдруг ощутил я невероятное, немыслимое спокойствие, а затем я неожиданно забылся. И в этом сладостном забытьи я не заметил, как она исчезла.
     Но вскоре я очнулся. Моя мама почивала удивительно спокойно и тихо. Воздух в квартире был необычайно свеж, но я не чуял каких-то особенных запахов. Я порывисто глянул в окно, и зимняя ночь внезапно стала бледно-мерцающей и лунной, а звёзды особенно ярко засверкали…
     И почти всё сбывалось до моего появленья здесь».
     Илья поперхнулся и, наконец, умолк, и вдруг Алла искоса и благоговейно посмотрела на него…
     Юродивый Чирков умилённо всхлипнул и бесшумно прослезился.
     Оцепенелая Агата и возбуждённый Кузьма вдруг быстро переглянулись, и оба они разом поняли то, что после обретенья власти их обоих язвительно томила неосознанное ими бремя ответственности за их ущербную паству. И оба они мысленно благодарили Бога за его чуткое и доброе ниспосланье им правды о них  самих…            
     Сотрапезники вскоре разошлись… Чирков быстро заснул вместе со своим чёрным и больным котёнком в узкой и жёсткой постели… А обе пары ублажались любовью долго, неистово, нежно и изощрённо, пока, наконец, не опочили без сновидений… 

13

     Раннее утро было тихим, свежим и очень росистым, а в клочьях густого тумана тускло желтела листва кустарников и деревьев. Возле двухэтажного бетонного гаража мерцал чёрный роскошный автомобиль с пухлыми чемоданами и с объёмистыми корзинками, уже загруженными в просторный багажник. Машина престижной иномарки была оформлена на имя Аллы. Около немецкого джипа-вездехода печально переминались четыре человека…   
     Аккуратно подстриженный и чисто выбритый Илья после контрастного душа с ароматными гелями и шампунем был одет в голубую трикотажную рубаху с длинными рукавами, в синие плотные брюки классического покроя и в светлые туфли из телячьей кожи, обутые на оранжевые шёлковые носки. Алла после холодной ванны оделась в тёмную короткую юбку из английской замши, в красную японскую блузку, в серый французский жакет и в немаркие землистые туфли на плоских каблуках. Ноги Аллы облегали шёлковые чулки телесного цвета, а светлые пряди густых волос с изысканной небрежностью были уронены парикмахером на плечи. На бледное лицо Аллы был нанесён лёгкий макияж… Кузьма облачился в светлый утренний костюм, в малиновую сорочку из азиатского хлопка и в мягкие туфли из крокодильей кожи. Агата надела на утренние проводы лазоревый длинный сарафан из русского ситца, зелёное монисто и красные сандалии, обутые на босые ноги с красным педикюром на выхоленных ногтях; причёска была у неё гладкой и с простым узлом из густых волос на затылке, духи источали терпкий запах магнолии, а легчайший грим на лице показался всем безупречным…      
     - Что ж, – грустно молвила Агата, – прощайте, друзья. Мне сердечно жаль расставаться с вами! Не поминайте нас лихом! О Чиркове не беспокойтесь, его иждивенье будет щедрым. Сейчас мы не прихватили его с собою, поскольку он суматошно хлопочет о своём чёрном котёнке, хотя понос у хищного зверька уже прекратился.      
     Все разом посмотрели на Аллу, но та, потупясь, промолчала…
     - Пикантная, но хорошая новость, – проворчал Илья и уточнил, – это я о котёнке.    
     - А я отлично запомнил твою прозаическую балладу, дружище, – негромко, но бодро произнёс Кузьма, – ведь у меня хорошая память… как у поэта и драматурга… После вашего отъезда я немедля запишу твоё странное творенье. Увековечу твой текст! И ты уж поверь: не пропущу ни слова. И не позарюсь на твоё авторство…      
     - Благодарен тебе, – буркнул в ответ Илья, пытаясь казаться безразличным…      
     - И ещё, – серьёзно, печально и внятно добавил Кузьма, – навеки запомнили мы тезис Чиркова о бессознательном бремени ответственности…         
     - Да, – тихо и задумчиво согласилась Агата, – ведь если мы начнём искренне и усердно заботиться о благе нашей пастве, то структуры церкви станут намного устойчивей…   
     Все озабоченно и тревожно  помолчали, но вскоре Агата с нервной улыбкой посетовала:               
     - Плохо, что вы не позавтракали!
     - Мы пили кофе и кушали бутерброды, – признательно отозвалась Алла…
     - С Богом, – грустно сказала Агата, и все торопливо обменялись рукопожатьями…   
     - Мы честно позаботимся о нашей обездоленной пастве, – неожиданно и возбуждённо проговорила Агата, – чтобы не позволить злыдням сотворить с нами то, что мы сами сделали с Чирковым.    
     Кузьма согласно и коротко кивнул головой и басовито продолжил:
     - Или с бедным Кириллом с его предсмертной тайной!.. К собственной совести, оказывается, нужно обязательно относиться так, будто она – строгий и бдительный кредитор. Голый расчёт и выгода!.. Наша совесть только кажется эластичной… 
     И все вдруг  подумали о Кирилле, но никто не решился заговорить о нём…   
     Илья с напряжённой усмешкой уселся за руль, и Алла юрко расположилось рядом; оба быстро пристегнулись чёрными ремнями безопасности… Бесшумно  затворились дверцы, тихо заурчал мощный мотор, и машина тронулась…
     Агата искоса посмотрела вслед автомобилю и быстро перекрестилась; Кузьма грустно покачал головой. Затем они молча пошли в особняк… Их уже томили мысли о собственной ответственности, и это томленье оказалось хотя и тревожным, но одновременно и радостным, как перед началом важного и благородного дела, пусть и весьма трудного, но с реальными шансами на успех...   

14

     Они стремительно катили с зажжёнными фарами по широкой федеральной трассе и по эстакадам в молочном и густом тумане; Илья с безрассудной лихостью правил чёрной машиной, а Алла, накренясь к запотевшему оконному стеклу, безмолвно любовалась мутными очертаньями высоких пирамидальных тополей вдоль дороги. И вдруг Алла поняла причины многих своих поступков, которые она дерзко совершила после странного появленья Ильи в особняке…
     И оказалось, что ей до омерзенья собой надоело жить средь холуйского сонма умалишённых, и мучительно захотелось ей гордиться самой собою. Ведь она – вовсе не дилетант, а превосходный юрист и элитный бухгалтер с доскональным знаньем учётных компьютерных программ! Но доселе не могла она гордиться самой собою, ибо занималась она нечестивым делом. И она болезненно и страстно вдруг пожелала общенья с людьми, которые уважают самих себя. И внезапно она влюбилась в Илью, ощутив его самоуваженье… Но сейчас она вдруг бессознательно устрашилась того, что вскоре она разочаруется в нём. И она искоса и мельком глянула на его профиль. Но уже через миг Алла бессознательно поняла то, что она никогда в Илье не разочаруется…
     И такое бессознательное пониманье вдруг породило у Аллы и пароксизм счастья, и необъяснимый страх. А вскоре возникло у неё необычайное и смутное чувство, которое ей не удалось определить... Но этим загадочным и странным чувством было неосознанное желанье скорой смерти Ильи. Ведь только своевременная и героическая гибель Ильи сулила полное ручательство того, что Алла никогда не будет в нём разочарована…
     Несомненно, Илья весьма уважает самого себя, иначе не исполнял бы он собственных обещаний… Лишь уваженье к самому себе и заставляет искать уваженья других людей… А Илья болезненно хочет, чтобы Алла не перестала его уважать, и поэтому он рьяно и разумно защищал её интересы. И без его заботливого и тонкого вмешательства лишилась бы она и рассудка, и памяти, и достоянья. И радушный дядюшка Аллы усердно помогал бы превратить племянницу в дикое и беспамятное существо…
     Разумеется, единокровный дядя доселе пёкся и радел о ней, но разве способен он бескорыстно и искренне любить её?..  И вдруг Алле подумалось о том, что полная утрата способности к любви и есть самое страшное возмездие Божье…
     И вскоре встревоженной и замиравшей Алле почти дословно вспомнилась прозаическая баллада Ильи, которую он вчера благоговейно прочёл наизусть на прощальном ужине в особняке. А затем Алла упорно и нервно размышляла о грозных откровеньях этой пронзительной баллады. И странные озаренья мистического творчества Ильи уже мнились Алле ферментом, разрушающим обыденное мировоззренье…
     А возбуждённый Илья, давя на скоростную педаль машины, ярко воображал, что в конце каждой попутной станицы окончится его жизнь. Он-де на встречной полосе федеральной трассы тривиально врежется на лихом развороте в замызганный и массивный грузовик-самосвал со смесью песка и гальки или с мелко дроблёной щебёнкой из ближнего карьера… И эти воображаемые сцены собственной и скорой гибели с фрагментацией его плоти кардинально меняли восприятье им реальности. Он теперь воспринимал и самого себя, и окружающий мир непосредственно своим подсознаньем, помимо рассудка и памяти. И уже казалось Илье, что пелена банальных человеческих описаний и мнений, заученных им ещё с поры младенчества, больше не мешает ему различать истинные сущности. И такое изменённое восприятье и самого себя, и реального мира сильно уменьшило страх Ильи перед смертью. И вдруг Илья перестал, наконец, воспринимать самого себя наиглавнейшим для себя существом в безмерности вселенной…
     Они въехали в старый город, где прохладный туман уже рассеялся под ярким восходом солнца. И лихо они промчались на чёрной машине по широкой бульварной улице, которая протянулась от армянского храма возле извилистого русла быстрой и глубокой реки до пёстрых и древних парков со статуями и с тихим плесканьем фонтанов, а затем и вверх по направленью к розоватой просторной площади с бронзовым памятником пролетарскому вождю и к узкому туннелю под железной дорогой… Они стремительно обогнули крестьянский рынок с высокими белыми павильонами, с длинными и тесными прилавками под черепичной крышей и с аляповатыми палатками, магазинчиками и киосками, а затем, проскочив через короткий и низкий туннель к тенистому желтеющему скверу, затормозили они возле приземистого здания старинной школы. Они разом выскочили из машины и плотно закрыли за собой слегка запылённые дверцы; он аккуратно включил автомобильную охранную сигнализацию, и направились они через асфальтовую дорогу к овальному тенистому скверу с золотистым изваяньем Пушкина на высоком каменном постаменте. В сквере робко и сонно прикорнул на красной скамейке дряхлый, щетинистый и неряшливый старик с гнойными волдырями на губах и с причудливыми пигментными пятнами на морщинистой лысине. Старик, одолевая дрёму, искоса глянул на бодрого Илью, а затем поднялся с большой натугой со скамейки и с громкими протяжными охами заковылял прочь…
     Они медленно и встревожено уселись на скамейку под жёлтым и раскидистым платаном и разом посмотрели вслед неопрятному и суетливому старику, который быстро шаркал через дорогу. И вдруг они удивились тому, что у бездомного старика-бродяги не оказалось его котомки с барахлом и снедью. А вскоре Илья, взглядывая завистливо и с самоиронией на солнечный монумент Пушкину, проговорил с нервной запинкой:    
     - Интересно: почему примчались мы именно сюда? Неужели только для того, чтобы глянуть на пархатого и маргинального старца?.. А любопытно, где сейчас его сума со скарбом? Наверное, он бережно спрятал торбу в мусорный ящик. И теперь эта квелая изнанка человеческого бытия свободна от ноши!
     И вдруг Алле с душевным страданьем подумалось о том, что ныне богатый Илья вполне мог уподобиться бесприютным и нищим скитальцам, если бы не очутился он случайно в их особняке. И мгновенно  Илья ощутил, что возникают у неё подспудные и жестокие стремленья. А вскоре он интуитивно понял то, что в ней исподволь уже зародились неосознанные мечтанья о его героической гибели…   
     И Алла вдруг замерла и пристально посмотрела на памятник; Илья угрюмо усмехнулся и подумал:
     «Парадоксы любви… Алла нежно, глубоко и страстно любит меня. После наших невыразимо сладостных ночей нельзя больше в этом сомневаться. Но почему она влюбилась именно в меня? И почему прелесть наших ночей столь безмерна? Будто мы накануне смерти… Наверное, Алла вдруг сочла меня способным на жертвенность и на доблестную гибель. А теперь подсознанье моей очаровательной любимой желает окончательно убедиться в моём героизме. И она бессознательно хочет, чтобы я отважно умер… Я уже не сомневаюсь в том, что после моей храброй кончины Алла будет долго и искренне скорбеть. Но разве скорбь не бывает сладостной?.. В любой печали порой случается неизъяснимое блаженство. Разве я сам не изведал такое? Мои духовные муки порождали во мне чистые и возвышенные мысли. И это в очередной раз ясно доказывало мне утончённость и сложность моей натуры… Если я сейчас не решусь достойно умереть, то разве я не буду всю остальную жизнь винить себя в постыдном слабодушии? Причина для сурового возмездия самому себе уже имеется у меня в наличии: ведь я участвовал в подловатом умерщвленьи Кирилла… Пожалуй, не пережить мне пренебреженья Аллы ко мне. Ведь её разочарованье во мне, пусть даже потаённое, напрочь лишит меня самоуваженья. Не лучше ли мне сейчас красиво умереть, чтобы вечно она гордилась мною… и своей возвышенной любовью ко мне?..»   
     И Илья, слегка повернув голову налево, искоса и грустно глянул на свою зазнобу…
     И вдруг Алла болезненно и ярко вспомнила умерщвленье Кирилла, а затем она нервозно поразилась тому, что доселе никто не хватился и не пытался найти их жертву. Ведь ни радио, ни газеты, ни телевиденье ещё не возвещали о загадочной пропаже олигарха. И вскоре начали у бледной и оцепенелой Аллы рождаться мучительные мысли:
     «После кошмарного эксцесса с Кириллом неотвязно и жутко бередят меня эскалации сомнений. Я теперь ни в чём не уверена до конца. Все мои мненья – неопределённы и зыбки. И моя искренняя любовь, – как истерический припадок… Господи, только не подай мне сомнений в моём праве на жизнь…»
     И, наконец, Алла заметила, как напряжённый Илья искоса смотрит на неё. И пытливый взор его очень не понравился ей. А во взгляде неподвижного Ильи сочетались обречённость и решимость. И Алле вдруг показалось, что Илья молчаливо, но упорно зовёт её разделить с ним участь его. И вскоре Алла горделиво ощутила свою безрассудную готовность к самопожертвованью ради истинной любви…    
     Алла встрепенулась и клятвенно произнесла:      
     - Я готова идти вместе с тобой до самого конца…
     Но внезапно она поперхнулась, и ему непроизвольно подумалось:
     «Ты совершенно не понимаешь, насколько мой конец близок… Хилый и плюгавый старичок-пилигрим долговечней меня… Но я теперь самозабвенно верую в тебя, как рыцарь-паладин в пресвятую мадонну…»
     И он вслух торжественно обратился к ней:
     - Воистину, я теперь – счастлив!.. И я уже ничуть не боюсь того, что моё счастье может кто-то слямзить. А счастлив я тем, что готов я исполнить любое твоё желанье… и даже такое, о каком ты ещё сама не догадалась. И чувствую я каким-то мистическим наитием, что твои бессознательные хотенья и благостны, и покаянны, и искупительны…      
     И Илья с печальной иронией усмехнулся и, осклабясь, умолк.   
     - Но эти твои трескучие фразы – загадочный нонсенс, – боязливо пробормотала она и снова испытующе глянула на солнечный памятник гению с африканскими бакенбардами. И вдруг ей поверилось, что если бы Александр Сергеевич не погиб героически на дуэли в полном рассвете лет, дарованья и мастерства, то он в преклонном возрасте непременно деградировал бы как личность и литератор…   
     - Но мы не обладаем поэтическим талантом Пушкина, – внятно и тревожно прошептал Илья.    
     И вдруг ей показалось, что он проник в её мысли мистическим наитием. И она безмерно устрашилась этого наития. А знанье истин ей почудилось карой Господней…
     Но какие неведомые ей самой желанья он постиг в ней?.. А ведь она ощущала, что в ней теперь действительно беснуются такие желанья… И внезапно она поняла, что ей страшно осознать их… И Алла, испугано стремясь оттянуть во времени появленье новых – и мучительных!.. – знаний о самой себе, спросила трепетно и искательно:
     - А как ты полагаешь, что же случится в грядущем с нашей церковью?    
     И взвинченная Алла вдруг решила, что он прекрасно понял истинную причину, по какой прозвучал – прерывисто и нервно – этот вопрос. А хмурый Илья ёрнически хмыкнул и тихо произнёс: 
     - Я проник в подоплёку твоего интереса… Нет, мы, пожалуй, не прогадали. Участь церкви, брошенной нами, не будет завидной и лёгкой. Эту церковь обязательно ликвидируют. Я точно не знаю, по какому именно поводу. Но ведь наша иерархическая элита не позволит, чтобы случайные и маргинальные персонажи безнаказанно пользовались несметным богатством, безмерной властью и эффективной методикой контроля над памятью, разумом и волей… Власть редко меняет свой репертуар. И она ревниво и строго блюдёт свои интересы и прерогативы… А кто, в сущности, такие – Агата и Кузьма? Всего лишь – незаурядные люди. Но ведь, по сути, они – люмпены и бродяги! Внесистемные субъекты! И всё дельце они обстряпали, по мненью правителей, шиворот-навыворот… Властям они непременно покажутся дерзкими оболтусами…      
     И Алла, не скрывая внезапного порыва злорадства, звонко и деловито уточнила:
     - Неужели участь их окажется столь безнадёжной?    
     Илья сокрушённо и прерывисто отозвался:
     - Без сомненья, да!.. Право, мне очень их жаль, как социально близких мне людей! Их заставят мучительно корячиться и кувыркаться! Ходить кубарем!.. Ведь они совершили непростительную ошибку… Единственный их огрех окажется роковым! Им сладко померещилось то, что могут они стать близкими и даже своими людьми для правящей элиты… А ведь Агата в придачу твёрдо обещала епископату и клиру, что их церковь вскоре начнёт энергичную экспансию за рубеж, ибо только безудержное и цепкое расширенье придаёт смысл империям, в том числе и церковным… Но сразу после образованья первой же митрополии за границей, ярко их церковь осветят мультимедийные софиты, и прозелитские потуги немедленно прекратят под веским предлогом избежанья дипломатических скандалов. И тогда стремительно исчезнет церковно-финансовая пирамида, а функционеров и деляг властной её вертикали надолго упрячут в сибирские тюремные зоны…      
     - Значит, мы просто струсили, – проговорила Алла и брезгливо сморщилась, – мы резво ринулись за борт, словно корабельные крысы перед скорым крушеньем судна… А у нас, оказывается, – крысиная интуиция! Вернее, – чутьё грызунов… А я-то полагала, что у нас – более благородные цели, мотивы и смысл жизни!.. Но понукает нас низменность!..      
     Илья хмуро и цинично ухмыльнулся и грустно пояснил:   
     - Но жизненный смысл определяется предыдущими нашими поступками! Не иначе… После нашего церковного путча радикально изменился смысл существованья нашей церкви… И жизненные цели людей постоянно меняются в зависимости от поступков. Наши цели не могут быть честными и благородными, если мы уже совершили подлые действия…      
     И на миг Илья нервозно умолк, а затем он угрюмо всполохнулся и сипло прибавил:          
     - Альтруист-человеколюбец способен, вероятно, стать махровым эгоистом, но алчный и зачерствелый стяжатель никогда не превратится в бескорыстного филантропа. Человеческая деградация, увы, необратима. А духовное воскресение – не более чем иллюзия…   
     И Алла внезапно заметила, что Илья ожесточился против самого себя. А затем она, потупясь, решила, что её жизнь – ничтожна… И Алле опять начал невольно вспоминаться странный текст, который потрясённый Илья вчера прочёл наизусть за прощальным ужином… А вскоре пристыженной Алле навязчиво и ярко вспомнилось коварное умерщвленье Кирилла, и она сильно ожесточилась на самоё себя за трусливое и лукавое предательство единокровного дяди…
     И Алла искоса посмотрела на хмурого Илью, и ей померещилась в нём наркотически-заразная муть. Затем Алла ощутила, что ей быстро передаётся его грустное безумье, и она вдруг истерически возбудилась. И, наконец, она почувствовала нарастанье в самой себе сладчайшего одичанья, и она молча и шало замерла в пароксизме жутковатого и безрассудного восторга… А вскоре она воспринимала себя уже неистово-храброй…
     И вдруг Илье вся безмерная вселенная вообразилась мыслящим и праведным существом, которое по своему усмотренью движет созвездьями, галактиками и людьми. А вскоре вдохновенному Илье подумалось о том, что его суставы, конечности и члены не знают, зачем он шевелит ими… Но ведь так и он сам не ведает истинных целей, с какими разумное мирозданье распоряжается им!.. Вовеки в земной юдоли не суждено ему постигнуть то, зачем он родился, проказничал, рос, влюблялся, окончил философский факультет в университете, спекулировал, барышничал, занимался контрабандой, мечтал, примыкал к партии национальных шовинистов, а затем, приехав сюда в предгорную усадьбу, рьяно участвовал в заговоре против главы тоталитарной церкви… А если вдруг окажется он даже не человеком из реальной, трепетной и осязаемой плоти, а всего лишь нематериальной и загадочной грёзой, которая зародилась в бездне вселенского сознанья?.. Но затем Илью несказанно унизило восприятье самого себя, как безвольную и ничтожную крупицу вселенной… И вдруг ему почудилось, что все исторические события происходят одновременно…             
     «Вероятно, все мои дерзновенные гипотезы, – нервозно размышлял неподвижный Илья, – это признак банального сумасшествия… У меня, наверное, случилась ипохондрия или хандра. Я наивно и глупо разнюнился… А слабодушие и меланхолия не могут сейчас импонировать Алле… Но неужели я, действительно, рехнулся?.. Я – сбрендил?.. Но разве мой здравый смысл – это намного лучше?.. В кого меня превратил трезвый рассудок?.. Верно: в мизантропического барыгу и в мелкого ростовщика, дающего ссуды под залог, как в ломбарде… и под грабительские проценты… А мои иррациональные поступки щедро здесь одарили меня и несказанным богатством, и болезненно-страстной любовью волшебной блондинки… Здесь посетило меня мистическое наитие… А ведь именно благодаря наитию обрёл я способность к абсолютной и рабской покорности, и это избавило меня от почти неминуемой казни. Моя полная готовность к безропотному послушанью склонила ко мне приязнь верховного понтифика, и он причислил меня к элитарной касте господ… А теперь у меня вдруг возникло крайне опасное желанье вырваться из рабства у разумной и самовластной вселенной… Но ведь наша необъятная вселенная – это важнейшая ипостась Божества. Даже мысленная хула на Вседержителя – это дерзкое кощунство. Мне нужно решительно искоренить в себе даже намёк на непокорство Богу…»
     И вдруг неохватная вселенная вообразилась ему очаровательной женской плотью, с которой ему истерически захотелось слиться. И уже мнилось ему, что после такого слиянья начнёт он испытывать бесконечный и дивный оргазм и вдыхать только озон из хвойного бора…               
     Но затем судорожно он заелозил на скамейке и, глянув исподлобья на Аллу, позабыл напрочь эти свои ощущенья и мысли…
     Алла внимательно и страстно созерцала его отрешённое, но переменчивое лицо, и она уже ясно понимала то, что она хочет эффектной гибели своего любовника. Но она желает его кончины только для того, чтобы непременно умереть вместе с ним, поскольку для самоубийства не хватит у неё духу!.. И ещё: она теперь очень боялась непростительного и презренного греха самоубийства… Наконец, она осознала своё необоримое влеченье к наказанью самой себя за предательство. Ведь Кирилл уже значился её женихом, а она хитро не предупредила его о скорой казни и не заставила его убежать. А  вдобавок она лукаво изменила своему щедрому единокровному дяде… Теперь же она совершенно не понимала мотивов и причин собственной низости… Но Алла наитием ощущала, что Илью несказанно влечёт великая тайна смерти, а его грёзы, воображенье и иллюзии быстро приближают его гибель. Алла вдруг сообразила, что именно за эти жутковатые странности она и влюбилась в него, выбрав для себя палача…
     И она, тесно к нему прильнув, поцеловала его длительно и нежно, и вдруг оба они непроизвольно и дословно вспомнили мистический текст Ильи, сберегаемый ныне в барском особняке рачительным и обязательным Кузьмой…
     На скамейке почуяли они запахи пирожков с капустой, бобами, морковью и горохом, жадно вдыхали ароматы чебуреков, шашлыков и шаурмы… По пёстрому скверу нахально прыгали, клевали крошки и чирикали юркие воробьи, а на жёлтых листьях и на зелёной мураве газонов ярко блестели капли росы. Разноцветные автомобили изредка мчались через узкий туннель под железной дорогой…               
     Вдруг их обоих охватило лихорадочное веселье, и захотелось им весело озорничать, петь, прыгать, водить на лужку хороводы и заливисто насвистывать мелодии детских песен. И жизнь показалась им безмерно сладкой и радостной. Ведь они теперь очень богаты, совершенно свободны, ещё сравнительно молоды и нежно влюблены, а их нелёгкий жизненный опыт закалил и умудрил их. И они уже обрели полезные навыки гипнотических внушений… А скоро начнутся для них занятные путешествия, азартные охотничьи сафари в африканских саваннах и приятное житьё в роскошных отелях, в туристических бунгало и в древних рыцарских замках с замшелыми стенами, бастионами, рвами, портретами польских панов-гетманов и повиликой. Скоро для них начнётся беспечная и солидная жизнь буржуев-рантье. И порой будут они сочинять благочестивые статьи, брошюры и книги с афоризмами, нюансами и лаконичными штрихами в текстах, а множество научных, патриотических и ультрамодных журналов, газет, каталогов и альманахов опубликуют потоками хвалебные рецензии на эти опусы… И вдруг почудилось им, что они заслужили такую увлекательную, удобную, интеллигентную и праздную жизнь своими предыдущими муками совести…               
     А вскоре родится у них на чудесной, уютной и просторной вилле в экологически чистых морских субтропиках солнечная дочь с густыми белокурыми кудряшками, с бездонными голубыми глазами и с милыми ямочками на пухленьких щёчках. И будет ненаглядное их чадо весело и резво играть в широкой детской комнате с готическими сводами и витражами. И не скупясь, наймут они для своего ребёнка интеллектуальных и заботливых бонн, гувернанток и нянь… Ведь такие набобы и магнаты, как они, могут себе позволить щедрые траты… 
     Стремительно они вскочили со скамейки и порывисто поспешили к своей машине, припаркованной возле серого здания старинной школы. И почудилось им, что их девочка уже родилась…
     Он быстро уселся за руль автомобиля, и она юрко расположилась рядом, а затем они осторожно покатили вдоль железной дороги, по которой дымно и гулко двигался маневровый локомотив с грязными грузовыми вагонами… Вдоль дороги тесно и неровно пестрели прилавки, ларьки и киоски, а иногда мелочный товар был разложен в угольной пыли на обычных байковых одеялах…
     И вдруг они увидели рыжего котёнка, который выскочил перед ними на дорогу. За смелым и проворным зверьком шаловливо устремилась худенькая и светлая девочка в измятой розовой панамке, в жёлтом шерстяном платьице и в красных ботинках. По встречной полосе быстро и со звонким лязгом ехал бурый грузовик с прицепом… И пригрезилось им, что сейчас перед ними мечется их ещё не родившаяся дочь. И в радостном экстазе они сообразили, что если сейчас не погибнут они под лысыми шинами колёс ржавого и мощного грузовика, то у девочки и котёнка уже не останется шансов уцелеть. И краешками своих расширенных очей увидели они, как толпа истерически ахнула, и их чёрная машина, грохоча, врезалась в большую корявую акацию и причудливо искорёжилась…   
     И они с радостью поняли то, что сей погибельный инцидент – не их постыдное самоубийство, но их героический подвиг ради спасенья дитя. И в такой кончине узрели они благодать Божью. И почудилось им, что сейчас они сверху видят свои искалеченные тела и взвинченную от счастья мать в коротком голубом платье. Юная, стройная и вертлявая мать нежно и страстно тискала и прижимала к своему телу хрупкую девочку с рыжим тощим котёнком, а рядом ошалело суетился и вздрагивал чернявый шофёр грузовика… 
     И ярко привиделось им, что их незримые и вечные души, покинув свою изувеченную плоть, ринулись в радужную и чистую высь. И виделось им, как извлекают из окошек исковерканной машины изуродованные аварией тела…
     И они снова мысленно благодарили Бога за избавленье от непростительного греха самоубийства…
     Они умилённо слушали разговоры о праведном и геройском их самопожертвованьи ради спасенья ребёнка. А толпа весело и довольно судачила о том, что ещё остались-де благородные богачи. И уже замелькали вездесущие корреспонденты с юными ассистентами, с камерами, с карманными диктофонами и с неутолимой жаждой скандальных интервью, ажиотажа и сенсаций… А после появленья дорожной полиции на двух аляповатых машинах с мигалками и сиренами вдруг донеслось из толпы удалое и бесшабашное улюлюканье текста оппозиционного лозунга…   
     И никто вовеки не узнает того, что мучительно происходило в их душах, рассудке, подсознаньи и совести накануне их якобы случайной гибели, которую возбуждённая толпа сочла благородной и, несомненно, нечаянной… 
     А солнце было упоительно-ярким и прохладным, и девочка прижимала к своему трепетному тельцу спасённого котёнка…
     Череда доброты ещё продолжалась в мире…

Конец