Продолжение главки 21-30

    Главка 21
               
 По моим рассказам может создаться впечатление, что я на редкость здоровый ребёнок, но это не так. Хлопот родным я доставила немало. Переболела всеми детскими инфекционными, кроме желтухи, дифтерии и коклюша.

Стоило возникнуть карантину в саду, как я первая цепляла от кого-нибудь инфекцию и естественно приходилось лечить беднягу.
Кстати эта моя особенность к восприимчивости передалась моему среднему сыну и мы с ним прошли через это же, но нашлась "умная" воспитательница, которая его обозвала " ходячей" инфекцией. Пришлось объяснить, что её слова были бы справедливы, если бы именно мы приносили болезнь. Но это отступление, лирика.

А в конце второго класса полежала в больнице с двусторонним воспалением лёгких.  Тогда и обнаружилась аллергия на пенициллин. Выражалась она сыпью и опуханием мест, куда делался укол. Правда простудных заболеваний, всяких там соплей и чихов не знала. Это ко мне не липло.

А с десяти примерно лет, до тринадцати навалились ангины. Сначала фоликулярная, а после стали писать хронический  тонзилит. Каждые два месяца повторение с почти невероятной пунктуальностью. Где то на двенадцатом году, клиническая смерть от удушья.

Спасла врач скорой, выдавив в горло сок из трёх лимонов. Гнойники рванули и появился доступ воздуха. Потом они прекратились, также, как и начались разом. Второй заряд вернулся с 17 до двадцати и последствием стала болезнь сердца и суставов. Так что бесследно ангины не прошли, хотя режим постельный соблюдала.

А теперь собственно к сути рассказа. Прошёл Новый год, без праздника, как у нас было обычно при бабушке. Сходили к отчимовой сестре в гости. По сравнению с нашими праздниками, это оказалось простой пьянкой, с перебором спиртного, выяснением отношений, разбором старых обид и традиционной для таких гуляний дракой.

 Больше ни я , ни мама, на этих вечеринках не бывали. Мама не пила, я тем более, так что подобное было не для нас.
Как мне было грустно, я помнила совсем другие праздники и даже последующие походы на ёлки в клуб и гортеатр, не доставили обычной радости.
Хотя раньше ёлку в гортеатре я любила, обязательно показывали какую-нибудь сказку. Видимо боль по утрате и перенесённые перемены сказались.

Кончились каникулы, снова пошли будни, всё было однообразно, серо и мало запомнилось. Но вот настала весна.
А нужно сказать, что мы стояли в очереди на улучшение жилищных условий, так как проживание в спальне большой семьи на девяти метрах, равносильно пытке и испытаниям на живучесть.

И вот в конце марта с завода, на учёте мы стояли на отцовом предприятии, пришёл конверт. Там сообщалось, что нашей семье предоставляют жильё и необходимо предъявить следующие документы.

Мама принялась бегать оформлять необходимое. Позвонила отцу в Ленинград, он вскоре приехал. А через неделю или дней десять, приехал грузовик. На него погрузили наши вещи, нас и мы тронулись.

Мама с Надей в кабине, я с отчимом в кузове. Грузовик, обыкновенная полуторка, без верха. Сидя на вещах и держась за какой-то узел, я с гордостью смотрела по сторонам. Мы переезжали на новое место жительства и это было необычным.

Посёлок Ногина, где мы жили в комнатке бабки находился по левую сторону от железнодорожного вокзала, а место куда мы ехали по правую сторону,примерно на одинаковом расстоянии от станции. Сердце моё пело от радости. Я покидала этот дом без малейшего сожаления, видимо оттого,что он не стал моим домом.
Добрались мы где-то за двадцать минут.

Было это в субботу, день короткий у всех работавших. Тогда выходной был ещё один. Так что, когда мы приехали народу на улице было много, машину разгружать и помогать нам вызвались многие, тем более это предвещало угощение, а от этого ни один мужик не мог отказаться.

На удивление быстро всё было снято с машины, занесено в дом и даже в основном расставлено по местам. Нужно сказать, что в преддверии переезда была куплена кое-какая новая мебель, до времени стоявшая нераспакованной на веранде спальни.

 Зато теперь её распаковали и поставили по местам, которые указала мама. Она была с мужчинами в доме, руководила их действиями, а мы с сестрой стояли на улице в окружении местной ребятни, знакомились. Кстати, к моей радости здесь жила Таня, моя соседка по парте.





                Главка 22

Переехали мы в заводской посёлок. Он состоял из трёх прямоугольников, одного большого, где расположены были 15 домов по периметру и двух меньших напротив, по 9 домов в каждом.

 Улица вторая Нововокзальная. Наш дом был четвёртым от углов прямоугольника, то есть стоял ровно посередине. Это удобно в том плане, что по-первости не заблудишься, по крайней мере для детей.

Напротив дома к тому же проходил переулок, который и делил противоположную часть посёлка на две части. Дома в посёлке были одинаковые, построенные по одному проекту, финские домики.

Стены их состояли из дранки, внутри между слоями дранки, это тонкие решётчатые дощечки, засыпана вата-орешек, кругляши ваты, вперемешку с отходами коксующегося угля, а сверху и изнутри и снаружи, всё это оштукатурено. Крыши шиферные.

Сами домики окрашены бледно-жёлтой меловой краской. Смотрелось очень нарядно, особенно летом на фоне зелени. Отопление печное, печи- голландки. Удобства во дворе, сарай и три сотки земли у каждого, кроме трёх семей, руководящего мелкого заводского звена.

У них дом на одну семью и участок шесть соток. Остальные дома для рабочих разделены на две семьи, в том числе и наш. Хотя у рабочих в семьях народу больше, субординация и тогда была не в их пользу.

Первое знакомство с детьми не обошлось без драки, так как и тут нашёлся рукастый, за что сразу и получил, зато более не вязался никто.
Но вот всё готово и мама зовёт нас в дом. Мужикам уже отданы две бутылки и они пошли на брёвна, возле одного из домов, обмывать наш переезд.

Первое впечатление от нового жилья, невероятный простор, по сравнению с комнаткой на Ногинке.
Комната двадцать пять метров, почти квадратная, большое угловое окно, по полтора метра шириной по каждой стене.

Окно открывается откидываясь вверх и ставится на ограничитель-крюк. А в одной из половин , ещё и обычно открывающаяся часть с большой форточкой, человек пролезет почти без труда, что однажды очень пригодилось, когда я болевшая заперлась и уснула.
Мама с тётей Зиной, соседкой с Ногинки, влезали в окно, так как не могли меня добудиться.

Второе помещение с печкой, девятиметровая кухня, в которой я и буду жить. То есть у меня появилась, как бы отдельная комнатка. Помещение, в котором мы жили впятером, теперь мне одной. Это ли не роскошь.

Отчим растопил печь, дрова оставались от прежних жильцов, нас заселили не в новый дом, а на место выбывших жильцов, построивших себе неподалёку, рядом с тем переулком, о котором я упоминала, собственный дом, а нам повезло, можно сказать.

Мама быстро разогрела еду, она привезла заранее приготовленное и после всей суеты и хлопот переезда мы с Надей вскоре мирно спали, а мама разбирала и раскладывала вещи. Весь следующий день, она была занята тем же, а мы гуляли в основном, с теми детьми, с которыми познакомились накануне.

Здесь, в отличие от Ногинского дома, не было общего двора. Была улица, с асфальтированной дорогой, по которой ходил рейсовый автобус и ездили редкие тогда машины.
По обеим сторонам росли деревья, отделявшие дорогу от тротуара. Тротуар широкий метра полтора и асфальтированный проходил только по нашей стороне, а на противоположной росла трава и была протоптана тропинка.

 Вдоль домов шли кюветы, канавы прорытые для стока вешних вод, через них к каждой калитке проходили мостки. Эти же канавы использовались хозяйками для сливания воды при полоскании белья.

 Забор, единый ограждал весь прямоугольник одинаковым ровным штакетником, а во дворах участки были разделены друг с другом абсолютно разными заборчиками, у кого на что средств хватило. Общий забор ставили вместе с домами строители.

Вот на этом широком тротуаре, да на нашем мостике, мы чаще всего впоследствии и играли. А зимой, мы же дети с радостью и удовольствием расчищали этот большой тротуар от снега.

 А надо сказать ,зимы тогда стояли суровые и снежные так что отвалы сугробов по обеим сторонам были более метра высотой, с дороги детей играющих там не было видно, зато нам это доставляло радость. Снег никто не вывозил, так он и слёживался и таял постепенно.

Дети с соседней стороны улицы играли на нашей или в переулке.
А в остальное время мы играли в подвижные игры по всему посёлку носясь с победными воплями. Это и игры в чижа, в штандар, в казаки-разбойники, в прятки, вышибалы, крокет и многое другое.

Иногда прямо на дороге, разбегаясь при шуме  машин. Так что это было и опасно, одновременно. Часто ,когда уставали от беготни, садились на брёвнышки и играли в колечко, испорченный телефон, в садовника. Всего не упомнишь. Скучно не было никогда.

На всём посёлке только у нас и у Коваленко были телевизоры. Это в рабочих семьях. Руководящие ни с кем не общались и что было у них мы не знали.

 У Коваленко КВН с линзой, у нас Рекорд, родной брат дедушкиного телевизора. Так получилось, что очень скоро, почти весь посёлок стал собираться к нам на телевизор.

Ежевечерне люди шли со своими стульями, составляли их в ряд, чинно рассаживались и начинался просмотр. При этом, если кто-то брался комментировать, на него шикали дружно. После таким же порядком, со стульями, расходились.

Некоторые задерживались на мостках, присаживались поделиться впечатлениями. Так продолжалось полтора-два года, а потом телевизоры стали появляться у других и хождения кончились.





                Главка 23

 Вот так началась моя жизнь на посёлке, мне казалось, что всё здорово и так будет всегда, но впереди ждали испытания и разочарования.

Я нарываюсь на неприятности. Так получается, что никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. У большинства детей на посёлке нет дома книг, если нужно берут в библиотеке, многие не считают книги обязательными покупками.

 А у нас , как я говорила их много и детских и взрослых. Два шкафа, что стояли у бабушки, теперь разделились. Один остался у дедушки, второй перебрался к нам. Большинство книг тоже переехало, ведь их подписывала мама.

 Детские мои книги тоже приехали с нами. И вот я имея такое богатство решаю, что нужно делиться им с детьми. Нет не раздать, а устроить библиотеку.
Я оклеиваю белой бумагой здоровый деревянный ящик, прилаживаю в нём полки и у меня получается шкафчик.

 На все свои книжки я клею кармашки с талончиком. Насмотрелась в читальне и повторяю. Составляю в бухгалтерской книге, дала соседка, список-формуляр, тщательно всё нумерую.

 И с этого дня, когда всё готово, приглашаю ребят приходить брать книжки.
У меня сразу появилось много желающих. Брали и для себя и для младших сестрёнок и братишек. А я ходила довольная, теперь мне будет интересно с ними разговаривать, а то я рассказываю о чём-нибудь, а они этого не знают.

В общем-то я всегда любила всем делиться. Но сама-то я читаю уже не детские книжки, а книги из взрослого шкафа. Запрета на что-либо у нас никогда не было. Обычно, если бабушка видела, что я беру книгу не по возрасту, то говорила просто, “пожалуйста, но ты ничего в ней не поймёшь”.

 Я, естественно, начинала читать, но вскоре понимала, это либо скучно, либо я не понимаю смысла. И книга откладывалась. Так постепенно я научилась слушать бабушкино мнение и доверять ему. Мама поступала также.

И вот однажды я сидела в комнате и читала. Пришёл отчим, совершенно пьяный, мама была на работе, Надя в саду. Он уселся рядом со мной к столу, стол у нас круглый, и выхватил у меня книгу, “что читаем?”

А книга один из томов Мопассана. Я ещё не знаю, что это за писатель и старательно пытаюсь продраться, сквозь непонятный мне текст.

Он, увидев, какая у меня книга, поднял крик, что я дрянь, интересуюсь развратом и прочее в этом духе. Более половины того, что он кричит я понять не могу, кроме того, что я сделала, что-то плохое. И естественно молчу, не зная что ответить.

Мне обещают выбить из меня дурь и научить меня правилам, короче снова ремень, только теперь не по спине-научен, а по ягодицам и ногам.
Я снова молчу и он снова звереет.

Сразу хочу сказать, что я не смелый партизан на допросе, не потому молчу, что героиня, а оттого, что в минуты страха и опасности у меня пропадает голос. Это было всегда. Однажды утопая на Оке, я от ужаса, не могла позвать на помощь и утонула бы, мои муж и брат не сразу поняли, что я тону, если бы не просто догадливый мужчина, который меня спас.

Вот такое странное свойство играло со мной злую шутку, заставляя отчима, пытаться переломить моё, как он считал, упрямство.

Избив меня, он велел идти ложиться спать, в шесть-то вечера, заявив, что он запрещает мне все библиотеки и прикасаться к книгам вообще. Демонстративно достал ключ и запер книжный шкаф на него. Мне он пригрозил, что если пожалуюсь матери, убьёт.

Я естественно поверила. Забившись в кухонке в кровать, я притихла. Он вскоре уснул, сон сморил, а я всё лежала в кровати и тихо поскуливала.
Снова плохие мысли о собственной ненужности, о том что я гадкая, о том, что меня некому пожалеть.

И тут как прозрение, ЕСТЬ!
Дело в том, что улица на которой мы жили, тянулась от вокзала через половину города, имея несколько поворотов. Примерно в двух километрах от моего дома, на предпоследнем повороте и стояло городское кладбище, где была похоронена бабушка. Вот туда то я и направилась.

 Со времени похорон, меня ни разу не брали на кладбище, я даже не подозревала, вернее не думала о том, что я могу не найти место захоронения.
Ну в голову ребёнку не придёт такая мысль.

 Поэтому, убедившись, что отчим спит, я оделась и прокравшись к выходу, выбралась из дому. Вскоре я уже довольно бодро шагала по дороге, в сторону кладбища.

Конец апреля, уже темнело, но я шла без всякого страха.
Войдя в ворота кладбища, для этого пришлось обогнуть почти половину, я пошла по главной аллее. Никого не было.

 Нужно сказать, что старое кладбище, практически стояло без ограждений, а воротами так называемыми, служила просто арка возле церкви и сторожки сторожа. На арке было что-то написано по церковно-славянски, как я узнала став старше.

 Церковь была приспособлена под склады, то есть давно не действовала. Сторож на тот момент видимо был в сторожке, или где-то на кладбище, так что мне никто не воспрепятствовал.
Я прошла вперёд и вдруг обнаружила, что дорожка раздваивается и я не знаю, по какой мне идти.

 Постояв немного я решила пойти направо. Решила абсолютно правильно. Не знаю, мои ангелы или сама бабушка направляли меня, но я нашла могилу очень быстро, а после обнаружила, что мне не нужно ходить к главному входу, что недалеко от бабушкиной могилки край кладбища, выходящий к гаражам и наша улица.

 Это было в какой-то степени радостное открытие.
С этого раза, как только дома случались неприятности, я уходила на кладбище, ложилась на бабушкину могилку, обнимала её руками и плача, рассказывала ей всё-всё.

 Потом, через какое-то время  успокаивалась, и словно получив поддержку шла домой, продолжать жизнь. В общем я успела вернуться домой минут за пять, до маминого прихода с работы, раздеться и забиться под одеяло. Слышала, как пришла мама, но лежала, как мышка, не подавая вида, что не сплю.

Наутро отчим стал выговаривать маме, жаловаться на меня, не говоря, что избил меня, а сказав, что прочёл мне назидание и запретил играть в библиотеку, то есть распоряжаться книгами.

На это мама ответила, чтобы он не смел мне запрещать играть в библиотеку, эти книги покупали дедушка и бабушка и его они не касаются, а насчёт моего чтения мама сама со мной всё обсудит. Я слышала весь разговор и меня радовало только одно понимание, библиотеку у меня не отнимут. Я полагала, что это бабушка помогла мне.





                Главка 24

А через два дня наступили майские праздники. Родители с Надей ушли на демонстрацию. Мне не хотелось идти с ними и осталась дома.
И не напрасно, так как оказалось, что приехал дедушка и он пришёл к нам не один, а с новой женой, моей новой бабушкой.

В отличие от маленькой, смуглой моей исхудавшей от болезни , бабушки, это была высокая, вровень с дедушкой, светлокожая, с прекрасными седыми пышными волосами, дородная женщина. У неё лицо невероятно красивое, но немного то ли надменное, то ли высокомерное выражение лица.

 На самом деле это было обманчивое впечатление, просто видимо, как я понимаю теперь, ей было неловко, она понимала, что может встретить неласковый приём, всё-таки со времени смерти бабушки не прошло и года, и это обстоятельство держало её в напряжении, отчего и губы сжимались и глаза чуть щурились, а впечатление, как от высокомерия.

 Но я тогда не понимала всех этих тонкостей, для меня было радостью, что приехал дедушка и новое знакомство меня тоже радовало.
Ждали возвращения родителей. Бабушка расспрашивала меня обо мне самой и моей жизни, ни разу не коснувшись вопросов о матери и отчиме. Только обо мне и я естественно радостно щебетала о школе, о книгах, о разном. Мне было приятно, что ко мне проявили интерес.

А потом вернулись родители, накрыли на стол, сели за него. Не понимая многого, я почувствовала натянутую атмосферу, словно искры проскальзывали между бабушкой и мамой.

Мужчины выпивали, обсуждали что-то, будто не замечая возникшего напряжения. Потом бабушка пошла в туалет, а следом немного погодя выскочила мама. Я смотрела в окно и видела, как мама подбежала к возвращавшейся бабушке и стала что-то говорить, резко жестикулируя.

Я не слышала слов, но видела напрягшееся и ставшее ещё более высокомерным лицо бабушки. Потом она что-то ответила маме и обойдя её пошла к дому.
Войдя в дом, она обратилась к деду:- Петя, нам пора, Нине нужно отдохнуть.

Они собрались и ушли. А мама принялась громко возмущаться хамством этой “ рижской нахалки,” как она выразилась; тем что бабушкины ноги ещё не остыли, а она припёрлась и всё в таком же духе.

 Половины её сентенций я не поняла, но слова запомнились. Я рвалась между двумя противоречиями, я люблю маму, но и бабушка мне понравилась, а мама заявляет, что ноги её не будет в дедовом доме, пока там находится эта нахалка.
В общем я впервые столкнулась с такими ревностью и обидой и не знала, кто прав, кто виноват.

В дальнейшем мама не раз возвращалась к этому вопросу, при этом поливая бабушку грязными словами и поневоле настраивая и меня против бабушки. Надя на эти разговоры вообще не обращала тогда внимания, так как была очень мала, а я не знала, как мне быть.

Весь май мама не пускала меня к дедушке, а в июне отправила в пионерский лагерь. Нужно сказать, что в течении мая мне не один раз пришлось прибегать к моим походам на бабушкину могилку и тайные побои и разные обиды, толкали меня туда. А мама, словно не замечала, а может и правда не замечала, как растёт напряжение между членами семьи
               
Итак впереди июнь и первый в моей жизни пионерлагерь. Ранее такой необходимости не было, были дедушка и бабушка, а теперь возникла и мама берёт путёвку в лагерь.

 Завод только что купил территорию в Тульской области, возле Ланьшинского песчаного карьера. Вот туда я и должна ехать.
Началась подготовка к отъезду и первая неприятность для меня. Снова, как и раньше мама остригает меня наголо, время такое, что гуляет педикулёз,кажется по этой причине,точно не помню.

Помню только моё возмущение и слёзы, но с мамой не поспоришь. В остальном всё интересно,
Пришивание ярлычков на одежду, это для меня новшество, подготовка чемодана, медосмотр и покупка новой одежды специально для лагеря. Я по несколько раз в день, в свободное время хватаюсь за путёвку и рассматриваю её. Первое это картинка, летний пейзаж, пионер с горном и домики вдали. Второе, в этой путёвке впечатано моё имя, как будто мой первый документ. Смешно, но такие были ощущения у девочки.

Наконец наступает день отъезда. Мама сложила с вечера всё вместе, в десятый раз обьяснила мне, что и как уложено в чемодане, что и как брать и прочие мелочи и мы идём с ней к заводу, по пути доставляя Надю в садик.

На мне новый сарафанчик и белая пикейная шляпа с большими полями, которая скрывает мою ослепительную лысину.
Я кажусь себе принцессой и очень довольна собой.

Возле завода много народа, все ходят с место на место, перекликаются, проталкиваются на медосмотр ,последний поверхностный ,и регистрацию прибывших детей. У нас забирают путёвку, выдавая взамен посадочный талон и отбирают чемодан, чтобы погрузить его на машину.

Чемоданы поедут отдельно, а у меня остаётся в руках самодельная сумочка с питанием на дорогу. В её кармашек мама кладёт мой талон и наказывает не потерять. Он пригодится на пристани, куда мы едем и откуда всех повезут на пароходе.

 Наконец все разбиваются на отряды. Отрядов всего три, лагерь новый, маленький. Я по идее должна быть в третьем отряде по возрасту, но неожиданно меня записывают во второй, по росту. Для своего возраста я высоковата, под 1,50.

Нас рассаживают по автобусам и мы едем. На площади Ленина движение круговое, тут же следуют и рейсовые автобусы и машины. Мы на какое-то время останавливаемся с потоком,а так как завод от площади недалеко, то самые беспокойные родители, успевают добежать до автобусов, облепить их и давать последние наставления чадам. Моей мамы нет, но я и не переживаю. Когда я встречаюсь с новым, оно захватывает всё моё внимание.

Но вот мы трогаемся. Кто-то из детей хлюпает носом, кто-то знакомится друг с другом, кто-то громко приветствует детей, с которыми уже был в лагере раньше, в других местах. В общем обычное для таких поездок явление. Скоро мы уже все оживлённо галдим на весь автобус, как стая птиц.

На пристани строимся в колонну, достаём талоны и садимся на пароход. Здесь также каждому отряду отведены места. Малыши вниз в закрытый отсек с иллюминаторами, мы на палубе, на корме, первый отряд на палубе на носу. Здесь рядами поставлены скамейки, как в кинотеатре и мы рассаживаемся на них.

Сама поездка длилась полтора часа, мы успели и поесть и наговориться и притомиться. Наконец прибыли на пристань и здесь нас ждали снова автобусы. Нас погрузили на них и ещё полчаса или минут сорок, мы ехали по лесной дороге, параллельно реке, а потом свернули вглубь.

И вот автобусы остановились перед большими голубыми воротами. Мы стали выходить из автобуса и по указанию вожатых пошли к машине. Здесь уже ждала наша машина с вещами. Они ехали сухопутным путём и были возле лагеря раньше нас намного.
Чемоданы с бирочками, как и бельё, так что раздача длится недолго и мы , получив свои вещи строимся в колонну и следуем на территорию.





                Главка 25

Весь лагерь расположен на площади не более полгектара, поросшей лесными деревьями, частично расчищенной, с уложенными шлаковой крошкой дорожками.

Сразу у ворот, метрах в пятидесяти, справа и слева от них , стоят длинные, бледно-зелёного цвета, дощатые, одноэтажные  строения-корпуса девочек и мальчиков. Они наполовину застеклены сплошными окнами по обеим стенам.

Имеют два входа основной с кладовой, комнатой для вожатых и большим залом-спальней с рядами кроватей и тумбочек. И вторым запасным в противоположной стороне в виде большой двухстворчатой стеклянной двери.

Третьим корпусом для малышей, является деревенская школа, видимо бывший помещичий дом. Двухэтажный, нижняя половина каменная, верхняя деревянная. Дом с колоннами на крыльце и красивыми наличниками.

Школьная мебель вся снесена на второй этаж, а на первом в двух комнатах, бывших в остальное время классами, оборудованы спальни для малышей.

 Там поставлены не кровати, а солдатские раскладушки, сооружение на деревянных козлах, с натянутым брезентом. Мне такие знакомы по садику. В летнее время в тихий час мы спали на них на веранде.
В учительской оборудована комната для воспитателей.

У нас по четыре вожатых на отряд, у малышей два воспитателя и два вожатых.

В корпусе мы быстро заносим чемоданы в кладовую и раскладываем по полкам, слева девочки первого отряда, справа второго.
Всем велят запомнить место и предупреждают, что кладовая запирается, попасть в неё можно только под присмотром вожатой, так что сейчас мы должны взять принадлежности для мытья и сложить их в тумбочку, а полотенца повесить на спинку кроватей.

Мы всё делаем быстро и вскоре идём на обед.
Продолжу описание территории. Корпус малышей стоит довольно далеко от наших двух, метрах в двухстах. По левую сторону от него здание, напоминающее с виду гараж, но с окнами. Это домик в котором работали различные кружки, авиамоделирования, столярный, вышивальный, поделок из бисера и картона, рисовальный и другие.

Чуть вглубь от него кабинки на возвышении. Старый железнодорожный вагон, разбитый на отсеки, поставленный на столбы, вместо колёс. Под ним яма для стока воды, сбоку большой котёл из железнодорожной цистерны. В нём на дровах подогревали воду в банные дни, а в этих кабинках мы мылись под душем.

 Как в огородах на дачах люди оборудуют себе душевые, так было и здесь, только с горячей водой.
Сзади малышёвого корпуса устроена детская площадка с качелями, разгонными  каруселями и песочницами.

 Разгонная карусель, это большой круг с металлическими перекладинами,идущими как лепестки из середины к краю. Хватаешься за него рукой, бежишь по кругу раскручивая карусель и запрыгивая на неё кружишься. Весёлый аттракцион, но немного опасный.

Справа от площадки, в густых зарослях кустов туалеты.
Так что, если ночью приходилось бежать в туалет, то особо трусливые не ходили поодиночке, а будили вожатых или подружек. Хоть там и стоял фонарь, но видимо теней и тишины, а также ночных звуков природы, дети пугались.

Напротив нашего корпуса был выстроен высокий клуб. Красивый, утеплённый, с большим залом и сценой. Сбоку у него был отдельный вход в библиотеку.
Далее шла широкая дорожка в столовую, вдоль нее стояли домики-вагончики, в которых располагались медпункт,кабинет начальника лагеря, обслуживающий персонал.

Потом собственно столовая, тоже большое приземистое здание тёмно-зелёного цвета, также застеклённое сплошь по залу для приёма пищи,но закрытое со стороны кухни и подсобок.

Справа располагались умывальники под навесами. Туда мы каждое утро сбегались умываться. Водопровода, как такового в лагере тогда не было. Воду привозили в больших бочках, на лошади, питьевую и хранили в большом резервуаре возле столовой.

А воду для мытья подавали по шлангу из Оки, она протекала примерно метрах в семистах от лагеря. Шланг частенько рвали, пасущиеся на поле коровы, приходилось чинить кусками, а трубы прокладывать по полю было видимо нельзя.

По вечерам мы мыли ноги в специальных каменных канавках, со скамейками рядом возле корпусов,тоже оборудованных навесами.
Сразу слева за столовой шла дорожка вниз в лощину. Это громадный широкий овраг, где мы занимались спортом и где проходил костёр...

Костёр проводился через три дня после прибытия и на последнем перед отъездом празднике.

А ещё рядом с нашим корпусом была оборудована линейка для построения и поднятия лагерного флага.
Вот таким был мой первый лагерь. Потом его расстроят, проведут водопровод, оборудуют туалетами, он разрастётся каменными корпусами и дойдёт до четырнадцати отрядов, но утратит уют и патриархальность.

А тогда всё было компактно, тесно, но весело.
В клубе мы смотрели фильмы, играли концерты, ставили пьесы. В кружках занимались. На территории лазали на старые черёмуховые деревья, за полузасохшими ягодами, собирали малину в лесных зарослях сзади туалетов. В общем находили разные укромные уголки, где можно было посидеть, поиграть посекретничать. Но это всё впереди.

А сейчас о первом дне. В столовую я пошла в своей шляпе, на предложение вожатой снять её,  категорически ответила нет, при этом, в глазах у меня сверкнули слёзы и она , не понимая их причины, настаивать не стала.

А до меня только теперь дошло, как я лысая покажусь всем? Надо мной же будут смеяться.
После обеда я также не могла расстаться со своей спасительной маскировкой. Спать вечером умудрилась лечь позже всех, скользнуть под одеяло, сунуть шляпу в тумбочку и укрыться с головой.

А утром убежала в туалет, забыв спросонья и о своей “причёске” и о шляпе.
Вот была неожиданность, когда я вернулась оттуда.
Вхожу, на мне тёмные шаровары, майка-размахайка, под которой не видны мои формы, со сверкающей лысиной. Нужно сказать, что фигура мне досталась мальчишечья, широкие прямые плечи и узкие бёдра, талия спереди прорисовывается слабо, только со спины.

Слабо, по причине очень большой грудной клетки, вернее её переднего сегмента. Расстояние от нижнего края грудной клетки до верхнего края бедра пять сантиметров, так что талии ужиматься спереди некуда.

Естественно, когда я вошла, поднялся визг, девочки старшего отряда 14-15 .лет с почти  развившимися формами стоят переодеваются, полуголые, одновременно трепясь друг с другом, что не ускоряет процесс.

И тут входит такое явление в лаптях.
В меня летят вещи и дружный крик-пацан уходи!
Я в растерянности отвечаю:- Я не пацан, я Верка.
Молчание и громкий хохот.

Вот так начался день, а потом все привыкли к моему виду, я уже не циклилась так как со мной все дружили. Я вообще, видимо оттого, что боюсь быть отторгнутой, всегда легко и быстро схожусь с людьми. Хотя внутри всегда жутко переживала.
Такой осталась и по сей день.

Но натура заводилы и лидера быстро прорезалась и в лагере, и вскоре за мной ходил по пятам хороший кружок детей и нервы вожатым своими выходками, по моему наущению, можно так сказать, мы помотали много.

Моё стремление, хочу всё знать, заводило нас в тихий час, когда мы выбирались крадучись из палаты, далеко за территорию лагеря,и мы путешествовали из лощины, с той стороны ограды не было, в лес. Нужно сказать, что ни в одном лесу я никогда не блудила, не следила за солнцем, в пасмурные дни его не бывает, не смотрела на мох,
а просто всегда безошибочно находила выход, плюс минус двадцать метров, от места, где входили.
 
Как говорил мой дедушка, у меня встроенный компас.
А вот в городе, в шуме толпе и гвалте, могу потеряться.

Так я уводила всю свою компанию на старый пруд, который случайно обнаружила. Там стояла полуразрушенная старая, замшелая водяная мельница. Слава Богу у меня хватило ума не лезть внутрь её и других не пускать, уж больно обветшала она  и если бы влезли, быть беде.

Нет, мы садились около пруда, смотрели на мельницу, на воду, а я рассказывала им Гоголя, про русалок и водяных. Было и страшно и весело одновременно.

Потом в пасмурные дни меня всё время просили что-нибудь рассказать, когда мы сидели на ковре в корпусе и под сверкание молнии и грохот грома, я рассказывала или Конан Дойла, или страшные сказки. Девочки играли в пять камушков, была такая модная игра и слушали, а я разливалась соловьём, меняя интонации, понижая или повышая голос.

Нужно ли говорить, что в родительские дни, когда все дети бежали к воротам встречать родных, я напротив убегала в лес. Во первых я знала, что ко мне никто не приедет, мама не решалась ехать с Надей в такую даль и мне просто привозили пакет с гостинцами, который потом я забирала у начальника лагеря, и мне не хотелось видеть детей, общающихся с родными.

Видимо я прятала поглубже боль, стараясь казаться весёлой и беззаботной. Волосы за эти 28 дней, а именно столько длилась смена, успели отрасти до ёжика. Хорошо, что росли они у меня быстро....

 Но всё когда-нибудь кончается.
Вот и последний костёр, отъезд и слёзное прощание с подружками у завода, с обещаниями снова приехать в лагерь,
заведомо пустыми.
 Лагерь маленький, детей на заводе много, так что следующие две очереди достанутся другим. На две , редко три, попадали только детки руководящего состава.



                Главка 26


Лагерь закончился, но ещё два месяца лета впереди и их проводить нужно. Помощь в огороде начинается. Нужно поливать, воду носить. Пока ещё небольшая я, таскаю с колонки вёдра примерно по половине, но сходить нужно не один раз, так что набегаешься.

А главное чуть не забыла. Пока я в лагере была, у нас произошли перемены. Отчим с мужиками с посёлка, успели пристроить к нашему дому террасу, 12 метров и теперь у нас прибавилось жилого помещения на лето. В террасе установили газовую плиту, тоже прогресс, а рядом у стены на улице железный ящик с баллонами.
Так что теперь мама летом готовит на газе.

Здесь же поставили кровать, привезённую с Ногинки, на ней они и будут спать в летнее время, а зимой в комнате на диване. Ещё из мебели стол, табуретки, лавка с бачками для воды. Потом туда же выносят мой ящик с библиотекой, чтобы детям по всему дому не бегать.

А ещё у нас появляется собака, маленькая, белая, помесь болонки со шпицем. Весёлое пушистое, но очень серьёзное в плане чужих существо. Особенно не любит цыган и мужчин. Цыган отгоняет от двора, а мужчин норовит цапнуть за брюки.

Почему у неё такие предпочтения, не знаю. Отчим думал, вернее ему сказали, что это кобелёк и назвал Пушком, оказалось ,что это девочка , как он этого не понимал, не знаю, я по щенкам сразу научилась отличать девочек от мальчиков. В общем стала Пушиха и жила она у нас долго, почти до моего отъезда в Москву.

Но огород, вернее его поливка, это вечером, а день весь куда девать? Родители на работе, Надя в саду, я сама себе предоставлена.
 После лагеря у меня интерес к старым строениям пробудился жуткий и к исследованиям новых мест. Вот я и подбила мальчишек в поход на Соборную гору.

То ещё приключение. В Серпухове на тот момент были недействующими два монастыря, мужской, рядом с моим детским садиком и женский за рекой Нарой, от прежних времён остались, а ещё Соборная гора, по названию понятно, что там Соборы построены. Их было два и третья полуразрушенная звонница.

 Один храм стоял заколоченный, а один действовал и тогда. Туда старушки на службу ручейками ежедневно так и текли. Там же меня в шесть лет на новое имя и крестили, уже вместе с Надей, когда она родилась.
Моим первым именем Оксана, меня домашние не звали, сразу Верочкой стали называть, я долго о первом имени и не знала, пока не стали документы переоформлять.

Ну, да речь сейчас не об этом. А о горе. Вычитала я где-то, не помню, что раньше оба монастыря и Соборная гора объединялись подземным ходом. Вот мне в голову и пришло, посмотреть правда ли.

 Короче подговорила мальчишек и мы пользуясь отсутствием родителей отправились на разведку впятером, два Кольки, Юра, он постарше нас на три года и Жорка, его ровесник. Ну и конечно я, заводила. До горы ходу было минут пятьдесят, так что скоро были на месте.

 Вообще мы в Серпухове редко на автобусах ездили, ждать долго и ехать в переполненных автобусах неинтересно, а пешком свободно добежим, как говорится, бешеной собаке семь вёрст не крюк.

Пришли и давай по окрестностям шарить. Первым делом занесло нас на звонницу. Там лестница на полтора метра от земли разрушена была, а дальше узенький такой проход виден и лестница винтовая вверх идёт. Сверху купол решётчатый, ветер свистит, облицовку сняли в революцию или позже.
 Мы естественно захотели там побывать, а как?

 Ребята пошарили вокруг, отыскали пару полугнилых досок, приставили их, достают. Ну и полезли. Примерно метр-полтора на карачках проползли, а дальше можно было распрямиться и почти в рост идти, только ребятам старше пригибаться пришлось, а нам в самый раз. Лестница крошится, но держится.

Выбрались на площадку, где раньше колокол висел. А там ветер свистит, внизу такого нет и видно вокруг далеко и так здорово. С высоты на город впервые смотрела и так интересно было. Всё руками махали, друг другу то одно, то другое показывая и споря, это то или другое.

 А потом собрались назад спускаться. Вниз сошли, опять через низкий проход пролезать. А это пострашнее, чем вверх, да вдобавок оказалось, что доски наши упали. В общем спрыгивать пришлось, хорошо что ноги не переломали.

Стали снова по траве, а она там по пояс лазать, искать. И уже на склоне отыскали дыру. Вниз идёт полуосыпавшаяся. Юрка лёг на край, наклонился и крикнул, а там гулко так отозвалось, как из колодца.
Он и кричит, есть, есть, нашли. Сели и стали совещаться.

Просто так вниз не попасть, расстояние большое, что делать?. Ну старшие ребята и сообразили, давайте пометим место, а завтра придём, возьмём верёвки, обвяжемся и спустимся, и фонарики тоже возьмём. Так и договорились.

Прихватили свои доски, положили их крест-накрест на яму, рядом тонкую палку найденную воткнули и Жорка на неё платок привязал, мол как флаг увидим. А сами пошли домой. До прихода родителей не только прийти успели, но и всё, что нужно приготовить.

Я собрала бельевую верёвку, отцов фонарик и совок, зачем не знаю. Припрятала всё в сарай, до завтра. Наутро, родители на работу, а мы вместе собрались со своими пожитками. Ещё и хлеба с собой прихватили, вдруг есть захочется.

В общем отбыли Робинзоны. А ход-то и правда оказался. Юрка ещё топорик с собой прихватил, постарше нас, соображал что делать. Он кол из найденной толстой палки, а там много чего валялось , обтесал, вбил его рядом с ямой, верёвку к нему привязал и мне командует:
- Ты самая лёгкая тебя первую спустим.

 Обвязали за пояс, я сползла по краю и повисла, а они стали верёвку стравливать. И вот я уже внизу, а они мне кричат, ну есть что. Посмотрела, есть тёмный проход вниз покато идёт, кричу-есть!- Тогда верёвку отвязывай, спускаться мы будем.

 По очереди все спустились. Фонарики включили и вперёд двинулись, вперёд и вниз. Там стены каменные, обшарпанные, кое-где в щели земля сыплется, горочками насыпалась, а мы идём. Не помню, вернее не знаю, сколько метров прошли, и нам стали ниши по бокам попадаться, некоторые замурованные, а некоторые с решётками, посветили туда, а там скелеты.

Страшно стало. Но виду не показываю. Юрка говорит,это наверное монахов наказывали так. Жорка отвечает, а может врагов, шпионов. Сам ты шпион-отвечает Юрка.
Чуть не переругались.

А потом вода начала под ногами хлюпать, сочится по стенам откуда то, а дальше земляной завал. Всё больше пути нет. Я решила совком путь прорыть, да куда там. Вернулись чуть назад, на сухое место. Вроде проголодались, решили посидеть поесть. Поели, а воды запить нет, никто воды с собой взять не догадался. Посовещались, что делать?

 Решили возвращаться. Пошли назад и тут сверху как посыпалось. Сначала камень упал, внушительный такой, еле отскочить успели, а потом земля посыпалась и прямо у нас на глазах завал образовался а сверху дыра. И видно, что там наверху, уже сумерки. Это сколько же мы проторчали? Нам казалось, что недолго были.

В дыру не вылезешь, здесь же верёвки нет, а к прежней не пройдёшь. Начали копать совком, да куда там.....
Сидим под дыркой у завала, все перепачканные, несчастные. Дома попадёт и вдруг не выберемся, никто же не знает, где нас искать вот и умрём тут, страшной смертью.

 Что говорить, мы младшие конечно разревелись, а старшие держались, стыдно плакать. Только Жорка на меня рявкнул-Это всё ты виновата-А ты бы не ходил, огрызнулась я в ответ. В общем не сладко.
И тут голос сверху кричит- Есть тут кто?

Мы головы подняли, мужчина наклонившись в дыру смотрит. Есть, есть- кричим. Он разогнулся, отвернулся и кому то крикнул-Здесь они, здесь, живые.

А получилось так, что наш приход видел церковный сторож, видел, что дети стайкой прошли по горе. А потом увидел, что детей долго нет и назад они не идут, ну и отправился полюбопытствовать куда они делись. Другой дороги, кроме как мимо них обратно не было.

С этого края гора вниз обрывом шла, а внизу речка Серпейка протекала, так что никуда деться не могли. Он и нашёл наш флажок и кол и верёвку привязанную, понял куда мы делись и побежал звонить в пожарную часть и в милицию. Он то знал, что ход слабый, никуда не годный и осыпи там происходят, значит дети в беде. Короче так они нас и нашли.

 Собрались вокруг ямы, а потом велели нам осторожненько назад отползти, не идти а именно ползти и не шуметь сидеть тихо, что мы, перепуганные порядком и исполнили. Они яму расширили, спустили лестницу, двое слезли вниз и осторожно нас вывели и наверх сопроводили. А там уже народ от любопытства набежал.

В общем отвезли нас в милицию, напоили чаем, не отпускали узнали адреса и отправили кого-то за нашими родителями. Лекцию нам прочли знатную, особенно старшим ребятам, но тут я призналась, что это я виновата, я всех подбила. Милиционер ответил-Ишь пигалица, заводила.

Потом приехали родители; мы и они получили свою порцию нотаций, и нас забрали домой,под расписку. На сей раз мне влетело от матери,но тут уж я не ревела не от страха, а от понимания, что виновата.

Остальное лето прошло без экстрима. Далеко от дома я больше без спроса не уходила. Если шли гулять на поле, на откос железной дороги, то я предупреждала. А в лес по грибы и ягоды мы с мамой ходили, одна не смела. Вот так лето и прошло. Скоро снова в школу....




                Главка 27
               
Лето подходило к концу. Дней за десять до начала учебного года пришёл дедушка. После устроенного мамой скандала на майские праздники, мы не виделись, поэтому я была несказанно рада. Он обнял меня, поцеловал и сказал:- Ты пока побегай, погуляй, но недалеко, потом я тебя позову, а мне нужно с мамой побеседовать.

Позже вышла мама и позвала меня обедать. Мы втроём, была суббота и отчим с Надей ушли к матери, а мама оставалась поделать домашние дела, пообедали и дедушка велел мне переодеться почище, чтобы идти с ним в магазин.

Моя старенькая форма стала мне безнадёжно мала, хотя мама трижды надшивала её в поясе и удлиняла снизу и в рукавах. Но всё ветшает и я росла быстро, так что нужно было экипировать меня заново.

Я обрадовалась, так как мне хотелось подольше побыть с дедушкой, а он ещё и сказал, что после магазина мы пойдём к ним с ночёвкой. Счастью моему не было предела. Всю дорогу до магазина и там и по дороге домой, я трещала, как сорока, не закрывая рта. Столько было новостей и всё нужно было рассказать. Так что он уже попросил меня замолчать, а то мол бабушке ничего из рассказов не оставлю.

И тут я вспомнила , что с бабушкой я ведь тоже больше не виделась и как я буду с ней разговаривать теперь, я не знаю.
Дело в том, что своё чёрное дело, по вбиванию в мою головку того, что бабушка в сущности мне никто, что она не моя бабушка и прочему, мать сделать успела.

Ненароком, то тут, то там роняя пренебрежительные и уничижительные слова и фразы, она всё-таки преуспела настроить меня против и теперь я мучилась от мысли, что мне делать и как себя вести. Дед заметил что я не только приумолкла, но и насупилась. А это по мне было заметно всегда, брови сдвину, глаза прикрою, губы сожму-значит крепко размышляю. Он ещё пошутил, мол думу думает казак....

Когда мы пришли, я поздоровалась с бабушкой и она мне ответила без сюсюканий и причитаний, как взрослому человеку, с которым просто долго не виделась, а на моё стояние в дверях в нерешительности, сказала спокойно-Проходи, не стой на пороге столбом, в ногах правды нет. Наверное устали, садитесь чай пить.

А сама в это время расставляла чашки, сахарницу, блюдо с пирожками. И всё это так безпафосно, буднично без суеты, что мои стеснение и сомнения куда- то улетучились.
Мы пили чай, ели её замечательные пирожки с картошкой. Сколько не пытаюсь, такой вкусной начинки из картошки у меня не получается.

И во-время чаепития я рассказала ей всё-всё и про лагерь и про поход и про домашние дела, сама не замечая. Она меня не расспрашивала , а просто поправляла или проявляла интерес к деталям рассказа, а меня несло и несло. Дед только подсмеивался, разлился соловушка....

В общем и день и вечер прошли замечательно. Мы успели всё рассмотреть и примерить . Дед купил мне помимо формы, ещё туфельки и ботиночки, а также юбку и две блузочки для ношения дома. Так что я была на седьмом небе. А ещё он пообещал, что в сентябре купим пальто.

Вечером, уже лёжа в постели я крутилась и размышляла, плохо я сделала или нет, предала я маму или нет.
А с утра в воскресенье, видимо сказались ночные мысли. Я была с бабушкой сухой и срывистой. Отвечала односложно и пару раз даже грубовато.

Дедушка удивлённо посмотрел на меня и сказал-Ты что это, тебя как подменили, не с той ноги встала?
А бабушка ответила ему-Не волнуйся, Петя, занимайся своими делами,. Мы сами разберёмся.

Дед махнул рукой и пошёл во двор, а бабушка, повернувшись ко мне спросила:- Вера, я обидела тебя или оскорбила?

Вопрос прозвучал прямо в лоб и нужно было отвечать, а я не знала, как и сидела молча.
Так продолжалось какое-то время и бабушка терпеливо прождав, заговорила вновь-
-Я всё понимаю, не мучайся, тебе внушили, что я чужая, что я тебе не бабушка. Да это верно, я не та бабушка, чьей дочерью была твоя мать, но я теперь дедушкина жена и если ты хочешь здесь бывать, а ведь ты хочешь?-я молча кивнула- Вот и хорошо, значит решим все недоразумения сразу, ты можешь не называть меня бабушкой, можешь звать по имени отчеству, Римма Александровна, но на одно ты не имеешь права, грубить мне и не считаться со мной, как с человеком. Договорились?

Я сидела вся пунцовая, словно меня уличили в подлом поступке, потом вскочила, подбежала к ней, обняла за талию и сказала, я больше не буду грубить и ты всё равно бабушка....
-Вот и славно, -ответила она -и забудем.

 Я уже ревела в голос,а она утешала меня, немного строго и иронично, так что это подействовало лучше любой жалости. Я успокоилась быстро.

 День пролетел, как одно мгновение, а потом они провожали меня домой. Довели до начала наших домов, а от дедушки до нас было километра четыре, но мы привыкли гулять и не замечали дороги.

Потом я с покупками, уложенными в дедушкин министерский портфель, с двумя большими золотистыми замками , из крокодиловой кожи, который он отдал мне, побежала домой, а они пошли обратно.

Портфель не был новым, дедушка долго с ним ездил, но и не выглядел старым, обшарпанным, скорее внушительным и представительным. Я отходила с ним в школу с четвёртого по восьмой класс.

В следующие выходные, последние перед школой, я уже самостоятельно, с разрешения мамы побежала к дедушке и бабушке и они прошли замечательно, тем более, что мы и в кино сходили и в парке на аттракционах побывали.

Но вот и первое сентября. Я продолжаю ходить в свою школу, только теперь приходится выходить за час до занятий, то есть в семь уже отправляться из дома,занятия с 8 часов.

 А до школы примерно два с половиной километра, да ещё и через железнодорожный мост. Переводить меня в другую школу не было смысла. Не намного ближе к нам только железнодорожная школа, у самого вокзала, а в другой стороне на Советской улице , идти ровно столько же, сколько до прежней. И менять учителя и коллектив ни мне, ни маме не хотелось.



                Главка 28

Год начался, как обычно. Но некоторое время спустя, всё изменилось. Отчим пил всё больше и характер его всё дурнел, тем более он давно не уезжал в командировку и видимо от этого злился. Вот , находясь в таком взвинченном состоянии ,он решил взяться усиленно за моё воспитание.

Дело в том, что у меня выработалась скверная привычка. Я не могу спокойно и внимательно слушать учителя, если не рисую что-либо. Из-за этого все обложки моих тетрадей изрисованы.

Я чирикаю полу- шаржи на своих одноклассников, либо просто лица людей, или дома или цветы. Главное рисовать, а если Мария Григорьевна спросит меня в этот момент, то  отвечаю без запинки, на все её вопросы и она всё поняв, смирилась с этой моей привычкой.

А отчиму срочно нужно было показать свою власть надо мной и он ежедневно требует от меня предъявлять ему портфель на проверку.
Содержимое тем в тетрадях его не интересует. Его возмущают обложки и промокашки, также изрисованные.

 Сначала он подолгу и нудно читает мне нотации, потом начинаются тычки и затрещины. После пары часов издевательств, с чувством хорошо проделанной работы, он отпускает меня, небрежным жестом, а я сжимаюсь в кухонке в комочек, в своём углу и желаю ему в душе "всех благ".
Какой только казни для него я не изобретала в своём воображении, видимо иногда в моих взглядах, он что-то замечал, потому что величал меня не иначе, как чёртовым семенем.

Мама тоже как-то изменилась, стала говорить со мной срыву и часто ругать, просто под руку попалась, тогда, как с Надей она всегда весела и ласкова. К дедушке с бабушкой, не объясняя причины меня опять не отпускают. Я слышала, как отец сказал матери, нечего мол ей туда шастать, всё про нас говорить. И мама теперь часто говорит мне, что я не имею права кому-либо рассказывать что у нас и как, а особенно плохо говорить об отце.

На мои слова, “он мне не отец”, я получаю затрещину и умолкаю.
От таких перемен в отношении непонятных для меня, я снова чувствую себя ненужной и всё чаще убегаю поплакаться на бабушкину могилку.

Однажды ближе к концу октября, погода стояла холодная, я убежала на кладбище, после очередного пьяного скандала и лёжа, рыдая там, заснула.
А проснулась в какой-то комнате. Мне стало жарко от печки.

Возле печки сидел сухопарый высокий старик, а у ног овчарка, которая при моём движении подняла голову и слегка, но не страшно рыкнула. Видимо по-своему упредила его.
Это был кладбищенский сторож и комната в его сторожке.

-Ну что, очнулась-обратился он ко мне-хорошо Друг нашёл тебя, а то бы замёрзла.
 Он расспросил меня, кто я и откуда, потом велел сидеть, ждать, а сам вышел. Я незаметно для себя самой рассказала ему и кто я и откуда и где работает моя мама и что она на работе, всё, всё.

Завод, где работала мама, находился недалеко от кладбища. Он не поленился сходить до завода, дозвониться из проходной с помощью вахтёра до мамы и всё ей сказать. Так что вскоре после того как он вернулся, прибежала встревоженная мама. Она поблагодарила сторожа, крепко ухватила меня за руку и повела домой.

Всё, теперь тайна моего заветного места успокоения была раскрыта. Мама всю дорогу пыталась меня убедить, что я неблагодарная невежливая, невоспитанная упрямая , нерадивая девчонка. Что отец хочет мне добра, а я сопротивляюсь.  Я молчала, а про себя думала, что теперь я одна и больше меня никто не защитит.

Не знаю, что стало с моей прежней мамой, почему она так изменилась. Мне стало казаться или так было на самом деле, что она стыдится меня, внебрачного ребёнка и жалеет о том, что не отдала меня отцу, а может это я сама себе придумывала?
Хотя дети часто бывают недалеки от истины, они не могут многого объяснить, но они многое чувствуют, каким-то чутьём зверёныша. А впереди было ещё более ужасное.

Просто интересно, когда живёшь внутри событий то и не замечаешь, насколько плотно концентрируются по времени плохие и хорошие периоды нашей жизни, полностью оправдывая и поговорку о жизни-зебре, и слова о беде не идущей одной. А с расстояния это так ясно видно.....

Вот и меня судьба занесла в чёрную полосу. Отчим придумал новое истязание. Мама, как я говорила, работала в три смены неделю утро, неделю вечер, неделю ночь. Так вот две недели, когда мама работала с утра, или уходила в вечер, я большую часть голодала.

 Добрый папа, едва за мамой закрывалась дверь, а она уходила первой, сгребал всю еду, до последнего кусочка, уносил в комнату, завтракал и запирал еду в комнате, уходя на работу, типа забыл....А я шла в школу голодной.

 К тому времени у нас в школе, тех детей, которые были из неполных семей или из семей неблагополучных, кормили дополнительно. Завтраки как таковые ещё не были введены, все приносили еду с собой, да и буфетов у нас в школе не было, просто не находилось подходящего помещения.

А для этой категории детей, привозился из заводской столовой ящик с кефиром, бутылочки по 250 г и булочка. Привозили в большую перемену, на тележке и тут же раздавали детям , у кого были талончики на бесплатное питание.
Так вот я стала приходить в школу без завтраков, пустая.

 А возвращалась из школы всё к той же запертой двери и сидела голодная до прихода мамы с работы.  Она возвращалась в 15 часов, иногда позже, если заходила в магазины.А в её вечернюю смену, утром я завтракала, но приходя из школы уже не могла пообедать.

Отчим стал ходить на обед домой, охота была расстояние мерить, завод-то рядом со школой, и снова убирал всю еду. Так что тут я была без обеда и без ужина, мама приходила поздно, когда все уже спали, а Надя в саду, на сутках, накормлена. И только неделю ночных смен я питалась нормально.

Но это положение вещей уже стало сказываться на мне. Я похудела и побледнела. Мама то ли не замечала, то ли не обращала внимания, а учительница несколько раз интересовалась, что со мной? Но я не отвечала, говоря, что всё хорошо. Ведь мама запретила мне жаловаться и "выносить" сор из избы.

Нужно упомянуть, что в пионеры меня приняли ещё в третьем классе, с другим классом, так как я была старше всех ребят, а моим одноклассникам только ещё предстоял приём в пионеры на 7 ноября. Поэтому с галстуком ходила я одна. Это имеет отношение к моему рассказу самое непосредственное.

Одна из одноклассниц, живущая на дороге, по которой я ходила домой, пострадала, повредила позвоночник и её положили в больницу, в Москву. Значит она не будет более посещать школу.

Мария Григорьевна поручила мне, как старшей занести к ней домой, отдать её маме вещи девочки, мыльницу, полотенце, фартук, а также два руб пятьдесят копеек, сданные её родителями, на какие-то нужды. Мне поручили это, доверяя, как пионерке. Так и было сказано.

А к тому времени у меня во время уроков уже случились два голодных обморока и Мария Григорьевна не оставила их незамеченными, она беспокоилась.

Дорога домой проходила через вокзал. А там, в подвале под рестораном располагался кондитерский цех, где помимо выпечки для самого ресторана, пекли изумительные пирожки, продавая их с лотков в здании вокзала, для проезжающих, ожидающих поезда и просто желающих.

 Надо ли говорить, что ребёнок, заранее знающий, что его ждёт дома пустота, от вкусных запахов и голодного желудка, а также от осознания, что у него в кармане лежат деньги, только протяни руку, соблазнился, на мгновение забыв обо всём на свете. О том , что деньги чужие, о том, что ему дали ответственное поручение.

 В общем, не помню тогдашнего хода своих мыслей, а ощущения помню. Я бросилась в вокзал и на 50 копеек купила себе целых пять пирожков по 10 коп, с капустой и мясом. Можно было бы по пять с повидлом, но сладкое я не очень любила.

 Наверное со стороны выглядело дико, с какой жадностью, вроде прилично одетая девочка, запихивает в себя пирожки. Вряд ли это была привлекательная картина.

Потом уже сытая, я отправилась дальше и только в виду дома одноклассницы, до меня стало доходить, что я натворила и я стала лихорадочно соображать, как я зайду к ним, и что я скажу?

 Я стояла в кустах возле её дома и никак не могла решиться подойти к подъезду, открыть дверь. Постояв так, я поняла, что мне незачем идти туда, у меня нет объяснения, зачем я так поступила.

 И тут в голову пришла мысль, что ведь Мария Григорьевна не сообщала им , что послала к ним девочку с деньгами и вещами, а значит они ничего не знают и может вообще забудут думать, что им должны что-то отдать и всё обойдётся.
Где закралась одна подленькая мыслишка, там обязательно последует подлый и трусливый поступок, что и случилось со мной.

Я вошла в подъезд, подошла к почтовому ящику и сунула в него, полотенце, мыльницу и фартук. А сама поспешно сбежала, даже не вспомнив о двух рублях, что лежали в кармане, а может в тайной надежде, что и в следующие дни я буду сыта?

Так собственно и случилось, оставшиеся деньги я проела в остальные дни, никому ничего не говоря.
А после выходных разразился скандал.
Мария Григорьевна в выходные, встретила маму той девочки, они разговорились и та поблагодарила за вещи, переданные им, через почтовый ящик. Тут и выяснилось, что никаких денег никто не передавал.

Это обнаружилось ровно через неделю после моей проделки.
 А ещё накануне в пятницу, когда я возвращалась из школы день выдался слякотный, оттепель, снег наполовину растаял, образовались лужи , и я обходила одну из них по дороге, а тут ехала полуторка и на повороте, его занесло на грязи в мою сторону.

У полуторки борта скреплялись огромной железной скобой, изогнутая часть которой торчала в сторону. Именно эта изогнутая часть ударила меня в спину при повороте машины и я полетела от удара по воздуху вперёд и приземлилась точно в середину той лужи, которую пыталась обойти. Мало сказать, что я испачкалась.

 У меня было небесно-голубое пальтишко, купленное дедушкой, а от того, что я проехалась по луже, на дне которой была глина, я стала непонятного цвета, глину потом не удалось отстирать до конца, слишком она въедливая.
Мокрая , грязная, с болью в спине, в том месте, куда ударила ручка, образовалась громадная гематома, а на пальто появилась дыра с висящими волокнами, я поплелась домой.

Пятница оказалась диспансерным днём у отца, он пройдя поликлинику ,уже сидел дома и пил. Когда я пришла, такая распрекрасная и несчастная, он мне добавил ещё ремня, приговаривая, что я грязная тварь, приблудшая овца не ценящая добра, которое мне делают, хотя тратился на мою одежду не он, но он мол ,кормит меня, а я не ценю. Как он меня кормил, я уже описала.

В общем в понедельник, ещё не оправившаяся от предыдущих неприятностей, я оказалась в эпицентре других. Мария Григорьевна отозвала меня в сторонку и спросила выполнила ли я её поручение и я ,глядя в пол, проблеяла, да.- Ты правду говоришь, ты ничего не хочешь мне рассказать?- а я снова помотала головой да, и нет. Тогда она попросила, чтобы завтра пришла в школу мама, им нужно поговорить.

Я конечно чувствовала себя, как уж на сковородке. У мамы была неделя ночной смены и она могла прийти. Не сказать ей о приглашении учительницы, я не посмела. На следующий день мама приехала в школу ко второй перемене, сразу с работы, не заходя домой. Они поговорили с Марией Григорьевной в коридоре и потом, после звонка вошли в класс.

Я всегда сидела на задней парте, не любила передние, а сейчас, когда моя мама строгим голосом произнесла-Вера, подойди сюда!- мне стало страшно идти через весь класс, на виду у всех. Но пришлось.

И вот я стою перед ними бледная, с согнутыми плечами и смотрю в пол, а мать разворачивает меня лицом к классу и говорит:
- Ты не мне, ты в лицо своим товарищам посмотри и расскажи громко и ясно, как ты выполнила поручение Марии Григорьевны и куда ты дела деньги, которые тебе велели передать. Всем рассказывай. Ты пионерка, вот пусть они и решат достойна ли ты этого звания и не стоит ли снять с тебя галстук.

Я не могла выдавить ни звука из себя, я ничего не могла произнести, только как сквозь вату до меня доносится гул голосов моих одноклассников и слова Марии Григорьевны:
- Нина Петровна, зачем вы так, мы ещё ничего не знаем, я же просила вас...

И всё, дальше я ничего не помню. Очнулась  в комнате медсестры, на кушетке. Рядом стояла встревоженная Мария Григорьевна, неподалёку всхлипывала мама, а надо мной склонился незнакомый врач.

Он внимательно вглядывался мне в лицо и сказал:
-Ну вот, всё в порядке, девочка пришла в себя. Не беспокойте её слишком и дайте крепкого чая и кусок хлеба.
Потом, обращаясь к матери он спросил:
- А отчего девочка так истощена, она что недоедает?

Нет, ответила мама, она нормально ест. И тут меня прорвало, я разрыдалась. Я рыдала злыми слезами и сквозь рыдания громко выкрикивала свою боль и обиду и страхи потерять галстук и прочее. Это были истерические, плохо связанные, но нарисовавшие ясно всю картину выкрики.

Потом медсестра поила меня чаем с бутербродом, а Мария Григорьевна с мамой ушли, велев мне никуда не отлучаться. Видимо в кабинете директора состоялся большой и серьёзный разговор с мамой.
Когда мы шли домой, а меня отпустили с уроков,
мама виновато молчала. Это было видно по её позе и поникшей голове, а также по тихому, какому-то измученному голосу.

 Дома она уложила меня спать, наконец-то увидев и синяк и побои на ногах. Она сама тоже легла поспать после ночной смены.

 Вечером, когда отчим возвратился с работы разразился скандал. В итоге он хлопнул дверью и умчался к матери.
А на следующий день я шла в школу со страхом, но меня на удивление хорошо встретили. Пара -тройка ребят бросала любопытные взгляды и всё.

Видимо Мария Григорьевна провела с детьми беседу. Только позже, когда новые неприятности постигли меня, поползли шепотки по классу, что я украла деньги.

 Серёжка, мой одноклассник, услышал часть разговора учительницы с моей мамой. А саму меня с этого дня поставили на бесплатное питание, так распорядился директор школы, и теперь я вместе со всеми получала свой кефир с булочкой, хотя очень этого стеснялась.



                Главка 29

Потом перед седьмым ноября моих одноклассников тоже приняли в пионеры. Начались каникулы, а с ними главная беда того времени.
Как -то,играя с друзьями на мостках, я забыла убрать бревно, которое выкатила и поставила на попа, как столик. Игрушки унесла, а бревно осталось.

Темнело рано и хотя рядом с нами был фонарь, но отчим шёл пьяный, запнулся за это бревно и расшиб нос. Он ворвался в дом разъярённый, схватил из угла у печки кочергу, железный прут арматуры, загнутый углом и принялся меня охаживать, не спрашивая, кто оставил бревно на ходу.

Выскочила из комнаты мама, отбила меня, угомонила его, а я осталась одна в кухонке рыдать от боли и обиды. Наревевшись вволю, я уткнулась глазами в рисунок обоев, обводя пальцем какой-то элемент и напряжённо размышляя, как мне жить дальше? Мать вышла на кухню, стала накладывать ужин, позвав меня есть. Я пробурчав, не хочу, осталась лежать и жалеть себя бедную. Так с этими мыслями и уснула, но решение уже приняла.

Наутро, дождавшись, когда они ушли на работу, я встала и стала собираться. Я твёрдо решила уйти из дома в Москву. Почему в Москву? Там было много родственников и я думала, что легко найду их и они меня примут. К тому же у дедушки меня сразу найдут и приведут домой, а тут не будут знать, где искать.

Я собрала себе маленький отцов чемоданчик, с которым он ходил в баню или ремонтировать кому-то телевизоры. В чемоданчик я засунула платок, нитки мулине, зачем не знаю, связку бисерной ленты, тоже не знаю зачем, альбом для рисования и карандаши. Потом туда же сунула батон хлеба.
Короче Мальбрук в поход собрался.

Я знала, где у мамы лежат деньги, но взять их не смела. Решила, что пойду в Москву пешком. И ведь пошла.Надела зимнее, тёмное пальтишко, меховую шапочку и тёплые ботики, ещё натянула рейтузы, чтобы не мёрзнуть. Уже снова было холодно и порошил снег.

 По дороге  зашла на кладбище, рассказала всё бабушке и пошла дальше. В первый день прошла незаметно для себя довольно большое расстояние. Стало темнеть, я шла вдоль обочины и размышляла, где буду ночевать. Мимо проезжали редкие тогда машины, никто не остановился, не спросил, почему ребёнок один и куда он тащится.

В общем ночевала я в лесу, зарылась в какую-то кучу веток и листьев пожухлых и переночевала. Утром съела треть батона, выбралась на дорогу и побрела дальше.
До Москвы я дошла за трое суток, по старой Симферопольской дороге. Проходила три поста ГАИ, ночевала ещё две ночи в лесу. Никто меня не остановил, никто не заинтересовался. А я ведь ещё шла и напевала что-то временами. На душе было странно легко. Может быть от голода.

И по Москве я передвигалась, не заинтересовав никого. Хлеб давно кончился, в животе урчало, но я всё шла.
В конце концов оказалась на Красной площади. Видимо ноги сами привели меня в привычное, знакомое место. А уже сумерки и куда идти дальше я не знаю.

 Адресов родственников не знаю, только на Арбате живут, Арбат большой, да у Ваганьковского кладбища, так тоже не адрес. Дядя Юра не в Москве, а в Долгопрудном в то время. В общем тут я осознала, что идти мне некуда и  пошла в первое же отделение милиции, которое увидела. Сзади ГУМА, переулок, там то ли 119, то ли 118 сейчас не помню отделение милиции, а напротив церквушка.. Вот туда я и двинулась
               
Итак я открыла дверь в отделение милиции. Дверь тяжёлая, движется в детских руках с трудом, поэтому пролезаю в полуоткрытую и получаю тычок в спину.

 Передо мной относительно небольшое полутёмное помещение с огромным деревянным диваном-скамьёй и высоким перегораживающим комнату барьером, за которым стоит милиционер, и невидимый для меня сидит другой. Я только слышу его голос, поэтому знаю, что он там есть.

Он говорит по телефону. Постоянно кто-то заходит, при этом входная дверь громко хлопает,а я вздрагиваю. Вошедший следует в дверь рядом со скамьёй, внутрь здания. Это тоже работники милиции. Я мнусь на месте, тиская ручку своего чемоданчика, пока стоявший, что-то записывавший человек не поднял голову и не заметил меня.

- Тебе чего девочка?- вопрошает он усталым голосом.
- Я, мне...-мямлю , не зная, что и как ответить на вопрос-я потерялась, приехала к родным и не могу найти, адреса не помню.
-Ну-ка, ну-ка- он словно проснулся, голос затвердел.
- Иди- ка сюда- произнёс он открывая дверцу в большом барьере.

Я шагнула туда. Мне предложили присесть. Здесь стоял точно такой же диван близнец первого. Рассказывать пришлось, отвечая на их вопросы. Нужно сказать, задавали они их умело. Одновременно, слушая меня сидящий смотрел на стол под стекло. Со своего места я не видела, что он там разглядывает.

-Пока всё складно получается- сказал стоявший и обернулся к сидевшему- как думаешь, она?
-Вроде похоже, но нужно уточнить.
-Уточняй- согласно кивнул первый.
Сидевший стал звонить куда-то. Долго не отвечали и он повторял попытки.

От тепла и того, что сижу меня начало размаривать и я видимо придремала, так как сквозь дрёму слышала только отдельные фразы, что-то про возраст, одежду и какой-то приёмник.
Через некоторое время меня потрясли за плечо и чей-то голос сказал, ну что поехали.
Я увидела стоящего передо мной совсем другого милиционера, одетого в шинель, подпоясанную ремнём, с кобурой на поясе и в зимней шапке.

В одной руке он держал мой чемоданчик, а другой взял меня за руку и потянул за собой.
-А куда?- робко спросила я.
- В дом, где тебе придётся побыть, пока не найдём твоих родных. Я подумала, что он говорит о моих московских родственниках и обрадовалась, поэтому охотно пошла за ним.

Мы сели в милицейскую машину, похожую на автобус, только без окон. Теперь-то я знаю, что это автозак, а тогда не знала. Там внутри шли решётки, за ними вдоль борта сиденья, а впереди маленькая откидная скамья. На неё он меня и усадил, а сам сел рядом с водителем.

От них меня отделяла стеклянная перегородка с решёткой и маленьким окошком, которое было открыто. Я могла смотреть вперёд и вбок, мимо водителя. Мы поехали, а я жадно вглядывалась в переднее окно, гадая, как долго нам ехать. Темно, но огни освещают улицу, делая её причудливой.

Но вот машина свернула с большой дороги , через трамвайные пути и мы подъехали к высокому, мрачному каменному ограждению с огромными железными воротами. Милиционер вышел и позвонил в кнопку звонка возле малоприметной двери,находящейся, как мне показалось прямо в стене. Рядом едва светилось небольшое оконце, тоже зарешеченное снаружи и изнутри. Открылась дверь, вышел человек. Милиционер отдал ему какие-то бумаги, тот рассмотрел их, подсвечивая фонариком и вместе с милиционером направился к машине.

Они открыли дверь в машину и милиционер, заглянув в салон сказал-Ну, всё, слазь, приехали.
Я вышла, едва не упав, когда спрыгивала с высокой ступеньки. Человек с документами сказал- Вперёд, не задерживайся.

Словно что-то недоброе коснулось меня и у меня в голове промелькнула мысль , бежать, но видимо человек понимал, какие мысли возникают в голове здешних посетителей, потому что ухватил меня за плечо, пробормотав-Без глупостей.

Дверь за нами закрылась, отрезая меня от мира, над ней была какая-то надпись, но прочесть я не успела, в глаза бросилось только первое  попавшее короткое слово  ПРИЁМНИК.




                Главка 30.


Сопровождающий закрыл дверь на ключ и засов, потом обернулся и стал отпирать вторую дверь, мы стояли в полутёмном тамбуре без окон. Открыв дверь, он снова велел мне идти вперёд.

 И вот я оказалась в длинной узкой комнате, почти совсем без мебели, не считая обитого дерматином потёртого стола , пары стульев с высокими прямыми спинками и стеллажом с папками сзади сидящей за столом хмурой женщины.

Она подняла на меня глаза, за толстыми стёклами очков и отчеканила-Проходи, садись. Вещи отдай сопровождающему. Мой чемоданчик отобрали, а я сидела на неудобном стуле, не смея прислониться или пошевелиться, так испугалась.

 Здесь и находилось то самое двойное зарешёченное окно одно на всю длинную комнату. Под потолком лампочка-коптюшка, как в нашем старом туалете на Ногинке, которая не столько светит, сколько имитирует свет. Зато на столе перед женщиной стояла очень яркая настольная лампа.

Женщина заполняла в журнал сведения из бумаг, которые ей отдал сопровождающий. Он в это время открыл мой чемоданчик и хмыкал, рассматривая его содержимое.
-Ну, что там- спросила женщина.
-Да, уж, глянь сама-с усмешкой ответил мужчина.
Она встала, посмотрела и повернулась ко мне-Ну, признавайся, где взяла?- обратилась она ко мне потрясая в руке мулине и бисером.
-Дома- пискнула я.
-Это мы тоже проверим- строго сказала она.

Закончив с формальностями, заполнив какую-то папку и подписав её, она поставила папку на стеллаж, набрала номер телефона и произнесла
- Восьмой, подходите, принимайте контингент.
Я не поняла смысла сказанного, только машинально запомнила незнакомое слово.

С противоположной от входа стороны была ещё одна дверь. Оттуда донёсся звонок и мужчина пошёл открывать. Вошла высокая, полная женщина. Какая -то словно рубленная топором, с причёской тридцатых годов, короткими волосами, прижатыми спереди ободком, чтобы не падали прямые тёмные пряди.

Одета она в чёрное форменное платье, с длинной прямой юбкой, с маленьким воротником, идущими по лифу железными пуговицами, подпоясанное ремнём, и отрапортовала:-За вновь прибывшей, из восьмого.
Меня передали ей и снова под лязг замков и засовов мы последовали в ту дверь, откуда пришла она.

Пройдя немного по коридорчику мы вышли во двор. После долгого пребывания в тепле, где я сопрела в пальтишке, мы оказались на дворе. Дул ветер и мела небольшая метель. Снег в том году выпал рано, он лежал уже на ноябрьские праздники, немного, но лежал.

По двору мы пошли в сторону ворот, мимо них и снова вошли в дверь стены-ограждения.. Потом таким же коридорчиком до другой двери и оказались в помещении, где стояло несколько лавок и находилась низкая, полная женщина с красным лицом.- Обработать- бросила ей моя сопровождающая,- я пока подожду в дежурке ,и ушла.

Мне было велено полностью раздеться и следовать за женщиной. Мы прошли в другую дверь, без замков и засовов. Это оказалась баня. Там женщина сама вымыла меня жутко вонючим мылом: и голову и саму, назвав это санобработкой от паразитов.
После меня вытерли жёстким вафельным полотенцем, тоже ужасно пахнущим, как теперь знаю хлоркой, и выдали одежду.

Тёплые штаны, рубашку из байки серо-голубого цвета, видавшую немало стирок и коричневое длинное платье, похожее на платье надзирательницы, чулки и мужские, вернее мальчуковые ботинки. Мои вещи мне брать не разрешили.

На голову велели повязать платок. Шапку вернули мою, предварительно прожарив её в автоклаве, отчего она тоже стала пахнуть и была слегка влажной. А пальто выдали другое, суконное, на ватине и тоже с железными пуговицами.
Потом она нажала кнопку, видимо звонка, но я его не слышала и пришла моя надзирательница. Мы вышли из здания и направились по дорожке к ещё одному высокому зданию похожему на церковь. Туда, где теперь в Даниловском Монастыре проходят главные службы.

 Да, я же забыла сказать, что привезли меня,как потом я узнала, в бывший Даниловский монастырь, на территории которого в то время находился детский приёмник, для передержки осуждённых к колонии или беспризорных, бежавших из семей или детдомов детей. Там они находились временно. Оттуда их потом распределяли по колониям, детдомам или детским приютам для мамолетних преступников.

Внутри главного храма располагалась тогда столовая. Там стояли столы, обитые жестью со скамьями вдоль них. Было мрачно и прохладно, свет горел только в районе кухни, где сейчас алтарь.

Оттуда вышла работница и брякнула об стол железной миской и алюминиевой ложкой. Буркнув “ешь,” она удалилась, чтобы попозже принести кружку спитого, вонючего но сладкого и горячего чая. В миске была полуслипшаяся перловая каша с тушёнкой, холодная, как лягушка.

Но мне, изголодавшейся за трое суток, к тому же шёл уже десятый час, было безразлично. Я съела всё с жадностью и выпила горячий вонючий напиток с удовольствием. Здесь тоже всё воняло хлоркой.

Потом мы вышли из столовой, обогнули её и направились к двухэтажному длинному зданию, по левую руку от храма, сбоку от их синодального здания. Его тогда не видела, там был огороженный угол. То ли его построили позже, когда реставрировали, то ли оно было меньше, не знаю.

В этом двухэтажном здании и жили дети. Мы обошли его.  С противоположной стороны было три двери. Мы вошли в среднюю, снова замки, засовы, скрип. Поднялись на второй этаж и прошли в помещение.

Здесь, как в детском саду раздевалка, только шкафчики побольше и запираются, а скамеек нет. Я разделась, до рубашки, как мне было велено и последовала за надзирательницей.

 Мы оказались в громадной спальне, где стояли железные кровати по обе стороны от широкого прохода. Вдоль прохода тянулись невысокие барьеры с проёмами для выхода.  Мы прошли почти в конец спальни и во второй от конца проём , проследовали к окну. Все уже спали и нашего прихода никто не видел.
-Это твоя кровать, ложись и спи.

Надзирательница ушла. В конце прохода за столом сидела ночная дежурная. Я легла в кровать, обняла подушку, долго смотрела на луну в окне и тихонько подвывала. Я плакала от страха и незвестности. Я вдруг решила, что нахожусь в тюрьме и больше никогда отсюда не выйду. Насчёт тюрьмы, это почти так и было, насчёт долго не подтвердилось.
Итак я повыла и заснула довольно поздно.

 Утром , в 6 часов- подъём, зычным голосом. Слово ворвалось в сон всех без исключения детей. И все вскочили, как ошпаренные. Я не исключение.
Гуськом потянулись в туалет и умывальник.

Проход к ним возле стола ночной дежурной, под арку. Здесь в большом помещении по правую руку кабинки туалетов.
 Дверей нет, только перегородки. По левую ряды умывальников.

Девочки, стриженые по разному, разного возраста действуют почти молча, как автоматы. Я боясь сделать что-то не так, подражаю им. Надзирательница присматривает. Здесь шестое и восьмое отделение. Все девочки. В другом отсеке мальчики. У них третье и пятое отделения. Соответственно туалет и умывальник у них по другую сторону у противоположного входа.

Первое, второе, четвёртое и седьмое в другом подъезде. Первое карантинное, наподобие лазарета. Их никогда не выводят на улицу, им возят пищу в корпус. Остальные после совершённого туалета одеваются и строем идут в столовую.
Там рассаживаются по лавкам к столам в строго отведённых, закреплённых за отделением местах.

 Двое старших из каждого отделения помогают надзирательницам развозить пищу по столам. У мальчиков естественно надзиратели мужчины.

После завтрака идём в корпус, но не в спальню, а в комнату на первом этаже. Там полукругом стоят стулья, рассаживаемся на них, руки на колени, на виду. Напротив целая гора игрушек, расставленных на столах, но как мне шепчет соседка, их трогать нельзя. Два часа созерцания игрушек и слушания чтения надзирательницы.

Чтение монотонное, отнюдь не художественной, а воспитательно-назидательной, если так можно выразиться проповеди о пользе труда, вреде праздности и греховности преступлений. Половину прочитанного вообще не понимаю.

Девочки постарше, почти девушки перемигиваются, позволяют себе усмешки и реплики, за что немедленно получают резкий удар плетью по рукам. Мне жутко, хочется спрятать руки и самой куда-то забиться, но соседка шепчет, нельзя. И я терплю, преодолевая зуд ослушаться.

По окончании также строем следуем в другое помещение. Там горят опять лампы коптюшки. Вообще во всех помещениях полумрак. А здесь ещё, вдобавок, нет окон, стоит какой-то смог в воздухе.
Посредине стол, на нём кипы картонных заготовок разного размера и жестянки с клеем и кистями.

Нас расставляют вокруг стола и мы два часа клеим коробки и пакетики, кому что досталось. Клей тёплый и дурно пахнущий. Это от него смог, а ещё от него разъедало кожу,но перчаток не полагалось. После окончания работы поход в туалет и снова в столовую.

Прогулка 30 минут во дворе, заключается в хождении по кругу гуськом, в то время, как мальчики убирают территорию. Метут и соскребают снег. После прогулки снова работа в клеевой, затем получасовая прогулка, ужин и сидение в той игровой, без разрешения играть комнате. Потом отбой.

Так проходят все дни, исключением, точнее разнообразием является прибытие новеньких или перевод на другое место находящихся здесь детей. Иногда это происходит трагично, как с 17 летней девушкой, увозимой в колонию, когда она страшно материлась и дралась с надзирателями, пытавшимися поместить её в воронок.

 Мы с ужасом наблюдали эту картину и долго в ушах стояли вопли побеждённой. Другие уходили молча, смиренно, как-то даже обречённо, а некоторые, те кто в детдом, радостно.
Я мечтала попасть в детдом,так как уже не верила в нахождение моих родных. Так прошло три дня.

На четвёртый, во-время предобеденной работы в клеевой, пришла незнакомая мне ранее надзирательница, переговорила с нашей и та подозвала меня. Я подошла, заранее боясь наказания, и ломая голову, что я сделала не так. Но меня не ругают, а просто велят следовать за новой надзирательницей.

Я немного взбодрилась, наверное меня повезут в детдом. Мы идём по территории и приходим в помещение, рядом с тем, где меня мыли в бане. Это кладовая , где хранится одежда поступивших детей. По записке поданной надзирательницей кладовщице, та ищет на полках и приносит мешок с биркой. В мешке моя одежда и мне велят переодеваться, что я делаю с радостью. Всё-таки это мои вещи.

Одевшись я снова следую за надзирательницей. Мне уже не приказывают идти впереди, я могу идти рядом или сзади. Это непривычно после всех строгостей. В руках у меня мой чемоданчик.
 Мы приходим в ту же комнату, где меня принимали впервые и надзирательница чуть подталкивает меня в спину:- ну беги, за тобой приехали.

Я машинально делаю несколько торопливых шагов, поднимаю голову и вижу перед собой... Отчима.....
Никогда ранее такой ужас не охватывал меня.
Я резко торможу, потом разворачиваюсь и с утробным воплем висну на надзирательнице. Чемоданчик летит с грохотом на пол.
-Оставьте меня здесь, отправьте в тюрьму, только не отдавайте ему!!!!!!-исступлённо воплю я.

Видимо что-то дрогнуло и в этих застывших сердцах, потому что руки надзирательницы совсем неожиданно гладят меня по голове и обнимают за плечи, она прижимает меня к себе и что-то говорит успокоительным голосом. Меж тем вторая, обращаясь к отчиму произносит,-Ну, теперь всё зависит от вас.
Честное слово, я до сих пор не могу вспомнить как ему удалось уговорить меня, но он принёс большую шоколадку Красный Октябрь, и то ли купил меня шоколадом, то ли ещё чем не знаю.

Но вот я уже выхожу с ним на улицу и мы идём к машине, а из машины навстречу выходит мой дядя Юра и я висну на нём и реву и смеюсь, а он обнимает меня, суёт на заднее сиденье и говорит отцу, садитесь вперёд, а сам устраивается рядом со мной, и мы едем в Серпухов не на электричке, они уже начали ходить взамен паровозов, а на машине, на газике.

Так закончилось моё знакомство с этим страшным миром. Я специально описала его кратко, не вдаваясь в детали, так как очень больно это вспоминать и каждый раз льются слёзы, тем более можно понять, что ужас перед отчимом был не меньшим.

Приехали мы не к нам домой, а к дедушке, перед этим, заехав в милицию, где отметили в документах, что ребёнок найден и возвращён в семью!

У дедушки были все. Собрался семейный совет. Была там и тётя Ирочка, дяди Юрина жена.
Все меня ласкали, все пытались накормить повкуснее и никто ни в чём не упрекал. Потом нас с Надей отправили на кухню, а сами стали говорить.
Дверь у нас толстая и плотная и через неё обычного разговора не слышно, но отдельные реплики, на повышенных тонах доносились и я скоро поняла, что решается вопрос, где мне жить.

Дядя Юра с тётей Ирочкой хотели забрать меня к себе и уговаривали маму. Они были бездетными. Ещё когда учились в институте, поженились и тётя Ирочка забеременела, а её мама настояла на аборте, мол нельзя бросать учёбу, нужно закончить институт, потом думать о детях. Результат, у тёти Иры не будет никогда детей и она умрёт в 38 лет бездетной.

А мама моя ни в какую не хотела отдавать меня. Сейчас я понимаю, что не из большой любви ко мне, а из-за боязни осуждения со стороны людей. Мол, при живой матери, ребёнок у людей живёт. Ни их увещевания, что девочке будет спокойнее, ни бабушкины слова о том, что Юра сможет дать девочке больше в плане образования на маму не действовали.

 А уж бабушкины слова вообще вывели из себя. Тогда дед, чтобы прекратить все споры громко и резко сказал- Вера остаётся здесь и точка. Вопрос решён.
Всё, против отца мама спорить не могла и я осталась жить у дедушки. Очередная чёрная полоса кончилась.