Живу и помню!

871 день осады,  как минимум 600 тысяч смертей -  не столько от пуль, сколько от холода и голода -  и 125 граммов хлеба, продлевающие жизнь на чуть-чуть. Сегодня едва ли найдется человек, который на вопрос о самой страшной странице Великой Отечественной войны, неуверенно запнется, называя два коротеньких слова.  Блокада Ленинграда.  Тысячи чувств, тысячи человеческих судеб,  связанные одним горем, одним городом

"Знали, что где-то стреляют"

В их череде -    и пережитое Евгенией  Петровной Халяпиной.  88-летняя пенсионерка живет в станице Динской Краснодарского края больше 30 лет, переехала сюда с Севера.  Однако родной город для нее – Ленинград! К началу  войны Женечке было всего 13-ть

-   Мы, дети,  поначалу и не  ощущали войну вовсе. Да, знали, что где-то стреляют, но казалось, к нашему городу немцы не подойдут никогда.  Помню, как ходила с мамой на рынок, там слышала  разговоры  типа « скоро всем капут», «Ленинград падет ».  Мама всегда спорила  с  паникерами…
.
  Восьмого сентября 1941 года гитлеровские войска взяли город Шлиссельбург.  Ленинград, где проживало порядка трех миллионов человек, оказался  отрезан от остальной страны.     Дальше    холод, отсутствие  воды,  электричества и главный  союзник немцев  -  голод.  От него людей  не спасали даже введенные для   экономной траты припасов карточки.

Хлеб с целлюлозой

В ноябре – декабре 1941 го суточная норма хлеба для стариков и  детей достигла предельного минимума - 125 граммов.   И  если в сентябре хлеб еще готовили, смешивая ржаную и  соевую муку, то   в первую блокадную зиму в ход пошла несъедобная гидроцеллюлоза.   Ее добавляли для объема!

-    Мой папа работал в каком-то министерстве, -  вспоминает собеседница « МК на Кубани». -  Еще до начала войны его отправили с эшелоном продовольствия в Германию, так и пропал без вести. Брат   Сергей, выучившись на летчика, в 17 лет погиб под Чудово….  Мы остались с мамой  вдвоем….   

 Не выдержав свалившегося горя и тягот осадного положения, Анастасия Тимофеевна вскоре заболела. Заботы о матери легли на плечи хрупкой Жени.  Впрочем, как и обязанность добывать  дополнительное продовольствие.

 -  Однажды вечером к нам пришел мамин знакомый -  военный. Они вместе трудились на заводе. Он пожаловался: взяли ребенку няню, а кроха совсем захирел.  Оказалось нянечка всю еду,  предназначенную для малыша, забирала себе! Для собственных детей!   Согласившись на предложение, я пришла поглядеть на воспитанника: батюшки! Он был весь синий, тощий, маленький…Ну чистый покойник! А ел как здоровяк:  мое, свое и все ему мало! Взять же припасы было негде. Хозяева оставляли нам немножко, остальное запирали на  замок. Жена военного трудилась в магазине. За работу я получала хлебные корки -  подгорелые, испорченные. Этим поддерживала себя и мать.

Нянькой Женечка работала недолго. Все потому, что однажды очень испугалась за свою жизнь. Как-то днем  в дом военного пришли двое взрослых мужчин. Назвав Женю по имени, приказали выдать  продовольственные карточки, мол,  так велела жена хозяина. Юная Женя не растерялась.

 -   Ответила:  « Подождите, хозяин за молоком для ребенка пошел, вот-вот вернется».   Услышав это, незваные гости поспешили на выход. Остаток дня  я провела ни жива ни мертва.  И едва хозяйка показалась на пороге, сказала, что больше к ним не приду. Меня могли убить за еду! Так мы с мамой начали жить на паек: 125 граммов хлеба  в день на душу…

Один на один с горем

А в январе-феврале 1942 года Анастасия Тимофеевна умерла. Маленькая  Женя  спала с мамой и все поняла, едва почувствовала холод от ее тела. Женщину  похоронили  не сразу. В одной постели с трупом Женя спала еще 11 дней…

-   Когда мама болела, всегда повторяла: « Умру, не отдавай меня,  а сколько можешь получай хлеб». И я получала!    К тому же на уборку трупов существовала очередность. Их было слишком много в квартирах, на улицах! Когда приехали  гробовщики, приказали тело мамы в простыню зашить. Помню, я ревела белугой. Но не столько  от жалости -  не могла нитку в иголку вдеть, тело перевернуть. Хотела помощи у соседей попросить, так в одной комнате насчитала два трупа, а в другой – три. Умерли все!

Кое-как Женя справилась со страшным заданием и…осталась одна в пустой квартире на улице Подольской. Без еды, воды,  света и надеж на будущее.

 -  За водой нужно было ходить к Неве. Берешь общий ковшик и прежде чем наполнить его, топишь покойника.   Помню, один все всплывал и смотрел на меня. А что делать?   Страшнее всего было видеть, как умирают люди. Вот идешь ты по улице вслед за незнакомцем. И тут он вскрикивает, оседает. А ты должна обойти и топать вперед как ни в чем ни бывало. Жуть!


Дорога к жизни

Таких воспоминаний у Евгении Петровны тысячи.   И все же пенсионерка  уверена: в  Блокаде была и светлая сторона.  Она, как лакмусовая бумажка, обнажила благородство человеческих душ.

 -  Все друг друга поддерживали, кто бы что ни говорил. Вскоре после смерти мамы меня забрали в детдом. Никогда не забуду нашего директора – Беккера!   Он поручил мне приглядывать за малышами. Поражала стойкость двухлеток-дистрофиков(это слово, кстати, появилось в русской речи именно во время блокады Ленинграда, - прим. авт). Вот перед ним кладут кусочек хлеба,  малыш понимает, больше он не получит. И не плачет, не просит. Сегодня такого уже не встретишь.  Помню, ходили мы и на вокзал:  собирать зерна злаков, высыпавшиеся с составов. Солдаты нередко специально стряхивали их с брезента. Бывает, зажмешь в ладошке всего пять-шесть зерен, а рад несказанно. Хочешь съесть их, но терпишь!

 После была «дорога жизни» - водный и ледовый путь, лежащий через Ладожское озеро и связывающий Ленинград с «большой землей». По данным разных источников,   благодаря нему из города  в ту пору эвакуировали порядка 500 тысяч человек.
 А на «большой земле» их ждал поезд до Новосибирска, там -  новая жизнь.  Спасенные дети с утра до вечера работали в колхозе, ведь практически все взрослые ушли воевать. Зато в отличие от своих менее счастливых ровесников, были живы!

"Не могу выкинуть ни крошки"

-  Закончив школу, я поступила сначала в сельскохозяйственный техникум, а потом, бросив его, в ремесленное училище, что в городе Прокопьевске. Была и сварщиком, и слесарем, и аппаратчицей, вышла замуж…

 Вместе с мужем  Василием Евгения Петровна прожила  62 года. Говорит, под венец ее забрали прямо с рабочего места.      Представ перед шумными гостями в рабочей одежде и услышав, «с законным браком!», она оторопела, ведь и не  была в отношениях с женихом. Просто работали вместе на заводе. Василий же уверил:  Полюбишь! А что до меня, ты – самая - самая…»

 - Родили дочь, которая, выйдя замуж, первой отправилась на Кубань. Хотели второго ребенка, но я, упав, не сохранила беременность.  У меня есть два внука – Сергей да Роман, пять правнуков. Они живут в станице Динской.  В Ленинграде была после  всех событий лишь однажды. Знаю, маму похоронили в братской могиле № 1 на Пискаревском кладбище. Мне предлагали квартиру в Ленинграде -  отказалась.  Зачем? Родственников   там не осталось, крышу над головой имею.   Считаю, другим жилплощадь нужнее. Я, знаете ли, так воспитана: всех жалею, всем довольна, никому не завидую. Наверное, потому так долго живу (смеется)

  В этих словах  действительно она вся!  Чего только не пережила,(даже статус    блокадницы  из-за чиновничьей  волокиты получила только в 2000-х) а не озлобилась, не сломалась.   Открыта, добра, весела. Вроде возраст почтенный,  да и старая травма дает о себе знать (разорвавшийся снаряд повредил девочке ногу), а не сидит на месте.  Охотно встречается с детьми и рассказывает о себе, о войне.  Насколько это непросто, выдает лишь вырвавшееся между слов признание.

 -  До сих пор не могу выкинуть ни крошки хлеба. Положу оставшиеся кусочки на батарею, а потом отдаю соседям: для домашней птицы. И все-все помню. Ни за что не забыть!

Источник: " Московский комсомолец на Кубани "(номер 16, апрель 2015)