Мы обязательно встретимся

- А это точно кот? Больно тяжёлый. Добавить бы надо.
- Тише! Вот, возьмите.
- Вы что, тоже поедете? Я обратно не повезу.
- Обратно я на трамвае.

Хлопнула дверь, стихли шаги на лестнице, он опять задремал.
Ближе к утру его разбудил вой. Он встал с кровати и выглянул в окно. Всё было тихо. Выли не снаружи. Или ему это приснилось.

В первые дни летних каникул к девочке приходила подружка, но быстро уходила. Он наблюдал за ней, стараясь не пропустить момента оживления.
Но ничего не менялось. Пять дней, двенадцать, пятнадцать. Её мать, садясь на стул возле плиты, бывало, сжигала ужин дотла, засыпая так крепко, что её будил только дым.

Они въехали лет пять назад. Мама, весёлая, тоненькая как прутик, и её дочь, которая обнимала огромного полосатого кота, размером почти с неё саму.

Откуда они взялись, он не знал. Его же новым жильцам сразу отрекомендовали как «радио с приветом», он время от времени громко смеялся сам с собой. Ни девочка, ни её мама с ним не беседовали.

Он теперь часто ставил стул возле двери и подолгу сидел, слушая звуки квартиры. Бывало, брался за что-то, но бросал, опять садился на стул.


«Обычная бумага не подойдёт, ни в клеточку, ни просто белая. Карандаш и ручка не подойдут также. Подойдёт перо. Оно цепляется за бумажные волокна, оставляя дыры. Или выпускает струйкой чёрные лужицы туши. Это похоже на то, как если бы писали когтем...» - Радио смеялось за своей ветхой дверью, и соседи корчили двери рожи. За дверью двигалось, шуршало, подолгу стояла тишина. Потом вдруг что-то падало, и радио опять включалось.

Нашлась целая пачка серой бумаги. Она была почтовой, но линии для строк почти исчезли.
Баночку туши он приобрёл далеко от дома, в магазине возле самого трамвайного кольца.

«Комнату они закрывают почти всегда, либо изнутри, либо снаружи. Почтовый ящик не подходит, кот слишком мал ростом, чтобы дотянуться до него. И конверт – это лишнее, его кто угодно откроет...»

Первую записку он написал под копирку, чтобы сохранить образец почерка.

Несколько лет назад кот загнал под газовую плиту маленький поролоновый мячик. И потом отчаянно орал, мячик был недосягаем для его толстых, коротких лап. Девочка тогда ползала вокруг плиты и совала длинную линейку то с одной стороны, то с другой. Шуму и возни было столько, что после того эпизода соседи переругались и попросили держать кота в комнате, он выходил гулять по квартире только тогда, когда кроме девочки в квартире никого не было. «Радио с приветом» не считалось.
Полазив вокруг плиты и посветив фонариком, он ничего там не обнаружил.
Перо было покрыто ржавчиной. Ночью, прислушиваясь к шагам в коридоре, он оттирал содой следы времени.

Первая записка от кота лежала под плитой. Он подсчитывал, чья ближайшая очередь мыть полы, прикидывая, насколько тщательно это будет сделано.
Фальшиво щурясь на только что оторванную пуговицу, которую «пришивал», он хмурился и сопел, краем глаза отмечая, как девочка перемещалась от раковины к плите и обратно. Что-то она там делала. Омлет?
Катушка выпала из его пальцев и покатилась в другую сторону от плиты. В день омлета ничего не вышло, девочка подняла нитки и вернула ему.
Репетиции ничего не дали, катушка катилась куда угодно, но не под плиту. 
И он просто положил её туда.

Это произошло на двадцать первый день после смерти кота. Записку она увидела сразу, вытащила и протянула ему. Но он старательно искал катушку, записка его не интересовала.

Он не видел её несколько дней. Но однажды утром, когда все разбежались по работам, услышал её смех. Сделав озабоченное лицо, он взял чайник и отправился на кухню.
Она промчалась навстречу, громко топая по коридору.
Он постоял, держа пустой чайник над плитой, потом набрал воды и зажёг газ.
Ответ был написан на тонкой зелёной бумаге. Он положил записку назад, она четыре дня ещё лежала там, потом он её забрал.
После этого раз в четыре-пять дней под плитой оказывались поочерёдно то серая, то зелёная записки.

Вдруг появилась подружка и задержалась. Прижав ухо к двери, он слушал как они прощаются, они смеялись. Он проспал всю ночь, как бывало с ним только в детстве.

Сперва ничего особенного кот не писал. Только то, что они встретятся, обязательно встретятся. Она спрашивала его, когда. Он долго уходил от прямого ответа, но она продолжала спрашивать. Тогда он ответил, что дорога к нему полна опасностей, что ей нужно стать ростом примерно с маму.
Потом он написал, что когда был котёнком и выбирал, к кому ему отправиться жить, ему показали несколько фотокарточек. И он сразу выбрал её, даже не раздумывал. И что её фото до сих пор хранится в укромном месте, где он его спрятал. А её мама думает, что оно потерялось.

Она же писала много. Её первые записки он перечитывать не мог, просто складывал в коробку из-под ботинок. Но потом её послания изменились, и он часто читал их прежде чем заснуть. Она рассказывала ему о том, что происходит в её жизни, о маме, о книгах, о поездках за город, о своей подруге и даже о странном соседе, которого все считают дурачком. Но она однажды видела, как он пьёт чай в пирожковой и на дурака он похож не был.
Одна из последних её записок была очень короткой. «Мы обязательно встретимся. Теперь я знаю точно».
В конце августа под весёлый гвалт обе старые плиты поменяли на новые, с просторными духовками и подсветкой. Плиты плотно стояли на полу, под них невозможно было просунуть даже монету.

****

Это была хорошая работа и она очень подходила ему. Прежде он занимался чем-то подобным, но всё то было похоже на опасную игру, непредсказуемую, нервную. За мусор били, даже убивали. И не за драгоценный вроде металла, а даже за простой – бумагу, полиэтилен, тряпки. Попадало и ему. Но он никогда не жадничал и притворялся немым, что делало его и вовсе безоружным, чаще его просто прогоняли.
А потом произошла чудесная встреча. Он гулял по берегу залива и, не задумываясь о том, что делает, стал собирать мусор на берегу. Когда набрал столько, что нельзя было сдвинуться с места, сел на песок и стал размышлять, что ему теперь со всем этим делать. Даже засмеялся над тем, что не заметил, как набрал столько.

Вода тихо говорила ему что-то. Он отчётливо слышал одну фразу, она радовала его. - «Всё так, всё так...»
Человек присел рядом с ним и сразу предложил платить за всё, что он соберет с берега. Коротко, вежливо. И тут же, чтобы слово и дело не разошлись, положил на песок несколько купюр, прижал их камнем, подхватил мешки с собранным мусором и пошёл прочь. Но вдруг остановился и крикнул: «Раз в неделю было бы хорошо, два раза в неделю – отлично».
Он сидел и улыбался уходящему в воду красному солнцу. «Всё так», – опять тихо сказала вода.

****

- Я его знаю, - медсестра посмотрела в зеркало на завхоза. - Он мало изменился. Почти не изменился.
Завхоз молчал, улыбаясь своим мыслям.
- Хороший человек, – наконец сказал он. – Наверно, думает, что его никто не замечает.
- Так ведь это правда, – медсестра повернулась к завхозу, они вдруг разом громко засмеялись.
- Говорите, знаете его? Откуда он?
- Из города.
- Да, там, конечно, беспокойнее. Я имею в виду, собирать мусор.
- Вы рады? – она смотрела в окно на фигурку, сидящую на песке, почти неразличимую в быстро наступающих сумерках. Дважды в неделю эта фигурка становилась частью берегового ландшафта, как переносной маячок.
- Рад.
- Он спас мне жизнь.
Завхоз никак не отреагировал.
- У меня умер любимый кот, он был на пять лет старше меня. Мама потом рассказывала, что у меня гемоглобин упал до уровня, несовместимого с жизнью. Клочья волос на расчёске оставались, кости хрустели, ела через день. Мама ставила уколы, она врач, но была очень напугана. Уже договорилась о больнице, как вдруг я нашла записку от моего кота. Я ответила ему, мы стали вести постоянную переписку, довольно долгую. В больницу меня не положили.

- Вы разговаривали с ним? Теперь?
- Я пробовала. Он меня не помнит. Или вообще не помнит прошлого. Похоже, у него травма головы.
- Я не врач, но очевидно, что там целый набор травм.
- Я ещё попробую, позже. Может, он вспомнит. Он обещал, что мы встретимся.
- Такие всегда хранят обещания, – завхоз улыбался. – Ваша пациентка пришла.
- До свидания. Спасибо, что помогли ему.
- Я себе помог. До свидания.

Она ушла. Сумерки за большими окнами превращались в черноту, какая бывает в кинозале перед началом фильма.