Пять ребят о любви поют

 
***
Загадочная русская душа…
В тебе сегодня – песенная нежность,
А завтра – безрассудная мятежность.
Так хороша ли ты – нехороша?
                Ю.Энтин.
***
Ох, вы поздние переселенцы,
Вы не русские и не немцы.
Не казахи, не молдаване –
Современной Европы цыгане.
                В.Голубчиков.


     Юрок, как ласково называют его друзья-омичи, взял красный фломастер, свернул пополам белый лист и начал печатными буквами по немецки выводить объявление: «Дорогие соседи! В субботу у меня день рождения. Пожалуйста извините за шум в квартире. Господин Кригер». Вообще то,   намеревался он праздновать новоселье, но как оно по-немецки – не знал. Заглядывать в словарь не было привычки; обходился теми словами, что слышал от бабушки в детстве. Перечитав, добавил: «Р.S. Мы будем петь и танцевать. Очень громко!» Как, весьма аккуратный мужчина, обвёл в рамочку – красную и синюю. Спустился со второго этажа вниз по лестнице и приклеил листок  к своему почтовому ящику.

         Вышел во двор через  мраморное крылечко из двух ступенек, решил по хозяйски осмотреть близлежащую территорию. Под здоровенной черешней на зелёной травке – лавочки и столик,  аккуратненькие белые гаражи напротив. «Чисто, тепло, светло и мухи не кусают. Отдыхай культурно сколько душе угодно…Чё тебе ещё нужно?» – подбадривал себя Юрок. Потом завернув два раза за угол  налево, и оказавшись на шумной улице, опять успокаивал: «Нормально здесь, живи – не хочу!  Широкая, веселая улица с магазинами, «Шпаркасса» под боком, кафэ «Мороженое», а через дорогу – кладбище, как напоминание о смысле жизни. Тоже – удобство! Но тут же подумал: ««Сдохнуть бы… Всё красиво, но всё чужое и ненужное.!»

    Выкурил сигарету и  опять --  в свою нору-квартиру. Стал «круги  нарезать» по трём полупустым комнатам, заложив руки за спину, как старый дед. Остановил взгляд на толстенном армейском альбоме – самое дорогое воспоминание прежней жизни. Других фотографий у него пока не было. Даже свадебных и детей; Ленка обещала отсортировать, да ей всё некогда. Он бережно взял фотоальбом собственного производства в руки, полюбовался на прочные листы из картона,  шёлковый шнур для переплёта с двумя стальными наконечниками, на обложке – обшивка из серого бархата, тяжёлой чеканкой надпись «Служба на  Камчатке». Охватила гордость за то, что сделал его собственными руками и оформил с фантазией. Вперемешку с фотографиями наклеивал открытки с видами природы этого уникально-красивейшего края, свои дружеские шаржи на однополчан, а также юморные карикатуры. На фотографиях он подтянутый, аккуратный и даже красивый на фоне сопок и своего, как вылизанного, «уазика» за рулём. Юрок возил самого командира  полка Гвоздева! Это не всякому доверят…

    Но его сердце продолжала точить, как ржа железо, ни на минуту не проходящая обида: дожился, в 40 лет стал холостяком, ненужным жене и детям. 20 лет был кормильцем, всю жизнь при делах,  семья, верные друзья-товарищи… Что он знал раньше? Длинномерный «Урал» с прицепом. Пятьдесят шесть километров от села до Омска, и пошёл на деревянную Тюмень  720 кэмэ. Дальше – Сургут, Ханты-Мансийск. Через две недели возвращался домой. Бывало, мороз давит, а на душе  радостно, едешь и поёшь за рулём:

      Люблю я машины попутные,
      Широкие ленты дорог.
      И пахнущий свежестью утренней,
      Летящий в лицо ветерок.

      Не знаю прекраснее участи,
      Судьбы не желаю иной.
      И самая лучшая в мире попутчица –
      Песня повсюду со мной.

     Домой вернёшься – надо и туда, и сюда сгонять. Нарасхват был. Дети подросли незаметно. Ленка – хорошая мать, до сих пор говорит: «Мои дети, я их вырастила». И  так пошло… её дети, её квартира, её мебель. Они за пять лет здесь адаптировались, а ему не удаётся. Теперь он на чужбине, так, с боку-припёку в семье, стал лишним. А где-то внутри, между прочим, он считал себя личностью. И очень уважаемой! Он был не таким, как все. Учителя говорили: «У нас в школе только один видный мальчик! Аккуратный. Ходит нормально. Не вразвалочку. Обувь начищенна, наглаженный, вежливый, культурный и очень симпатичный!».

    А здесь, дурной пример подаёт, утром – дети в школу, Ленка – по уборкам своим; руки вконец испортила. А он вынужден смотреть в потолок, отлёживаться. По «чёрному» пробовал себя на крестьянском дворе трудоустроить, на стройке, садовником на кладбище, обрезкой веток на высоких деревьях занимался. Решил закончить курсы Трокэнбау (сухое строительство), но не берут на работу без эрфарунга (опыта).  А тут опять очередной ультиматум от супруги: «Не можешь найти работу – уходи!»

     Вот и ушёл на свою голову, показал гордыню. Теперь всё стало поэгалю (безразлично).  Не знал, что этим совсем оборвал дорожку к дорогой, родной семье.  Как назло, «подходящий случай» привалил. Помогал Лёхе-другу эту квартиру благоустраивать. Настелили ему ламинат, наклеили обои, меблишко на улицах насобирали. Даже стиралку, холодильник и посудомоечную машину подобрали и из неисправных сделали исправными.
     Но тут, вдруг, появилась первая женщина в Лёхиной жизни. Траванула  своими чарами. Не посмотрел на троих детей, переехал к ней и в 36 лет главой семейства заделался. Послушным и о-о-чень порядочным, стал приходить к друзьям только по увольнительной от этой зазнобы. Счастлив безмерно, что сразу оброс кредитами, хотя и не по собственному желанию. А тут Ленка в очередной раз: «Живёшь здесь, как в гостях. Уходи, лентяй! Не подавай дурной пример детям!» Такую муть понесла, что мозги начали пухнуть. Юрок воспользовался моментом, пошёл в домоуправление и тишком переоформил эту квартиру на себя. Так и ушёл…

     Вобщем, решил он в субботу тоску развеять, собрать мальчишник. Пригласить четверых верных друзей, но без дамского вмешательства.  Во-первых, своего одногодку – земляка-односельчанина Сан Саныча, который может всё! (хотя считает себя краснодеревщиком). Под его непосредственным руководством обустраивали и ремонтировали эту квартиру. А также чинили электроприборы. Само собой –Лёху «благодетеля» и   могучих братьев с чудными голосами – Вавана 36-ти лет от роду и Витька – на два года моложе. Для них петь привычно, как дышать. Они хотя и матершинники, что в корне присекал Юрок, но мурашки бегут по телу, когда два  воротилы с кулаками-кирпичами, обнявшись за плечи и глядя во рты друг другу, тянут каждый свою партию протяжно, нежно - жалобно о том, «как умеют любить сердца, огрубевшие от страданий…» 

   Сан Саныч или Санёк, а также  два брата прибыли на новоселье пунктуально и почти одновременно. Первого подвёз шурин на его же красненькой «Авдюшке», (за своё водительское удостоверение, так по глупому потерянное, он боролся уже целый год). Маленьким, беленьким «Опелем» с надписью «Пфлегединст «МАЯК» (служба по уходу) рулил Витёк, а рядом восседал безработный братан Ваван. В ожидании арийского блондина Лёхи сделали перекур. Были не уверенны, что тот решится прийти в самоволку от любимой зазнобы и принялись шутить:
-- Да-а-а... Жаль Леху - добровольного пленного.
-- Почему бабъё всеми силами старается закадрить мужика, чтоб потом сделать из него подневольного: отнять кошелёк, перевоспитать, запрещать: не ходи туда, не ходи сюда?
-- А помнишь,  до этой бабы, он с нами пил, -- начал любитель поговорить Санёк.
-- Нет, он тогда, вообще, не пил, – уточнил Юрок.
-- Короче, он вечером был с нами, а под утро звонит с Парижа. Аусвайз (немецкий паспорт) получил и похреначил. Мы с его отцом стоим у телефона. Не поняли, каким автостопом?  Он немецкий не знает, а поехал по Европе. Обратно – зайцем.
-- Не зайцем, он в минус тогда пошёл, – опять уточнил Юрок, – по конте (банковская карта) своей и аусвайзу вернулся.
-- Батя взял его тогда за шкварник, а сам рассмеялся, -- вспомнил Витёк.
-- А чё там в Париже, увидеть и умереть? До сих пор не врубился в это понятие,- переспросил Ваван.

    Но, вдруг, сияющий  Лёха (лёгок на помине) подъехал на жёлтом почтовом бусике «Фольксваген» под  песню о том, «как едут по Германии русаки косые и теряют пачками по пути права, такова природа их, всё им трын-трава». Юрок с белой завистью посмотрел на их  служебные тачки и с грустью подумал о своём любимом «Ниссанчике», право на управление которого, он уже в течение полутора лет не может восстановить. Поляки «подставили» с унфалем (аварией). Ездил бы он до сих пор на нём, мыл, пылесосил, протирал, обхаживал и разговаривал. Не потерял бы работу, чувствовал себя человеком.
-- Ну, что, пацаны, погуляем? – пригласил он друзей в свою квартиру.
 
   Стол накрыл, что надо! Ленка  наготовила: холодец, винегрет, морковный салат. Пельмени, селёдочку взял в русском, полуготовые шашлыки и, конечно, несколько пузырей водки «Горбачёв» и два ящика  немецкого пива «Велтинс».
    Пили за новоселье Юрика, за эту хату в 55 квадратов, за Лёхину любовь, за «бабс»! Им было что вспомнить из своей прошлой жизни в Сибири. Например, как тонкий, стройный и   прозрачный Юрок,  с тёмно-синими  глазищами и каштановой шевелюрой, взял себе в голову ехать учиться на артиста: «А что, у  Васи Шукшина с Алтая получилось, а чем мы хуже? – предложил он типажному кудрявому, черноглазому Саньку. Раздобыли деньжат и втихую – в Новосибирск! Институт – популярный, конкурс – непроходимый, как выражается Санёк, – ночевали в кинотеатре, а до того попали на хату к злостной самогоноварильщице. С тёмной головой и помятыми личностями попёрлись на экзамен. В результате Юрка сразу завалили, а Саня всё сдал и прошёл по конкурсу. Юрок заплакал:
-- Это была моя мечта, а не твоя…
-- Поехали домой. Учиться в однорылье мне, как-то, несподручно будет.
 Вернулись, сдали на права, а к осени загребли их в армию. Юрок попал на Камчатку, а  Санёк в Казахстан под Саяны. Отслужили и сразу женились. Юрок – на красивой Ленке, Санёк – на задире Светке и пошёл на мебельную, а друг в дальнобойщики подался.

   Поскольку Сан Саныч также прекрасно рассказывал, как и работал, два брата и Лёха, с которыми познакомились в Германии на курсах немецкого, слушали его с интересом и удовольствием. Юрок следил за порядком, Правда, нетерпеливый Витёк хотел тоже высказаться, но старший брат  Ваван «ауфпассовал» (предостерегал):
-- Пусть, нафиг, он рассказывает. У него, блин как по маслу идёт.
-- Кто такой Сан Саныч? Сан Саныч может всё! Он держит всех нас! – всё же Витёк ослушался  брата и предложил тост. – За его золотые руки!
-- За твоё здоровье, Санёк!
-- Моя Светка психанет на меня и двай все швырять, бить, ломать. А я смеюсь ей в лицо "Давай, бей сильней, я всё опять сделаю, отремонтирую!"- слегка прихвастнул Сан Саныч.
--  Закусывай и продолжай! – скомандовал Ваван.
  Он так и сделал. Закусив винегретом с селёдочкой, продолжил:
-- А по правде сказать, любовь моя – дерево! Никто из вас, пацаны, не знает, что дерево очень тёплое… Его нельзя остудить. Оно многое может тебе рассказать. Оно даже знает, что ты с ним хочешь сделать. Душу и тело согреет и научит кой-чему. Хотел и здесь, в Дойчланде по мебельному делу пройтиться. Пришёл на «Шэлле», попросился: я могу всё! – Нет, извините, мы в ваших не нуждаемся. «Шёнэ Таг нох!»( хорошего дня Вам.) Не взяли, козлы…  Э-эх! Возврата нет, чувствую, что тут я живу неправильно. Уехали с Родины, все хвосты обрезали. Собака моя, Весточка, бежала вслед по картофельному полю… Как вспомню, плачу. Не ездил домой ни разу; не могу Весте в глаза посмотреть. Она у соседки теперь, у баб Нади.

   А какие живчики-люди там! Взять соседей. Мой любимый мужичонка-лиходей Ферапонтик. Моська – валенком, шапка – «жириновка» мала, на бок съехала. Шустрей, чем я, дашь в руки лопату – сама копает, бежит впереди него. Остался холостяком. Траванула его, как Лёху, одна заезжая птаха своими прелестями, а потом легко к другому слиняла.
-- Ты давай, не накаркай, -- огрызнулся Лёха.
-- Стал он одиночкой-пахарем. Его уже не переделать. Только вилку – к затылку.
Витёк перебил:
-- Хватит о любви. А то я щщас заплачу.
-- Потом ещё любил соседку баб Надю, ей 85 лет. У неё все домашние животные были дрессированные. Даже куры знали своё место. Была у неё микро-силявочная овчарка. Её хоть в цирк на арену! Преданная ей собака! Чуть что, смотришь, а они попылили с баб Надей в тайгу.
-- Чем ты недоволен, Санёк? Какие у тебя претензии к новой Родине? – спросил Лёха.
-- Звёзды здесь не падают и комаров нету…
-- Лучше расскажи, как ухо потерял, – предложил Юрок, подавая чистую пепельницу.
-- Расскажу. Решил наведать родственников с получки. Бутылка стоит в нагрудном кармане. В руках – букет сирени. Спешу поделиться своим счастьем, а у них никого нет дома. Бежит пёс навстречу. Я сел на крыльцо, поговорил с собакой, потрепал её по шерсти, за ушами почухал. Потом выпил с горла, закурил и пошёл. Вернулся домой, а сестра говорит: «У тебя уха нету.» – Как нету? А я и не заметил. Смеялись надо мной онэ эндэ (бесконечно). С тех пор отпустил патлы.
-- Да класно ты смотришься, как цыган со своими кучеряшками, – похвалил Витёк.
-- Нет, немцы любят, когда  работник подстрижен коротко. Прихожу на одну фирму устраиваться. Мне показывают русские сани. «Можешь отремонтировать?» – «Да запросто, кайн проблем», – отвечаю. На улице два дня жара стояла,  а я, как назло, пришёл в синтетической футболке. Работал в закрытом помещении, в душегубке, короче. Шеф недоволен, неприятно пахну: «Ду бист гэдушт одер гэбадэт?» (ты был под душем или  купался в ванной). Сани сделал ему, как игрушка! Уволил гад. А таких аршлогов  одноруких принимает…
-- Зато тебя Светка как любит! – позавидовал Юрок.
-- Опять, блин, о любви. Я ж просил…- перебил Витек.
-- Придумал я шкаф своим сороконожкам. В смысле, жене Светке и дочкам. Я хожу в одних туфлях, ногу засунул и пошёл пока ходят. Дово-ольные. Жена моя класная! Как разозлится, разговаривает русским языком семиэтажными. Я падаю от смеха. А так, с детьми, – на дойчланде. Светка делает райбэкухэны (драники) с мясом-курятиной и в томате парит.
-- Не сглазь, Санёк, здесь бабы меняются; сильно много на себя берут, -предостерег Юрок.
-- Это навскидку  не скажешь. Я ей верю. Она меня ценит за то, что я работаю и кормлю родную семью. Это цумбайшпиль, (например) другое, чем пахать на чужих детей и неизвестно-тёмную бабу.
-- Ты на кого намекаешь? – вспыхнул, как спичка, Лёха.
-- На воре и шапка горит, ха-ха-ха! – рассмеялся Витёк.
-- Повесил бабу на шею и сразу стало легче, да, дружбан, – похлопал по плечу Юрок.
-- Да ну вас нафиг! – ответил с досадой Лёха. После чего разделся до трусов, взял сигареты, зажигалку, кошелёк и  босиком побежал вниз по лестнице. Погода стояла очень жаркая. По его понятиям позволяла в таком виде щеголять по улице.

    Было решено проветрить помещение и спуститься во двор жарить шашлыки. Опустили длинный кабель из окна для электрошашлычницы, слава богу, по инструкции разрешено. Принесли ведро с замоченным в уксусе мясом, начали надевать его на шампура и вскоре потянуло   жареным… На запах и русскую речь «клюнул» проходивший по улице  Ильдар. Ребята сильно обрадовались его приходу, познакомились, обнялись по братски.
-- Мы все, советские, считаем себя русскими. Обижают русских – равносильно, что нас, - сразу заявил о своих взглядах Ильдар, – тем более, я из интернационального  Ташкента.
-- Ты на узбека не похож.  Больше на Бабая смахиваешь.
-- Татарин я. Родители поехали туда после землетрясения. Город  считай заново все республики отстраивали. Могу по-татарски, по-узбекски и по-русски. А немецкий в башку не лезет.

   Потом он усиленно подналёг на шашлыки и превратился во внимательного слушателя. Даже молчаливый Ваван разговорился:
-- Я рассказывать не могу, как Сан Саныч, я больше матами привык.
-- А я могу? – спросил Витёк.
-- Хальти кляпу!
-- Хальт ди клаппэ,/закрой коробочку/ Ваван, –  поправил Юрок.
-- Да мне всё это по эгалю! (безразлично). И не перебивай старших. Дай татарину расскажу: короче, сибиряк я. Ехал на своём тракторе к коммунизму и пахал на коммунизм! В свободный момент стоганёшь сено, граблями подэтовываешь, а работу закончил – пошёл по полю. Там ромашки, маки, а мне некому дарить, ёлки…
-- Да если бы ты хотел, давно б бабу завёл, женился, детей нарожал, – говорит брат.
--  Да я не такой, как все. Япантропик я. На танцах вальс танцую, прижмусь чуток, спрашивают: что давит? – Ключи в кармане, мячик. Отодвинусь на пионерское расстояние, всё равно, блин, стояк. Неудобно, как-то. Ёхти бабах! Иду в очередь за пивом, наберу в полиэтиленовый пакет, перелью дома в банки, под крышки. Чуток отопью и – к прошмандовке местной. Она от троих родила и все трое ей бэцалят (платят).
-- И чё-ё-ё? – удивлённо спросил Юрок.
-- Ничё… а олени лучше. Мне всё по эгалю  тогда было, а здесь, тем более, всё по эгалю.
-- Ты чё язык не учишь? – укоризненно посмотрел Сан Саныч, – Пацаны, я его мельдовал (рекомендовал) на работу. Представил, как немца: он, мол, язык лучше меня знает, слегка стесняется, скромный. А он молчит, как рыба. Его заклинило от счастья! Шеф смотрит своим орлиным взглядом : тэст не прошёл… А таких недоделанных, одноруких, тупых аршлогов принимает. Я, конечно, обиделся на шефа за друга, что мне нАслово не поверил, но продолжаю выравнивать его квадратную машину с помощью молотка, кувалды и такой то матери, – добавил Сан Саныч.

-- Пацаны, а где Лёха? - спросил Юрок обеспокоенно.
-- Он, вроде, на бензоколонку пошёл за сигаретами, – сказал Санёк.
-- За мороженым… Браток, рассказывай дальше Ильдару про нашу жизнь, –  перебил  Витёк.
-- Наутро впиндюришь самогона стопочку и опять на трактор фигачить. Здесь я – болван безработный. Всё время кажется, что тут временно у своих предков на Руре рыбачу. Целыми днями отсыпаюсь, а ночью на речке. На рыбалке хорошо думается. Она стоит дорого. Прюфунг (экзамен) сделал и двадцать четыре штундэн ( часов) лэрганг (практика).

     А тайга до сих пор снится. Она горит, нафиг, лоси стадами идут. Мне их ауфпассовать надо. Отец был заядлый охотник, а я и рыбак, и охотник. Кличка была «Сайгал». Кляр? (понятно). Обычно лесная косуля со второго ствола хлопается, падает. Она плачет, визжит детским криком. Жалко, блин. Я сам плачу, берёшь и добиваешь. Раз идём на уток с отцом, слышим сзади нас шорох, утка летит за камышами. Я – бабах взад, не глядя! Она грохнулась на снег, больше испугалась, оглохла.
-- Это интуиция охотника. Он профессионал! Я тогда от Вавана не ожидал, - подтвердил Витёк.
-- Ну и как обмывали? – спросил Ильдар.
-- Тогда мы ещё не обмывали, искали девочек в соседней деревне.
-- Давайте  выпьем за охотника- профессионала Вавана!
-- Амарэтто? Дай попробовать. О-о-о, шайзе! (дерьмо). Черёмухой воняет. Склизкая. Стулья, двери смазывать, – пренебрёг «напитком любви» Сан Саныч. А Вавана не остановить:
-- Дома я обуюсь в бациллы, проще бахилы, и - в тайгу за ягодами, грибами. Нафиг груздей нафигачишь, ё-ё-ё-моё! Еле несёшь, километра три фигачишь. В корытах цинковых во дворе замочишь груздей, маслят, опят, белых. Отец – для порядка: «На фиг до фига нафигачил?» – «Ни фига не нафигачил… Фигуй дальше, батя». А мне всё пофиг…
-- Поэгалю. Ты ж теперь в Германии, – поправил Витёк.
-- В сезон за ягодами ходили, – продолжал старший брат.
-- Ихь бин (я) тоже ходил, – поднял руку вверх младшенький.
-- Ходил, ходил…  Нагнулся; хоп ана! Наберёшь букет земляники, принесёшь домой: «На мама! От сердца и почек». А в России сейчас, нафиг, грузди, маслята пошли… Ёх тибидох!– задумался, вдруг, Ваван, а Витёк, воспользовавшись моментом, пошёл в рассуждения:

-- А чё нам тут, чё нам там? Было б всё нормально, разве б мы уехали… Все поехали, и мы поехали. Мода пошла, а мы ж все модные были. Там всё равно проще, на покосе был, жрать нех…й. Ой, чуть не сматерился. Кобылу подоил, молока напился и дальше фигачишь.
-- Я б не смог. Брезгливый черезсчур, - сказал татарин.
-- Ильдар, я хочу высказаться без матов, но ничего не получается высказываться без матов.
-- Конечно, русский мат знать надо. Как без него? А, вдруг, по пальцам саданёшь.
Все дружно рассмеялись. Витёк продолжил:
-- Я сдал на права А, Б, С, Д. Все категории. Мне всучили длинномер  «Урал», как у Юрика, и – на  Ямал! Там холоднее, чем у нас, соляра застывает. Раз маленько до Надыма не доехал: «пых-пых-пых»….Ёптвоюду! Там речка Ямалка бежит. Маленький тягач меня вытягивал. Он кого хочешь вытащит! Мужики дали арктической соляры триста  литров, она не замерзает. Я любил мороз!
-- Иду с бани, мороз, морда красная, никого не трогаю, – подшутил опять Ильдар, –- Миша Евдокимов с ваших краёв?
-- Чуть подале на Восток. У нас были коньки, лыжи, санки, снежные горки. А как масленицу отмечали, помнишь браток? Я даже стих знаю. Эх, раньше память была оху…й. Ой, извините, чуть опять не вырвалось, – ладошкой прикрывает рот Витёк, – слушай, Бабай, стих 1853 года, с детства зазубрил:

Скоро масленицы бойкой закипит широкий пир,
И блинами и настойкой закутит крещённый мир.
Игры, братские попойки, настежь двери и сердца!

Пышут бешеные тройки, снег топоча у крыльца.
Нет конца весёлым кликам, песням, удали, пирам!
Где тут немцам-горемыкам вторить нам, богатырям?

-- Класный стих! Особенно, конец. А ты разве не немец?
-- Наполовину. Батянька из Хохляндии, Торчан.
-- У меня с местными немцами две стычки были: одна на работе и одна с соседом, – похвастался Ильдар, – После того, как морды им разукрасил, стали улыбаться и руку пожимать. А полицаи вели себя удивительно!

-- Ой, вспомнил полицаев удивительных, – решил рассказать Сан Саныч. – Ехал с Юрой трезвый в Харцопф, а сзади они наблюдали. Где Харцопф – не знаю. Юра: «налево-направо, налево- направо». Остановили; дуй в трубку. Прибор показывает ноль комма ноль. Не верят, дуй ещё, захватывай губами глубже. – Я же не Поль Робсон? Но захватил так, что она в горле встала. Ноль, ноль, ноль. Не понимаю, зову Юру-дольметчера (переводчика) прояснить ситуацию. Открываю ему важно дверцу. Выходит он, элегантный, как рояль, и тут же на асфальт грохается. Полицаи:  "Шёнэ фарт нох! Чуис!" (Приятной поездки! Пока!)
-- Они ж были обязаны вызвать Юрику скорую, – сказал Ильдар.

-- А помнишь, браток, как мы дома в лапту играли? Вся Молодёжная наша, длинная, полтора километра улица. Как раз посередине, в нашем месте, напротив дома играли. Песни пели у нас на завалинке, а когда радость есть, Торчаны гуляют, блин, с гармошками! Почему не выплеснуть радость на улицу? Ну х.ля, б…ь? О-о-ой! Опять сматерился на х…, – закрывает рот ладонью Витёк, – Ну извините. Ну простите.
-- Ты чё опять набурагозил? – строго посмотрел Ваван, – Будешь, ёб…й бл…ь пи..деть, - нах…рю! – остальные четыре непечатных слова в предложении из пяти, означали предупреждение – угрозу брату младшему за матерные выражения.
-- Ну извините, ну простите! У нас двухкассетник появился. Один на всю деревню.  Иду я, пацан, по деревне. Чувствую себя героем, Юрий Гагарин, ёкарный радиатор!
Ваван строго посмотрел на брата:
-- Хватит жрать! Тут сколько не пей,  душа всё равно вялая, как у немца. Давай лучше споём, как наша мамка там пела и бабушка, «Ох, то ли вечер, то ли вечер…
Витёк подхватывает:
-- Ох, то ли вечер, то ли вечер.  Мне всю ночку не спалось…
Русские народные – «Тонкая рябина», «Калина красная»  исполняли  впятером, Ильдар тоже знал слова. Потом был «…на горе колхоз, под горой совхоз», и своя  -- коронная, переделанная:

Едкий дым создаёт уют,
Искры тлеют и гаснут сами.
Пять ребят о любви поют
Чуть охрипшими голосами.

Если б слышали те, о ком
Эти песни сейчас звучали,
Прилетели б послушать о том,
Как живётся друзьям в печали.

 Ильдар был в восторге! Громко аплодировал каждой песне.
--  Давайте это перекурим цузаммэн (вместе), предложил Юрок.
-- Пацаны, а где на самом деле Лёха? Бусик его стоит, – забеспокоился Санёк.
-- Автостопом в Париж похреначил…
-- Да обиделся он за бабу свою, надо его абхоливать (забирать), – понимающе предложил хозяин.
     В этот момент подъезжает полицейская машина и из неё выгружается Лёха с квитанцией в руках. Короче, он схлопотал штраф за то, что пошёл на бензоколонку в одних трусах. Был задержан полицией по наводке  хэра-соседа.
-- Вот скот! Не переживай, Лёха, -- посочувствовал Ильдар (по своим параметрам он под стать братьям-сибирякам), – Я, лично сам, ему тёмную сделаю!
-- А чё, надо кого-то отмутузить? – спрашивает Ваван,  играя бицепсами.
-- Витя, забирай Вавана, – советует Сан Саныч.
-- Как? Это Ваван должен  забирать Витька, – упорядочивает хозяин Юрок.
-- Да они оба уже тёпленькие.
-- Мы, Торчаны, справедливые мужики, душа у нас без пуговиц. Да, браток? Мы не расшайзовываемся (говорим всё, как на духу),– стучит кулаком в грудь Витёк. Раз я ей пообещал жениться и почку впридачу, сделаю!
-- Какую почку? – удивляется Ильдар.
-- Собственную. Ей нужна пересадка почки. А мне и одной хватит.
-- Во-о-о любовь!
-- А ты как думал?
-- Если честно: мне этого не понять. Моя меня пропёрла,  год пошлындала, а теперь назад хочет.   К чему мне теперь разбалованная  европейская баба?  Как я, мусульманин, могу с ней жить? Двадцать лет была послушной – всё было нормалёк! Я не мужик, что ли? Давайте сменим тему: если война, то за кого будете воевать?
-- За русских, без вопросов! – не раздумывая отчеканил Ваван.
-- И я, –  уверенно поддакнул Ильдар. 
-- Свиньи неблагодарные! Германия дала вам всё! – пристыдил Юрок.
-- А взамен забрала душу и баранОв из нас делает, – добавил Санёк.
-- Во! Правильно. Всех нас, чужаков, за баранов держат, – подлил масла в огонь Ильдар.
-- А мы и есть тут бараны. Чудим на каждом шагу без гармошки – сказал Юрок.
-– Ой, вспомнил, – спохватился Витёк, -- как мы раз начудили. Едем ночью по 224-ой, латерны (уличные фонари) светят, думали, что по автобану. Разогнались и на приличной скорости  на красный светофор попёрли. Сгребли в кучу шесть машин. Нас вечером в теленовостях показывали, как абшлепповывали  (эвакуировали ). Ваван тогда лобовое стекло считай пробил, а башку свою не покалечил.
 Все кроме Сан Саныча рассмеялись. Он под градусами разошёлся, как на митинге в защиту прав человека:
-- Там были фашистским отродьем, а здесь  – русские свиньи. Где-нибудь по телеку наших показывают? Говорят о наших проблемах? Найн! Как  будто и нет  здесь немцев этнических. Они не признают нас за своих.
-- Да они же считали и считают только своих за людей.
-- А русские не такие что ли? – гнёт свою линию Юрок.
-- Всё равно немцы против наших – тупари, факт! – заявляет Ильдар.
-- А мы и есть тупари. Учить нам и учить их порядки, – опять -- за своё Юрок.
-- Я ихними параграфами не собираюсь свою голову засорять, -- сказал, как отрезал Ильдар.
-- И ты, Бабай-татарин, если что… пойдёшь с нами? – стал уточнять Ваван с очень серьёзным видом.
-- Я их, немцев, отсюда автоматом достану. С тыла буду крошить, как черепицу, если полезут на русского медведя! 
-- Вас, волков, сколько не корми, всё одно в сторону леса смотрите, -- сказал Юрок.
--- Нам работу подавай! Чтоб мужиком себя чувствовать. Не привыкли мы с  протянутой рукой.
-- Для меня самая больная тема. Давайте, пацаны, «выпьем на посошок» и ещё споём.

Все пятеро поднялись, чокнулись пивными бутылками «Велтинс», выпили, потом обнялись за плечи и затянули на два голоса протяжно, со сладостным сиротством:

     И всё та-а-акже снится
     Мне моя дере-е-евня,
     Отпустить не хо-о-очет
      Родина моя-я-я…

Р.S. Новоселье имело неважные последствия для Витька и Лёхи: оба в тот же вечер были лишены водительских удостоверений и, стало быть, потеряли работу.  Непъющий шурин Сан Саныча развёз по просьбе Юрика всех по домам на их транспорте. Но неуёмные ребята, поскандалив с жёнами, пошли «слушать музыку» в свои машины. Зажигание включено, значит – пьян за рулём. Типичное явление для этнических немцев из России.
    А ровно через год  умер Юрок. Жил тихо, культурно, без драк и  истерик. В шкафчике всегда стояла прямоугольная, высокая, как ваза, бутылочка «Горбачёв». Принимал вместо успокоительного лекарства по капочке. Сильно похудел и, почему-то,  стал  часто падать со всего роста в 182 сантиметра. Накануне, вечером пил чай у соседки, рассказывал, как тоскует по семье и по Родине, о том, что единственный человек, который «сильно горюет об его одиночестве по телефону» – тёща из Сибири. Та сочувственно пригласила его на завтрак для поправки,  но утром Юрок не пришёл. Постучала по батарее, по трубе – тишина. Эта была его последняя ночь в Германии. Армейский фотоальбом с видами Камчатки она взяла себе на память, достав из макулатурного контейнера.

На фото: акварель автора.