Никашин грех

               
А нам вот, дядя Никаш, все они по барабану, что Ельцин, что Горбачёв, да
 хоть и нынешний Путин. Главная фигура для нас – клиент, остальные все до
 фонаря. Нам с вашим Вениамином в кайф, чтобы сервировка была «тип –
 топ», чтобы крутенький мажор в фирменном пиджачишке да дамочка его
 довольны были. А от этого, глядишь, и у нас "мани – мани" зашевелятся» -
уверял Никанора Белова из заветлужской деревни Пустынь его городской
гость.
Был он сменщиком его сына. А трудились они в большом частном кафе
 официантами. Сам Веня сидел тут же, за столом в родимой избе. Приехал
он с другом навестить родителей. Гоше, как называл его напарник,
 лысеющему, сутулому, с будто измятым лицом и косящими глазками, на вид
 можно было дать и двадцать пять и тридцать пять лет. Хозяину он сразу не
 глЯнулся, но гостя надо было честить и угощать, как положено по всем
деревенским канонам. Тут уж, как говорится, что есть в печи, всё на стол
мечи.
Зинаида, жена Никанора, выставила и только что принявшие смородиновый
рассол  рыжики, и маринованных  боровичков подала на закуску. Парок
завивался над янтарными кругляшами рассыпчатой картошки. В глиняной
 плошке остывало томлёное в печи жаркое из свинины с добавлением
постной  телятинки. Капуста, огурчики и помидоры со своего огорода, - всё
было под рукой. Из спиртного стол украшала поллитровка водки «Золотая
осень» с широко известным профилем Пушкина на этикетке. Была она по
словам продавщицы местного сельмага «ни капельки не палёной» и потому
 добытой, конечно, по душевному знакомству. Хотя за окном и проверяла
прохожих на устойчивость уже ноябрьская обледеница, стопочка
поэтического спиртного была как раз ко времени. С фирменным
официантским замахом Венькин приятель Гоша выставил в центр стола
 узкую в талии и высокую бутылку в виде полногрудой то ли артистки, то ли
русалки. И, когда брали её в руку, чтобы налить, обе дамские «пышечки» с
набухшими сосками плотно ложились в ладонь.
«Ишь ты, чего только не придумают», - усмехнулся хозяин и ухватил
стеклянные прелести своей мозолистой пятернёй с прибитым фиолетовым
ногтем на большом пальце. «А ведь удобно» -  добавил он.
«А ты ещё поиграй, давай! Цепляй – ка вон капустку, да закусывай, игрун
старый», - приревновала его к стеклянной бесстыжей даме жена Зинаида.
Налили по второй рюмашке «Золотой осени».
Никанору Белову было чуть за шестьдесят. Работал трактористом в колхозе
до самого его развала. В последние годы «катал бананы» на пилораме у
частника. Выпивал всегда в меру. Причём эту меру они с супругой знали до
капельки и до секунды. Как только в какой – то компании Никаша выговорит
заветную фразу, значит эта мера достигнута и «краник» надо закрывать. А
слова эти были такими : «А что – Никаша? Никаша тоже человек, и у него
 нервы есть». Сегодня, чуть подвыпив, хотел он свести разговор к политике.
Но не в меру разговорчивый Гоша не давал слово вставить, всё нахваливал
городскую жизнь и работу: «Так что будешь в городе, дядь Никаш, заходи к
нам в «Космос», всё самолично увидишь, во всём удостоверишься.
 Обслужим по высшему разряду. Сыну Веньке , похоже, было неловко за
приятеля. Сидел он поначалу смурной, но потом повеселел и даже песню
 «Не плачь , девчонка» замурлыкал.
«Какая девчонка, сам и в армии – то не бывал» - проворчал мысленно
 Никанор. Веньку, своего единственного сына – позднего ребёнка, он жалел.
      Зимой дело было. Играла деревенская пацанва в «Понырок». Сосновый
кругляш толщиной в две скалки и чуть больше метра длиной ошкуривался и
до глянца надраивался перочинным ножом или стекляшкой. Потом
заострялся с одного конца. Вот тебе и понырок. Запускалась эта штуковина
по блестящему насту или сквозь пушистые, как перины сугробы с правой
руки из – под плеча. У кого дальше уныряет, тот и победил. Слава Богу, уже
на излёте, но вот такая деревянная торпеда попала защитнику снежной
 крепости, шустрому парнишке Веньке Белову в спину. Полежал он в
больнице, но недолго. Всё зажило. Но на медкомиссиях потом врачи всегда
отмечали это повреждение, и в армию его не призвали. В бывшем колхозе,
 да и во всей округе работы не было. Через земляка – горожанина удалось
Вениамину устроиться вахтёром в общежитии. Потом познакомился он с
этим самым Гошей и с его помощью, пройдя курсы, устроился официантом в
большом кафе. «Всё при деле, да и голодным не насидится», - толковали
между собой мать с отцом, хотя для деревенских эта профессия казалась
 какой – то чудной, не настоящей. Уже третий год приживался их Венька в
большом и шумном городе, изредка наезжая в гости. На этот раз побыл два
 дня. Оставил в подарок родителям старенький сотовый телефон. По
  ледяному дождю проводили Беловы сына с приятелем до остановки
рейсового автобуса.
           С этого самого дня поселилось в душе Никанора необъяснимое
 беспокойство. Что – то уж больно не понравился этот самый Гоша. Мутный
 какой – то. Поделился сомнениями с супругой. «Да не кружи – ка ты, -
заворчала она, -  Где теперь сейчас прозрачных да хрустальных набраться?
Да и у Веньки то, чай своя голова на плечах, - двадцать четыре годочка
по весне исполнится». Ну поговорили и поговорили.
           Шло время. Зимой сын не приезжал домой ни разу. Изредка звонил.
Работы, говорил , у них там по горло. На новый год заказы да массовые
мероприятия обслуживали. В феврале и в марте тоже все выходные будут
 заняты. «Работа есть работа, - говаривала Зинаида, - погляди – ка, сколько
парней да девок без работы болтаются. А наш – то, чай всё при деле…»
Сын обещал приехать весной, помочь с огородными делами управиться.
Но уже в марте, накануне женского праздника зазвонил телефон, и голос
 похожий на Гошин сообщил, что их сын Вениамин находится в таком– то
стационаре и ему нужны деньги на лечение. Адрес успели записать.
Подхватился Никанор и в полчаса собрался в дорогу. Зинаида на хозяйстве
 осталась. «Не зря, не зря ночами не спалось, надо, надо было раньше
поехать да разузнать про сына всё, как следует», - оговаривал он сам себя
сначала в тряском автобусе, потом в электричке по дороге к сыну.
     На городской окраине, в каком – то заброшенном парке нашёл Никанор
по адресу неприглядный деревянный барак в форме буквы «Г». Дважды
 пришлось пролезать в дыры ржавого забора. «Областной наркологический
диспансер» - прочитал он запрыгавшие в глазах слова под треснутым 
 стеклом вывески.
«Куда? К кому?» - грузный небритый мужичок в белой накидке ощупывал
Никашу цепким взглядом с головы до ног.
- Сын тут у меня, к нему мне надо - Голос  дрогнул.
- Когда поступил? Фамилия?-
- Фамилия Белов, а когда поступил не знаю.-
- Вот список, ищите, – толстый санитар указал пальцем на листки бумаги,
белеющие на крашеной синей масляной краской стене.
- Нашёл, в третьей палате он, - обрадованно доложил дежурному Никанор.
- В третью нельзя. –
-Как нельзя?- сын же у меня там.-
- Не положено в третью. К доктору Вам надо. Сейчас доложу, а сумку на
 лавочке оставить придётся.-
Металлическая рогатка защёлкнулась и на ней загорелась красная лампочка.
Разговор с врачом вспоминался потом обрывками. Таблетки… Седуксен..
Амфитамин… Доза… Наркотики…
Эти слова, словно хлёсткие удары в поддых останавливали дыхание и
заставляли Никанора всё плотнее, как бы защищаясь, прижимать кулаки к
 животу. Так и не увидел он в этот день своего Веньку. А через две недели,
нанял такси и увёз отец сына, боясь взглянуть на него лишний раз, в родную
 деревню Пустынь. Пришлось отцу подписать строгую бумагу о том, что под
свою личную  ответственность вместо положенной реабилитации забирает
 он больного домой.
Были в их деревне, как и в других  в своё время первые большевики и
комсомольцы, первые трактористы и председатели. А вот Венька Белов стал
первым наркоманом.
Сначала были слёзы и истерика матери. Потом была цепь с замком от
сараюшки, на которую был посажен больной в маленькой спальне. Давал
ему отец в первую неделю лично сам только хлеб и воду. Правда водица та
была из ключика Кибелек, который находился в часе езды от Пустыни, рядом
 с озером Светлояр, но Веньке это знать было не положено. Никанор будто
закаменел сердцем и положил всего себя. на то, чтобы спасти сына. И
получилось. Видно ещё не далеко зашёл он по дороге в тот нереальный и
 непреодолимо заманчивый мир. Получилось даже со временем «списать»
 для деревенских его хворь на давнишнюю детскую травму.
           А Никанор стал молчаливым, хотя иногда хотелось потолковать с кем –
нибудь о том, что будет после них, проживших свой короткий миг на этой
земле.  И о том, что скажут , к примеру, вот о нём, Никаше Белове, здесь, по
эту сторону бытия, когда его самого не будет. Подобные мысли и раньше
иногда приводили его в церковь. Не часто, но бывало, заходил он в
райцентровский храм Божий. И тут же, в стенах его, сменивших за неполный
век своё облачение с церкви на «очаг культуры» и обратно, он грешил.
Перед собранным с бору по сосенке иконостасом не к месту вспоминалось
Никаше, как водил он маленького сынишку на «Фантомаса», как выпивали в
 буфете, где сейчас аналой, после совещания передовиков, как здесь же
устраняли с бригадой слесарей аварию на сгнившей канализации по колено
и выше в её содержимом. Не мог он отрешиться, как ни старался, от этих
 греховных мыслей, стоя перед ликом Богородицы и выходил за порог после
 службы со смятением в душе. Это ли не грех? Это ли не грех, когда видя в
 первых, непременно в первых рядах молящихся бывших партийных
начальников, он выговаривал почти вслух :«Ну вот и здесь они в
«президиуме», а как же иначе?». Это ли не грех? Ну какое бы твоё дело, не
к ним же ты пришёл, а к Богу? Все эти сомнения привели к тому, что перестал
 тогда раб божий Никанор посещать церковь вовсе.
              Но после  жёсткой и успешной борьбы за то, чтобы оставить сына по
эту сторону бытия стал он снова бывать в том же храме и уже ничто его не
 отвлекало от мысленного общения со Всевышним. А Вениамин Никанорович
устроился  дома, в своей родной Пустыни социальным работником –
 старухам  век доживать помогает. И те в нём души не чают.