Магия места или как я был актером

   РАССКАЗ 
   
   В известной детской песенке некий мистер Жук так излагает своё жизненное credo: Сам тонуть и сам спасаться, сам собою восхищаться - всё привык я делать сам. Бессонными ночами, копаясь в своём прошлом, я нахожу удивительное сходство с этим представителем фауны, явно страдающим крайним индивидуализмом. Я много раз тонул в бездне безысходности, искренне полагая, что судьба от меня окончательно отвернулась, но потом неведомыми для самого себя путями выкарабкивался, также искренне восхищаясь своей живучестью. Я мог бы сказать о себе подобно Тертуллиану, одного из отцов патристики: Верю, ибо абсурдно. Метаморфозы сплетаются в судьбу и водят человека за нос. Чем только не занимался я в своей зигзагообразной жизни. Работал юристом, завёл свой бизнес, но быстро разорился, стараясь не переступать предел совести, продавал газеты, составлял гороскопы, преподавал, писал статьи в местную газету и даже занимался неблагодарным актёрским ремеслом.
   Девяностые годы... Ниспровержение былых кумиров, сумятица в мозгах и на экранах...
   На актёрскую стезю я ступил случайно, никогда ранее не думая о таинствах перевоплощения. На своё удивление я сделал быструю карьеру, начиная с эпизодных опричников, душой и телом преданным своим владыкам, жандармов, пекущихся о покое и благе необъятной империи, сановников, близко к сердцу принимающих боль и страдания вверенного им народа, и, наконец, дослужился до вождя мирового пролетариата.   
   Случилось это так.
   Мне предложили роль Ленина в ретроспективном фильме о злодейских происках большевиков и интеллигенции, мятущейся в поисках выхода из тупика. По сценарию моим оппонентом должен быть выступить Горький, приехавший в Горки, где я находился на излечении после неудавшегося возмездия, просить о милосердии и снисхождении к заблудшим овцам.   
   Рано утром у метро меня и буревестника революции ждала съёмочная машина, около которой стояла долговязая девица, стриженная под уже забытую молодёжную причёску бобрик.   
   - Кира, - представилась она, - Ассистент по актёрам, - и критическим взглядом смерила нас с головы до ног.
   Мой вид её удовлетворил.
   - Лысоват, небольшого роста, немного пришибленный – настоящий вождь, а вы, Алексей Максимович, снимите бейсболку, - она остолбенела, - Где ваша шевелюра?
   - Жара, - великий гуманист сник под её взглядом и виновато погладил свою бритую голову.
   - Почему не предупредили? – взвизгнула ассистент и позвонила на съёмочную площадку,- Ладно, уладим. Растительность наклеим частями. От прошлых съёмок остались бакенбарды. 
   И мы поехали.
   - Имение Горки принадлежало Савве Морозову, - объяснила нам по дороге представительница молодого поколения с бобриком, - Он помогал большевикам, а потом в них разочаровался. Тогда большевики заставили его пустить себе пулю в лоб. Бедный, доверчивый Савва, - бобрик на её голове потемнел от искреннего сочувствия: машину накрыла большая туча, - А после кровавой революции коммунисты реквизировали Горки у его несчастной вдовы  в пользу своего главаря Ульянова. Тот, чтобы скрыться от суда истории, даже придумал себе кличку Ленин.
   Помощник оператора, обложенный съёмочным реквизитом, помахал журналом «Загадки истории».
   - Устаревшая версия. Морозова до роковой черты довели жена и актриса Андреева. Она потом к Горькому перешла. Проститутка.
   - Кто? Жена? – спросил водитель.
   - Актриса Андреева, - ответил оператор.
   Алексей Максимович фыркнул.
   - Она как раз деньги на революцию и вымогала, - обрадовалась ассистентка, - Весь Художественный театр сплетнями опутала.
   Мостика между фразами я не заметил.
   - Революция, бабы -  какая разница, - повернулся к нам водитель, - Инфляция – вот зверь. Всё съедает. Без выходных вкалываю. До аварии недолго. 
   Машину тряхнуло. Ассистентка Кира взвизгнула, помахивая ушибленным пальцем.
   - Яма, чтоб её... - выругался водитель.
   - Все нехорошие слова женского рода, - подытожил я дискуссию.
   Алексей Максимович посмотрел на меня вдумчивым горьковским взглядом.
   - Ещё есть нехорошее слово – тёща, - угрюмо сказал он.
   Всё мужское население согласно кивнуло головами.
   Мы въехали в Горки. Съёмки происходили в музее Ленина.
   Ассистентка Кира передала нас с Алексеем Максимовичем костюмерше, захватила большую бутыль с минералкой и заторопилась, - Мне ещё за делегацией пролетариата ехать.
   Борцы со всемирным злом всех времён и народов, бросая вызов отжившим общественным устоям, не пренебрегали внешними приличиями. Философ Гегель писал, что одежда дана человеку не только как защита от зноя и хлада, но и из чувства стыда. Молоденькая костюмерша, очевидно, не была знакома ни с эстетическими воззрениями ниспровергателей престолов, ни с философскими учениями. Современный мир взывает к открытости и раскрепощённости духа. Интересно, как была одета царица Клеопатра, обольщая Цезаря. Я поймал себя на мысли, что всему пытаюсь придать глубокомысленное обоснование. Отсюда все мои проблемы. Надо быть проще. Я вернулся к реальности. Застоявшаяся жара требовала жертв.   
   Хитросплетённая из ниток костюмерша сразу взялась за меня, очевидно, как стоящему наверху иерархической лестницы.   
   Мне подошёл первый же костюм. Костюмерша поправила лацкан пиджака и несколько раз обошла вокруг меня. 
   - Обычно с историческими личностями много возни. Все привередливые. А вы влезли сразу, - проворковала она, завязывая мне галстук в горошек, - Хорошая примета.
   Затем меня подхватила гримёрша, наблюдавшая сцену моего облачения, прислонившись к изразцовой печи с птицей – феникс. Та была дама солидная. Я сел в вертящееся кресло напротив зеркала, по краям которого были приколоты фотографии Ленина и Горького. Гримёрша изучала моё зеркальное отражение.
   – Малюту Скуратова вы играли? – неожиданно спросила она.
   -  В «Мести Иоанна»? Я, - правдивые показания облегчают участь.
   - Я вас сразу узнала. Замечательно, - непонятно, к чему относилось  последнее слово – то ли к её проницательности, то ли к моей игре, - Удачный типаж.
   Она была права. Малютой Скуратовым после выхода фильма меня называла моя жена в минуту праведного гнева.
   - А обманутого вкладчика?- продолжала гримёрша выпытывать мою творческую биографию.
   - В «Доверчивых и обманутых»? Тоже я.
   - Правдиво, - сказала гримёрша.
   - Такова моя внутренняя сущность, - саморазоблачающе признался  я.
   Жена всегда опасалась доверять мне ответственные дела. Меня это вполне устраивало.
   Гримёрша принялась чудодействовать. Скоро я не мог отличить себя от своего прототипа, въедливо смотревшего на меня с известной фотографии. Мы с ним обменялись взглядами и остались довольны друг другом.
   - Где Ленин? - резко вздрогнул транслятор на её столе.
   - Готов, Тиберий Витальевич, - торопливо ответила моя создательница, последним штрихом подвела грим под моими глазами и поправила бородку, любуясь своим творением, - Вас ждут, Владимир Ильич.
   Я вошёл в свой рабочий кабинет. Там меня действительно ждали. Режиссёр, полноватый, похожий на добротный гриб боровик, был мне страшно рад.
   - Наконец-то, - мы обменялись рукопожатиями, - Тиберий Ветров. Мы снимаем сериал «Кровавые вожди». До этого я снимал фильмы о покорении космоса и успехах советской науки. Успехи прошли. Пришлось переквалифицироваться на историческую тематику. Сейчас это в моде. Первая серия о Ленине. Три дня искал типаж по базе данных.  Вы там затерялись. Но я в вас не ошибся.
   Я тоже понял, что не ошибся.
   Места обитания великих людей всегда напоминали мне о бренности земного существования и вызывали желание возвыситься до вечных идей. Дух великого человека проникает в моё существо и сливается с ним. Наверное, в этом и заключается магия места. Один мой знакомый поэт уверял меня, что превратился из бездаря в даровитого автора, подержав в руках перо Пушкина. Каким образом ему удалось это сделать, он скромно умолчал.
   На меня пахнуло вековой неповторимостью. Стеллажи с бесконечными книгами, огромная пальма в углу, массивный стол с красным сукном, подсвечники, уютная зелёная лампа, фигурка обезьяны, изучающей человеческий череп... Я не был ранее в Горках, но сразу почувствовал себя как в родном гнезде.
   Мой взгляд остановился на обезьяне, в её глазах я прочитал вселенский разум и печаль. Мне вспомнился Державин:
   Я царь – я раб – я червь – я бог.
   Меня взяла боль за обманутое человечество. Лучшие его представители взывали к совести власть имущих и предлагали свои прожекты о совершенствовании этого мира. Большевики первые пытались создать справедливое общество, но не могли побороть извечную алчную природу человека. И теперь носители первородного греха попирают историю великого народа.  Ничтожество победителей и торжество побеждённых.
   Я почувствовал непреодолимое желание бросить вызов всем мерзавцам и прочей контре, стоящим на этом благородном пути. Мне захотелось действовать немедленно, не взирая ни на что. Энергия клокотала во мне и требовала выхода. Я сел в историческое кресло, покрутил ручку телефонного аппарата и взял трубку.
   - Барышня, соедините меня с Феликсом Эдмундовичем, - неожиданно сам для себя сказал я и спохватился.
   - Стоп, стоп,- замахал руками режиссёр, - Рано, ещё камеры не установили. Такой сцены нет. Впрочем, оставим. Фильм ретро, без озвучки. Мимика важнее. Придётся вам повторить ещё раз.
   Аппаратуру установили.
   - Важнейшим из искусств для нас является кино, - сказал я крылатую фразу и повторил экспромт.
   Вошёл Горький.  Растительность покрывала только переднюю часть его черепа. Очевидно, бакенбардов больше не нашлось.
   - Будем снимать в анфас. Никаких профилей. Пусть все видят защитника угнетённой интеллигенции, - сказал Тиберий Ветров.
   Мне захотелось съехидничать.
   - Змею на груди пригрели, Алексей Максимович? – вспомнил я разговор в машине.   
   Горький вскинул брови,- Это кого? - брови и усы у него были свои.
   - Актрису Андрееву.
   - Ну, знаете, Владимир Ильич, вы еще в личную жизнь лезть будете? – его возмущение было искренним – Горький сразу вошёл в свою роль.
   - За вами, инженерами человеческих душ, глаз да глаз нужен. А то вы такое отколите... Литература может быть только партийной. Свободное искусство это интеллигентские бредни. Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества.   
   Режиссёр замахал руками.
   - Стоп, стоп! Мы будем работать?
   - А что он меня... - обиделся Горький.
   - И правильно. Вас, Алексей Максимович, ещё нет. Вы должны войти по взмаху моей руки. Владимир Ильич отрывается от дел – сцена с телефоном гениальна – встаёт навстречу вам, вы осведомляетесь о его здоровье... всё такое... начинаете говорить о жестоком опыте большевиков... что-нибудь... сейчас все говорят... ну а дальше импровизация. Камеру интересуют ваши лица. Начали.
   И мы начали.   
   - Вы, Владимир Ильич, берегите себя, - ласково сказал Горький, глядя на меня сверху вниз и осторожно пожимая мне руку.
   - Разве здесь можно уберечься, - испытующе посмотрел я на основоположника пролетарской литературы, - Гибнет великое русское искусство. Экраны заполнены парнухой, трупами, голливудчиной и прочей буржуазной дрянью. Обидно, Алексей Максимович.
   Режиссёр согласно кивнул головой.      
   Родоначальник социалистического реализма печально вздохнул.
   - Помягче надо бы с интеллигенцией, - осторожно сказал он, -  Всё – таки совесть нации. А то разбегутся. Потом не соберёшь.
   На правах наставника заблудших душ я  доверительно взял классика отечественной литературы за плечо.
   - Поймите, дорогой Алексей Максимович, рождается новый мир. И кто не с нами, тот против нас. Таковы законы классовой борьбы. А кому не нравится – пусть катятся.
   Горький завёлся, - Нет людей чисто беленьких, либо совершенно чёрных. Все люди пёстрые.
   Нужно было дать решительный отпор такому ренегатству.
   - Вы ваши интеллигентские  штучки бросьте, Алексей Максимович. Вы хлюпик. Вы назначены пролетарским писателем, так извольте служить народу. А иначе зачем вы «Мать» написали?
   Горький задумался. Он стал удивительно похож на фотографию, висевшую в гримёрной. Мне всегда нравились вдумчивые лица. Над съёмочной площадкой повисла пауза, не предусмотренная сценарием. Паузу прервал грозный голос режиссёра.
   - Мы наконец – то будем работать?
   - Слегка растерялся,- извиняюще сказал Горький и кивнул в мою сторону,- Он слишком давит.
   Режиссёр был неумолим. Его поджимало время.
   - Вы, Алексей Максимович, профессиональный актёр, а Владимир Ильич из народа. Так извольте служить... – режиссёр осёкся и зло посмотрел на меня.
   - ...народу, - закончил я его мысль, - Искусство принадлежит народу.
   Великий русский писатель был задет за живое.
   - Не вам меня учить, Владимир Ильич, я сам из народа.
   Успевшая вернуться ассистентка Кира зловредно хихикнула, - Вы ещё подеритесь.
   Я вдел большие пальцы рук в жилетку и принял наступательную ленинскую позу. Остановиться я уже не мог.
   - Нам, большевикам, драться не привыкать. А вас, Алексей Максимович, мы никому не отдадим. Вы наш.
   - Я в Италию хочу, - неожиданно сказал Горький.
   Такого я оставить не мог.
   - Это вас актриса Андреева опутала?
   Я сам не понимал, чем мне не угодила ведущая актриса Художественного театра. Скорее всего я не нашёл подходящей фразы, а пауза была непростительна.
   Ассистентка Кира радостно кивнула головой. Очевидно, она завидовала актрисе Андреевой.
   - При чём здесь актриса Андреева? – удивился  режиссёр, - Давайте работать. Алексей Максимович, вы возмущены красным террором.
   - Конечно, возмущён, - Горький стал наступать на меня,- Прекратите страдания народа и геноцид творческой интеллигенции. 
   Теперь начал наступать я.
   - Вы, батенька, хотели революцию в белых перчатках? Не вышло. Насилие – повивальная бабка истории. Обессиленная империалистической войной Россия беспомощно лежала у ног всяких там болтунов, прихвостей буржуазии и прочих политических проституток. И только мы взяли на себя ответственность за её будущее. Вспомните, батенька, Гегеля: всё разумное действительно, всё действительное разумно. Такова воля истории.
   Я почувствовал усталость от длинной тирады.
   Горький смягчился, - Да, кругом одни болтуны. Нет в России настоящей власти.
   - А с актрисой Андреевой, вы, батенька, кончайте, кончайте. Несолидно, знаете ли, для классика, - к своему удивлению сказал я и прикусил язык.
   - Что вы прицепились к актрисе Андреевой, - возмутился режиссёр.
   Я посмотрел на ассистентку Киру. Та незаметно ретировалась из моего кабинета.
   Режиссёр подошёл к монитору и остался доволен.
   - Ёмко, эмоционально, впечатляет. Видна ленинская экспрессия. Владимир Ильич, скажите ещё несколько фраз для законченности сцены. Только без актрисы Андреевой,- режиссёр поморщился,- Что она  ко мне привязалась?   
   Я и сам хотел продолжения диспута.
   - Так что, Алексей Максимович, за политической трескотнёй нужно видеть классовые интересы, иначе народ всегда будет жертвой обмана богатых и жуликов. Это паразиты, вскормленные капитализмом и коррупцией. Народу с ними не по пути.   
   Я услышал аплодисменты. Небольшая экскурсионная группа стояла у дверей моего кабинета.
   Рождение творческого процесса есть таинство. Непосвящённые в него раздражают творца и подвергаются изгнанию. И на этот раз я ожидал взрыв гнева Зевса - громовержца. Но Тиберий Ветров лишь посмотрел на простых смертных взглядом усталого мэтра и благосклонно произнёс, - Перерыв десять минут. Только для актёров. Аппаратуру в соседний кабинет,- это уже относилось к съёмочной группе, - Осталась последняя сцена, к Ленину приехала делегация рабочих.
   Съёмочная группа засуетилась. Я захотел выйти на свежий воздух, но не тут- то было.
   - Вот здорово, настоящий Ленин! Можно с вами сфотографироваться?
   Экскурсанты облепили меня. Вскоре мне надоела эта фотосессия. Я стал обычным человеком и почувствовал усталость. Ленинская энергетика меня измотала, надо было отдохнуть перед встречей с пролетарской делегацией.
   Я сбежал. Не успел я выкурить сигарету, как ассистентка Кира  позвала меня из - за колоны. Встречаться со мной она почему – то избегала.
   Меня ждала делегация из трёх передовых пролетариев, каких их показывали в доперестроечных фильмах, и одного затесавшегося к ним представителя трудового крестьянства с окладистой бородой и в толстовке, больше смахивающего то ли на кулака – мироеда, то ли на графа Толстого. Типажи начинают забываться.
   Делегация расположилась за круглым столом и скованно смотрела в мою сторону.
   Вождь мирового пролетариата снова вошёл в меня. Я принял свою излюбленную позу.
   - Как живёте, товарищи? Чем дышите?
   Народные представители по - прежнему напряжённо смотрели на меня. Я обошёл стол, въедливо, с прищуром, всматриваясь в каждого.
   - Какие успехи с полей, ферм, с заводов? Каковы успехи индустриализации?
   Пауза затягивалась.
   - Господа пролетарии, - раздался нервный голос режиссёра, - Говорите! Говорите что – нибудь. Вас никто не услышит. Двигайте губами, ведите себя живее. Вы попали к товарищу Ленину, вашему любимому вождю. Вы знаете, что он вас поймёт. Ну, давайте же! Камера работает!
   Народ отвык общаться с властью. Недаром ввели интернет – портал «Активный гражданин». На расстоянии чувствуешь себя свободнее.
   Пришлось взять инициативу в свои руки. Я наклонился к пожилому рабочему, мнущему в руках реквизиторскую кепку.
   - Вот вы, товарищ, откуда?
   - С электромеханического, - он оживился, - Это бывшего Михельсона,- в его глазах появились живые огоньки, - В вас там стреляли, Владимир Ильич. Или забыли?
   Я не забыл. Я просто не знал, чем там занимаются. Мне стало интересно.
   - Ну, ну, рассказывайте. Как там дела?
   - В частные руки перешёл, Владимир Ильич. Зарплату нам сразу срезали, половину рабочих разогнали. Зато мы акционерами стали, а по акциям не платят. Вот вы нам и поясните, это как?
   Тиберий Ветров повеселел.
   - Отлично, отлично. Наконец – то живые лица. Нападайте на Ленина.
   Но я твёрдо стоял на классовых позициях.
   - Это, знаете, мелкобуржуазным душком отдаёт. Пролетариат не для того брал власть в свои руки, чтобы отдать её всяким проходимцам, временщикам и прочей нечисти. Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей, а приобретёт он весь мир. Много всяких дармоедов и пиявок развелось на теле пролетариата. Кто не работает – тот не ест!
   Я остановился перевести дух. Но не тут – то было. Михельсоновец завёлся основательно.   
   - Говорят, половина акций у немцев и французов. Это я их должен кормить? А они мне шиш без масла?
   - Мировая буржуазия придумала много уловок для обмана народа. Рабочему человеку надо усвоить раз и навсегда: капитализм – это яма истории.   
   Я вдруг подумал о бессмертии своего учения.
   - Яма,- подтвердил пожилой рабочий и с надеждой посмотрел на меня.
   Режиссёр довольно потирал руки.
   - А остальные товарищи? Поживее, поживее. Проявите пролетарскую активность. Действительно, а для чего вы брали власть?
   Активность проявил оператор. 
   - Вот товарищ, который справа, в косоворотке. Камера плавно переходит на вас. Владимир Ильич, разбудите спящего.
   - Я и так скажу, - оживился молодой пролетарий в косоворотке и поправил отклеивавшийся ус. Обстановка становилась непринуждённой, - Я детство в пионерах провёл и ещё комсомол захватил. А теперь меня убеждают, что я был доверчивым дураком, а большевики обманом захватили власть, чтобы грабить народ и для этого отменили религию.
   Я почувствовал прилив сил, - Лакеи эксплуататорских классов всегда готовы лечь под своих хозяев, чтобы с помощью политического хамства оправдать ложь и насилие.
   Горький, сидевший среди съёмочной группы, изрёк свою знаменитую фразу, стараясь окать, - Правда - бог свободного человека, ложь - религия рабов и хозяев. Пятак их бог.
   Молодой пролетарий с интересом обернулся, - Вы Горького играете? Мне очень нравится «Васса Железнова». Я люблю читать.   
   Назидательность присуща характеру всех вождей.
   - Учиться, учиться и учиться. Вобрать в себя знания, выработанные человечеством – вот первейшая задача молодёжи, - энергично сказал я.
   Режиссёр заторопился, -  Ваше время кончается, господа пролетарии. Скоро нас отсюда попросят. Музей тоже зарабатывает деньги, - и к оператору, - Возьми - ка колоритного труженика сохи. Владимир Ильич, поднимите земельный вопрос.
   Я подошёл к землепашцу, - Вы, товарищ, с земли?
   Тот посмотрел на меня честными глазами, - Я с грядки, Владимир Ильич. Больше ничего не осталось.
   - Ну, ну, рассказывайте, рассказывайте.
   - Сначала землю поделили, а потом паи заставили продать за копейки. А в магазинах египетскую картошку продают. Вот и весь земельный вопрос. Людей с земли сгоняют, на нашей земле дворцы строят.
   Мне стало обидно за разваленное сельское хозяйство, но режиссёр замахал руками. Я его понял – моё время кончалось.
   - А вот мы возьмём и прогоним помещиков и тунеядцев с наших полей и огородов, - заговорил во мне вождь обманутого человечества, - Народ не должен бояться власти. С нашим народом мы сдвинем любые горы и засеем любые поля и огороды. 
   Больше мне нечем было утешить представителя угнетённого крестьянства.
     - Тиберий, - сказал оператор, - Рабочий, который  у окна, он постоянно в кадре, пусть хоть пошевельнётся, а то сцена неживая.
   - Да, да, - заторопился режиссёр, - Вот, вот вы. Отсидеться решили? Нет, батенька, не выйдет,- он вдел большие пальцы в рукава футболки, - Проявите себя коротко и эмоционально.
   Застенчивый пролетарий молча смотрел на меня. Режиссёр нервничал.   
   Я всегда верил в творческие силы народа. Вожди должны придавать импульс этим силам.
   - Так что, товарищи, - сказал я, глядя на него,- поменьше трескотни и несбыточных обещаний. Ближе к жизни.
   Больше мне сказать было нечего.
   Рабочий встал, - Наш завод вообще закрыли. В цехах челноки и вьетнамцы торгуют, - и без всякого перехода, - Спасибо, Владимир Ильич. Каждое слово понятно.
   Съёмки закончились. Съёмочная группа восторженно смотрела на меня. Ассистентка Кира заторопила делегацию к выходу.
   У дверей молчаливый рабочий обернулся, - Владимир Ильич, вы ещё вернётесь?
   Я кивнул головой, - Непременно.
   Я вышел на ступеньки ленинского дома, почувствовал страшную опустошённость и прислонился к колоне. Мне не хотелось возвращаться в действительность. Но и там мне уже делать было нечего. Я переступил черту времени. Настоящее вошло в меня. Боже, что я нёс!
   Ко мне подошёл режиссёр.
   - Спасибо...- он замялся.
   - Борис Иннокентьевич, - напомнил я ему своё имя.
   Режиссёр  улыбнулся, - ... Владимир Ильич.
   Потом мы сфотографировались с Тиберием Ветровым, Горьким и ассистенткой Кирой.
   Кира отвела меня в сторону.
   - Андреева действительно была выдающейся актрисой, - сказала она.
   - Охотно верю, - ответил я, - Она мне очень помогла.
   И мы рассмеялись.
   Прошло время. Я давно не снимаюсь в кино и перешёл на эпистолярный жанр, пишу рассказы из своего прошлого. Воспоминания наслаиваются одно на другое... Et setera, et setera... Давно это было, но ведь было...



Ноябрь 2015 года