Справедливость

   
Я на днях узнала, что Николаю Решетилову 80 лет! Лет 35 я о нём ничего не слышала.  И вот! Такая новость! И телефон мобильный дали!
  - Коля, здравствуй!
  - Лида! Это ты?
  - Нет, это я! Лариса!
  - Бог мой! Лариса! Как ты меня нашла? Дай мне свой адрес, я тебе напишу всё о себе и фотокарточки вложу!
  - Подожди, дружочек! Дай я тебя поздравлю.80 - оно, конечно, не 18, но тоже неплохо. Поздравляю тебя с юбилеем Желаю тебе здоровья и ещё многократно - здоровья. Ну и всего того, что к этому прилагается: любви, уважения, материального благополучия!
  - Спасибо! А меня избрали главным  в совет старейшин. Я ведь теперь казак! Живу на хуторе. А ты как?
  - Я тебе всё подробно напишу в письме. Коля, я про тебя рассказ написала и даже опубликовала. Надо бы твоё согласие получить, но где тебя было искать. Ты не против?
  - Согласен я! Согласен! Жаль, что у меня нет компьютера, хотелось бы и самому прочитать, как там у тебя получилось.
  - Коля!Если тебе не очень больно будет вспоминать прошлое, то я распечатаю и пришлю тебе.
  - Ну, это было бы здОрово! А прошлое? Да, так давно это было! Всё покрылось мхом. Шли рассказ!
  - Коля, скажи, ты Верочку нашёл?
  Но он меня уже не слышал: связь прервалась. Я перезванивать не стала, а стала искать рассказ. А, вот и он. Ой! какой длинный. Коле пошлю этот вариант, а опубликую в новом, сокращённом варианте.
  Его я и предлагаю Вашему вниманию!
                Знакомство               
 
  У нас в проектном институте работал маленький скромный человечек Коля Решетилов. Маленький не потому, что он мал ростом, а потому, что это был совсем незаметный, но при этом незаменимый сотрудник нашего института. Он проектировал озеленение придомовых территорий, дворы и дворики каких-нибудь больших и малых предприятий. Своё дело он любил: знал всё про растения: какие любят тень, какие солнышко, когда  и как цветут. В общем, проектировал озеленение двориков с любовью, чтоб было и деревцам, и кустарникам, и людям комфортно.

 Вот-вот, именно «комфортно». Странно, но в его присутствии в воздухе появлялась какая-то благостность, примиренческая аура. В комнате, где он работал, были две женщины с каким-то неуживчивым характером. Они считали себя самыми умными, никогда не шли ни на какие компромиссы, всех осуждали, критиковали, создавая, тем самым, напряжённую обстановку, совсем не рабочую. А работали они всего лишь техниками, но мужья у них были работниками министерства. Остальным сотрудникам приходилось работать, постоянно находясь в нервном напряжении.

 С приходом Коли всё как-то незаметно изменилось: перестали происходить споры, переходящие в ссоры. У этих женщин характер, в общем- то, не изменился, но перешёл в другое русло. Теперь они, если и советовали что-то кому-то (никто не просил их вмешиваться), то, как заботливые, сочувствующие сотрудники, радеющие за мир в семьях, здоровье и правильное воспитание детей. Их  выслушивали, благодарили и делали по-своему. В комнате воцарился мир и спокойствие, и рабочий день уже не казался таким утомительным.
               
  Вообще, сотрудницы звали его ласково «мама Коля», потому, что он у женщин интересовался разными рецептами, болезнями и лечениями детей, ходил с сотрудницами на рынок, по магазинам. У него было три дочери, которых он трогательно любил, особенно младшенькую Верочку. Я думала, он вдовец. Но, оказалось, что у нас техником-электриком работает Люся Ярославцева. Это и была его жена. Люся была женщиной энергичной броской. Приятная внешность, весёлый нрав, независимость от домашних хлопот – всё это притягивало к ней внимание мужчин, которых в большом институте, по сравнению с женщинами, было маловато.

 На вечерах, которые она никогда не пропускала, она всегда была в центре внимания мужчин, в основном тех, что работали с ней в одном отделе. Коля на вечерах никогда не был: он занимался с девочками: надо накормить, проверить уроки у старших девочек, погулять с младшей. Делать всё то, что делает ежедневно всякая мать. Вот сотрудницы и звали его «мама Коля». Если организовывался зимой выезд в ущелье, чтоб покататься на лыжах, то и тут Коля был с девочками, как правило, с двумя. Старшая девочка, видимо, не любила такие поездки.

   Когда мы переехали жить на улицу Чехова, наш младший сын Саша и Верочка стали ходить в один садик. Верочка была, наверно, на годик младше Саши. Жили они в частном домике Люсиных родителей. То есть не в самом доме, а во времянке. Коля говорил, что вполне нормальное жильё, только с тремя девочками тесновато. Мы жили в большом трёхэтажном доме. К нашему двору примыкала территория горэлектросети. Вот за ней и находился небольшой квартальчик с частными домиками. Там и проживала семья Ярославцевых.

 Коля с Люсей должны были вот-вот получить квартиру в микрорайоне. А пока мы с Колей заходили в садик, брали своих ребят и вместе шли домой. Вера была хорошенькая шустрая девчушка, только очень вертлявая. Миновав сквер, который когда-то разбили и засадили сотрудники нашего института в один из субботников (наша гордость), нам предстояло перейти магистральную улицу с активным движением машин. Это было несколько проблематично: Вера могла, неожиданно крутнувшись, вырваться из папиной руки и, кто знает, чем это может обернуться.

 Поэтому, подходя к улице, я тоже брала её крепко за ручку: вдвоём удержать её было надёжнее. И то, однажды ей удалось вырваться. Рывок был неожиданно сильный, и она освободилась от пут. Верка радостно запрыгала на проезжей части, кружась, перебегая то на сторону встречного движения, то, возвращаясь к нам. Это было её хобби. Водители скрипели тормозами и зубами, чертыхались, матерились. Иногда выскакивали из машины, бежали к нам, грозя кулаками:
  - Родители! Твою…..! Почему за ребёнком не смотрите? Она тут танцует, прыгает, а мне отвечать? Сейчас вот намылю шею, будете смотреть за детьми! Понарожают, твою мать, а…задавлю? Тюрьма! А у меня, между прочим, тоже дети есть!

  Иногда кто-нибудь найдётся ему в помощь. Мы извиняемся, оправдываемся, а на дороге снова скрип тормозов. Только Верочка у нас без тормозов.
   Однажды, Коля был немного странный: то ли чем-то озабочен, то ли расстроен. Я не стала расспрашивать. Я сама очень открытая, всем всё доверительно рассказываю, но в чужую душу не лезу. Если человеку нужно, он сам раскроется. А выслушать и посочувствовать я могу. Коля предложил посидеть на лавочке: «Пусть ребята поиграют, побегают». Мы сели на скамеечку под ёлкой. Сквер хороший, зелёный, деревья пока ещё чистые, не пыльные. Какие-то кустарники уже цветут. Солнышко ещё не село, играет на листочках, почках, перескакивая с одной веточки на другую.

                Воспоминания о детстве и прочем.
  Мы сидели и смотрели, как Верочка просто летает, а не бегает по скверику: так молниеносно она передвигалась от кустика к кустику, через кустики. Сашка за ней угнаться не мог, хотя мальчик он был достаточно шустрый и подвижный. Так мы молча наблюдали за детьми. Но я долго молчать не могу. Меня тяготит молчание, особенно, если я чувствую, что человеку хочется что-то сказать. Я прервала молчание:
- Коля, как это тебе удалось такой мотылёк родить? Или стрекозу? – Коля усмехнулся, как мне показалось, с некоторой гордостью. – А другие дочки тоже такие шустрые?
- А другие девочки – это мои падчерицы. Они мне не родные, хотя средняя считает, что я - её родной отец, - охотно как-то признался Коля. – Хочешь, расскажу свою историю?
   Ха, кто бы не хотел услышать явно интересную историю, причём, как я поняла, он её никому не рассказывал. Поэтому, я мгновенно среагировала:
- Ну, Коля, конечно хочу. Даже очень. Я – страсть, какая любопытная,- засмеялась я. А зря: он-то настроен был отнюдь не на весёлый лад. - Ой, Коля, извини. Глупость сморозила.
   Коля молчал.
- Ну, что? Передумал? Не обижайся. Может, в другой раз?
- Нет, нет. Сейчас. Да, в общем, ничего особенного, но мне что-то грустно стало.

 Понимаешь, предчувствие нехорошее одолевает, а в чём дело не пойму. И стал я всё чаще и чаще возвращаться к своей истории. Я сам из сибирского маленького городка. Лет четырёх остался без мамы. У нас была весёлая дружная семья. Мама и папа, видимо, очень любили друг друга. Мы часто ходили в тайгу за орехами, грибами. Это были очень весёлые прогулки. Мама с папой часто говорили о втором ребёнке. Когда я понял, что у меня должен появиться братик или сестричка, то стал мечтать. Мне хотелось сестричку, чтоб я мог о ней заботиться, защищать.

 Потом маму увезли в больницу, и, я её больше не видел. Соседи вздыхали и говорили, что жаль бабу: «Совсем ещё-молодая, жить да жить бы ей. А вот, поди ж ты, умерла. И ребёночка не спасли». Я долго не мог понять, что значит: «мама умерла». А когда понял, горю моему не было предела. Папа очень переживал смерть мамы. Ходил молчаливый, хмурый. Хлопот много: коза, куры, огород, да и я маленький, всё толкусь рядом. Соседки всё утешали его: «Бабу тебе надо в дом, бабу. И Николке женские руки нужны, бабья забота». Одним словом, в доме поселилась чужая женщина – мачеха. Это была сильная женщина и не только физически. А я пребывал в горе: никто теперь не возьмёт меня на колени, не поцелует, не покачает, не расскажет сказку. Я себя чувствовал покинутым
 и очень беспомощным. Мне нужен был защитник, чтоб утешил и поддержал меня в моём горе, и я со всей своей детской непосредственностью потянулся к ней.

    Но она оттолкнула меня, а потом и возненавидела. Теперь я думаю за то, что ей трудно было ко мне придраться: настолько я был послушным, угодливым, работящим ребёнком.  В школе я учился хорошо, дома успевал помогать и мачехе, и отцу. Я очень старался. Я знал, что мама, папа и дети – это семья. Это слово было и сейчас есть для меня символ человеческого существования. А ещё лучше, человеческого счастья. Есть семья, и человек должен быть счастлив. Откуда у меня это? Семья-то у нас была: всего три человека. Но я и тогда мечтал о братиках и сёстрах в большом количестве и знал, что у меня для всех хватит и заботливости и ласки, и любви.

     Вскоре умер и отец. Мне было уже восемь лет. Мачеха «скоропостижно» привела отчима. Если мачеха как-то сдерживалась при отце, то теперь она просто изошлась злобой. Откуда что у людей берётся? Отчим был неплохой дядька: добрый, работящий, не пьющий, как и мой папа, но уж очень безвольный. Когда она не видела, он жалел меня, утешал, а при ней боялся заступиться. Мачеха после смерти папы хотела сразу отдать меня в детдом, но отчим возражал, причём, довольно твёрдо: дескать, и плохая семья – семья, а детдом – это приют для беспризорников. Так что, он, сколько мог, оттягивал, но, в конце концов, меня определили в интернат. Там я понял, что даже плохая семья лучше, чем интернат, хотя меня там не били, не унижали, как других.


                Встреча.
               
  Окончив техникум, я пошёл в армию. В армии за добросовестную службу и хорошее поведение меня награждали дополнительным отпуском. Первый раз я поехал в свой городок навестить «родных», которые мне были, естественно, не рады. Больше я к ним не ездил, хотя в родные места тянуло. Незадолго до демобилизации мне опять дали поощрительный отпуск, и я решил съездить к морю: надо же посмотреть, что это такое. Моё место в поезде, идущим к морю, оказалось в том же купе, где ехала молодая беременная женщина, да ещё и с девочкой. Женщина была приятной внешности, общительная, весёлая. Естественно, что я сразу взял шефство над ними: бегал за кипятком, покупал на остановках, то, что продавали: где фрукты, где рыбу, где колбасу. Скоро мы стали как давние знакомые.

 Она рассказала мне, что живёт в Таджикистане в Душанбе, что училась в строительном техникуме. В этом же техникуме, но только на другом факультете учился Миша. Она в него влюбилась без памяти и вскоре забеременела. Он стал к ней придираться. Но, когда родилась дочка, он как будто, смирился. Но не надолго. Стал не только придираться, оскорблять, а и  побивать. Но, она его очень любила и всё прощала. Техникум они закончили, стали работать, и он её бросил. Они жили с её родителями. Теперь он ушёл к другой женщине.

 Но, куда именно и к кому, она дознаться не смогла. Очень страдала, переживала. А тут и он вернулся. На радостях она опять забеременела. В этот раз он её избил и уехал в Крым к какой-то женщине. Работает в обслуживании санатория. Теперь, когда она узнала, где он, то решила попытать счастья, поговорить и с ним, и с женщиной, у которой он живёт. Может, он вернётся к ней. Может, женщина, как узнает, что у него есть жена и дочь, и скоро вот ещё ребёнок родится, то сама его выгонит.

 Мне было очень жаль эту несчастную женщину. Она так всё это рассказывала, что слёзы наворачивались на глаза. Теперь-то я знаю, какая это замечательная актриса. Как легко ей перейти  от весёлого к несчастному виду. Но тогда я верил ей, сочувствовал от всей души и переживал, что ничем не могу помочь. При расставании мы обменялись адресами. Я сказал, что скоро демобилизуюсь, что мне всё равно куда ехать и, если ей будет худо, пусть даст знать, я приеду в Душанбе и постараюсь ей помочь. Буквально через месяц я получаю от неё письмо полное отчаяния: Мишка её избил и выгнал, и теперь она вернулась в Душанбе. Скоро родить, и она не знает, что делать, «хоть руки на себя накладывай», закончила она письмо.

   Сразу после мобилизации  помчался в Душанбе. И она, и её родители встретили меня очень радушно, и я остался у них жить. Жили мы во времянке. Родители жили в доме, что располагался как раз против времянки. Работать вот в наш институт устроился. Вскоре родилась девочка. Стало тесновато. Я немного перестроил времянку, утеплив прихожку – сени. Зимой она с детьми всё больше жила у родителей. Очередь на квартиру всё не подходила, а Люська снова забеременела и родила вот эту вертушку. Бабушка с дедушкой что-то не очень баловали детей своим вниманием, ну а Люська, сама знаешь, всё порхает: никак в ней материнское начало не заговорит. Но я всё терплю. Мне это не в тягость – забота о девчонках. Просто жалко, что они материнской заботы почти не ощущают. Но они её любят, особенно старшая дочка.


 Всё бы ничего, да гложет меня в последнее время какая-то тревога: опять она стала часто вспоминать своего Мишку. Что ж это за красавец такой, что она столько лет по нём сохнет? Скорее бы квартиру получить: уже вот-вот сдадут наш дом. Будет своя квартира, может и семья образуется. Я к тому, что может, Люська образумится.
  Коля замолчал. Я не знала, что сказать и тоже молчала.
  - Ну, пора домой. Ве-ерка-а! – стал звать он дочь.
Вот и Верочка прибежала, мы пошли домой, крепко держа эту стрекозу за ручки.


  Вскоре они получили квартиру, Коля сделал ремонт. Сбылась его мечта: ему казалось, что теперь у них настоящая семья, и он вкладывал в неё всё своё большое сердце. Мы с ним стали видеться реже, всё больше на бегу.
    Итак, мы с Колей часто встречались на лестничной клетке. Вспоминали поход, говорили о детях. Как-то я спросила, как дела у Люси. Успокоилась ли? Коля горько вздохнул и сказал:
  - Сбылись мои тяжёлые предчувствия. Я давно хотел с тобой поделиться, но не решался: у каждого своих проблем хватает.
 - Ну, что ты, Коля, помочь, не всегда могу, а выслушать могу – это ведь тоже помощь? Душу отведёшь, и то легче станет. Так, ведь? Случилось что-то?

   - Да, сердобольные её подружки: Галка Белимова и ещё кто-то из месткома так прониклись её любовными страданиями, что опять организовали Люське «горящую» путёвку в Крым. Лечиться ей, видите ли, надо. Она и умотала к своему Мишке, а здесь оставила больную дочь. Леночка-то захворала. Лежит дома одна. Мне даже больничный по уходу за ребёнком не дают. Она же мне девочек усыновить не разрешила. Мишка – отец. И знаешь, что она мне сказала перед отъездом? «У меня теперь такая хорошая квартира, может он ради этого приедет?» Что за человек? На меня наплевать, ладно. Хоть бы дочерей пожалела. Так, что, милая моя Лариса, гнетёт меня тревога. С ужасом жду её возвращения. За дочку переживаю, за Леночку.
 
 - Слушай, Коля. В отношении  Люськиной проблемы, я ничем помочь не могу. А вот, чтоб за Леночкой присмотреть – это вполне решаемо. Напиши заявление, чтоб в связи со сложившимися обстоятельствами тебе разрешили неделю поработать на дому. Твоя работа ведь ни с кем не связана. Договорись с Розой Александровной – она баба добрая, подпишет согласие. Потом, либо сам, либо она сходите к Хомякову. Думаю, он пойдёт навстречу. Если нет – пойду я.
   Коля удивлённо посмотрел на меня, дескать, ты то тут причём.

  - Коля, я же депутат! Забыл? Это моя прямая обязанность защищать интересы своих избирателей, – сказала я, смеясь. – Только и без меня Виктор пойдёт тебе навстречу: он же мировой мужик. Ты, главное, не стесняйся.
   И действительно, Коля на неделю пропал. Леночка выздоровела, пошла в школу, а Коля вдруг пропал. На работе ждали его день, другой, потом, решили зайти к ним домой. Оказалось, что приехала Люся. Приехала в тяжелейшем состоянии: вся в синяках, кровоподтёках, совершенно больная. Коля её выхаживает. Просил, чтоб несколько дней без сохранения содержания дали. Только вышел на работу, опять пропал.

 Пошли выяснить, в чём дело. Оказалось, Люська в больнице, Коля рядом, не отходит, выхаживает. Бабы, конечно, поосуждали его, заметьте, не её, его за человеколюбие, а может и за любовь. Некоторые женщины говорили в его защиту: «Если Люська так любит своего садиста, то почему бы и ему не любить её: она  - мама Верочки. И потом, Коля вообще всех любит. Сердобольный».
   Наконец, он вышел на работу. Встретились, как обычно, на лестничной площадке. Мне показалось: он меня ждал. Я, конечно, поинтересовалась, как дела. И вот очём он мне поведал.

  - Мишка сначала неплохо к ней относился, обещал приехать. Принимал её, когда сожительница дежурила. Потом избил жестоко и выгнал. Она с трудом добралась до поезда, сказала, что избили незнакомые негодяи. Народ у нас отзывчивый. Её посадили в поезд чуть ли не за пол цены, так как деньги он у неё отнял. Кормили, поили.  Дома я травками, лекарствами, примочками, привёл её в порядок. А тут  вижу, как она идёт, держась за стенку, останавливается, и оседает. Хорошо, что я был дома. Подбегаю, она валяется в луже крови без сознания. Побежал к телефону-автомату, двушек не могу найти. Кто-то из прохожих дал, я дозвонился до скорой.

 Оказалось, Люська  приехала уже беременная. За это-то он её и избил, как только узнал об этом. Зачем она ему сказала? Бил всё больше по животу ногами. Теперь вот - выкидыш. Пока бегал, чтоб позвонить, она много крови потеряла. Моя, слава Богу, подошла. Теперь она потихоньку поправляется. Мне, конечно, её очень жалко, но, может, она теперь остепенится и перестанет мечтать о своём Мишке? Что же он такое, что она так по нём сохнет? Хоть бы одним глазком посмотреть на эдакого красавца.

  - Коля, он совсем не красавец. Мои девчонки: Рая, Тоня и Камила учились в техникуме с ним в одной группе. Говорят, что он парень хилой конституции, очень злобный и грубый татарин. (Рая, кстати сама татарка). Его на курсе никто не любил. У него не было ни друзей, ни подруг. Люська влюбилась в него на втором или на третьем курсе. Вцепилась в него как кошка. Он уже тогда её побивал. Потом она забеременела, и их расписали, хотя ей ещё не было восемнадцати. Все удивлялись, как она такая симпатичная, так влюбилась в этого урода. Мало того, что он не только некрасивый, но и просто неприятный, так ещё и моральный урод. На всех смотрел свысока. Очень высокомерный.

  Я постеснялась сказать Коле, что девчонки предположили, что он, видимо, какой-то особой сексуальностью её прельстил. А что? Вполне возможный вариант. Просто тогда стеснялись даже слово такое произносить.


                Срыв
  Прошла зима.  Коля выезжал пару раз со своими двумя младшими дочерьми кататься на лыжах.
   Люся давно уже окрепла и опять стала мечтать о своём Мише. Как-то Коля подозвал меня к себе.
  - Ой, Лариса, чувствую, грядёт беда, большая беда. Люська говорит, что Мишка обещал приехать. Что со мной будет? А с Верочкой? Господи, за что мне такие испытания? Чую, что я их не смогу выдержать. Так тошно, так тошно: жить не хочется.

  Что я могла ему сказать? Чем утешить? Глупой фразой, что он, возможно, себя накручивает, что всё обойдётся.
 Но я понимала, что Коля не из тех, кто беспричинно себя накручивает. У Коли обострённое чувство приближающейся катастрофы. Боль оттого, что он не может её предотвратить. Однако месяц или полтора прошли спокойно. Я при встрече даже сказала Коле:
   - Видишь, всё спокойно. Люська вон какая жизнерадостная! Вроде, всё обошлось?Но, Коля сумрачно покачал головой (он теперь редко улыбался).
 - Нет, Ларисочка, дорогая моя, это – затишье перед бурей. И она на днях разразится. На днях должен приехать Мишка. Что будет? Что будет? Что ждёт меня?

  Я повздыхала вместе с ним, попробовала его настроить на более оптимистичный лад. Не получилось, и мы расстались. Недели через две после последней нашей встречи Коля просит меня по местному телефону спуститься на второй этаж. Я быстро спускаюсь. Коля стоит на площадке, ждёт меня. На нём лица нет.
  - Коля, что с тобой? Что случилось?
  - Я пропал. Пропал! Уже неделя, как приехал Мишка. Теперь я его рассмотрел. Это – не человек! С ним невозможно общаться, невозможно о чём-либо договориться. Это – маньяк!
  Коля говорил всё это каким-то безучастным голосом. Почти спокойно. Как-то странно! Обречённо! Вот-вот: обречённо.

  Из его слов я поняла, что из квартиры его выгнали. Люськины родители его приютили, разрешив пожить пока в той времянке, где они с Люсей жили раньше. Всё у родителей обветшало, и Коля взялся за работу: починил забор, привёл в относительный порядок жильё, которое использовалось как сарай. Теперь взялся за сарай, чтоб было, куда сложить вынесенное хламьё. Каждый день после работы она с Мишкой приходит к родителям, весь вечер пьют водку, поют песни.
 
 - Я с самого начала пытался оговорить условия: я оставляю им квартиру, оставляю их в покое, ни на что, не претендую, но прошу отдать мне Верочку. Они стали хохотать, показывать мне дули, а Мишка так свою голую гадкую задницу передо мной выставил. Я всё терплю, в надежде, что эти оргии скоро кончатся, и можно будет снова поднять этот вопрос. Но, думаю, что я зря себя тешу надеждой: они нашли моё больное место, и будут жалить, пока я не умру.
   
  - Что ты говоришь, Коля? Хочешь мой совет послушать? Ты должен выбить у них из-под ног этот камень. Сделай вид, что со всем согласен. Хотят забрать Верку, пусть забирают. В конце концов, Люська – мать. И даже суд присудит ей дочь. А тебе нужно сжать челюсти и терпеть: время всё расставит по своим местам. И, обратись к Виктору. Расскажи всё. Если есть малейшая возможность, он даст тебе какое-нибудь жильё, пусть временное. Коля, можно я расскажу ситуацию Эдику и Сергею? Ум хорошо, а два лучше. Может, что-нибудь придумаем. У Эдика соседка – юрист, подскажет какой-то выход. Безвыходных ситуаций нет – ты же сам любил это повторять.

  Коля, как мне показалось, немного приободрился. Сказал, что, пожалуй, Эдику можно рассказать, а Серёже – не стоит. После работы я попросила Эдика задержаться и изложила ему сложившуюся обстановку. Эдик был ужасно возмущён и немного обижен, тем, что Коля с ним не поделился.
 - Понимаешь, ты - мужчина, да ещё моложе его. А я – женщина, к тому же старше его, хоть и не намного. Я - что-то вроде матери, вот он со мной и делится. Человек не может всю тяжесть бед носить в себе, даже очень сильный. А Коля очень чуткий и очень ранимый человечек.

  Эдик обещал подумать, чем можно Коле помочь. Обещал поговорить с соседкой через маму - Софью Алексеевну и с Хомяковым, выбрав наиболее подходящее время для спокойного неторопливого разговора. Сейчас главное было – это, чтоб Коля достойно продержался. Но, увы! События стали развиваться стремительнее, чем мы могли предположить. Люська с Мишей совсем обнаглели: стали дразнить Колю: «Не увидишь больше своей Верочки! Не увидишь! Катись отсюда!» Тут и гримасы, и «расстрелы» косточками и корками от арбуза.

  Я навещала Колю каждый день и умоляла стиснуть зубы и не реагировать. Стал к нему и Эдик подходить, поддерживать. Коля всё твердил: не выдержу, брошусь в пролёт лестничной клетки.
 - Коля, так ведь низко. Насмерть не разобьёшься, останешься инвалидом. Им как раз это и нужно. Держись! Ещё немного!
  И Коля продержался ещё пару дней. А дальше? Дальше он не выдержал, схватил топор, которым работал, стал бегать по двору, гоняясь, то за Люськой, то за Мишкой. Те изловчились и выбили топор у него из рук. Не помня себя от ярости, Коля вбежал в свою каморку, схватил кухонный нож и продолжил погоню за Мишкой. Он даже догнал его и успел поцарапать спину, но тут в его руку вцепилась Люська.
 
Пытаясь выдернуть нож из рук Коли, она поранила себе палец. Коля, увидев кровь, сразу сник. Выбежал со двора, тут на него обрушился град камней. Это соседи выбежали из своих дворов на истошный Люськин крик, призывающий на помощь. Уворачиваясь от камней, Коля заскочил на подножку проезжающего мимо грузовика, умоляя ему помочь. Но водитель предпочёл въехать во двор отделения милиции, которое, как назло, находилось рядом. Сказал, что этот мужчина кого-то хотел убить, но соседи заступились, прогоняя его камнями. И наш Коля загремел в каталажку.

 Люська с Мишкой не вылезали из милиции, оформляли нападение на них. Привлекли судебно-медицинскую экспертизу. Кучу свидетелей. А Коля сидел безо всякой поддержки, пока мы не забили тревогу об отсутствии Коли на работе. А тут стали приходить вести из милиции. Коля обвиняется в преднамеренном покушении на убийство двух и более лиц. Обвинение более чем серьёзное, да только мы к этому отнеслись не очень серьёзно. Все знали взбалмошный характер Люси, тихий, добрый нрав Коли, совершенно смехотворные «увечья», нанесённые им, и считали, что в ближайшие дни всё образуется.

  Но, соседка Эдика – юристка, отнюдь так не считала. Дело предстояло хлопотное и трудное. Тем не менее, благодаря её помощи, советам, Эдик грамотно собрал и составил все документы в защиту Коли. Соседка оказалась опытным, уважаемым в своих кругах адвокатом. Она взялась за его защиту. Предупредила, что дело тонкое и должно быть хорошо организовано. Она добилась, чтоб суд проходил в стенах института, как бы показательный. Мы должны были коротко охарактеризовать Колю с положительной стороны, но потом ОСУДИТЬ его за столь неблаговидный поступок и просить суд дать его «на поруки», обещая, что с ним будет проведена соответствующая работа. Дирекция института, профком, местком  от лица всех сотрудников и от своего лица обещают, что Коля никогда не даст в будущем волю эмоциям, будет выдержанным и достойным сотрудником такого замечательного учреждения, как наш институт.

                Суд. Глупая борьба за справедливость.
 
  Вот и суд! Колю привезли в наручниках, как настоящего убийцу. Всех собрали в актовом зале. На сцене установили длинный стол, покрытый бархатной скатертью, на столе графин с водой, колокольчик, которым в далёкие времена звонили начало и конец рабочего дня, а также начало и конец перерыва. По краю сцены цветы в горшках. Всё, как при праздничных торжествах. Только слева скамейка, на которой сидит, закованный в наручники, Коля с низко опущенной головой.  Вот и представители закона: судья – женщина, показавшаяся нам какой-то желчной, неприятной. Два заседателя и секретарь – молодые женщины и адвокат – полноватая женщина, с чёрными, как смоль, волосами и такими же черными глазами.

 Она почему-то совсем не смотрела в зал. Зато зал смотрел на неё с надеждой. И она казалась нам очень доброй. Защитница, ведь! От института были два общественных защитника: Михаил Озерной – начальник электроотдела, где работала Люся и Эдик – от комсомольской, профсоюзной и других общественных организаций нашего института. Эдик всё тщательно подготовил: предупредил народ, чтоб не высовывались зря. Подготовил он и выступающих: они должны были охарактеризовать Колю с положительной стороны, осудить его за некрасивый поступок и просить суд дать нам его на поруки, «на перевоспитание». Всё шло по плану.

  Все выступили, кому полагалось. Уже адвокат начала свою замечательную речь, как в зал вошёл Сергей. Он с утра ездил на объект, а, вернувшись после перерыва, обнаружил, что институт почти пустой. Где люди? Ему объяснили, что в актовом зале идёт суд над Колей, которого привезли в наручниках (какой ужас!), и сейчас все там. Сергей рванулся в зал. Адвокат в это время, закончив перечислять Колины достоинства, перешла к «осуждению».

  - Из выступлений сотрудников, близко знавших Решетилова Николая, а также, по словам общественных защитников следует, что неблаговидный поступок Решетилова Николая, не является для него характерным. Просто в состоянии аффекта он не справился с собой. Произошёл срыв. С кем не бывает. Никакого злого умысла он не преследовал. Поэтому я предлагаю выдать его коллективу сотрудников данного института, где его осудят по заслугам. Я уверена, что данный проступок никогда больше не повторится.

  Тут к сцене подбежал, плохо ещё отдышавшийся, Сергей.
 - Какой срыв? Какой неблаговидный поступок? О чём вы говорите? Да, чтоб Колю вывести из равновесия и пуда соли не хватит!
  Эдик подскочил к краю сцены:
 - Серёжа, Сергей Михайлович! Остановитесь! Вы не в курсе! Сергей Михайлович! Умоляю!
 - Чего ты хочешь? – Продолжал Сергей, как будто его какая-то муха укусила. А ещё друг! А где СПРАВЕДЛИВОСТЬ? Где? Как же надо было постараться, что надо было сделать, чтоб довести такого добрейшего человека до срыва, как вы говорите. Пусть Люся Ярославцева расскажет, как ей это удалось. Люся, где ты? Ну–ка, посмотри нам в глаза!

  А Люси и след простыл. Нет её. Ну, вы же знаете наш народ! А может и другие народы такие же. В глаза-то говорить храбрецов мало, а вот, если заочно осуждать, тут охотников много. Зал загудел. Одни говорили о достоинствах Коли. Вспомнили, как он сумел договориться с таджиками – хулиганами, напавшими на них с ножами и отобравшими спальники. Как они грозили придти с «братьями», чтоб «любиться» с девочками. Как после разговора с Колей, вернули спальники, да ещё принесли арбузы для примирения. Но потом всё-таки перекинулись на Люсю.

 Теперь те её «сердобольные» сотрудницы, что так рьяно добывали ей путёвки, выбивали ей 30%-ную оплату, материальную помощь на дорогу к её любимому Мишке, теперь они же ругали её, поносили за измену Коле. Припомнили, как она уехала, оставив больную дочь. И ещё много случаев, характеризующих её как плохую мать. Кто-то выкрикнул:
   - Да она из-за этого Мишки с ума сошла!
 Кто-то добавил:
- Да она вообще сексуально озабоченная! Ей всё время секса не хватает!
  Смешок прошёл по залу. Тут снова взял слово Миша Озерной.
 
  - Вот сейчас прозвучало правильное замечание. Ей ни до детей, ни до семьи не было дела. Она не пропустила ни одного вечера и ни одного мужика. Она переспала со всеми мужиками нашего института!
  Голос из зала: «А с тобой?»
  - И со мной, пусть жена меня простит. Я, что ж, не мужик, что ли? Соблазнился, старый дурень! Да, разве это женщина? – вдруг изменил тон Миша. – Да таких баб убивать надо!

  Боже мой! Мишка, Мишка! Какая муха тебя укусила? Ты же был обо всё предупреждён! Что ты наделал! Эдик усердно дёргал его за рукав, но тот только отмахивался.
Только он произнёс свою роковую фразу, как сильно, злобно зазвонил колокольчик, застучал карандаш по графину с такой силой, что чуть не разлетелся пополам.
   Эх, Серёжа, Серёжа! Как ты не во время появился!

До сих пор все сидели в основном безучастно. Что волноваться? Коля не виноват. Его отпустят. Все единогласно проголосуют, если потребуется. Поэтому суд прошёл спокойно, быстро и близился к благополучному завершению. Но тут появился Сергей. Сергей, которого заставить выступить прелюдно очень трудно. Он даже тосты произносил коротко и смущённо. Его трудно было заставить выступить на совещаниях, когда разбирались проекты. А тут! Что нашло на него? Решение суда было более чем справедливым.

Просто замечательным! Коля оставался совершенно свободным. И вот! Услышав несколько слов о «Колином проступке», не разобравшись, он стал ратовать за справедливость. Кто-то его глупо поддержал, и началось! Как на грех Люська сбежала. Это одних возмутило, другим придало смелости. Началось возмущение, обличение. Стихия! В результате совсем уж неожиданное, глупое и, как оказалось, катастрофическое выступление Озерного.

   Звон колокольчика, призывы к порядку, сделали своё дело: зал затих. Судья встала и металлическим голосом сказала следующее:
  - Спасибо вам всем за то, что вы раскрыли нам глаза. Теперь мы видим, что с идеологическим воспитанием у вас в институте не всё в порядке. Моральный облик коллектива требует пристального внимания. Об этом будет доложено в высшие инстанции. Мы чуть было не совершили ошибку, доверив подсудимого коллективу потенциальных убийц. Только в таком обществе, где солидный человек, руководитель отдела призывает своих подчинённых к насилию, вплоть до убийства женщины, только здесь и могут сформироваться  такие люди, склонные к убийству, как Решетилов. Суд посовещался и принял решение: отложить заседание на неопределённое время. Все свободны.

   Подавленные такой речью, ничего толком не понимая, люди почти в полной тишине покинули зал. Все встали вдоль стен в коридоре, по которому вели нашего Колю. Его вели очень медленно. Кто-то сунул Коле подмышку батон. И опять сработал фактор стихии. Кто в перерыве купил продукты, стали совать ему: кто конфеты, кто печенье, кто колбасу. Все подбадривали его. Всё вываливалось у Коли из подмышек. Милиционеры, молодые ребята, явно симпатизирующие Коле, тихо говорили нам: «Что вы наделали? Что вы наделали?» Взяли только пару палок колбасы и пару батонов, сунули их себе под рубашки. «Всё, всё больше ничего не нужно. Мы ему всё передадим, не волнуйтесь! Эх! Загубили хорошего человека!»

  Всё! Увели Колю. На душе было гадко. Сергей потянул меня в зал. В пустом зале за столом одиноко сидел Эдик, обхватив голову руками, и покачивался. Мы заволновались: у него ведь плохое сердце! Сергей тронул его за плечо: «Эдик, тебе плохо?» Эдик вскинул залитое слезами лицо: «Нет, мне очень, очень хорошо! И откуда, Сергей Михайлович, ты только взялся? Чего ты влез, куда не надо!» и он зарыдал. Это было страшно. Мы стояли, не зная, ни что сказать, ни что делать.
 
  Мы с Риммой Владимировной столько сил положили, чтоб вызволить Колю, а теперь, теперь всё. Пропал Коля! Разве его можно в тюрьму?!
 - Я просто хотел справедливости, - начал было оправдываться Сергей.
 - Справедливость? Оно и было всё по справедливости! А теперь нет больше справедливости по твоей милости! Уходите! - и он снова уронил голову на стол, и только дёргающиеся плечи говорили о его горьких и безутешных  рыданиях.

   Я дома Серёже объясняла ситуацию, но он, по-моему, так ничего и не понял. Он наивно верил в справедливое решение суда и не считал себя ни в чём виноватым. Зато и я, и Эдик казнили себя, что накануне не предупредили Сергея, не ввели его в курс дела. Да накануне ещё точно ничего и не было известно. А утром рано он уехал на объект. На следующее утро Эдик не вышел на работу. Мы думали, что он хлопочет о Коле, ждали новых вестей. Но оказалось худшее – Эдик запил. Мы часто стали замечать, что праздничные застолья, которые он умело всегда организовывал, стали всё более продолжительными.

 Но, что это может перейти в алкогольную зависимость, никому и в голову не приходило. Это не увязывалось с обликом Эдика: весельчака, любителя туризма, интеллигентного человека, талантливого инженера. Это была увлекающаяся личность. Он увлекался радио, делал миниатюрные радиоприёмнички, участвовал в международных играх: «Охота на лис». Он всегда что-то придумывал. Он водил нас по пещерам, которые ему показали друзья-геологи. Говорят: «Скажи, кто твои друзья, и я скажу, кто ты». Так вот у Эдика были изумительные друзья: альпинисты, геологи, вертолётчики. И все они были замечательными людьми: хорошие специалисты, хорошие семьенины, не пьющие и даже не курящие. Что же случилось с Эдиком? Мы пока не предвидели ничего плохого, ничего предосудительного.

                Вердикт

                «Что самое опасное?
                Невежество священников.
                Материализм учёных.
                Бесчинство чиновников»
                Пифагор               
                И особенно юристов — это моё мнение.
               
   Вернёмся к Коле. Примерно через неделю Эдик сказал мне, что суд назначен на такое - то число. Суд будет в закрытом режиме, и от института разрешили присутствовать только ему, ему одному. Однако, хотелось бы, чтоб у него была хоть какая-то моральная поддержка и, возможно, мне как депутату горсовета удастся выхлопотать разрешение на присутствие в зале суда. Благодаря советам соседки, мне это удалось, но только как зрителю, то есть без права какого бы-то ни было голоса: ни как свидетеля, ни, тем более, как защитника.

  Вот и наступил этот ужасный, незабываемый день. Суд почему-то проходил в зале филармонии. Зал был на четверть заполнен людьми. Что за люди? Оказалось, это всё «родственники пострадавшего», то есть Мишкины. Господи! Да откуда же их столько набралось? Весь Татарстан, что ли, приехал? Было несколько соседей – свидетелей, что забивали Колю камнями. Были и родители Люси. Те сидели на нашей стороне, на первом ряду. Тихие, присмиревшие. Они очень уважительно относились к Коле и здесь, среди чужеродно-говорящих, чувствовали себя явно не комфортно.

 А те, громко переговариваясь, вели себя достаточно распущенно. Мне показалось, хотя утверждать не могу вследствие своей близорукости, что там было много цыган. Во-первых, шумное поведение! Во-вторых, большинство здешних татар говорят в основном по-русски, а тут звучала типично-цыганское разноголосье. В-третьих: купить незнакомых или мало знакомых татар – дело дорогое. А цыгане за пару бутылок водки любые показания дадут.

  Вот ввели Колю. Сел на скамью, не глядя в зал, опустил голову и больше её не поднимал. С другой стороны сцены сидели рядышком улыбающиеся Люська с Мишкой – «пострадавшие». Началось судебное разбирательство. Да, недаром всё проходило в концертном зале, ибо это был не суд, а представление – спектакль. Сначала прокурор прочитал свою обвинительную речь, из которой следовало, что Коля - отпетый садист. Бил падчериц, морил их голодом. Избивал сожительницу Ярославцеву из ревности, потому, что она хотела вернуться к мужу – отцу её детей.

 Последний раз он её избил так, что случился выкидыш и потерпевшую еле спасли, но она не сможет больше иметь детей. Он убил маленькое, беззащитное существо, ещё не рождённое. За одно это он должен понести серьёзную кару. Ножевая рана (царапина) на спине Михаила находится как раз на уровне сердца, то есть была угроза для жизненно важного органа. Ну и всё в том же духе. Каково было Коле всё это выслушивать? Ужас! Эдик сидел впереди меня через несколько рядов. Вместе нам сесть не разрешили. Он сидел, беспомощно опустив руки на колени.

  Что мы могли в этой ситуации? Сзади хлопнула дверь. Я оглянулась. Это вошёл наш директор. Виктор Михайлович. Он не стал проходить вперёд, а тихо присел на последнем ряду. Я пыталась гипнотизировать Колю, пристально глядя на его сгорбленную фигурку. Мне хотелось, чтоб он увидел нас, ободряюще кивнуть ему. Но он сидел как застывший.

   Представление продолжалось. Выходили какие-то люди и убеждали кого-то, как Коля бил девочек и морил голодом. Выступали и другие, красочно описывая, как он хотел всех зарубить топором, а когда Миша (?) геройски вырвал у него топор, тот вытащил (откуда - то) нож, и кинулся на Мишу. Всё это я уже описывала, но в других красках. Дальше началось что-то совсем бесчеловечное. Вывели старшую девочку и стали требовать, чтоб она в подробностях рассказала о зверствах отчима. Коля медленно поднял голову, посмотрел на девочку и снова опустил. Девочка молчала.

  - Он бил тебя? Скажи. Бил? – девочка кивнула. – Холодильник был всегда пустой? – Кивок.- Он бил вас, когда вы просили есть? Скажи: «Да». Не бойся, больше он вас не тронет. Девочка прошептала: «Да» и, понурив голову, медленно ушла со сцены.
  Наступила очередь средней девочки. Только она вошла, Коля резко поднял голову и стал смотреть на дочь, как будто хотел запомнить её образ. Девочка, забыв на секунду о своей миссии, рванулась было к отцу, но её тут же одёрнули, осадили. Что-то пошептали на ухо. Девочка сникла. Начались те же вопросы. Лена молчала. Вдруг она схватилась за голову, закричала сквозь рыдания: «Нет, нет!» - и убежала со сцены.

  - Видите, до какого нервного истощения довёл гражданин детей? Конечно, это же не его родные дети! Кто ещё хочет выступить? Свидетели!?
  Нашлись ещё желающие. Всё это время «пострадавшие» оживлённо о чём-то беседовали, гладили друг другу руки. Наконец кончились желающие выступить. Свою обвинительную речь повторил прокурор. Очень тихо и невразумительно выступила защитник. Это была другая женщина. Соседку Эдика отстранили. Она сказала, что, учитывая положительные характеристики с места работы, а также чистосердечное раскаяние её подзащитного, она просит максимально смягчить ему наказание, ограничившись двумя годами лишения свободы.

  - Гражданин Решетилов, вам даётся последнее слово. Признаёте ли вы себя виновным?
  - Да, я виноват в том…..
  Его прервали, не дав договорить фразу. Господи, Боже мой! Да что же это за напасть? Сплошные глупости, нелепости, и все против Коли! Разве не говорили ему, что с этих слов нельзя начинать? Что же ты наделал, милый наш друг?
  Судья глянула налево, направо, взяла подготовленный листок бумаги, пошуршала им, как бы распрямляя.

  - Посовещавшись, суд вынес следующее решение: подсудимый Решетилов Николай Иванович такого-то года рождения, обвиняется в преднамеренном покушении на убийство двух и более лиц, а также в бесчеловечном обращении с детьми, не являющимися его родными дочерьми. Подсудимый ПРИЗНАЛ себя виновным ВО ВСЕХ ПРЕДЪЯВЛЯЕМЫХ ему обвинениях. Приговор. На основании вышеизложенного суд постановил: признать Решетилова Н.И. виновным и вынес наказание в виде восьми лет лишения свободы с отбыванием срока в колонии строгого режима. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

  Вот и окончен суд! Самый «справедливый» суд в мире! «Пострадавшие» радостно обнимали друг друга, в зале царила шумная весёлость. Колю увели. Эдик неподвижно сидел, пока не попросили освободить помещение. Мы вышли. На улице нас ждал Хомяков.
 - Ничего. Не убивайся так, Эдик. Мы ещё поборемся!- говорил Хомяков через стиснутые зубы.
  - Нет, Виктор Михайлович. Всё. Это – конец.

                ПОСЛЕСЛОВИЕ

   На другой день мы: я и Эдик, рассказывали всем об этом судилище. Все охали и ахали, но больше ничего сделать не могли. Хомяков через каких-то юристов пытался подать апелляцию, но с такой формулировкой обвинения, ему было отказано.

   Люська пришла на работу, как ни в чём не бывало, но её всегдашние подружки встретили её недружелюбно. Она оказалась в необъявленном байкоте. С ней никто не разговаривал, работу ей не давали. Проходя по коридору, она столкнулась с другой формой презрительного отношения к себе: женщины, встречаясь с ней, плевали ей в лицо, причём, именно, плевали. А как ещё могли они выразить своё негодование за то, что она так жестоко обошлась с человеком, столько сделавшим ей добра? Вскоре она вынуждена была уволиться. Институт как-то вздохнул спокойнее. При ней все ходили хмурые и неразговорчивые.
 
  Она перешла в ТаджикГипрогор – тоже проектный институт, практически наше дочернее предприятие. Когда институт образовывался, туда перешло много наших сотрудников, которые поняли, что в силу укомплектованности нашего института кадрами, им не скоро светит продвижение по службе. А тут они сразу стали работать на руководящих должностях. Как-то прошла молва, что в газете «Вечерний Душанбе» вышла статья, порочащая наш любимый институт. Тут же нашлась целая кипа газет, которые в секунду разошлись по отделам. Действительно, мы, гипростроевцы, выставлены как садисты, издевающиеся над бедной, одинокой (!) женщиной, матерью троих детей.

 Столько грязи было вылито на всех в целом и на некоторых в отдельности, то есть на бывших подруг, про которых она многое знала: ведь бабы часто жалуются друг другу на своих мужей: делятся, так сказать. Вот теперь всё и вернулось бумерангом. А уж об институте в целом… Тут уж автор постарался.
  Возмущению нашему не было предела. Тут же была организована представительная делегация. Через несколько дней в Гипрогоре состоялся общественный суд над Люськой, после чего она была вынуждена уволиться и оттуда. А в газете появилась небольшая заметка, в которой институт Гипрогор приносил свои извинения за лживую заметку - пасквиль на наш  институт, напечатанный в номере таком-то.

 А Люська, действительно была уже одинокой матерью, так как вскоре после суда Мишка, не получив какого-то вознаграждения, избил её и уехал во свояси.
   Пока Коля сидел в распределителе, наши сотрудники навещали его, передавали ему передачи. Эдику даже удалось добиться свидания с ним. Сотрудницы из Колиной группы принесли ему причитающуюся зарплату. Коля денег не взял: просил купить хлеба: «здесь арестованным хлеба не хватает», а на все остальные деньги купить цветов и отнести их Люсе. «У неё как раз завтра день рождения» - сказал Коля.
 
   Институт был в шоке. Он всё ей простил? Неужели он её так любил? Неужели так бывает? Ещё не была спета Аллой Пугачёвой песня: «Миллион алых роз», а Коля почти так и поступил, засыпав цветами всю Люсину квартиру.               
  Прошло восемь лет. Коля отсидел день в день. Ничто его не изменило. Находясь среди отпетых преступников, он не научился ни материться, ни говорить на блатном жаргоне, ни пить, ни курить. Как ему это удалось? Он сохранил себя в чистоте и при этом выжил. Не озлобился. Чудеса! Работы пока не было, прописки тем более, раз нет места жительства. Коля устроился ночным сторожем в детский садик, расположенный неподалёку от квартиры Эдика.

 Была зима. В клетушке, где обитал Коля, было очень холодно, и Коля целыми ночами бегал вокруг садика, чтоб согреться. Иногда, когда в квартире у Эдика горел свет, он приходил к нему и заставал его пьяным. Эдик сильно изменился: он стал всё больше и больше злоупотреблять спиртным. Беда! Непоправимая беда постигла эту семью. Коля пытался, как мог, повлиять на Эдика. Казалось, что ещё не всё потеряно.
  - Эдик, - говорил он. – Посмотри на меня! Я прошёл муки ада. Я выдержал муки заключения. Я потерял всё: работу, семью, дочерей, крышу над головой. А ты? Ты счастливейший человек на свете: жена – красавица, умница, доченьки какие замечательные, мама. Что ж ты о ней не думаешь? На работе тебя любят, уважают. Чего тебе не хватает?
  - Я тоже потерял…. Барашкова Ромашку. Слыхал о таком? – пьяно бормотал Эдик. - Мой друг. Погиб!

   Коле рассказали, что это был вертолётчик, друг Эдика. Два года тому назад он погиб по глупости, из-за прихоти нашего республиканского  начальства: сгорел вместе с ними в вертолёте. Но Эдик уже и до этого случая стал злоупотреблять спиртным. Летом он съездил к отцу в Волгоград. Там его закодировали.
   - Он стесняется этого и не хочет, чтоб об этом узнали, - сказала Софья Алексеевна Коле.
На Новый год друзья уговорили его выпить шампанского: «Какой же Новый год без шампанского!» Эдик не умел отказывать и выпил. Срыв! А четвёртого февраля его не стало.

И для Коли, и для нас – это была большая утрата – потеря друга.
  Наконец Хомяков смог принять Колю на работу.
- С жильём всё трудней и трудней становится. Но я что-нибудь придумаю, дай время.
 Пока было тепло, Коля спал в своей клетушке: он продолжал работать в садике. Когда стало холодать, ночевал в институте. Как-то вызывает его к себе Хомяков.

 - Вот что, Коля. У меня к тебе деловое предложение. Только не торопись с ответом, выслушай внимательно. У нас в техотделе работает сотрудница техником. Работает недавно, около года. Проявила себя, как хороший человек. Не замужем. Постой, не дёргайся. У неё есть дочка лет пяти. Звать её Галя. Блондинка, хорошего телосложения. Слушай, присмотрись к ней, познакомься поближе. Я уверен, вы друг другу подойдёте. Если у вас всё сладится, я на семью смогу выбить квартиру. Главное, не тушуйся. Зинаида Михайловна! Галю из техотдела ко мне! ( Галя, естественно была уже «обработана»)

  Так состоялось знакомство двух одиночеств. Скоро они пришли к Хомякову с приглашением быть свидетелем при регистрации брака. Хомяков довольно потирал руки на их скромной свадьбе, организованной в техотделе. Ему удалось сдержать своё слово и в качестве свадебного подарка вручить им ордер на квартиру. Молодец наш директор. Наш!

  Так замечательно кончились злоключения замечательного, но когда-то несчастного человека. Как в сказке! С Колей мы теперь виделись редко, так как мы с мужем перевелись в другой институт. Как-то при встрече он сказал мне, что очень счастлив. Галя оказалась замечательным человеком. Но он скучает по девочкам, особенно по Верочке. Дать сведения о месте проживания Ярославцевой, ему как постороннему лицу, отказали. Будет пытаться найти Верочку: она же дочь и в паспорт вписана. К сожалению, мы с ним больше не встречались.  Говорят: «Кто ищет, тот всегда найдёт». Найдёт и Коля  свою Верочку.

P.S. Как меняются времена! Сейчас по TV смотрела передачу: «Происшествия». Пьяный водитель сбил на переходе дедушку с внуками-близнецами. Ребята погибли на месте, дедушка умер в больнице. Опять же на переходе, опять же пьяный водитель сбил женщину с ребёнком в коляске. Оба погибли на месте. Опять же пьяный водитель наехал на людей, стоящих на  остановке: трое насмерть, четверо – в больнице в тяжёлом состоянии и других таких случаев ежедневно происходит по нескольку. А убийцам дали по пять лет! Маньяку, который убил 20 или 22 девушки, дали после многолетнего судебного процесса двенадцать лет. Т.е. по полгода за погубленную человеческую жизнь. Не дёшево, ли? И так каждый день! Бывает и хуже! «Русь! Куда несёшься ты? Дай ответ!» (Гоголь Н.В.  )