Поэзия и время

Поэзия – связующее звено в мировом искусстве. Она – средство, пробуждающее в нас удивление перед жизнью, она говорит нам о том, что жизнь есть нечто большее, чем смена дней, ночей, лет и растительное расцветание и увядание. Прошлогодняя листва, мимолётный взгляд, напомнивший о чём-то, майская свежесть – всё это соединяющая ткань, нить Ариадны, протянутая из прошлого в будущее и в вечность. В этом многообразии явлений заключён некий шифр к отгадке смысла нашего существования: круговерти добра и зла, благородства и подлости, рождений и смертей.
     Поэзия, тем более лирическая, - это открытие. Принято думать, что великие поэты тем и велики, что с наибольшей силой выразили чувства, владеющие всеми. Это, по-моему, не совсем так, ближе к истинной представляется высказанная кем-то из критиков та точка зрения, что великие поэты выражали чувства, открываемые, испытываемые ими впервые. Это положение можно весомо подкрепить хотя бы примером такого изначально поэтического чувства, как чувство слова. Если бы Пушкин не прочувствовал по-новому отдельные слова и весь прежний язык, он не создал бы литературный язык России. <…>
     Так же и в любви. Люди учатся любить по Петрарке, Пушкину, Есенину, а ведь все они были первопроходцами, открыв неизведанные дотоле блики и оттенки этого вечного чувства, дав свою образную азбуку, которой пользуется и которую обогащает современная поэзия.
     Острее других ощущает сам поэт и всю парадоксальность, подвешенность в воздухе своего призвания и ремесла. Гениальный Лермонтов воскликнул в юности в порыве вдохновения : «Я – или Бог – или никто!» Здесь опять-таки приближенье к Богу – вершинной Поэзии – высветило опасную близость этой обрывистой вершины к бездне, хотя, быть может, и звёздной, звенящей бездне, Великому Ничто. Так сходятся крайности.
     И всё же поэзия – традиция. Сквозь туман времени из нашего далека линия поэзии может показаться разорванной. Мы видим отдельные штрихи, вершины, точки, но не видим Вечности, не видим связи. Разорванность видения – не наша субъективная вина, а свойство эпохи. Ритм жизни убыстрился, что является банальностью газетных статей. Историческое время и время человеческой жизни, конкретной судьбы всё теснее сближаются. <…>
     Время Память Мира. Благодаря Времени и Памяти, оставившим плодородный культурный слой, так много значащий в современном искусстве, возможны все сегодняшние ассоциации, образы и обобщения.
     Поэзия – тот хрусталик, который преломляет ровный свет; многоцветный спектр, индивидуальное – специфика поэзии. Поэзия, подобно «девочке на шаре» Пикассо, балансирует на слезе удивления и восхищения. Поэзия – концентрированная проза, проза, от которой отсечено всё лишнее и которая кратчайшим путём интуиции и вдохновения идёт к цели художества – вызвать горячий творческий восторг миром. Вся литература так или иначе отображает время, но чувствовать сам ритм, пульс времени, пробивающийся то в сбое размера, то в новой рифме или аллитерации, дано, быть может, только поэзии. <…>
     Она сегодня не находит отклика, потому, что время – грубое, а она вся на полутонах, доносящейся музыке, мерцающем свете. Сегодня же мыслят массовыми стандартными понятиями и чувствами: тут и сознание толпы, и ораторские речи, и демократия, и войны, и оглушающие вопли рока, и развлекательное кино. В этой обкатанной прибоем стадности и потребительства пирамиде нет ниши для личности, для оттенков незаёмной мысли, для поэзии.
     Путь искусства, тем более путь поэзии, - тернистый путь, обращает ли поэт свой взор на социальные проблемы или ищет запредельный скрытый смысл. Нелегко пронести знамя своего призвания и предназначения, которое на ветру безвременья и безверия рвётся из рук, но всё равно его плеск и призыв слышны посвящённым.
     И навряд ли гармоничен и полнозвучен будет сегодня тот, кто начисто исключит из творчества социальность. Слишком многое вокруг немо вопиёт и требует выражения своей большой или малой, но всё равно трагедии. <…>
     Популярность, песенность, расхожесть и плакатность, с одной стороны, и «темнота», усложнённость, «герметичность» с другой – вот Сцилла иХарибда современной поэзии. К плакатности, которой неумеренно пользовались в недавний период, мы охладели, а к пониманию сложности, сотворчеству ещё не подошли близко. <…>
     И ещё о новаторстве и традициях. Вспоминается Блоковский праздник поэзии в Шахматове летом 1990 года. Весь в изящных завитушках и вымоинах, какой-то кудрявый, как голова, громадный валун у бывшей блоковской усадьбы. От неё самой остались лишь старые деревья, расчищенные к празднику дорожки, да аляповато нововозведённые фундаменты сожжённых некогда построек. Тяжёлая августовская зелень, тропинки, уходящие вниз, в просторы блоковской земли. Лето – блоковская пора, дух Блока – это дух лета (или вьюжный, зимний), когда оживают все колдуны, ведьмы, болотные огоньки. Летом был написан цикл «На поле Куликовом». Прекрасная Дама, игравшая Офелию в любительском театре в этих местах, сфотографирована с венком летних полевых цветов на волосах.
     Актёр, расположившийся с компанией богемы в тенёчке и проникновенно читавший звонкие тягучие нерифмованные строки, непонятные, но почему-то очень подходящие и к этим остовам домов, к аллеям, к облачкам и курчавой листве, спросил затем:
     -Кто это?
     -Мандельштам, Кузьмин, Волошин, Ахматова, - посыпались имена.
     -Гомер…В переводе Гнедича. <…>
     Быть может, вся загадка в том, как сделать из быта – бытие, из тёмной и путаной судьбы – миф. От единичного, одинокого – ко всеобщему, от сиюминутного – к Памяти. Но всё это лишь механика, а что стоит за ней?
     Не склоняется ли сегодняшняя поэзия к исследованию самого механизма поэзии, ранее казавшемуся само собой разумеющимся, но пока всё чаще идущему «на холостых оборотах»?
     Это, наверное, лишь этап, а после в поэзию вновь ворвётся свежий ветер больших просторов и открытий, но это будет уже другой ветер.


1995