Сознательные граждане. Глава третья

                Глава третья
                1
Утро они встречали в гостинице. Пара кружек горячего некрепкого чая положила начало дружескому разговору.
– Что со мной было, Максим?
Тот пожал плечами.
– Неприятное состояние... Хотя чего я ожидал?! Напился. Перемешал виски, ликёр и водку. Где-то достал кокаина… перед этим был перелёт и почти целые сутки без сна. – Богдан потрогал себя за грудь в области сердца. – Всё еще колотится. Это плохо?
– Вообще, нет, но некоторым, чтобы получить сердечный приступ, этого достаточно.
– Вас, докторов, не поймешь, – отмахнулся Богдан и сел в кресле поудобнее. – Что бы ты мне посоветовал? Чисто с врачебной точки зрения.
Максим усмехнулся:
– А что я могу посоветовать? Здоровье у тебя пока есть. Не знаю, правда, когда такими темпами оно будет уничтожено… А посоветовать могу только одно: в первую очередь – окончательно завязать с белой дрянью и больше не пить так, как мы пили сегодня. Я тебе это, кстати, не с врачебной точки зрения советую, а как друг. В жизни столько радостей. У тебя вообще всё зашибись складывается. Такая должность… такие возможности. Дети взрослые. Жена-красавица. Сто лет тебе этот кокаин не нужен. Животный кайф.
Богдан потер лоб и вздохнул. Какое-то время он молчал и слушал шум пробуждающегося города через открытое окно балкона. Максим поглядывал на него, догадываясь, что он хочет сказать что-то важное. А Богдан всё думал, но, внезапно подскочив с кресла, побежал в туалет, по дороге прикрывая рот руками. Минут пять там из крана лилась вода. Затем он вернулся и заявил:
– До меня дошло! Слабость к алкоголю и кокаину – это последствия моего страха.
– Страха?
– Ужаса, который я испытываю в последнее время.
– Это чем-нибудь обосновано?
Богдан несколько раз кивнул, но не ответил. Максим спросил:
– Боишься за свое здоровье? В таком случае твоим страхам нанесли сильный удар неплохие медицинские анализы.
– Да плевать мне на моё здоровье! – отмахнулся Богдан. – Я в будущее смотреть боюсь.
– То есть?!
– Мы летим в пропасть, Макс, понимаешь? В глубокую пропасть. И я, и ты, и все вокруг. Не знаю, пока еще, наверное, есть шанс остановить падение, но чем дальше, тем хуже.
– Что ты имеешь в виду?
– Сам видишь, во что наша страна превращается. Понятия о добре, чести и справедливости с ног на голову перевернулись. Богатейший и умнейший народ превращают в тупоголовых свиней, верящих своему лидеру и всему, что им с телевизора льют. Врагов, сука, с разных сторон напридумывали! Там пиндосы, там бандеровцы, там пятая колонна, там злые турки… или сейчас они добрые?.. И все только и думают, как бедную Россию поработить! А пока вся эта поебень раскручивается, деньги по офшорам распихиваются... – Тут Богдан Евгеньевич запнулся. – Сам не без греха. Но ведь я всего лишь часть этой огромной системы. Ну, не чист я на руку, да, признаю. – Он стал говорить тише. – Есть за мной некое количество миллионов долларов, которые не совсем честно достались, но ведь это гроши по сравнению с тем, что наверху творится. Россия – величайшая и богатейшая страна, а её народ, у которого под ногами лежат все земные богатства, вынужден брать потребительские кредиты и потом испытывать коллективную головную боль, как расплатиться. А по телевизору про «народное достояние» талдычат. Уродство!
– Ох-ох-ох! – Максим Олегович сделал беззвучный жест, имитирующий овации. – Скажу честно: не думал, что ты готов к подобному мышлению и тем более самокритике.
– Ты думал, я коррумпированный чиновник с мышлением ватника?
– Ватника?! Аха-ха! Не совсем понимаю, что такое ватник. – Максим умело скрыл свое лукавство, чтобы друг сам высказался по этому поводу.
– Что такое быдло, ты ведь знаешь? Ватники – это быдло 2.0. Новый вид быдла, который воспитали и продолжают воспитывать сегодняшние отечественные СМИ. Ватники уверены, что все проблемы идут извне. Чаще с Запада. При этом многие из них осознают, что их жизнь далека от совершенства, но они согласны потерпеть пресловутые «пару лет», пока загнивающая Гейропа и США окончательно сгниют и избавят великодержавную Россию от своего гнета. Ватники очень агрессивны и совершенно не приемлют нормального диалога. Они обожают спорить и заранее отрицают любые разумные доводы. Правда, не все таковы. Лично мне встречались «цивилизованные ватники». Скажу прямо: почти весь мой аппарат – «цивилизованные ватники». Спокойно и уравновешенно, они рассуждают о величии национального лидера и что он и только он из всего многомиллионного населения может руководить страной. Что войны, конечно же, благодаря его нечеловеческим усилиям, не будет, но если будет, то мы как в 45-м наваляем всем своим врагам. Ватник любит рассуждать о мощи русского оружия, в то время как в роддомах детей кусают крысы, а униженные старики доживают на нищенскую пенсию. Ватник любит говорить о крепости русского духа, в то время как сам готов перегрызть глотку своему собрату. Вот так каждый и грызется за свою шкуру, а что происходит вокруг – наплевать. Телевизор для ватника – это говорящая электронная икона. Там рассказывают, как плохо живется в Украине и какие козни готовит США. А когда всем вокруг плохо, то тебе со своими проблемами вроде бы ничего. Но ведь на самом деле куча проблем именно у нас, а не на проклятом Западе! И вместо того, чтобы заняться собой, мы продолжаем роптать на тех, кто лучше и кто впереди.
Максим слушал с широко раскрытыми глазами, почти не моргая, затем уточнил:
– Значит, ты не ватник, да?
– К счастью, перестал им быть, – ответил Богдан, а потом признался: – Оказывается, еще несколько лет назад я был настоящим ватником. Таким прямо махровым, добротным.
– И что стало переломным моментом?
Богдан глотнул чая. Внимательно осмотрел стены комнаты. Остановил взгляд на мебели. О чем-то тяжело подумал и вздохнул, словно решаясь на серьёзный поступок:
– Когда Крым нашим объявили, я как раз находился у себя в кабинете. Вечером дело было. Я в ладоши захлопал, влажные глаза утёр. Такая гордость меня посетила – как бальзам на душу. На президента смотрю – и глаз от экрана отвести не могу. Вот, думаю, мужик! Вот молодец! И сразу разговор наш с ним последний вспомнился и рукопожатие. Тепло на душе стало. Думаю – всё! Вот оно, солнце нашей планеты!.. Ну, а потом, брат, пошло-поехало. На Донбассе стрелять начали. Я ведь тоже ополченцам сперва сопереживал: думаю, вот молодцы мужики, объединились, от фашистской мрази отбиваются. По федеральным каналам про строящиеся укрофашистские концлагеря показывать стали. Якобы хунта, захватившая власть, миллионы несогласных туда запихнуть вознамерилась. Да уж... Потом выяснилось, что это не то фабрики какие-то строились, не то склады.
–Ну, а переломным-то моментом что стало?
– Сюжет по «России-24». Не знаю, как они его в эфир пропустили. Видимо, это их провал, на который, к счастью, мало кто обратил внимание. Это летом 2014-го было. В восточной Украине тогда самые тяжелые бои шли. У меня в приемной телевизор висит, который в тот период практически не выключался: нет-нет да гляну, что в мире происходит. Ну, а канал, как я уже и сказал, «Россия-24», на тот момент мой любимый канал был – кроме него, почти ничего не включал. Ко мне мэр заглянул в конце рабочего дня попрощаться, я его проводить пошел, а телевизор в приемной, как магнит, нас обоих к своему экрану притянул. Смотрим мы репортаж с места событий: люди с автоматами, минометные обстрелы, кровь. Эти репортажи – как горячие пирожки выходили. В общем, лежат оператор и корреспондент «России-24» в канаве у обочины, а рядом с ними – ополченцы. У всех стволы на дорогу смотрят, но самой дороги с этого уровня не видать. Вдруг какое-то копошение началось и вверху экрана два белых автомобиля показались. «Волга» и «Нива», но это я потом понял, а в тот момент оператор нам только их крыши показывал. Когда машины чуть вперед проехали, ополченцы подниматься начали. Мы с мэром уже дальше идти собирались, я развернулся, но тут он меня за рукав дернул: белый флаг, торчащий из «Нивы», увидел, и его это заинтересовало. И тут ополченцы в полный рост встали и без всякой причины стрелять по машинам начали. Оператор, видимо, тоже чуть приподнялся, потому что машины всё больше и больше из верхней части экрана в середину смещаться стали. Однако это уже не важно, так как через несколько секунд беспорядочной стрельбы они обе полетели в противоположную канаву, где практически сразу остановились. Я подумал: нифига себе! Огонь по машинам был открыт без всякого повода! Тут какой-то крик послышался, и оператор вынужден был объектив отвернуть в другую сторону. Машины вышли из кадра, а вместо них появился бегущий навстречу журналистам бородатый дядька из ополченцев. На его шее автомат болтался, а сам он руками размахивал, пытаясь какими-то нелепыми жестами придать ситуации незначительность. И все бы еще ничего, но, подбежав к камере, он посмотрел в нее сумасшедшими глазами и начал по кругу твердить одну фразу: «не-не… гражданских там не было… гражданских не было… не было гражданских… нет». Мы с мэром молча переглянулись, он, кажется, неприметно кивнул. Я же прикусил губу. В общем, мы так и не сказали ни слова и разошлись со своими мыслями. С того вечера я запретил включать у себя в приемной этот канал. А ночью мне та «Нива» снилась и белый флаг. Только он был он не белый, а красный, в крови.
Чай в кружке Максима остыл почти нетронутым.
– Значит, это и был тот переломный момент, когда в тебе умер ватник?
– Не скажу, что он умер сразу, но начало его мучительной смерти было положено. Я просто стал думать своей головой. К моему стыду, я прожил более чем полвека и, оказывается, всё это время был вроде зомби. Раньше мне не до того было, я о своей жизни думал, о бизнесе, о том, как не попасться, как замов своих прикрыть. Ну, и губернаторская должность иногда отнимала много времени. А оказывается, нас и до этого дурили. Просто это было не так явно. А тут, когда очевидной пропагандой запахло и эта отвратительная ложь посыпалась, картина в моей голове прояснилась. По состоянию я чувствовал себя как сейчас: жуткое похмелье. Потом я стал специально общаться на эту тему с разными людьми. Кто-то оставался таким, каков был я, и с удовольствием тонул в своих заблуждениях. Кто-то проснулся уже давно и открывал мне глаза еще сильнее. Я много времени альтернативные точки зрения изучал. Часто моему удивлению не было предела. Вот так я и придушил в себе ватника.
– Из этого следует, что ватник – структура, поддающаяся изменению?
– Наверное. Только на это нужно время и зачатки ясного мышления. Хотя есть и такие, кому уже ничто не поможет. К сожалению.
Максим сложил руки на груди и посмотрел куда-то в сторону. Он был чем-то явно озабочен. Хотя, может быть, только делал вид? Чуть приподнятые в легкой улыбке уголки губ не давали четкого ответа.
– Что ты обо всем этом думаешь? – спросил Богдан. – Может, я сошел с ума? Может, я предатель родины?
И тут Максим повернулся, теперь уже не скрывая своей радости:
– Ты когда улетаешь?
– Завтра. Сегодня целый день буду спать. Надеюсь, таблетки, которые ты дал мне в такси, помогут: голова перестанет болеть, а внутренности успокоятся и перестанут гонять меня к унитазу.
– Значит так: как проснешься, придешь в себя – набери меня. Нужно будет тебе кое о чём сообщить.
– Почему не сейчас?
– Надо всё обдумать и посоветоваться.
– С кем?
– Не забивай сейчас голову. Ложись спать. Вид у тебя хоть и бодрый, но, чувствую, ты вот-вот вырубишься.
– Что да, то да.

                2
А сон был тяжелый. Богдан ворочался. Ему виделся мрачный темный лес. Он словно заблудился в нем и, куда бы ни шел, не мог найти выход. С каждым шагом он всё больше ощущал неминуемую гибель: кто-то преследовал его. В руке оказалась перечница, и он жгучим красным порошком посыпал свои следы. А сам бежал всё дальше. Ветки били его по лицу. Кто же гнался за ним? Преступники? Полиция? ФСБ? Призраки давних преступлений? А может, вовсе никто не гнался, а бежал он от мук собственной совести?

                3
Проснулся Богдан в поту. За окном смеркалось. На часах – вечер. Душевая кабина встретила его теплыми струями воды. Затем он брился и немного порезался. Махровый халат ждал на крючке. Покинув светлую ванную и погасив за собой свет, Богдан оказался в темной комнате. Лишь отблески, шедшие через окна с улицы, избавляли от абсолютного мрака. Зажигать освещение он не стал, просто включил телевизор. Большой экран замелькал красками.
Так бывает, что всего лишь сон заставляет сильно задуматься. Богдан лежал на кровати и размышлял. Ему хотелось оказаться в машине времени, чтобы она перенесла его лет на двадцать назад, и он прожил бы эти годы по-новому. Куча ошибок, куча заблуждений – всего этого он попытался бы избежать. Он бы вряд ли построил себе роскошный дом на берегу озера, но дачу и свои десять соток себе бы обеспечил. Вряд ли у него было бы два дорогих «Мерседеса», но семейный «универсал», по сути своей, ничем не отличается. Без губернаторской должности не было бы столько влиятельных и богатых знакомых, но верный друг Максим был бы. Жена не владела бы бизнесом… ну, и черт с ней. Не трагично. Дочь не получила бы английского образования, и у нее не было бы квартиры в Лондоне… вот это уже плохо! Сын был бы обычным рабочим за скромную зарплату, не катался бы по свету, узнавая мир, и в Швейцарии у него не было бы депозита. А вот это вообще невыносимо! Сами – ладно, но детям мы хотим только лучшего. В годы молодости Богдана Евгеньевича ездить по свету было нельзя, а когда разрешили, стало уже не до того. Последние две причины заставили отмести глупую мысль о перемещении во времени. Всё есть так, как оно есть, пусть так и остается. Главное – будущее, вопрос в нём! Его и нужно менять, пока оно на дистанции.
Он продолжал смотреть в телевизор и вдруг понял, что смотрит новости. Хотя это, черт возьми, не новости, а «Die deutsche wochenschau» – «Немецкое еженедельное обозрение», пропагандистский киножурнал времён Второй мировой войны, выпускавшийся в 1940-1945 годах. Жесткая риторика и открытый шовинизм заставили опомнившегося Богдана отыскать пульт и немедленно переключить канал. Потом он вспомнил, что должен был позвонить Максиму, и потянулся за телефоном.
– Есть одно место, отличное кафе, – сказал Максим после того, как поинтересовался о самочувствии. – Это недалеко от твоего отеля. Я жду тебя там через час.

                4
Кафе и правда отличное. А Максим, как всегда, пунктуален: пришел в назначенную минуту и сел за столик напротив товарища. Соседние столики были пусты, в помещении играла музыка.
– Что ты хотел сообщить? – спросил Богдан. Он был в костюме, причёсан и свеж. По нему и не скажешь, что этот человек выпил вчера свою полугодовую норму.
Максим был в кожаной куртке и больше напоминал облысевшего рокера, чем врача-кардиолога.
– Богдан, сегодня утром ты рассказывал интересные вещи. Ну, а теперь ответь: ты хотел бы, чтобы всё это осталось только словами, или намерен что-то изменить?
– Я человек действия, но что я могу изменить? Для глобальных изменений моих сил слишком мало. На этом поле играют другие фигуры. Я хоть и губернатор, но поверь, если я попытаюсь что-то предпринять, меня сразу предупредят и сделают так, чтобы я остановился. В общем, одному в этой системе никак ничего не поменять.
– Верно, но ты не один. Есть люди с похожим мировоззрением. Одиночка сегодня действительно ничего не решит, даже если он губернатор. Но люди, действующие вместе, – сила.
– Ты прав. Людей с моим мировоззрением немало, но как заставить их действовать вместе? Нужно создавать какую-то партию? Но партий и так уже слишком много, причем среди них есть и те, которые вроде бы отвечают моим сегодняшним взглядам. Но эти партии не имеют места в парламенте. Да и мы с тобой оба понимаем, как работает сегодня партийная система. Всё это цирк и клоунада. Реально там решают только те, кто лоялен нашему светилу, остальные называются «несистемной оппозицией» и фактически ничего не могут. – Богдан чуть наклонился над столиком. – Я тебе потом расскажу, на примере моей области, как проходят выборы во всей стране. Наивным избирателям, ей-богу, лучше этого не знать.
– Лично моё мнение: партийная система себя изживает. Хотя там, где есть настоящая демократия, партия – всё еще неплохой механизм. Но, как я понимаю, у нас демократии нет?
Богдан подумал и покачал головой:
– Нет. Демократия – это власть народа, а власть народа возможна только при честных выборах. У нас постановочная демократия. Она вроде бы есть, но на самом деле её нет. Это особый вид политического извращения.
– Богдан, ты нравишься мне всё больше и больше. Подтверждаю: ты действительно был совсем другим еще несколько лет назад.
– А ты всегда был намного более либеральным, чем я. Этим всегда и настораживал. Теперь, кажется, мы сравнялись.
Они улыбнулись. Спустя секунду Максим продолжил мысль:
– Люди, которые хотят жить именно как люди, в свободной и честной стране, где ценен именно Человек, а не кучка бандитов, возомнивших себя правительством, – вокруг нас. Они всюду. Кто-то так же, как ты, очнулся от этого адского сна и жаждет свежего воздуха. Кто-то мучается в одиночестве, думая, что он такой один. Кому-то нужно открыть глаза. Абсолютных невежд не так много, как может показаться, но даже среди них много тех, кто готов измениться. Как ты считаешь, было бы здорово, если бы такие люди имели друг с другом какую-то связь?
– Разумеется. Что-то вроде группы в социальной сети, да?
– Что-то вроде, но не совсем. Нечто серьёзное и готовое к реальным действиям, а не только к обмену сообщениями. Например, если правительство начинает наглеть, эти граждане просто идут и тихо и мирно объясняют: так делать нельзя. И никто не имеет права отдать приказ избить их дубинками и затолкать в автозаки. Даже президент.
– Так-так-так. Пахнет чем-то противозаконным. Какая-то экстремистская группировка, которая захватит силовые органы?
– Вот зачем ты приплетаешь эти глупые шаблоны? – улыбнувшись, спросил Максим. – Причем не только глупые, а еще и навязанные со стороны. Если люди не собираются никого убивать, не собираются причинять никому вреда, а просто делают всё, чтобы им жилось лучше, разве это преступление? Если благодаря этим людям наша родина станет центром богатства, гуманизма и справедливости, это экстремизм?
– У нас теперь в моде подмена понятий, – горько вздохнул Богдан. – То, что ты сказал, как раз-таки отлично попадает под понятие «экстремизм».
– Плевать, куда это попадает. Ответь на один вопрос. Всего один вопрос, и мы расставим все точки над «Ё».
– Спрашивай.
– Ты бы хотел стать таким человеком? Хотел бы влиться в структуру и что-то менять? Или оставим этот разговор в числе обычной дружеской болтовни и больше к нему не вернемся?
Богдан пожал плечами:
– Да я и так начал кое-что менять. Например, разрываю отношения со своим бизнесом. Там были замешаны бюджетные деньги, но теперь это будет прекращено. Правда, чтобы остановить отлаженную систему, нужно время. Но теперь каждая копейка будет проверяться мной лично и поступать именно туда, куда надо. Это раз. Еще речи на собраниях начал совершенно с другим уклоном продвигать. Все мои люди получили от меня строгое указание ответственно и внимательно работать с населением. К концу года планирую создать что-то вроде комиссии, которая будет активно решать частные проблемы жителей. Программисты пишут новый удобный и информативный сайт правительства нашей области. Мэра своего агитирую, чтобы тоже активно работал. Он мужик нормальный. А вот мой первый заместитель скоро пойдет под увольнение. Дело в том, что он на этом посту, можно сказать, по блату и делать толком ничего не умеет. И я пока думаю, как разрулить те проблемы, которые возникнут, когда он узнает о своей отставке. Он представитель очень влиятельных кругов, а там почти криминал.
– То, что ты говоришь, – замечательно, – искренне признался Максим. – Но, понимаешь, то, что я тебе предлагаю, это другое.
– Так ты мне все-таки что-то предлагаешь? – только сейчас начало доходить до Богдана. Видимо, похмелье. А может, он чересчур увлекся своими мыслями. – Я думал, ты просто задаешь вопросы. А в чем суть предложения?
– Я тебе уже всё сказал. Зачем повторять одно и то же?
– Но я почти ничего не понял. Ты предлагаешь стать кем-то из тех, кто будет влиять на общественные процессы нашей страны, но не говоришь, кто это и как они будут это делать. Прости, но я ничего не понимаю. Наверное, так действует похмелье.
– Похмелье ни при чем. Я действительно дал слишком мало информации. Но дело в том, что больше я пока дать не могу. Таковы правила конспирации.
– Конспирации? Вот как? Этим ты сказал даже больше, чем я хотел услышать.
Максим улыбнулся. Всё верно, это слово он сказал не случайно.
Богдан дождался, пока мимо пройдет официантка, и очень тихо спросил:
– Ты состоишь в какой-то тайной организации?
Максим медленно моргнул.
– Она нелегальна?
Максим поморщился.
– Хочешь, чтобы я тоже вступил в нее?
Максим пожал плечами и сказал:
– Если только тебя действительно беспокоит положение дел в России.
– Меня действительно это беспокоит… но я не понимаю механизмов. Как вы работаете?
– Не могу сказать. Ты пока не являешься её участником. Но механизмы очень серьезные, поверь.
– Если я соглашусь и вступлю, чем меня это обяжет?
– Обяжет много чем. Но если ты согласишься, это еще не значит, что будешь принят. Не факт, что тебе удастся пройти отбор.
– Отбор? Ты серьезно? У вас что, квалификационная комиссия?
– Ага.
– Неожиданно. У меня есть время подумать? Я еще никогда не вступал в организацию буквально вслепую, не зная о ней ничего.
– Думай сколько угодно, Россия подождет. Она терпеливая.
– Чувствую иронию.
– Правильно чувствуешь.