Повесть о войне. Глава 1

                1

Пастух Тихон с крыльца Арсёнихи, у которой стоял "на очереди", проиграл на стареньком измятом рожке побудку — и по деревне захлопали двери. Хозяйки выгоняли лениво переступавших коров. Животные на ходу хватали росную траву и оставляли следы на зелёных лужайках.

Матвей Дятлов сквозь полудрёму слышал, как на выгоне раздавались звучные хлопки пастушьих кнутов, но сон отлетел сразу, когда за стеной чулана, где они с женой спали летом, затрепыхал крыльями и заголосил петух.

— У, горластая скотина! — выругался Матвей. Он приподнялся на локоть и посмотрел в маленькое квадратное оконце, за которым брезжил рассвет, перемешанный с туманом. Лукерья, коснувшись его спины тёплой рукой, сквозь сон как-то по-детски пролепетала:

— Рано, рано ещё, Мотя, поспи чуток... — и снова прихрапнула.

В ответ Матвей сказал:

— До чего баба спать здорова! Вчера тебе говорил, что с утра Марьин луг косить начнём. — Сбросил с себя одеяло и свесил с примоста ноги в предутреннюю прохладу чулана.

Ему вспомнилось, как вчера по всей деревне раздавался звонкий перестук молотков: колхозники готовили косы. Решение правления начать косьбу приняли радостно. Иначе и быть не могло. Он, бригадир, понимал их, как самого себя: крестьянин любит пору сенокоса, работает с удовольствием, наслаждаясь запахом и свежескошенной травы, и душистого сена.

Матвей решительно встал, нащупал ногами старые галоши, надел их, отворил дверь чулана и скрылся в тумане. Через минуту послышался размеренный, знакомый, может быть, уже надоевший звон ржавого буфера под старой ветлой напротив дома бригадира.

— Неугомонный, — процедила сквозь зубы Лукерья, вначале адресуя это слово буферу, а подумав, остановилась на Матвее, который вот так всю жизнь вместо ласки да нежности нарушал сладость её предутреннего сна.

Что поделаешь? Летом всегда так. Говорят же: «Лето припасает, зима подъедает». Поэтому и работают под жарким солнцем в ясный день, и отдыхают лишь в короткие ночи от зари до зари, поэтому вкусны и обеды на ходу. А сколько тревог и переживаний! То задерживаются так необходимые дожди, то они льют без нормы и окорота, то палящий зной, то ранние заморозки. Зато, когда твоим трудом одержана очередная победа, когда взяты у природы её дары, тогда жизнь зовёт, и нет конца и края её радостям.

                2

Июнь перевалил на вторую половину. Зацветала рожь. Пестрели разноцветьем в заказниках густые травостои. Подступало время сенокоса. И к этой очередной кампании, как отмечал на последнем заседании правления председатель колхоза Фома Петрович Ломтев, бригада Матвея Ильича подготовилась лучше других. И заслуга в этом, прежде всего, его, коммуниста Дятлова, бригадира.

Человек честный, трудолюбивый, он в любом деле умел быть предусмотрительным и принципиальным. Не только председатель, но и односельчане ценили его за это, и каждый считал за счастье работать в его бригаде. Лукерья, женщина ещё не старая, даже ревновала своего Мотю к работе. А Матвей только посмеивался, но находил время помочь и жене по хозяйству.

Ещё ранней весной он попросил семидесятилетнего Филиппыча сходить в лес и нарезать черёмуховых черенков для поручней на косья. A сам, будучи в соседней деревне, завернул в магазин, на собственные деньги купил полсотни брусков, чтобы точить косы.

— Мелочь, а без неё нельзя, — говорил Матвей любопытным, которые удивлялись заботливости бригадира.

А на днях пастух сообщил Матвею, что кто-то скосил поляну в Черемошне. Дятлов просидел в кустах всю ночь, поджидая злоумышленников, а к утру дождался. Ими оказались лесной обходчик и его сын. Матвей заставил их погрузить скошенную траву в телегу и привезти к колхозному скотному двору. Здесь уж доярки дали жару расхитителям колхозного добра: высмеяли их по-своему, по-бабьи, а вдобавок облили холодной водой из подойников.

— Чтоб неповадно было! — кричали они вслед укатившей телеге...

К сенокосу всё готово. Обе сенокосилки, пара конных граблей были отремонтированы и опробованы в работе. На каждую машину подобраны люди, из числа стариков выделены отбойщики кос, за зиму Филиппыч сделал более трёх десятков граблей. Заблаговременно в сараях, куда намечалось складывать сено, были тщательно поправлены крыши, для подстилки под сено завезены новые падерни. Готовность к сенокосу сегодня подтвердилась на деле: на косьбу Марьиного луга вышли пятьдесят два косца, в основном мужчины. Вышли все, кто предусмотрен нарядом, вывешенным Матвеем на доске у буфера ещё с вечера. На удивление всем, вышел на покос даже Наумка Гвоздик, единственный симулянт и саботажник во всей бригаде. Матвей был доволен. Марьин луг — заливной, с густым травостоем, а косить его можно только вручную, так как из-за крутизны и овражистости берегов речки сенокосилки пустить нельзя.

Бригадир разделил косцов на две группы, расставил на участки. Потом вынул из кошёлки новенький брусок, как бы играючи прошёлся вдоль лезвия косы и, ухватившись поудобнее за косьё, размахнулся. Первый полукруг, второй, третий... Высокий вал влажной травы всё длиннее. Прокос почти двухметровый. За ним следом пошли другие. Легко подсекали сочную траву умело налаженные косы.

Матвей Дятлов любил всякий труд, а косьбу — особенно, находя в ней истинное наслаждение, вдохновенным напряжением зажигая других.

                3

Во время косьбы разные мысли приходят в голову. Матвей вспомнил о сыне, служившем в Красной Армии и вчера приславшем письмо из Борисова. Сын у него — артиллерист, службу несёт достойно. На имя отца и матери командир части уже дважды присылал благодарность, сообщал, что Семён — "отличник боевой и политической подготовки". В конце так и говорилось, что командование благодарит родителей за хорошее воспитание сына. Матвей гордился этим. А жена зачитывала эти письма бабам на работе.

«Должно быть, так и надо делать, чтобы о хорошем знали все», — думал Матвей, крепче сжимая в руках косьё.

Всё хорошо, но во вчерашнем письме Семёна чувствуется необычная тревога в связи с возможностью войны. Сын также писал, что завершает службу, и, если в мире будет спокойно, то осенью придёт домой и обязательно сядет за руль трактора. "Если в мире будет спокойно", — неотвязно лезли в голову слова сына. Матвей пытался думать о другом, и не мог. Он, хотя и не служил в армии по причине близорукости, но отлично понимал, что такое война. Он помнил тяжёлые годы гражданской, читал о последней войне в Испании. Мысль о возможности новой войны пугала его не только тем, что на службе находится сын и что самому косу придётся сменить на винтовку, но и тем, что нарушится мирная жизнь...

Его размышления прервал бывший матрос, секретарь комсомольской организации, любимец девчат, гармонист, Григорий Меркушов:

— Дядя Матвей! Перекур?

Бригадир глянул на выскочившее из-за пригорка солнце, окинул взглядом скошенную часть луга и пробасил:

— Пe-ре-ку-ур! — а сам пучком влажной травы, не спеша, вытер лезвие косы и стал разбивать густой ряд.

— Пе-ре-ку-у-ур! — пронеслось по всему лугу.

                4

Сильно уставших не было, но против отдыха никто не возражал. Манил к себе хлебный квас, опущенный в бидончиках в родничок. Хотелось без торопливости и покурить. Косцы разместились прямо на рядах скошенной травы группами. В одной из них Григорий рассказывал, как плохо косит Наум Гвоздев:

— Смотришь на него — аж тошно делается: косой машет, а травы нет. Взгляните на его прокос, — Григорий вскочил и единым махом очутился на плохо прокошенной полоске, — точно бабка Арсёниха овец стрижёт. А ещё в общий строй становится. Сначала научился бы на выгоне, тогда б и шёл вместе со всеми. Оказывается, косить-то — это не языком полоскать всех без разбору. — Усевшись на облюбованное место, Григорий умолк.

Все были с ним согласны: Наум действительно косил плохо, и не потому, что не умел, а просто, ему не хотелось работать "на колхоз". Сказать же об этом парню в глаза никто не осмеливался, даже бригадир.

— А кто ты такой будешь, господин хороший, хотел бы я знать, чтобы спрос учинять? — не пошевельнувшись, выжидающе спросил Наум.

— Господа в семнадцатом году все выдохлись. А ты критику принимать должен. Не умеешь — не лезь, не позорь других на общем массиве. Или не хочешь уметь?

— Его на отдельную делянку поставить надо, — поддержал младшего брата Николай Меркушов, одногодок Наума.

— Правильно. А дядя Матвей это учитывать должен.

— Ах, как вы, Меркушата, власть любите, только бы и командовали, — негромко огрызнулся Наум и со злостью стал пальцами дёргать траву.

Матвей, не желая, чтобы эта перепалка кончилась скандалом, сказал по-хозяйски:

— Марьин луг докосим, тогда видно будет.

Сидевший здесь же Игнат Пронкин, чтобы примирить спорящих, стал увлечённо рассказывать о последних приключениях бабки Арсёнихи.

Бабка Арсёниха всю жизнь одна-одинёшенька. Живёт в небольшой избушке-мазанке на краю деревни, живёт — не унывает, любит поговорить по мелочам, всегда ей раньше всех всё известно. Новости пересказывает красочно, со своими добавлениями, обязательно "с перчиком", как выражается Игнат, её сосед по усадьбе.

— Лучшими минутами в её жизни бывают те, когда она опрокинет рюмочку перцовочки. А такое случается частенько, — начал Игнат, а Матвей перебил его:

— Поди, и тебе перепадает?

— Чёрта с два! — ответил Игнат и продолжал: — Вот вчера пригнали стадо, а коза у бабки никак не идёт во двор. Она, что чёрт с натуральными рогами, стало быть, по запаху определяет причастие хозяйки к спиртному. Соседка одним концом верёвки удерживает козу за шею, а другим врежет да врежет ей по горбине, приговаривая: «Непутёвая! Все козлы от тебя отказались. Допрыгаешься ты у меня!». Коза, стало быть, блажит, ногами топочет и норовит этак хозяйку рогом, рогом поддеть. Смотрю, старушка как-то присела, козища рванулась в сторону, а рогом зацепила за её юбку, и соседка моя брык в борозду картофельную, руками машет и кричит своим распевчатым голосочком: «Запорола, змеюка! Помогите, люди добрые! Помогите!»

Дружный хохот подбадривал Игната. Приврать он был мастер, только все знали, что с бабкой Арсёнихой и похлеще случаи бывали, поэтому верили и от души смеялись.

— Ну, не стоять же мне с раскрытым ртом, чужой бедой потешаться. Рванулся я, стало быть, на выручку, перемахнул через изгородь и чую, что рожищи-то дьявольские в моих руках застыли. А коз этих, голозадых, я на дух не перевариваю и, должно быть, при полной горячности своей вертанул ей голову-то на сторону так, что у меня под руками что-то хрустнуло. Коза заблажила человечьим голосом, аж мне страшно стало. А она положила голову на землю, стоит на коленях, задними ногами топочет и окружности описывает. Арсёниха встала и приговаривает: «Спаситель ты мой, Игнатушка. Извела меня ведьма непутёвая». А когда рассмотрела, стало быть, получше, то запричитала: «Мерин ты толстопузый, загубил животинушку!»

Новый взрыв смеха прокатился над лугом. В рассказ вмешался Матвей:

— Только не таким словом соседка тебя отвеличала. Не скрывай доподлинности. Вчера ты не то слово сказывал.

— Погоди, погоди. И то правда. «Мерин ты, говорит, брюхатый»... Поглядывая на большой живот Игната, косцы хохотали от души:

— Уморил...

Матвей был доволен разрядкой, но, прежде чем объявить конец перерыва, резюмировал:

— А бабку-то наказал ты, Игнат. Наказал определённо.

— Я и сам понимаю. Но беда свершилась без злого умысла, при оказании помощи ей же самой. Думаешь, стало быть, как лучше, а получается наоборот.

— Не досказал ты, дядя Игнат, чем всё дело кончилось, что с козой? — спросил Григорий Меркушов.

— Чем, чем?.. Свернул башку козе. Коза — на боковую и стала ногами дрыгать. Думаю, дело пахнет керосином, кинулся я домой за ножом, а вернулся — коза, стало быть, чуть тёпленькая смирненько лежит.

Наступило неловкое молчание.

— Всё я понимаю, — продолжал Игнат, — обещал Арсентьевне возместить урон яркой котной. Баба дома пыль до небес подняла. А что поделаешь? Я ж без злого умысла.

— Правильно, — сказал Матвей, поднимаясь. За ним стали подниматься все.

                5

После отдыха темп косьбы несколько спал. Люди ещё не втянулись в работу: побаливала спина, отяжелели руки. Матвей это предугадывал, поэтому и нажимал на самые ранние часы, когда ещё не всходило солнце. Расчёт у бригадира был такой: часов до девяти скосить Марьин луг, чтобы завтра же начать здесь сушку сена.

Роса ещё большая. Трава поддаётся легко.

«Добьём!» — решил Матвей, продолжая с неослабевающей энергией нажимать на косу. Теперь он стал думать о стычке Григория с Наумом. В душе он одобрял Меркушова за его прямоту и решительность: «Молодец комсорг. Не может молчать, когда видит безобразие». А что касается Гвоздева, то он знал, что эта "балаболка" косить не хочет, но важно было поднять весь народ. Если бы известный лентяй Наумка не вышел в ряд со всеми, тоже были бы упрёки.

Кроме того, Матвей знал и другое: Григорий с Наумом старые враги. В прошлом году, когда ещё Григорий был на службе, Гвоздик повстречал белым днём, как говорят, на узенькой дорожке Иринку, невесту Григория и, добиваясь от неё "любовного согласия", продержал её на полевой тропинке более часа. Он не пропускал её вперёд, а когда она пыталась повернуть обратно, то грубо хватал её за плечи и, удерживая в объятьях, требовал: "Скажи: люблю". Он обещал ей: и свадьба-то у них будет самая богатая в деревне, и увезёт-то он её на постоянное место жительства в Москву, и будет она приезжать в деревню с ног до головы разряженная, и станут им односельчане только завидовать.

А когда Иринка ему ответила, что он и на вес золота ей не нужен, что он и мизинца Гришиного не стоит, Наум пригрозил:

— Одумайся, пока не поздно. Жизни и тебе, и твоему возлюбленному не будет. Порешу! Ничего не пожалею, а время такое подпадёт — уложу обоих. Другой жизни у меня нет, пойми ты это, дурочка, — смягчая свою угрозу, начинал он уговаривать её снова.

Трудно сказать, чем бы кончилась эта встреча, если бы неожиданно не вынырнул из-под ржаной волны Николай Меркушов, шедший в Добровольский лес за ивовыми прутьями. Раскрасневшаяся, с размазанными по лицу слезами, увидев Николая, Иринка взмолилась:

— Коленька, родненький, помоги мне избавиться то этого нахала!

Николай понял всё и, не раздумывая, подскочил к Науму, схватил его за плечи, тряхнул и оттолкнул от себя. Гвоздик не удержался на ногах и плюхнулся на примятую рожь.

— Что же ты насильничаешь, гад! — задыхаясь от гнева, произнёс Николай.

Иринка рванулась с места и бросилась к Николаю:

— Спасибо тебе, что защитил! Тысячу раз спасибо! Измучил он меня. Всё тело горит.

— Бил?

— Нет, не бил. Ручищами своими лапался.

— Подлец! — Николай оглянулся на Наума. Тот лежал совершенно неподвижно. Николай не ожидал такого результата. Он опустился на колени подле Наума, взяв его руку, нащупал сильно бьющийся пульс и, поднимаясь, сказал:

— Идём отсюда, он притворяется.

                6

Широкоскулый, всегда непричёсанный, с маленькими зеленоватыми глазками, с незаживающими болячками в уголках губ, Наум отталкивал от себя не только девчат, но и всех вообще. Неприятной внешности соответствовало и его поведение. Он постоянно сквернословил, грубил и старому, и малому. Мало кому из рыжовцев он не причинил какого-либо зла: у одного убил курицу, у другого испортил стираное бельё. Случалось, подкладывал в карманы грачиные яйца, топтал грядки на огородах, подпиливал в садах фруктовые деревья. Он разорял птичьи гнёзда, вешал кошек и собак.

Ребята иногда поколачивали его, и он годами помнил это, ненавидел всех. Горой за него всегда вставал отец, Кузьма Петрович...

Когда, часа через три, кто-то в шутку или всерьёз сообщил Кузьме, что Наум лежит во ржи без сознания, он вскочил, успел схватить полотенце, нашатырный спирт и, прихрамывая, поспешил к сыну. Он увидел Наума издали: тот спал, сладко похрапывая.

— Что с тобой? — волнуясь, спросил отец.

Сын сел, огляделся и, протирая глаза, сказал, что ничего страшного не случилось. Просто они поссорились с "Меркушом", а потом он заснул. Кузьма, подумав, решил по-своему:

— Ты, Наумушка, приляг тут, а я сбегаю в деревню и уготовлю всё как подобает...

Наум понимающе кивнул головой и снова улёгся, приминая желтеющие стебли ржи.

В подобных случаях резвости и находчивости у Кузьмы Гвоздева хоть отбавляй. Он быстрее, чем можно было ожидать, организовал всё необходимое: нашёл понятых, которые согласились пойти только по долгу своего положения, запряг без разрешения лошадь, принадлежащую дояркам, и сообщив, что Меркушов "досмерти" избил его сына, привёз понятых к месту происшествия.

Наум до возвращения отца поднялся, хотел уже было по ржи пересечь поле, но, заслышав приближающиеся голоса, возвратился на прежнее место и лёг, прикидываясь тяжело страдающим...

А потом Кузьма Гвоздев ездил в город, упросил юриста написать заявление в народный суд. Дело завертелось.

Узнав от Иринки, что произошло между Николаем и Наумом в действительности, председатель сельсовета и одновременно секретарь партъячейки Анна Ивановна Звездина поверила ей и, вмешавшись, повернула ход следствия.

В последний свой приезд, при Кузьме, следователь категорически заявил Науму:

— Дело ваше чрезвычайно сомнительное. Есть основание полагать, что оно может обернуться далеко не в вашу пользу. Потерпевшей выявляется Ирина Ноздрина, а Николай Меркушов признается как её защитник. Вам явно грозит статья... Но поскольку потерпевшая на привлечении вас не настаивает, то дело может быть прекращено. Что вы на это скажете?

Кузьма почесал затылок и, вместо насупившегося сына, ответил:

— Всё умаслили, язви их.

— В таком случае я буду настаивать на судебном разбирательстве, — сказал следователь и стал складывать в портфель бумаги.

— Нет, нет, вы не в ту сторону меня уразумели, — заторопился Кузьма. — Коли свидетелев недостаёть, тады и делу конец.

— А ты, негодяй паршивый, — хитровато обратился он к сыну, — другой раз умнее будешь.

Следователь подал Науму чистый лист бумаги:

— Пиши собственноручно, что не настаиваешь на разбирательстве твоего заявления и просишь прекратить дело...

Вспомнив об этом, Матвей одобрял сегодняшнее поведение Григория на покосе. Заодно вспомнилась и свадьба Григория с Иринкой, прошумевшая звонко и нарядно вскоре после возвращения матроса со службы. Сейчас Иринка не работала: ждала ребёнка.

                7

Стало припекать. Пересыхало в горле. Матвей косил, а сам посматривал на недокошенную луговину: работа подходила к концу.

Из-за развесистых берёз показалась подвода. Матвей всмотрелся: на маленькой тележке ехали Фома Петрович Ломтев и Анна Ивановна Звездина.

— Ничего, довольны будут, — подумал он и стал точить косу.

— Матвей Ильич! — позвал председатель и повернул лошадь по скошенному лугу, наперерез, в сторону Матвея.

Бригадир воткнул косьё в землю и пошёл навстречу. Подойдя к ним, он не услышал похвалы, которой непременно ждал, но увидел их озабоченные, суровые лица.

«Что бы это значило?» — прикидывал Матвей.

— Считайте, Марьин луг травой накрылся, Фома Петрович.

— Похвально, Матвей Ильич, похвально... Но есть чрезвычайное сообщение. Немедленно собери косцов в один круг.

— Фома Петрович, Анна Ивановна! — взмолился Матвей, — ещё минут десять — и мы закончим.

— Поторопи народ, — согласился председатель. Соскочив с тележки, он стал отпускать чересседельник. Лошадь потянулась к траве и стала аппетитно хрупать.

Матвей, рупором приложив к губам ладони, прокричал в сторону отдалённой группы:

— Завершайте быстрее! Председатель важное сообщение имеет. Заканчивайте и все подходите сюда!

Он утёр со лба пот, взял свою косу и заменил Наума, который сдерживал идущих позади.

Завершив свой ряд, каждый подходил к тележке, здороваясь. Фома Петрович молча кланялся, а Анна Ивановна тихо повторяла:

— Здравствуйте.

Когда все собрались, председатель заговорил:

— Дорогие мои! Всех нас постигло великое горе. Фашисты напали на нашу Родину... — голос его задрожал, и он умолк.

У кого-то из рук вывалился брусок, кто-то отчаянно выругался, а Ломтев словно выдавил из себя:

— Дальше будет говорить секретарь партъячейки.

Анна Ивановна, с трудом преодолевая волнение, рассказала о начавшейся войне всё, что услышала сама по телефону из райцентра, а потом и по детекторному радиоприёмнику.

Колхозники молча смотрели в землю, и, казалось, каждый думал о чём-то своем. Только слышно было, как шуршит травой, перебирая губами, лошадь, да в стороне шелестит листьями осина. Нарушил тишину Наум Гвоздев:

— Доигрались! Теперь придётся отчитываться.

— Что ты мелешь? Перед кем? За что? — возмутился председатель.

А Матвей, впившись в Наума глазами, гневно проговорил:

— Чья бы мычала, а твоя — молчала.

— По хлебалу его! — не выдержал кто-то из косцов.

— Полегче на поворотах, — огрызнулся Наум и замолчал.

Григорий зло, в упор посмотрел на Гвоздева, резко повернулся и, плюнув, отошёл в сторону.

Наум растерянно хлопал глазами.