И - И. Северный Плутарх

в I веке античный писатель Плутарх создал что-то типа словаря-энциклопедии об известных ему современниках. В ХХ веке группа писателей парилась на нарах во Владимирском централе и от скуки написала ироничный и саркастический словарь "Новейший Плутарх" (среди авторов небезызвестные фигуры -  Даниил Альшиц, Даниил Леонидович Андреев, Василий Васильевич Парин и Лев Львович Раков) ... Я дерзнул написать свои "сравнительные жизнеописания" несуществующих людей Севера России, преимущественно моих земляков из Республики Коми, а так же несуществующих событий, читая которые северяне скажут - "ДА, этого не было...Но вроде как всё-таки было!".


Икренникова Людмила Савватьевна ( 1878-1962 гг.) - невероятная домохозяйка и работоголик, сумевшая довести механизацию и прикладную универсальность в быту до уникальных, абсурдных и фантастических форм. Её дом и огород могли бы быть музеем стимпанка, если бы не страшный пожар в 1961 году, после которого она и умерла, не выдержав катастрофы «своего мира».
Людмила была  вторым ребенком в семье цековщика-крака  на глазури на производстве фаянса и фарфора в одной из артелей Гжели. Именно «цековщика» - от слова «цек», а не от слова «цех». Отец её был мастером по «искусственному старению» изделий. Есть такой прием — он нравится ценителям фарфора. Это не жульничество, это стиль, сформировавшийся от своеобразной «рубашки трещин» на фарфоре, которая, бывает, как от неправильного(слишком быстрого) остывания, так и от правильного постукивания при нанесении на свежий фарфор крака. (Понятие «крак» пояснять не будем, т.к. это совсем не имеет отношения к Людмиле Савватьевне).
Отметим — дети в семье её родителей  рождались ещё, но как-то «Бог дал — Бог взял».

В детстве все запомнилось хрупким, ценным, осторожным. Даже рабочим артели (мама подрабатывала там же) передавалось что-то в характере, что заставляло их двигать руками с точностью до миллиметров и без резких движений. Плавность утомляла молодую девушку, энергия хлестала в девице через край. Она  могла состояться как математик, но мешала всё та же энергия непоседы.
В 1898 году Людмила в первый раз увидела автомобиль. Точнее, она видела и до этого года пару раз, но всегда на таком большом расстоянии, что даже как-то знакомство предыдущее не отложилось в её памяти, А тут — раз, и авто с блестящими латунными спицами, с водителем в кожаном шлеме с латунной масленкой шарахались прямо у калитки их двора. Да ещё и погрузили они с батюшкой  в открытый авто две коробки с вазами гжелевской росписи.

Бронза, блеск, надежность узлов и все эти металлические клепочки, рычажки, запах бензина и дерзкий взгляд усатого шофера снесли мозги Людочке на всю оставшуюся жизнь. За сто лет до неё так барышням сносили мозги гусары....
В 1902 году Людмила попросила благословения у отца поехать в латунные мастерские Мурома, где работали с артелями по изготовлению малых судов — приготавливали всяческую фурнитуру и металлические детали для речных судов, а сами артели творили баржи, дебаркадеры, катера и прочее. Все же помнят бронзовых орлов, латунные каскады балдахинов, звездочки и якоря на дверях, на  сливных бачках и даже на перилах.

Здесь она проработала 8 лет, оставив после себя цех. Пришла в уголок со слесарным верстаком и ящичком для разметок, кернов и зубил, а ушла из помещения, где стояло 6 верстаков, по стенам были развешаны заготовки, кладовая ломилась от запаса медных клепочных трубок и разноцветных латунных, жестяных, цинковых пластин и был даже тигель для плавки на мелкие детали олова и меди — в итоге — на бронзовые детальки с личным клейменом. Это уже, как орден, как признание мастерицы.
В 1938 году Людмиле выходить бы на пенсию (она в это время уже бабушка четверых внуков и двух взрослых сыновей) с Кунгурской ткацкой фабрики — вспомогательного цеха настроек и мелкой фурнитуры. Но, как часто бывает в жизни по-настоящему одержимых творчеством людей, именно на пенсии, именно тогда, когда кажется, что все главное позади, начинается то, для чего человек в жизнь и приходил.
На мелкое литье и на умение из бросовых проволочек и ошметок металлического барахла делать полезные и красивые вещи обратили внимание не только коллеги, начальство, но и... большое начальство. «А не спаяешь ли ты нам профиль Сталина? А не орнаментируешь ли консоли (молдинги, пилястры) и т.д.?». И Т.Д. - это самое «И т.д» - и оказалось очень своеобразным...Людмила трубки и жолобки, потоки воды и паяльники с электропрерывателями, механические рычаговые передатчики — всё пристроила дома, обеспечив механизацию. Паровую. Шарнирно-передаточную. Оптико-преобразующую. Её понесло... Как будто она сорок лет ждала момента, когда «гусар» с того первого автомобиля проснется в ней самой.

С 1941 по 1946 Людмила работает слесарем в госпиталях. Её шарнирчики, подача воды по трубочкам на 16 кроватей одновременно, автоматическая ребалансировка натянутых противовесов на закованных в гипс танкистах, артиллеристах и пехоте облегчили жизнь тысячам страдальцев. А дома огород поливался почти автоматически — муж (он был старше на 12 лет, а самое главное — он был из артистов, что с них взять в хозяйстве?) уже совсем немощный - только регулировал некоторые настройки жены. Он и не дожил-то до Победы. Так же, как не дожил и один из сыновей — вернулся в 1943 израненный и без руки, а в феврале 45-го умер просто от простуды, плохого питания и, наверное, от общего надрыва организма.
С 1956 года, когда в школах ввели 11-летнее образование, которое подразумевало 1 год т. н. «трудовой практики», в дом Людмилы Савватьевны зачастили экскурсии. Педагогические коллективы и школьники, семинары рационализаторов, кружки «умелые руки» - все прошли через её двор «фантастического недалекого будущего».
Может, хорошо, что Людмила Савватьевна умерла, не успев понять, что не паровой, двигательный и корбюраторный миры впереди, а электронно- полупроводниковый, волновой, цифровой и магнитный — в общем , совсем не в ту степь пошла цивилизация. Гусары и «дамочки с латунными чепчиками» в этом мерцающем мире не нужны. Похоронена Л.С.И.на центральном кладбище города Кунгур Пермской области.



Имретинский Владислав Вольтерович (1880 — 1944 г.г.) - золотарь, оценщик конфискованного золота у церквей Коми края  в 1922 году.
Родился в семье Вольтера И. в Львове. То, что дедушка был с вывихнутыми на Французской революции мозгами, кажется, очевидность. Надо же так сына назвать — Вольтер. Но дед был с «вывихом» не столько на революции во Франции, сколько на авантюризме. И довелось ему прочитать авантюрную повесть писателя Вольтера «Кандид». Сначала сына хотел назвать Кандидом. Повесть ему понравилась, как  и философия «каждый должен выращивать свой сад». Но не назвал, потому что мужики посмеивались, сказывали, что «на ругательство похоже». На какое ругательство, дед так и не понял, но в итоге имя Вольтер ему показалось даже более подходящим. А вот у Вольтера родился уже Владислав.

Семья занималась в основном извозом и выращиванием перцев: жгучих, сладких, тех, которые выращивали только на приправы и маринады — такая ниша была занята группой поляков, проживающих в пригороде Львова. Дети учились только в первых 2-х классах, учиться дальше было «не модно», однако Владиславу отец позволил учиться «до скончания 4 класса», что он и исполнил в школе при протестантской церкви святого Кшиштофа Дени. Может быть, Владислав выклянчил бы у отца возможность учиться и дальше, но тут во Львове стали собирать первую службу карет «Скорой помощи». Сюда требовались извозчики и "вспомогательный человек на каждую повозку" для переноски больных, носилок, ящичков и прочее. Владислава родители устроили на работу вместе с дядькой-извозчиком. Здесь-то он и научился видеть дорогой металл, собирать дорогой металл и собирать знакомства с людьми, что стоит дороже любого металла.
Владислав познакомился с мастером, который скупал лом цветного металла (преимущественно — драгоценного) и как-то выгодно перепродавал евреям в Варшаве. За время работы помощником на «скорой карете» он навел того скупщика на сотни продавцов, заработал деньги, которые обнаружил отец, а отец же и устроил горячий допрос с хватанием за вилы и топоры - откуда такие гроши, сынку? Но Владиславу всё удалось объяснить. Так же удалось и нарисовать планы для семьи —будет, дескать,и покупка нового дома, и велосипедов для всех, и насосной машины да и мельницы. Отцу идея понравилась. Шел уже 1909 год. За несколько лет им удалось почти всё. Семья Имретинских подумывала о покупке или устройстве кондитерской мануфактуры, когда грянула Первая мировая война. На этом в судьбах всех членов семьи произошел невероятный разворот. Через пять лет мать со старшей дочерью, её мужем и двумя внучатами оказалась во Франции, на южном побережье, отец умер от контузии, сильно оглушило старика в 1915. Неделю лежал, два месяца тряс головой, а потом умер. Упал прямо во время молитвы , перед иконами. Средняя сестра уехала в Одессу со своим молодым человеком, и далее судьба её только предположительна (вроде бы, в Измаиле её видели уже беременной и уезжающей из России с каким-то нерусского вида торговцем. Младшие брат и сестра подались в революционеры - « с Лениным в башке и маузером в руке». Но, кажется, между ними были какие-то свои революционные разногласия относительно классовости культуры и образования, а так же вопросов революционности и контрреволюционности феминизма. Впрочем, они стали жить слишком далеко друг от друга — младший братишка оказался в Грузии, сестренка же — в Петрограде.

 «Пять лет — это много, - всегда потом говорил Владислав Вольтерович, - Я бы сказал, что «пять лет — это практически отдельная жизнь»...». Наверное он вспоминал пригород Львова, запах перца, машинного масла, ванили и шоколада. Так в его жизни не пахло больше никогда. Ну, разве что машинным маслом...
 
Не к сестре, а из-за поездки с четырьмя фунтами золота, оказался в Петербурге Владислав Вольтерович в 1922 году. Но кто ж думал тогда, что события и в мирной жизни закрутят невероятным образом. Золото он спихнул спекулянтам-валютчикам под прикрытием серьезной вооруженной братвы. Он с дрожью в голосе всегда подчеркивал свой уровень классификации: «меня сам Лёнька Пантелеев сторожил на Петроградской стороне, пока ювелиры весами цокались». Но гораздо интереснее и таинственнее в таком случае другой вопрос — а кем Лёня-то был представлен? Что это за силы такие послали Владислава, что Лёня Пантелеев не застрелил его, как собаку, а помогал сохранить золото? Происходит это всё аккурат на православный праздник Сретенья -15 февраля. Кстати, а Пантелеева уволили из ЧК только в конце января, а  тут 23 февраля1922 года Президиум ВЦИК опубликовал декрет, в котором постановлял местным Советам «…изъять из церковных имуществ,(...) все драгоценные предметы из золота, серебра и камней,"...  15 марта расстреляли протестующих против изъятия в г. Шуя, и в это время Владислав Вольтерович уже был «мобилизован» партией большевиков и таинственными заинтересантами, которым подчинялся даже Леня Пантелеев — знаменитый налетчик и бандит послереволюционного Петербурга. Дальше Владислава Вольтеровича Комиссия по изъятию отправляет в Вологодскую губернию, где встречают его почему-то совсем не ласково. Причем встречают неласково не православные и всякие там церковники, а свой «брат-ЧК». Ибо в Вологде уже полно своих умников, понимающих что , куда и по каким ценам  можно сдать.

Направили нашего «героя» на «самый ответственный» участок — в Коми край. Здесь начинается не то, чтобы преображение какое-то нашего Владислава Вольтеровича, но - скажем так - начинаются странности, которые он сам в себе никогда не мог объяснить. Началось все , конечно, с обычной оценки золота и серебра. Здесь со всего края изъяли так «много»(мизер натуральный), сколько он по молодости во Львове собирал за месяц только с должников или по формальным ломбардным закладным - 4 фунта золота и чуть более 34 пудов серебра. Это с 2 монастырей и почти с полутора сотен приходов! Нищета края потрясла Владислава. Сначала было наоборот —  ожесточение и недоверие — не может быть! Прячут эти ушлые зыряне свое золотишко! Но потом он понял, что так все и есть — всё по правде, нет тут золота. Зачем тогда люди тут живут и служат Богу, если Он им не помогает? - задался он вопросом. Ответ Всеволод искал , может быть, долго, а , может быть, нашел сразу — в листовых пластинках золота, сдираемых с Креста в Кылтовском Крестовоздвиженском монастыре были камешки... Драгоценные, полудрагоценные (в основном), но которые меньше всего волновали и самих монашек, и комиссию, во главе которой он был сам (эта комиссия не подчинялась местному отделению ЧК, а как бы считалась — по линии Вологодской), и про камешки эти в самой Вологде тоже забыли. Вот в описи они есть, но их и не пересчитывали. Интересовало только золото и серебро, а камешки — ну так, к сведению. Да и 4 брильянта по 2 карата — ерунда. На самом деле в полудрагоценные, в «оформленные стеклом» было записано всё главное, на котором сделал свой «гешефт» Всеволод сын Вольтера.

Пригоршня брильянтов, изумрудов, сапфиров (один из которых был 72 карата, другой 56, брильянтики были мелкими , но много — 80 с лишним штук, списанные, как «оформительский крошенный хрусталь»). Что там 4 фунта золота? Ха — они стоили меньше двух этих сапфиров. Не говоря уж о всем следующем... И тут главная странность — камешки не фигурируют больше нигде. Взял их Всеволод Вольтерович. Себе взял! Но не кляните человека...Это был уже другой Всеволод. Камни он не сдал, не перепродал, не использовал для того, чтобы сытно есть и сладко пить... Он их положил дома, в квартире на Лиговском проспекте, под половицу у дверного косяка в кладовке. Положил и забыл. Потому что помнил слова ангела в черном, пришедшего к нему во сне в Кылтовском Крестовоздвиженском монастыре, и ангел тот молвил: «Злато и серебро отдай тем, кто спрашивает. А камешки себе оставь. Будешь потом каждым камешком платить за ведро детских слез...». Нет, не пугал ангел. Не проклинал. Было понятно, что кто-то...КТО-ТО из миров небесных дает сигнал. И его ни с каким другим сигналом перепутать невозможно. Загадку этого сигнала он почувствовал практически сразу. Ведь он продолжал скупать и перепродавать золото (вне событий связанных с изъятием церковных ценностей), он продолжал контакты с теневым миром жуликов и в то же время привлекался властью для оценочных мероприятий при всяческих конфискациях. Был одно время в комиссиях Эрмитажа. Но каждый раз он с удивлением натыкался взглядом на косяк в кладовке внизу и думал «Почему я про это...н-да... про это будто забываю. Будто они меня не касаются. Будто они живут там своею жизнью и ждут своего часа».

Час наступил на день святого Луки — 31 октября 1941 года. Блокада Ленинграда начала давать о себе знать. И теперь брильянты вспомнились. И теперь стало понятно о каких слезах говорил Ангел.
Владислав Вольтерович покупал за брильянты на тайных квартирах и складах муку и рис, сахар и подсолнечное масло. И раздавал тем, кто должен был умереть, но молитвами  Ангела в черном, пришедшего у Креста в далекой Коми, сушил ведра слез...  Только знакомство с жульем и мафией Ленинграда помогало делать обмен более-менее равноценным. Остальных грабили беспросветно — за кусок хлеба люди отдавали картины стоимостью в катер, в вагон селедки, в этаж элитного дома на Литейном или Гороховой. Так на глазах сына Вольтера уходили просто за буханки хлеба и за прессованные гороховые плитки картины Брюллова и Куинджи. С Владиславом и с этими брильянтами такие номера не проходили. То ли потому что стоял Ангел в черном за плечами Владислава, то ли потому что в черном были люди ЧК и связи , то ли в черном мерещились головорезы-уголовники, которых за Владиславом тоже было не мало. Но как бы там ни было... Брильянты работали на спасение людей. В декабре 1943 года с последним камушком с Владислава сползало наваждение Креста таежного монастыря. Он сам с изумлением смотрел на пустой мешочек. Больше в нем не было ничего, кроме последнего камушка... Его он обменял на банку сгущенки, 2 литра спирта и стакан муки. Отнес знакомой хранительнице -архивариусу из музея атеизма, которая умирала от туберкулеза, а на руках её 83-летней матери оставался сын -инвалид, раненный в 1941 осколком авиабомбы, ослепший, но так и не отправленный матерью на Урал, хотя такая возможность была. «Сгущенка и мука сейчас пригодятся, а спирт на крупу меняйте. Я больше уже не приду...» - буркнул, Владислав сын Вольтера, уходя из стылой квартиры в цокольном этаже на Пяти углах, .

Он прожил ещё месяц. В январе 1944 года умер спокойно, собираясь выйти к Смольному, он даже успел побриться. Но тут пришел Ангел. Теперь он был в белом.... Владислав Вольтерович присел на кушетку, с улыбкой ощутил, как быстро-быстро-быстро улетучиваются силы. И закрыл глаза.