СУНДУЧОК ВОСПОМИНАНИЙ,
или
НЕ УГОДНО ЛЬ ПРОСЛЫТЬ АНТИСЕМИТОМ?
(многоглавый роман
с автобиографическими и географическими деталями,
а также с выстрелами, взрывами и гибелью разных людей,
иногда с картинками, но чаще без матюгов)
Есть у каждого бродяги
сундучок воспоминаний…
Из стихотворения «Бродяга»
(1934), автор — Д.Б.Кедрин.
Глава 2. ТЕМА ЛЮБИМАЯ И ГОРЬКАЯ
(три облома + два межобломья)
Роман пис`ать — нелёгкая работа.
Стихи — такие ж трудные дел`а.
Но более всего любовь к военморфлоту
меня сквозь годы мучила и жгла.
Подражание есенинским
«Стансам», сочинённым
в Баку осенью 1924-го.
МЕЖОБЛОМЬЕ I—II
Oh! Susanna, oh don’t you cry for me…
«О, Сюзанна, не плачь ты обо мне…».
Старинная (XIX век) песенка
американских ковбоев.
Разница часовых поясов, сложившись со всеми стрессами, пережитыми на протяжении трёх последних суток, обернулась сонливостью, которой организм мой поддался, не испрашивая на то хозяйского согласия.
В головном мозг`у, однако, некий очаг сознания бодрствовал, потому что чужую руку, протянувшуюся к зажатому под левым локтем чемодану, я перехватил своей правой вмиг, ещё не успев полностью открыть глаз`а.
Вторая чужая рука неким твёрдым предметом чувствительно ударила мне под правый локоть, и мужской голос произнёс:
— Не дёргаемся, гражданин! Предъяв`ите документы!
Я оторвал подбородок от груд`и и посмотрел сначала на вокзальные часы, пот`ом на вокзального милиционера. В левой руке он стискивал резиновую дубинку, правой махнул себе под козырёк:
— Младший сержант Завьялов! Ваши документы!
Часы показывали 15:58. Уход электрички, на которую намечено было попасть, я сладко проспал. А во сколько стартует следующая?
Вынул паспорт. В нём «красноголовику» что-то не понравилось:
— Пройдёмте!
И отвёл он меня в свою «контору», где за столом спиной к окну благодушествовал в ничегонеделании дежурный офицер с одинокими звёздочками на погонах. Редкое звание — младший лейтенант милиции. Интересно: какое учебное заведение он окончил?
Ослепляющий эффект контражура скоро сошёл на нет, и я понял: это звание получено не учёбой, а многими долгими годами изнурительной службы. Младшему лейтенанту было (на взгляд) чуть ли не полвека.
— Ну что, Завьялов? Опять поймал живого уголовника — прошёл ещё ступеньку до полковника?
Младший сержант указал мне присесть в уголке, а сам подошёл к своему начальнику и отдал (с пояснениями вполголоса) мой паспорт.
— Молод`ец, Завьялов! Ступай, бди дальше в оба! Наблюдай за общественным порядком! А с добычей твоей мы тут сейчас разберёмся!
Я забасил из угла, притворившись, будто неправильно воспринял размер звёздочек:
— Разве что плохого я сделал, товарищ майор?
— Не тревожься, сказано было: «Разберёмся»… А ты иди, Завьялов, иди!
Завьялов, грозно зыркая на меня, покинул кабинет.
* — * — * — * — *
Про обстоятельства, вследствие которых я заснул прямо в зале ожидания на Балтийском железнодорожном вокзале чудесного приморско-портового г`орода Ленинграда днём в ср`еду 6-го июля 1966-го г`ода, «майор» расспрашивал не торопясь и не стесняясь вникать в самые мелкие подробности. Хохотнул над рассказом об утренних блужданиях в поисках Невского проспекта:
— Что ж, там на Московском не было никого из наших — наставить тебя сразу на истинный путь?
Посочувствовал глупейшей неудаче в Адмиралтействе:
— Ну, не расстраивайся сильно, в жизни не очень редко случается: ищешь счастье в одном кармане, а оно в друг`ом лежит…
Под конец вздохнул:
— Да и в Петродворце тебя нынче не примут.
— Почему?
— Пока доедешь, будет поздно уж`е, разойдутся офицеры по домам.
— А м`ичманы?
— И мичман`а разойдутся.
— Дежурный по училищу распорядится.
— Он сам не возьмётся распоряжаться, должен от командира «добр`о» получить. А разве захочет, подумай, беспокоить отдыхающего командира по пустякам? Не пожар ведь…
— И как мне выкручиваться из ситуации? Где, к примеру, ночь перекантоваться?
— Не на моём вокзале, понятно.
— На Варшавский перейду?
— И на Варшавском наши не дадут.
— Тогда посоветуйте, пожалуйста: куда податься?
Он помолчал и промолвил:
— Думаю, лучше тебе съехать всё-таки в Петерг`оф.
— А смысл?
— Видишь ли, у нас в городе ты сейчас не найдёшь, куда приткнуться на ночь: время отпускное, туристов и других приезжих полно, по гостиницам и по съёмным углам все койки заняты, как на юг`ах…
— Разве в Петерг`офе больше свободных коек?
— Не спеши спорить. Там парки, соображай, — много парков.
— Летом каждый кустик…
— …ночевать пустит, совершенно верно.
— Парков и в Ленинграде хватает.
— Не надо тебе искать пристанища в здешних парках. Путёвым отдыхом это никак не пахнет. Одно из двух: или наши поднимут-прогонят, или не наши обидят.
— Пусть только попробуют!
— Пробовать не будут — сунут швайку в спину против с`ердца, карманы очистят, чемодан заберут — и… «звали сыночка Анатолием». Не усугубляй Ленинграду печальную статистику, Анатолий. Да родителей своих пожалей: для того ль они тебя растили?
Швайка — толстая (в палец) металлическая игла, которой забивают свиней. (Любопытно: связь между словами «швайка» и «Швейк» имеется?) Я никогда не мечтал окончить жизненный путь как свинья — и потому вынужден был попросить:
— Плащ-палатку, хотя бы старую какую-нибудь, напрокат дадите подстелить? Обязуюсь: завтра же приеду-верну!
— Погоди, я ж сказал: «Не ёрзай, Манька, под клиентом» — то есть не спеши. Есть одна идея.
Он пощёлкал тумблерами и кнопками на пульте переговорного устройства.
Из динамика откликнулся голос с нажимом на звук «р» перед согласными (да и не только перед согласными; звук этот был отнюдь не раскатом, а рыком, отчег`о и передаю его на письме двумя буквами — «ры»):
— Ст`арыший серыж`ант Базурыт`анов, слуйшаю!
— Лейтенант Филимонов, приветствую.
— Здрыавий желай, таварыш-летенант!
— И тебе не хворать, Асмай.
— Якш`и, таварыш-летенант!
— Доложи обстановку.
— Якш`и, таварыш-летенант!
— Ну, вот и славно. А скажи-ка: дед Бухт`о живой там ещё?
— В окно вижу: на своём месте дедушка прыавильно сидит, дымок пускает.
— Якш`и, Асмай. Мы к вам отправим сейчас человека — познакомишь его с дедом.
— Старый кунак, да?
— Кунак, кунак, но совсем молодой ещё.
— Малолетка, да?
— Нет, уж`е джигит.
— Гяур, да?
— Да, русский.
— Как звать, э?
— Анатолий.
— Машина давать? Хурыд`а-мурыд`а есть?
— Машину не надо. Один чемоданчик. Как понял?
— Понял: прыйэдет молодой Анатолий, один чумайдан, покажу ему дедушку Бухт`о.
— Якш`и, Асмай. Дежурь дальше, и чтобы всё было спокойно.
— Есть, таварыш-летенант!
Филимонов отключил связь и поманил меня пальцем:
— Слушай внимательно, даю вводную.
* — * — * — * — *
Выслушал и услышал я следующее.
Город, в который мне требовалось попасть, с 1944-го переименован в Петродвор`ец, но у обслуживающих его железнодорожных станций (их две) сохранились прежние названия: Старый Петерг`оф и Новый Петерг`оф.
ВВМУРЭ (кварт`ал у Ольгина пруда, прилегающий к улице Коминтерна и бульвару Разведчика) находится приблизительно на одинаковых расстояниях от той и другой.
Лучше высаживаться в Новом Петерг`офе, потому что:
— во-первых, он на 4 с лишним километра ближе к Балтийскому вокзалу;
— во-вторых, там рядом целый день слоняется «дед Бухт`о» — 83-летний Бухто`яров Роман Арсеньевич.
Это ветеран ЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ, отправленный на пенсию в 1953-ем — практически сразу после того, как закатилась звезда Лаврентия Палыча (маршальская).
До ЧК служил Роман Бухто`яров в Красной гвардии, а при царе — в 148-ом пехотном Каспийском полк`у. Казармы каспийцев располагались как раз поблизости от станции Новый Петерг`оф. Старика нельзя считать сумасшедшим, но он верит: однажды его непременно должен навестить однополчанин. Тогда они обнимутся, сядут, выпьют по чуть-чуть и вспомнят своих боевых товарищей — тех, кто вернулся из окопов русско-японской войн`ы, и тех, кто остался в далёкой чужой земле у рек`и Шах`э, на Рыжей сопке, в окрестностях деревень Яншут`ень, Эрдаг`оу, Лядзат`унь…
— О своих «подвигах» в составе советских `органов дед предпочитает помалкивать, — предупредил Филимонов. — Значит, эту тему не трогай. Наши подведут тебя к человеку — скажи ему вроде как пароль: «Слава каспийцам!», а дальше действуй по обстановке.
— Могу нафантазировать, что я — внук или правнук каспийца, который недавно умер, допустим, за Уралом, завещав мне съездить-поклониться к старым казармам в Новый Петерг`оф…
— Валяй! Только не зарывайся в детали: на деталях проще погореть. Пусть Роман сам рассказывает, а ты пей потихоньку, да посочувствуй, да опечалься… Он тебе и устроит безопасный ночлег.
— Пить-то мне перед завтрашней медкомиссией не стоило бы.
— Ну, правильно, не пей. Однако активно демонстрируй свою заинтересованность в общении. Угости бойца парой рюмочек, вопросики формулируй — и кивай-поддакивай. Если и переврёшь названия тех деревенек китайских — не беда. Скажешь, что твой прадед, мол, их сам подзабыл уж`е с течением времени. Слез`у в голос подпустить сумеешь?
— Вообще-то обманывать слабого — наверное, жестоко? Или, по крайней мере, не очень-то порядочно, а?
— При этом раскладе обстоятельств не он слаб, а ты. У него есть крыша, постель, вода, электричество. А ты пока что — бездомный странник. Кроме того, сладкая ложь ему будет приятна, полечит нервы, погладит сердце… Следи, чтобы обман не вскрылся, и всё.
— Легко ли объегорить тёртого чекиста? Унюхает профессиональным чутьём…
— Кто заранее боится, тот первым и гибнет. Кончай эту интеллигентскую рефлексию! — рассердился Филимонов.
Я и не предполагал, что в его лексиконе найдутся такие слов`а.
* — * — * — * — *
Должно быть, мало кого из читателей удивит ассоциация, подчиняясь которой, в памяти моей всплыли стр`оки из предпоследней поэмы Есенина:
…Носил он две белых медали
с японской войн`ы на груд`и
и голосом хриплым и пьяным
тянул, заходя в кабак:
«Прославленному под Ляояном
налейте на четвертак…»
Пот`ом, насосавшись до дури,
взволнованно и горячо
о сдавшемся Порт-Артуре
соседу слезил на плечо.
«Голубчик! —
кричал он. —
Петя!
Мне больно… Не думай, что пьян.
Отвагу мою на свете
узнал лишь один Ляоян»…
Эту поэму — «Анна Снегина» — я не заучивал специально, однако легко мог почти без ошибок воспроизвести наизусть всю. (Или думал, что всю.) А что такого? Вот, пожалуйста, широко известный факт: второй советский космонавт Герман Титов способен без шпаргалок продекламировать целый роман в стихах — «Евгений Онегин». Когда стихи нравятся, они запоминаются сами собой, без усилий, без зубрёжки. Есенинские мне очень нравились. Точнее: многие из есенинских. Ещё точнее: те, которые я понимал. Есть у него и другие: «Октоих», «Преображение», «Пришествие», «Отчарь», к примеру…
Филимонов заполнял какой-то бланк. Затем подозвал меня к столу:
— Я продиктую, а ты своей рукой напиши и подпишись.
Из начальных абзацев мною был наскоро ухвачен смысл документа: по подозрению в бродяжничестве, статья 209-ая УК РСФСР редакции 1963-го г`ода, младшим сержантом милиции Завьяловым А.А. задержан и доставлен в линейный пункт «Балтийский» гражданин З`еников А.Ф., предъявивший паспорт номер такой-то, серия такая-то, выданный там-то…
«Таварыш-летенант» негромко диктовал:
— Разъяснения по статье — сокращённо «эс-тэ-т`очка»! — двести девять (цифрами!) получил. Личные вещи и документы мне возвращены. Претензий по факту задержания не имею… Или имеешь?
— Никак нет, ни одной.
— Ну и правильно. Прячь паспорт. Туфли приведи в порядок — уж больно запылённые. Завьялов именно на них и среагировал. Найди его, скажи, чтоб зашёл ко мне. Будь здоров.
— Благодарю за понимание и доброту. Всего хорошего вам… А вопрос можно?
— Можно.
— Как ваши имя-отчество?
— Это тебе ни к чему. Ступай.
Именем-отчеством младшего сержанта интересоваться я не стал. В соблазнивших его изрядно запылённых туфлях на резиновом ход`у двинулся к двери. Достиг её, по-видимому, излишне беззвучно и распахнул (наружу) чрезмерно резко — придерживая фуражку, в коридор отпрянул «пресловутый» А.А.Завьялов. Подслушивал, что ли?
— Тебе велели зайти.
— А что это вы мне «тыкаете», гражданин?
— Ох, извини. С перепугу, наверное…
Из кабинета донеслось:
— Завьялов, ты уж`е здесь?
— Так точно!
«Шеф» (не «шериф» же он?) приблизился к открытому проёму:
— Помоги парню забраться в электричку до Нового Петерг`офа, да попутчиков в вагоне проинструктируй, чтобы подсказали, когда нужно выходить.
— Слушаюсь!
— Давай, Анатолий, двигай. Не обижай там нашего дедушку Бухт`о. Он — отнюдь не есенинский Лаб`утя…
Я опять был ошеломлён. На сей раз не столько знаниями, которые демонстрировал старший «вокзальный мент», сколько его интуицией.
Или лучше называть это телепатией?
А как ещё объяснить появление Лаб`ути в последней реплике Филимонова?
* — * — * — * — *
Желающих отправиться на пригородные станции с Балтийского вокзала в 17:41 было много. Я решил не захватывать место на деревянной лавочке — приткнулся с чемоданом в тамбуре, стараясь не создавать помех набивающимся в салон. Завьялов поморщился (может, подумавши, будто я нацелился выйти прямо на следующей станции?), однако от силовых действий воздержался — и звучно попросил окружающих:
— Этот с чемоданом до Нового должен доехать — последите, чтоб не перепутал!
Кто-то не упустил съязвить в ответ:
— До Нового Г`ода?
На искру юмора общество не откликнулось, будучи в массе своей утомлённым после полного рабочего дня в мегаполисе.
Половинки дверей с шипением сомкнулись, и поезд тронулся.
Я взялся считать остановки и запоминать их названия: «Электродепо», «Броневая», «Проспект Героев», «Дачное»… На пятом перегоне бросил эту затею, ибо мысли опять переключились на «Анну Снегину»:
…У Прона был брат Лаб`утя.
Мужик — что твой пятый туз:
при всякой свободной минуте
хвальбишка, но дьявольский трус.
Таких вы, наверно, встречали?
Их Рок болтовнёй наградил…
. . . . . . . . . . . . . . . . .
И с тою же важной осанкой,
как некий седой ветеран,
хрипел под сивушною банкой
про Нерчинск и Турухан:
«Да, братец! Мы г`оре видали,
но нас не запугивал страх…»
Медали, медали, медали
звенели в его словах…
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Деникинцы «чикнули» Проню,
Лаб`утя ж в солому залез —
и вылез,
лишь только кони
казацкие скрылись в лес.
Теперь он по пьяной морде
ещё не устал голосить:
«Мне надо бы красный орден
за храбрость мою носить!»…
Ух, «привязался» ко мне этот Лаб`утя! Настраивает против Бухто`ярова заранее. А ведь гораздо более разумно придерживаться теории «чистого листа», отрицающей предвзятое формирование как отрицательных, так и положительных суждений о незнакомом человеке. Представь его себе белой бумагой — и смотри-наблюдай-подмечай: чт`о он «напишет» на ней личными реальными речами и поступками.
Симпатий к карательным организациям, ветераном службы в которых являлся старик Роман, я не испытывал: такое уж воспитание дала покл`евская «улица».
Но вот же «майор» Филимонов из МВД (Министерства внутренних дел) РСФСР — не солдафон, не взяточник.
И участковый в посёлке Троицком, капитан Максимов по прозвищу «Шлёп-нога» (с войн`ы прихрамывал чуть-чуть), — ну да, зануда, ну да, мелочен, ну да, фискалит по пустякам и в школу, и родителям… Однако ж не садист, не мизантроп.
А каким офицером будет (если будет) Завьялов? Предположим, что я завёл для него «чистый лист», — и констатируем: девственную белизну уж`е запачкали нехорошие кляксы.
А может, с милицейскими кадрами сравнивать КГБ-шников вообще нельзя?
Хотя и те, и другие «растут» из одного и того же м`еста (как две человеческие ног`и), в посёлке я чекистов не видал. Вернее сказать: не знал.
Но Филимонов назвал дедушку Бухт`о «НАШИМ».
Филимонов достоин уважения.
Значит, и 83-летний Арсеньевич — не скот в сапогах?
Ладно, зачем голову загодя ломать? Доеду — увижу.
* — * — * — * — *
Завьялов «посадил» меня во второй вагон от конца состава, и к вокзалу «Новый Петерг`оф» понадобилось пройти вдоль п`оезда метров 70, маневрируя среди людей, двигавшихся преимущественно поперёк моего маршрута.
Невероятно широкоплечий милиционер, медленно поворачивавший свой взор влево-вправо, был заметен издали, высясь над толпой, словно маяк над плоским берегом. Когда я подобрался к «подножию маяка», она рассосалась по автобусам и прилегающим улицам.
Двухметровый мужчина с лицом, как выражаются теперь, кавказской национальности щедро улыбнулся. Под левым густым чёрным усом блеснул золотой зуб.
— Старший сержант Базуртанов?
— Здрыавствуй, дарыгой. — Он козырнул и приветливо протянул волосатую длань для рукопожатия. — Ты — Анатолий?
— Да. Рад приветствовать, Асмай!
Моя правая кисть потерялась в его могучей «лапе», готовое вырваться от б`оли «Ого!» перекрыл радостный возглас:
— Кунак моего кунака — мне кунак!
— Очень приятно познакомиться и подружиться! А где Роман Арсеньевич?
— Дедушка Бухт`о здесь, здесь. Пойдём чай пить, э?
— В следующий раз, Асмай, благодарю. Мне бы поскорее увидеться с дедушкой.
— Сильно хочешь, да?
— Так ведь вечер уж`е.
— Э-э, не волнуйся, Анатолий: ещё светло, и ночью светло будет…
— Хорошо, благодарю, хорошо. Идём к дедушке?
Базуртанов цокнул языком и повёл меня через привокзальную площадь к скамейке под кустами жёлтых акаций. Там рядом с армейской фуражкой (без кокарды) и самодельной тростью (грубо вырезана из ствола молодой сосенки, покрыта неровным толстым слоем полупрозрачного лака) сидел и покуривал костистый, очень худой и морщинистый человек. Полинявший френч (без погон). Такие же галифе. Надраенные яловые сапоги. Причёска — жидкая и полностью сивая. Выцветшие глаз`а раньше были, похоже, небесно-голубыми. Усы — чёрными (а к настоящему времени стали жёлто-коричневыми от дыма и никотина). Впалые щёки свидетельствовали о неполноте набора зубов. Зато физиономию украшали благородный лоб с залысинами, сухой прямой нос и классически квадратный подбородок. Вопреки всем этим деталям портрета мне почему-то показалось: так должен будет выглядеть в старости киноактёр Георгий Юматов, игравший роль Виктора Ермолаева в фильмах «Адмирал Ушаков» и «Корабли штурмуют бастионы»…
Я с х`оду сунулся вперёд, но Базуртанов легко (двумя пальцами) затормозил и остановил этот порыв, прищёлкнул каблуками и проговорил:
— Здрыавий желай, Арыс`енич!
— И ты не хворай, Ашмай. Виделиш-шегодня уж, да не один раж…
Старик явственно пришепётывал.
— Дзуду когда мне отдашь, э?
— Ух, хорош-шеловек Ашмай, а вшё равно нехришть бешпонятливый. Шушка до ших пор тя боишша, не полюбила ишшо…
Тут и я почувствовал себя «нехристем беспонятливым»: о ком это они заговорили? Или о чём? «Дзуду» — долг`и, может быть? «Шушка» — видимо, сучка? То есть: старик за какие-то свои долг`и обещал богатырю щенка? Охотничьей породы? Или бойцовой?
— Когда полюбит, скажи!
— Шкажу непременно. Первым шюда прибегу, штоб шкажать. А это кто ш тобой?
— Кунак.
— Твой кунак?
— Мой кунак, да. И твой тоже!!
Старший сержант отступил на второй план, тронув мой локоть над чемоданом: давай, мол. Я опустил свою н`ошу на пыльный асфальт, приосанился, набрал в грудь воздуху и гаркнул, как учил Филимонов:
— Слава каспийцам!
Дед бросил цигарку, встал, подался ко мне, радостно размахнул р`уки:
— Приехал, Анатолий!
Откуда он знает, как меня зовут? Должно быть, Асмай решил предупредить «Арыс`енича» заблаговременно, стремясь смягчить ему возможный стресс? Впрочем, мысли на этой мелочи задерживать недосуг: спектакль начался, я играю в нём главную роль и не имею пр`ава провалиться.
* — * — * — * — *
Базуртанов широко поулыбался, посверкал золотым зубом, а пот`ом исчез. Надо полагать: возвратился к месту несения службы.
Бормоча что-то нежное, я бережно тискал старика в объятьях, пока не ощутил, что щёки его увлажнились. Мы оторвались друг от друга и пустили в ход носовые платки.
Платок Романа Арсеньевича выгодно отличался от моего и чистотой, и свежестью. Вообще от дедушки Бухт`о пахло хорошо (если вывести за скобки впечатления, порождаемые долгим употреблением курительного табака). Значит, шерше ля фам (говоря по-русски: бытовая сторона жизни протекает в рамках деятельной женской заботы)…
Мой новый знакомец присел, зажёг себе очередную папиросу и спросил (не вижу особой необходимости далее безукоризненно воспроизводить его шепелявость):
— Ты чей будешь? Откуда?
Я доложил, придерживаясь легенды, наскоро состряпанной в филимоновском кабинете:
— Мой прадед — Корнеев Сергей Константинович, 1880-го г`ода рождения. Н`ачал службу царю и Отечеству здесь, в Петерг`офе, в 148-ом пехотном Каспийском полк`у. В его рядах попал на русско-японскую войну, в бою у одной китайской деревушки был тяжело ранен в бедро. После госпиталей в строй уж`е признан негодным, вернулся на родину (из Расеи — за Уральский хребет). Жил ещё долго, но в мае прошлого 1965-го умер. Рассказывал нам, детворе, что мог, о той войне. Завещал съездить-поклониться к старым казармам в Новый Петерг`оф… Вот из Западной Сибири я и прикатил сюда. А тут люди добрые посоветовали обратиться лично к вам. Покажете мне, где эти казармы?
— Корнеев, Корнеев, Сергей, Константинов сын… — повторял тихонько Бухто`яров. Затем заговорил решительно: — Нет, Анатолий, не могу такого сослуживца припомнить…
Эге, значит, провалился я на первых же минутах спектакля?
— …он, видать, в каком друг`ом подразделении свою лямку тянул, к том`у ж на три г`ода старше меня. Но давай-ка мы с тобой пойдём и фотографии давнишние рассмотрим, поизучаем внимательно. Узн`аешь, авось, прадеда родного через столько лет?
— В музей пойдём? А он ещё открыт разве?
— Шутишь, братец: ни в одном музее ты фотографий таких не сыщешь. Это мои собственные, чудом сохранились со времён службы в 148-ом Каспийском. И пойдём, значит, мы ко мне домой.
— Это далеко?
— А сколько ж тебе годков, если так спрашиваешь? Для меня, может, и не шибко близкий путь, но ты-то на молодых ногах не устанешь. Или куда торопишься?
Я поведал о планах насчёт ВВМУРЭ.
— Х-хо, — азартно парировал старик, — я тебя, мил-друг, на Разв`одную улицу с завязанными глазами проведу…
— Мне называли улицу Коминтерна…
— Как раз она и была Разв`одной до тыща девятьсот двадцатого…
— А бульвар Разведчика?
— И такой у нас есть, и по нему промаршируем, если хочешь. С песней! Двинулись?
* — * — * — * — *
И мы отправились в неспешный поход. Без песен, потому что дед пустился в подробное повествование о том, как:
— жили (пытаясь не тужить) царские солдатики в краснокирпичных казармах у станции Новый Петерг`оф;
— носили на головных уборах наградные надписи: «За отличия в 1812, 1813 и 1814 гг.», а над строем — два Георгиевских знамени;
— отправился полк на войну в конце июля 1904-го, а первую атаку противника отбил ружейным огнём ночью на 30-ое сентября под проливным дождём;
— командующий Маньчжурской армией генерал Куропаткин приказал «Держаться до последней возможности» на Рыжей сопке перед деревней Яншут`ень;
— армия 1-го октября начала отход за реку Шах`э, прикрывать его оставили ту самую 37-ую пехотную дивизию из 1-го армейского к`орпуса, в составе коей числился 148-ой Каспийский;
— дивизия вышла из боя по распоряжению корпусн`ого начальника, а полк «забыли» отвести, и он до в`ечера «корячился», но стоял под огневой мощью армии генерала Кур`оки;
— уцелевшие собрались хмурым утром 2-го октября на нескошенном гаоляновом п`оле у деревни Эрдаг`оу, устроили перекличку — и недосчитались в своём полк`у 36-ти офицеров и 1177-ми нижних чинов…
В словах Романа Арсеньевича звенели не медали, а слёзы.
Деланный интерес мой очень скоро сменился подлинным.
Я кивал и переспрашивал, старался запоминать даты, номер`а частей, цифры потерь — но зачем мне это было нужно?
Засекал местные ориентиры в городе, мимо которых пролегал путь.
Минут за двадцать или двадцать пять удалось «осилить» первый километр по улицам Демьяна Бедного, Озерковой, Дашкевича. Где-то попалась на глаз`а дорожная стр`елка в сторону Луизинской (или Луизианской?) улицы, где-то — поворот на улицу, если не ошибаюсь, путешественника Козлова. Когда вышли к началу бульвара Ленина, старик прокашлялся и примолк, а я воспользовался паузой и предложил:
— Может, пор`а нам сделать привал? Посидим чуток, горло промочим, а? Есть поблизости шалманчик какой-нибудь?
— Есть, есть. На Втором проезде! Давай-ка по `Аврова протопаем к северу…
Я подавил смешок: ну надо же, и тут обезличивающая нумерация, как у тех Советских и Красноармейских, которые видел утром и днём! Фантазии у горисполкомов не хватает, чтобы придумывать-давать оригинальные названия улицам-переулкам-проездам?
Любопытно: сколько же всего проездов в Петродворце?
Два?
Три?
Двадцать три? — Вряд ли, городок ведь невелик.
— Дедушка Роман, а кто такой `Авров, чем заслужил себе отдельную улицу?
— Спроси чего полегче, Анатолий.
— Ну, скажите хотя бы (если знаете): он — «господин» или «товарищ»?
— Знать не знаю и врать не хочу…
Гораздо позже нашёл я персоналию `Аврова Дмитрия Николаевича в БСЭ. Весьма заметная личность: с 1914-го в царской армии (пехота), участвовал в I-ой мировой войне, дослужился до чина «штабс-капитан», но главную славу приобрёл, когда перешёл на сторону Советской власти, вступил в большевистскую партию и громил белогвардейцев (в частности, войско Юденича — здесь, под Петроградом). Командовал Петроградским военным округом и 7-ой армией, давившей кронштадтцев-мятежников. Из жизни ушёл рановато — в 1922-ом (а родился в 1890-ом). Причину ухода БСЭ не назвала. Осталась неведомой мне и та причина, по которой Роман Арсеньевич не захотел тогда припоминать `Аврова. Может быть, из-за его предшественника на посту командарма-7 — Тухачевского?..
* — * — * — * — *
Любознательность моя не гасла:
— А бульвар Ленина чьим был до революции?
— Эрл`еровским.
— Бульвар Эрл`ерова? А кто этот Эрл`еров? Или он тоже… не всем известен?
— Шалишь: не Эрл`еров, а Эрл`ер! Пётр Иванович Эрл`ер. Славился такой садовый мастер в первой половине XIX в`ека. Проектировал и строил здешние парки. У нас в Петерг`офе парков уйма, понял? Не меньше дюжины! Или больше?.. Сейчас попробую тебе перечислить — загибай пальцы: Нижний, Верхний сад, сад Бахуса, Александрия… Колонистский, Английский… Луговой, Озерковый… Сергиевка… Александровский…
— На Александровский я уж`е загнул…
— Не сбивай! То — Александрия, а это — Александровский!! О-отставить: и вправду Александровского нет, он нынче — Пролетарский… Но когда валун мы оттуда тащили, парк назывался Александровским…
— Какой валун?
Мы зашли в небольшую «разливуху».
— Узн`аешь и про валун, дай срок. А пока возьми-ка нам два по пятьдесят водочки…
— Арсеньевич, мне завтра на медосмотр…
— И не глотнёшь со мной за встречу?
— Как управлюсь с врачами — ц`елую пол-литру принесу, повалим!
— Ага… Ну, ладно! Значит, сейчас берёшь пятьдесят только мне.
— Будет сделано! Занимайте вот тот «плацдарм»…
* — * — * — * — *
Минуло ещё минут с`орок, и дед Бухт`о «усидел» свою порцию. Себе я купил бутылку с минеральной водой «Полюстровская» (вкус замечательный, рекомендую вам!), а он пригублял из стаканчика по пять капель, закуривал и рассказывал про то, как:
— 148-ой пехотный Каспийский полк возвратился на родину (первый эшелон прибыл в Петерг`оф 6-го марта 1906-го);
— объявили сбор средств на памятник погибшим сослуживцам — и собирали несколько лет (с офицера по 2 рубля ежемесячно, с солдата — «по совести»);
— деньгами каспийцам помогли кронштадтцы и давшая специальный концерт знаменитая певица Анастасия Вяльцева (заложенная в 1901-ом полковая церковь носила с 1903-го имя в память святой Анастасии);
— Петерг`офское дворцовое управление разрешило взять валун в`есом 5 тысяч пудов, лежавший в том с`амом Александровском парке (за манежем лейб-гвардии Уланского полк`а);
— Главное артиллерийское управление выделило 400 пудов бронзы для отливки фигур, а у каспийцев был и свой запасец цветного металла — пустые латунные гильзы, привезённые с Дальнего Востока (идея соорудить памятник зародилась ещё там, на войне);
— Морское Министерство из арсенала выделило старые пушки, снаряды и ц`епи для устройства ограды;
— мастер`а Петерг`офской гранильной фабрики выполнили каменотёсную работу;
— 26-го августа 1911-го памятник открыли на площади перед полковой церковью…
С позволения рассказчика я конспектировал эту историю в своём блокноте (занёс туда также те сведения, которые получил и запомнил на первом километре нашего похода), а пот`ом спросил:
— У вас на фотоснимках, наверное, и памятник есть?
— Есть. Фиксируешь мою болтовню — прямо «Протокол допроса» — зачем?
— Сами говорите: теперь ни в одном музее не сыскать такой информации. А я уверен: каждую крупицу реальных знаний о прошлом нужно сберегать! Царское — не обязательно плохое. Вот вы сберегли, благодарствие вам! Я сберегу дальше. И во-вторых: приеду на побывку домой — родню всю познакомлю, да младшего брата даже выучить наизусть заставлю! Сильнее будет уважать свою страну в целом и покойного прадеда лично. Хотя тот, понятно, и не сдавал денег на постройку памятника, и вряд ли слышал о нём вообще — иначе рассказал бы… А красивый получился памятник?
— Красивый? Лучше выразиться могу: величественный. Вот представь себе, кунак ты мой дорог`ой: лежит широкая восьмиугольная полированная плита. На ней лежит валун (слегка обтесали, форму приблизили к кубу — по ребру метра три) как постамент. На нём — высокий обелиск из серого гранита, увенчанный бронзовым орлом (пометь: одноглавым). У подножия обелиска — три фигуры: богатырь (вроде Асмая нашего) с развёрнутым знаменем, слева от него офицер с поднятой обнажённой шашкой, увлекающий подчинённых в атаку, справа солдат с винтовкой наперевес. В центре на лицевой стороне камня-постамента вырублена площадка с четырёхстрочной надписью (прочитаешь пот`ом на фотографии). На тыльной стороне — бронзовый венок и медная доска. На ней свой текст, его тоже увидишь в альбоме моём. Всё увидишь…
— В натуре бы увидеть, а? Памятник с церковью находятся там же, где и казармы? Вы обещали на местности показать…
— Разве обещал?
— Разве нет?
— Видишь ли, Анатолий… гм-м, гм-м… в начале тридцатых годов территорию нашего 148-го полк`а заняло Военно-Политическое Училище НКВД имени Клима Ворошилова… Тогда и орёл, и фигуры с памятника исчезли…
Памятуя наказ Филимонова не цепляться за службу старика в советских `органах, я всё же поинтересовался:
— А теперь кто занимает?
— Гм-м, гм-м… Давай-ка пока эту тему замнём. Утро в`ечера мудренее, знаешь ли… Ну, отдохнул? Гот`ов продолжить поход?
— Как юный пионер. А вы?
— Да уж спасибо этому д`ому, двинемся теперь к другому…
* — * — * — * — *
Юношеский мой блокнот, по записям в котором нынче силюсь сколь-либо связно изложить эту историю, изрядно высох за прошедшие 50 «с хвостиком» лет. Листы крошатся и осыпаются. Задачу дополнительно осложняют сокращения с забытой расшифровкой и искажения букв от скорописи. А свериться не с чем: старой карты (или хотя бы полной турсхемы) г`орода Петродворца у меня никогда не было, в новой же (с 2009-го он опять называется Петерг`офом) многие улицы переименованы.
Как расшифровать «Мжн.», например?
Не приходит сейчас на ум ничего иного, кроме «Мжаванадзе».
Был такой Герой Социалистического Труда за Главным Кавказским Хребтом, то есть в Грузии. Согласно занимаемой должности в описываемое мною время (возглавлял республиканскую компартию) маячил на верхушке КПСС (даже не в ЦК, а ещё выше — в его Президиуме, который весной переименовали обратно в Политбюро) и нередко упоминался в СМИ.
Наверное, много хорошего сделал лично товарищ Мжаванадзе для Петерг`офа?
Или взять «Зпр.» — что это?
Улица Запорожская?
Днепровские Запороги — тоже место к Финскому заливу не близкое.
Может, в Петерг`офе ночевали запорожцы, ездившие на поклон к Екатерине Второй, как описывал Гоголь?
Или «Зпр.» означает всего-навсего «Третий проезд»?
Мы с дедом Романом посетили место, где лежал валун.
Не менее чем трижды пересекли Красный проспект.
Шли вокруг Ольгинского пруда.
Посидели в чебуречной на его южном берег`у. Арсеньевич выкушал ещё полсотни граммов русского национального напитка, пространно повествуя о том, как вручную под «Дубинушку» перекатывали каспийцы опутанную верёвками каменную громаду по брёвнам. Особенно трудно далось форсирование железной дор`оги. Преодолевали её ночью, чтобы днём не помешать движению поездов.
Я водки не пил, но представлял себе ситуацию настолько живо, что гот`ов был подпевать рассказчику, когда он грянул во всю мощь прокуренных старческих лёгких: «Э-эх, дуби-инушка, ухнем!», — горделиво оглядывая клиентов и персонал общепитовского заведения… Не Юматов, а Пьюматов? Да ладно, хорошо, что всё-таки не Лаб`утя!
Замутившаяся от сорокаградусной голова не помешала ему исполнить своё обещание, проведя меня и по улице Коминтерна, и по бульвару Разведчика.
За кварталом, который занимало ВВМУРЭ, мы свернули направо — опять к норду.
Проследовали мимо часового завода (тут при Петре Великом открылась первая в Российской Империи гранильная фабрика, называвшаяся «алмазной мельницей»).
Через Фабричный овраг.
Через Петерг`офский ручей.
Через Троицкий ручей.
Ветерок доносил к нашим ноздрям аромат сирени. От спутника я услышал (впервые в жизни) словечко «сиринг`арий».
Ещё один поворот направо.
Про старинное сооружение на углу слева, попорченное II-ой мировой войной, но не изничтоженное, дед прошепелявил: «Ш`ерковь Шераф`има Шар`овшкого».
Попробуете угадать, как называлась трасса, по которой мы двигались теперь прямиком к морю?
Ни более ни менее как «Двадцать третий проезд»!
Из раскинувшегося рядом парка тянуло уж`е не цветущей сиренью, а довольно-таки свежей гарью.
Роман Арсеньевич пояснил:
— Местообитание моё снова поджигали недавно.
— Кто?
— Да всё крестнички стараются, в рот им дышло! Или наследнички ихние.
Я снова чуть-чуть нарушил запрет Филимонова:
— И много тут у вас таких… благодарных?
— Много… Зато оперсосов в гормилиции не хватает — ни числом, ни уменьем…
— А домик ваш деревянный, частный? Зная ваши заслуги, учтя ваши годы, власть должна бы дать другое жильё?
Старик буркнул:
— Вопрос рассматривается.
И я понял: рассматривается без поспешания.
А пот`ом увидел дом.
Его размеры и архитектурные особенности внушали почтение.
Но даже в половинном свете вечерней зари, которую медленно сменяла белая ночь, было заметно: война щедро приложилась к экстерьеру, отнюдь не улучшив его, и объект этот — безусловно, обладавший исторической ценностью — не восстановлен в полной мере.
Если реставрацией его кто-нибудь вообще начинал заниматься за 20 с лишним лет, миновавших от освобождения Петерг`офа.
* — * — * — * — *
Откуда-то выскочили две собаки и подняли соответствующий ситуации гвалт.
Роман Арсеньевич крикнул:
— Полкан, швои! Лижавета, штихни!
Полкан стих и подбежал проверить. Лизавета держалась поодаль и продолжала взлаивать, но уж`е не так заливисто и звонко. Я остановился и не делал резких движений. Кобель обнюхал колени старика, повилял хвостом и подошёл ко мне. С задабривающей интонацией я произнёс:
— О, да ты не Полкан, а настоящий Полковник!
Дед откликнулся:
— Да, шлужбу жнает и вше дел`а решает на «пять». Вон, гляди, шушку шебе в апреле нашёл, привёл — две недели как пятерых родила…
На крыльце появилась Прекрасная Дама с фигурой, безусловно способной притянуть мужское внимание. В правой руке — шандал с горящей свечой. Левая — в чёрной перчатке до локтя — придерживала несколько ниже талии синий халат с короткими рукавчиками, украшенный светлыми изображениями четырёхлапых длиннохвостых животных. Под ним видны были ножки в чёрных чулках и домашних туфельках на невысоких каблучках. Из неглубокого декольте вздымалась белая шея, несущая соразмерную головку. Не очень длинная, но объёмистая коса, рыхло сплетённая из смоляных вол`ос, лежала напоказ через левое плечо. На продолговатом белом личике контрастно выделялись пухленькие розовые г`убы и густые чёрные брови. Длинные тёмные ресницы маскировали истинный цвет глаз.
Женщина (или это девушка?) спустилась на тропинку и двинулась к нам. В памяти моей моментально всплыли байроновские стихи, цитированные Рэем Дугласом Брэдбери в «Марсианских хрониках»:
…Идёт, блистая красотой
тысячезвёздной ясной н`очи,
в соревнованьи света с тьмой
изваяны чело и очи…
Дед заворчал:
— Што, электришештво уж`е вырубили?
Нежный голосок ответил:
— Сегодня пропадает чаще, чем вчера.
— Холодильник раштаял?
— Нет, наверное… Я его не открывала.
— На, поштавь туда бутылку. И гоштю нашему выдай койку-подушку.
— А ты куда, дедушка?
— Шпать к шебе пойду, ешли швета нету.
Арсеньевич повернулся ко мне:
— Фоток`артошки уж жавтра пошмотрим, шынок.
— Понял. Спокойной н`очи!
Он махнул рукой и зашагал куда-то вбок. Полкан и Лизавета потрусили следом.
Я сделал полупоклон:
— Здравствуйте, хозяюшка.
Услышал:
— Здравствуй, Анатолий.
Протянув ей правую руку, удивился вслух:
— Откуда вы знаете моё имя?
Она кивнула на уходящего старика:
— Дед сказал.
А я почему-то не уловил: когда и как он меня представил? Она ответно протянула мне свою ладонь дощечкой:
— Меня зовут Сусанна.
В момент, когда наши кисти соприкоснулись, между ними будто проскочила мощная электрическая искра. (А над входной дверью засветилась «лампочка Ильича» в ребристом стеклянном плафоне.) Мы пытливо посмотрели в глаз`а друг другу. Прекрасная Дама чуть улыбалась и молчала, уступая мне инициативу в продолжении церемонии знакомства.
— Благодарю и запомню: Сусанна. Имя редкое, с другими перепутать не случится. А как вас по батюшке величать позволите?
— Толя, давай сразу на «ты» и без отчества?
— Давайте… То есть давай. Не вижу препятствий. Лишь одно условие…
— Какое же?
— Можно, я вас… тебя буду называть Сюзанна?
— Зачем?
— Видишь ли, начальный слог в варианте «Сусанна» звучит грубо и… вызывает не очень приятные ассоциации. Может быть, не у всех подряд, а лишь у меня лично. Во-вторых: какова будет уменьшительно-ласкательная форма имени «Сусанна»? С`усечка? Ассоциация, извини, с Лизаветой ещё более явственна…
Произнося это, я внезапно осознал: «Шушка», о которой дед и милиционер перекинулись парой фраз у вокзала, — не сучка, а Суська. Велик`а ли разница?
Сусанна-Сюзанна прокомментировала:
— Эк какой шустрый — не успел через порог перебраться, а уж`е подавай ему уменьшительно-ласкательную форму! «Сусанка» не сгодится ли?
— Не сгодится. Это пренебрежительно-уничижительная форма. И не вздумай спорить, пожалуйста: папа мой — преподаватель русского языка и наделил меня врождённой грамотностью.
— А «Сусанночка» — слаб`о?
— Не слаб`о, однако излишне длинно. И отождествлять проблематично: то ли к тебе обращаются, то ли к какой-то замухрышке Анночке?
— В варианте «Сюзанна» тоже ведь присутствует «Анна»…
— Третий мой аргумент: «Сюзанна» легко трансформируется в ещё более благозвучные варианты, и их множество!
— Например?
— Пожалуйста: Сюзи, Сьюзи, Сьюзен, Сью, Сьюша, Сьюза, Сюзенька, Сюзечка, Сьюзенька, Сьюзечка — вот тебе первые десять, чтоб на руках пальцев хватило для загибания!
— У меня только восемь…
— Как это ты насчитала только восемь? Я ровно десять «продиктовал»!
— У меня на руках только восемь пальцев.
И несчастная показала: в перчатке гнёзда для безымянного и мизинца набиты ватой.
— Сьюшенька, извини, пожалуйста! Не собирался я издеваться над увечьем твоим, я ж не знал, Роман Арсеньевич мне абсолютно ничего про тебя не говорил…
— Ладно, извинения принимаются. И третий аргумент — тоже.
— Ради вашей доброты, мадемуазель, насочиняю ещё хоть сто!
— Сто не надо. Озвучь хотя бы четвёртый.
— В четвёртых, видел я Сусанну на картине — такая дебелая рыжая «корова», на тебя нисколько не похожа.
— Я тоже не тощая. Подержи-ка.
Она отдала мне бутылку и шандал, легко вскочила на верхнюю ступеньку крыльца, расположилась так, чтобы в моих глазах загородить собою источник электрического света, затянула поясок на халате и взбросила р`уки к голове:
— Смотри!
— О!
И никаких других слов у меня не нашлось. Прекрасная Дама торжествовала:
— Ага, один—ноль в мою пользу?
Кто бы тут стал возражать? Силуэт её очень напоминал песочные часы, причём их верхний резервуар был заметно шире нижнего… Я почувствовал себя змеёй, загнанной в бамбуковый ствол, про которую китайская пословица гласит: «Змея даже внутри прямого бамбукового ствола пытается извиваться», — и попытался:
— Клянусь тебе, тётка на той картине гораздо безобразнее.
Сюзанна расцвела улыбкой:
— Кто её нарисовал?
— Итальянец… Имени не скажу — не помню. В шестнадцатом, что ли, веке… Я в то время был крайне мал.
— Ты и сейчас не Гулливер. Может, фамилию скажешь?
— З`еников.
— Не свою, чудачок, а его!
— Вроде как Джак`опо.
— А-а, кажется, я знаю, о ком ты. Пойдём-ка, глянем в мою коллекцию…
Шутки мои становились всё более натужными:
— Вырезки из «Большой Советской Энциклопедии»?
— Нет, из других источников. Некоторые — вообще не советские. Хватай свой чемоданчик, следуй за мной.
— Хватаю и следую. Свечу потушить?
— Потуши пока.
Я сунул бутылку в карман и дунул. Пламя качнулось, но не погасло.
Дунул сильнее — та же неудача.
Сьюзи оглянулась:
— Э-э, да ты, я вижу, совсем устал?
— Есть маленько, но не спеши на мне знак умножения рисовать.
Я дунул в третий раз — безрезультатно.
Она откровенно расхохоталась.
Я опять проявил упрямство «внутри бамбукового ствола» — опустил чемодан, поплевал на пальцы освободившейся рук`и и придавил ими огонь.
Женщина резко прекратила смех:
— Обжёгся?
— Ерунда.
— Я должна была предупредить: это специальные ветростойкие св`ечи, стеарин с особой добавкой. К шандалу колпачок привязан.
— Спасибочки, я запомню: Колпачок. Имя редкое…
— Молодчина ты, друг мой новенький: умеешь не терять чувство юмора!
— Ты, значит, веришь в дружбу между мужчиной и женщиной?
— До известной границы…
* — * — * — * — *
За входным тамбуром открылся длинный коридор. Мы прошли по нему метров 13 до зашторенного проёма в правой стене, ведущего в комнату, которую, судя по величине и убранству, следовало называть гостиной: чёрный рояль с винтовым табуретом, напольные часы с жёлтыми гирями, два трюмо, зелёный раскладной л`омберный столик, вкруг него четыре широких деревянных стула с высокими резными спинками (у одного есть ещё и подлокотники — значит, это уж`е не стул, а кресло), на окнах плотные тяжёлые портьеры с продольным орнаментом, в простенке трёхрожковый подсвечник, под ним поперечнополосатый диван…
— Анатолий, чего тебе сейчас больше всего хочется: кушать или спать?
Я снова сострил:
— С кем?
Остр`ота оказалась настолько тупой, что хозяйка её не поняла:
— Как это «с кем»? Со мной, конечно!
Или она парировала шутку шуткой, поддерживая огонёк слабо разгорающегося флирта? Моё собственное восприятие говоримого и происходящего нельзя уж`е было считать вполне адекватным: день оказался чрезвычайно изматывающим. Но из последних сил я продолжал «держать фасон»:
— А далеко ли твоя сп`аленка?
— А вон дверь, за креслом.
— Тогда мне больше всего и срочно нужно помыться…
— Да ты у нас фантазё-о-ор… — с подначкой протянула Сюзанна.
— Нет. Романтик, которому личный возраст и окружающая эпоха пока позволяют временами фантазировать.
— Хорошо. Чистое бельё у тебя есть, романтик?
— Есть.
— Полотенце я дам. Идём, проведу в ванную комнату. Может, кого из знакомых там встретишь…
— Портрет Брежнева, что ли?
— Увидишь… А я тем временем чайник согрею…
— Плита у вас газовая?
— Нет, электроплитка с переключателем мощности…
Просторная ванная располагалась направо по коридору, ближе к его окончанию. Дверь, вопреки правилам техники безопасности открывающаяся вовнутрь, разбухла и не помещалась меж косяками. Сью не преминула съязвить:
— Не бойся, подсматривать не буду.
— Не боюсь. А «толчок»… Пардон, мадам, — унитаз где?
В ответ услышал новую рифму к слову «где»:
— Там же, где и биде.
— Это куда?
— В отдельный отсек, вход найдёшь за ширмой.
Для нач`ала я метнулся за цветастую ширму: переработанная организмом «Полюстровская» давно просилась на свободу. Попутно понял (или вообразил, будто понял), чт`о такое биде. Всё сантехническое оборудование тут было старинным — если не допотопным, то, по крайней мере, довоенным. Но срабатывало безотказно.
Пот`ом разделся и встал под душ. Когда намылил голову и зажмурил глаз`а, дверь отворилась, и голос Сьюзи пояснил:
— Полотенце принесла…
— Эх-х, а обещала не подсматривать!
— А разве есть тут объект, достойный подсматривания? Вид голого мужика в профиль — это всего лишь чёрт-те что и сбоку бантик! Ну да, «бантик» ваш выглядит пор`ой соблазнительно для некоторых бесстыжих женщин…
— У-у, Сьюзанка — бесстыжая хулиганка!
— Ладно, поквитаемся! Давай, не примерзай тут — у меня там чай скоро поспеет.
— Лечу!
Вылезая из ванны, я обнаружил, что верхняя половина двери задёрнута занавеской. Вероятно, чтобы зеркало не запотевало? Однако защищала занавеска не зеркало, а два ряда из небольших репродукций старинных картин с голыми бабами. На одной громоздилась в правой половине композиции та самая рыжая «корова». Я приблизил свои глаз`а к подписи. Она сообщала:
Якопо Тинторетто (1518—1594). Купание Сусанны (1555)
Картинка рядом изображала ту же раздетую рыжую толстуху в компании двух шибко распалённых её видом усато-бородатых мужиков (одетых) и маленькой собачки:
Алессандро Аллори (1535—1607). Сусанна и старцы (1561)
Следующий экспонат в верхнем ряду демонстрировал аналогичную блондинку (не возбуждала меня и эта фигура) в аналогичной ситуации, назывался точно так же, однако здешние «мужики» от предыдущих отличались, действительно, весьма почтенным возрастом, и автором картины значился другой художник:
Саломон Конинк (1609—1656). Сусанна и старцы (1649)
А почему «мой итальянец» в свою композицию не включил поганых рукосуев? Я вернулся к ней и изучил внимательнее. Оказалось: есть! Есть и у «Джак`опо» парочка, сладострастно захлёбывающаяся слюнями! Один, совершенно лысый, подглядывает за героиней слева, второй — из-за кустов на дальнем плане. Но, ребята, тут же нет достойного объекта (как выразилась «бесстыжая» Сьюзанка)! Особенно отталкивающе выглядела бугристая линия, оконтуривавшая спину, таз и левое бедро Сусанны Тинторетто.
Продолжая вытираться, я наклонился к двум нижним плакатам. Подписаны они были на немецком языке, причём одинаковым текстом:
Franz von Stuck (1863—1928). Susanna im Bade (1913)
Познаний в этом языке мне хватило, чтобы уяснить себе «ФИО» автора: Франц фон Штук, — а универсальное наименование перевести на русский как «Сусанна в купальне». Герр Штук предпочёл брюнетку (я теперь охотно разделял его предпочтение!) — похоже, одну и ту же. Слева он оборотил её к зрителю мощным тылом, от охальников милочка заслонялась тёмно-синим плащом, подняв его край выше собственного темечка. Справа мы могли видеть её фигуру почти анфас, а пугливо повёрнутую к старикам чернокудрую голову — в профиль. По воле художника в этом варианте натурщица стыдливо прикрывала ладонями низ живота. Возможно, еврейки именно так и делают? Будучи нагими (и зная, что на них смотрит мужчина), наши женщины и девицы, которых мне доводилось видеть в костюме Евы, прежде всего заботились о том, чтобы спрятать от нескромных взглядов свои гр`уди.
* — * — * — * — *
Намочив и намылив сегодняшние трус`ы и носк`и, я положил их в ванну — пусть «покиснут» полчаса, перед отходом ко сну приду, простирну, повешу, и, авось, высохнут до утра. Затем нашёл под нею подходящую тряпку, затёр брызги на палубе — и отправился в гостиную.
Когда перешагнул её порог — опять «кончилось» электричество. Зажигая хитрую свечку в том же шандале с колпачком на привязи, Сьюзен вздохнула:
— Теперь уж наверняка на всю ночь…
— До семи?
— Может, в пять тридцать дадут снова.
— По всему городу отключают?
— Про весь Петерг`оф не знаю. Наш дом электричество от базы получает, и начальник говорил деду, что у них там движок слабоват, а маяк важнее.
— Что за база?
— Военная. Ой, вру: военно-морская! С маяком.
— А город, стало быть, не торопится в свою энергосеть вас взять?
— Не торопится. И ещё не торопится городская власть дать нам другое жильё, хотя дом давно предназначила к сносу.
— А тебе сильно хочется в «хрущёвку»?
— Совсем не хочется! Разверни-ка, Толик, столик — сумеешь?
Крышка его состояла из двух шарнирно соединённых половин. Надо было привести их в одну горизонтальную плоскость и повернуть на девяносто градусов. На уроках в столярной мастерск`ой мы изготавливали такие столы, а школа отправляла их в Свердловск для малогабаритных квартир. Почему-то облОНО не планировало ей (имевшей ещё и хорошую слесарную мастерск`ую) клепать для тех же квартир кастрюли и ночные горшки с ручками внутрь…
Часы отбивали каждую четверть, к позваниванию их к`олокола я скоро привык.
Сьюзечка, двигаясь грациозно и чуточку манерно, подала чай.
— А сама будешь пить?
— Могу составить компанию.
— А чего ты хочешь к ч`аю?
— А у тебя что-нибудь есть?
— Буханка хл`еба и сала кусочек.
— Не густо!
— Если б раньше ведал, что ты — такая! — встретишься мне на тяжком жизненном пути, то накупил бы по дороге сюда конфет, пряников, шоколаду…
— Да уж, со мной без пряников заигрывать не берись…
Разговор опять скатывался к флирту, чему как нельзя лучше способствовала обстановка: уединённый дом, то ли ужин, то ли просто вечер при свечах, поблизости вздыхает море, накатывается белая ночь…
— Значит, от сала хозяйка отказывается?
— Нет, не отказываюсь, давай… положу в холодильник до утра.
— Даю… Хм, а где мой чемодан?
— А эхо отвечает: «Не знаю… не знаю… не знаю…» — слышал такой анекдот?
— Слышал, слышал… Где же чемодан?
Вынув чистые трус`ы-носк`и-шлёпанцы, перед помывкой я оставил его… У порога? Под роялем? Ч-чёрт, сам уж`е не помню — оперативная память перегружена впечатлениями, которых нахватался за день.
— Ишь как всполошился за своё имущество — прямо Ганс Жадюга из немецкой народной сказки!
— Дразнишься?
— А почему бы и нет? Наверное, тебе хочется ещё и Ландсберга почитать? На сон грядущий?
Общаться с этой Прекраснейшей Дамой мне было легко и приятно. Она не пыжилась в хозяйской роли, не воображала себя вершиной мира (как оно свойственно девицам-сопл`ячкам в периоде жизни от нач`ала полового созревания до выхода замуж), не употребляла менторского т`она, на который, казалось бы, имела право по старшинству. Сколько ей? Вряд ли разница между нами превышает десяток лет.
Единственное неудобство в общении: то и дело возникали загадки, ставящие меня в тупик. Откуда Сюзанне стало известно, к примеру, про трёхтомник Ландсберга? Нельзя же всерьёз предполагать, что она, выглядя снаружи очень порядочной особой, рылась в моём багаже, пока я мылся?
Или надо вернуться к теории и практике «чистого листа»?
— Нет, совсем не хочется — как и тебе в «хрущёвку»…
— И насупился устало гость из н`очи запоздалый… Чемодан твой — тяжёлый! — я перенесла, чтоб не путался под ногами. Да и плохо вписывался он в интерьер, когда на вид`у торчал.
— Так где же, где же, где же пресловутое наше сало?
— За диваном поищи.
Я занялся розыском, а на «чистом листе» мысленно «записывал»:
1) знакома с творчеством Эдгара По и разной другой литературой — «плюс»;
2) такие слов`а, как «Гулливер» и «интерьер», употребляет без запинки — «плюс»;
3) помнит анекдоты и вообще остроумна — «плюс»;
4) мирно-правильно воспринимает мужскую логику, не бросается тут же и во что бы то ни стало задавить её женской — «плюс»;
5) знает о своей физической красоте, однако не кичится ею — «плюс»…
Вытащил сало, вытащил хлеб. В бумажном пакете обнаружил остатки домашнего печенья:
— Сьюша, угощаю! Маманя пекла.
— Безумно интересно попробовать. Делим по-братски?
— То есть: старшему брату — побольше, побольше, а младшему — поменьше, поменьше?
— Вот и дели, пока я сало в холодильник заброшу.
— А он где?
— В кухне, дверь напротив ванной.
— Свечку заберёшь?
— Зачем?
— В темноте споткнуться можно.
Она рассмеялась:
— Экий заботливый! Ну, вернусь и посмотрю ещё, как разделишь…
Не мудрствуя, я выложил в её тарелочку все крупные куски, а мелочь и крошки оставил себе. (Ганс Жадюга сделал бы наоборот?)
Примерился к ч`аю. Он всё ещё был очень горячим — такого я, в отличие от родной мамы, пить через край чашки не могу. Достал свою походно-десертную ложку, н`ачал помаленьку хлебать чай с её помощью. Букет вкуса и аромата сотворил чудо: развеял мою усталость и сонливость, будто причины для них отступили во вчерашний день. Или даже в позавчерашний.
Вернулась Сьюза:
— Я заодно и постелила тебе там.
— Где «там»?
— В комнатушке при кухне.
— Это, небось, комнатёнка прислуги?
— Отличная комнатка, Анатолий, уверяю тебя! Форточку откроешь — будешь слушать, как море шумит… Капитан должен привыкнуть к этому звуку. Не говорю: «полюбить»…
— Благодарю-с!
— О, и тебя, и мамочку твою надо благодарить! Очень вкусное печенье! А где твоя доля?
— Спрятал.
Она опять съязвила:
— Обратно в чемодан?
— Нет, в более укромное место.
— Съел уж`е?
— Ну да.
— Поможешь мою долю съесть?
— Сама, сама справляйся.
— А ты голодным останешься?
— Любовью будем сыты.
— О, сударь, мне нравится ход ваших мыслей!
— Мне тоже, сударыня!
И мы расхохотались вдвоём. Был ли этот смех искусственным у кого-нибудь из нас? За двоих ответить точно не возьмусь.
* — * — * — * — *
Я попытался перевести беседу в светскую тональность:
— Интересное у вас жильё.
— Да. И история у него богатая.
— Длинная?
— Лет сто тридцать. Может, и все сто пятьдесят. Арсенич лучше скажет.
— Он где теперь? Попил бы с нами горяченького.
— В объятьях княжны Храпов`ицкой…
— Ух ты, у него жена — живая княжна?
Сюзанна рассмеялась:
— Сбавь обороты, будь попроще. Разве у вас за Уралом шуточки этой не слышали: в объятьях княжны Храпов`ицкой — похрапеть, значит, лёг…
— Слышал похожую — про объятья Морфея…
— Морфей — вроде как мужчина, а у нашего деда нормальная половая ориентация!
Она сказала «нашего», а не «моего». Где-то есть ещё вн`учки? Или внуки?
— Ты сколько водочки в него влил?
— Два раза по пятьдесят. С промежутком почти час.
— Ну, это ему до утра обеспечит крепкий сон…
— Хорошая идея!
— Чт`о ты имеешь в виду?
Неожиданно для самог`о себя я заявил:
— Чт`о имею — т`о и введу!
— Ух ты какой, казак лихой… Пей, пей свой чай.
— Да я горячий шибко не могу.
— А остынет — в нём и вкус пропадёт, и толк.
Про какой толк она толкует? И снова против собственной воли я брякнул:
— Не хочу вкусу, не хочу т`олку — с`ахару хочу!
— Не надо тебе с`ахару. Во-первых, сахар — это белая смерть для белых зубов…
— А во-вторых?
— А во-вторых — ты ж не Боря Крапченко!
Новая загадка: откуда Сюзанне про него известно? Прошлым летом мы, окончив учёбу в 10-ом классе, дней двадцать жили в палаточном ЛТО (лагере труда и отдыха) и, помогая подшефному колхозу добиваться стопудовых урожаев, зарабатывали денежку на экскурсию по бажовским местам. Каждое утро обитателей лагеря и окружающую сред`у будили истошные вопли Борьки. Он выходил из л`еса, застёгивая штаны, и орал противным голосом, специально гнусавя: «С`ахару хочу! С`ахару хочу!»…
Хм, действительно, с чего это я вдруг взялся выпендриваться, подобно Борису? Надо последовать увещеваниям хозяйки и «сбавить обороты».
— Скажи, пожалуйста, Сьюзи: давно вы в этих апартаментах живёте?
— С весны сорок четвёртого.
— А что здесь было в войну?
— В войну здесь «квартировало» фашистское гестапо.
— А до неё?
— А до неё — наше…
— А до того?
— Сразу после революции имение Старог`орского новая власть национализировала, и весной девятьсот девятнадцатого, ещё до Юденича, нарком просвещения Советской России открыл эту территорию ученикам для летних экскурсий.
— Имение Старог`орского?
— У царя Николая Первого был такой племянник-принц, для него и построили тут дачу. Называли её фермой…
— Что ж, он животноводством занимался? Коровами-бычками? Овцами? Или птицей?
— Ага, птичками… лёгкого полёта. А бычки к ним шастали из полков. В городе ведь, кроме дедушкиного пехотного, стояли драгуны, уланы, конные гренад`еры… Наверное, и среди штатских хватало почитателей-потребителей продажной любви, но их, должно быть, вояки гоняли отсюда… Я особо не вникала. Спроси завтра у Арсенича, если интересно…
— Ну да, интересно! В школе нашей на видном месте лозунг висел (белой извёсткой по красному кумачу): «Любопытство — не порок, а источник знаний».
— Любопытство и в с`амом деле — не порок… Но ты ошибся, Толечка. Или пошутил? Не было у вас в школе такого лозунга. Был похожий: «Пионеры и школьники! Упорно и настойчиво овладевайте знаниями!»…
— Ты прав`а, абсолютно точно! Однако…
— Хочешь спросить про источники моей правоты? Откуда мне известно твоё имя? Откуда информация про Ландсберга, про Борю? Про этот пыльный лозунг?
— Ты прав`а, прав`а! Да, милая хозяюшка, да: откуда? Или: как ты угадываешь?
— Я не угадываю. Я умею ощущать воспоминания в голове другого человека. Не все, которые там есть, а отдельные. Ощущаю его намерения, мечты — опять же не все… Короче говоря, читаю мысли.
— И управлять ими можешь?
— Не хочу тебя окончательно испугать, но иногда удаётся…
— Сюзенька, меня это отнюдь не пугает, а очень волнует. Чесслово, себе хотел бы такой же дар от рождения заполучить! Или ты тренировками специальными добилась?
— Не врождённое и не тренировки.
— А как?
— Пот`ом расскажу. Если не будешь считать меня ведьмой.
— Да ты что?! Ты же ощущаешь: не считаю и считать не собираюсь! Вот, смотри!
Я снял очки, предположив, что они мешают «Чёрной Деве» проникать сквозь мои глаз`а в глуб`ины моих мыслей.
— Я благодарна тебе, Толя.
— За что?
— За «Чёрную Деву» — это так ново и приятно… Ведьмой меня и заглазно числили, и устно обзывали, и в письменных заявлениях… За снятые очки — открываешься без страха, без опаски… Но мне бы легче было через темя…
Я послушно обратил к ней своё темя.
— Если б лысиной сверкал — тебе было бы ещё легче?
— Нет, волосы не мешают… Вижу, как вьются в мозг`у твоём остатки вопросиков про «ферму». Ага?
— Ага. Осуждаешь?
— Ни капельки. Молодость и секс — сочетание очень естественное. А что естественно, то не безобразно. Давай, формулируй?
Я выпрямил шею и сформулировал.
— Ой, да я уж говорила, что рьяно и глубоко в историю этого здания не вникала. Дед рассказывал: с течением времени фамилию принца подзабыли, и из «Фермы Старог`орского» сделался «Дом Старогор`одского», а ещё через десяток лет — «Старогородск`ой бордель»…
— Старогородск`ой?
— Да, поскольку вокруг нас — Старый Петерг`оф.
— Но из электрички-то я в Новом выбрался?
— Вы с дедом прогулялись и по Новому, и по Среднему Петерг`офу, а ночевать в Старый пришли.
— Во как: тут аж три разных Петерг`офа! А училище моё — в котором?
— Скорее в Среднем…
— Понял.
— Найдёшь завтра сам?
— Найду, авось… Пораньше выйду, с запасом на случай, ежели заплутаю.
— Разумное решение… От деда Романа слышала, что ещё поздн`ее какой-то остряк из молодых офицеров сумел «приживить» этому притону новое название — «Старогородск`ой лупанарий».
— Лупанарий?
— Да, у древних римлян это слово означало «публичный дом в отдельном здании». Несмотря на новое название, обретавшиеся здесь дамочки по-прежнему занимались развратом и гаданиями…
— Именно в таком порядке?
Она поощрительно усмехнулась:
— А ты предпочёл бы обратный?
Я не смутился. Произнёс «космическим» голосом:
— О-о, «Чёрная Дева» Сюзанна Петерг`офская, Прославляемая Ангелами, Порицающая Демонов…
Докончил стандартным просительным тоном:
— …ты ж наверняка умеешь гадать, а?
— Умею немного.
— Погадай мне, пожалуйста: поступлю ли?
— Давай, попробую. Чаю ещё попьёшь? Тогда отнеси посуду в кухню, а я подготовлю тут…
* — * — * — * — *
Она с`ела в кресло, обращённое спинкой ко входу в спальню. Мне предложила устроиться напротив. Между нами легла теперь не ширина, а длина стола. На моём конце — ничего, кроме нетерпеливой готовности встретиться с магическим прогнозом. Посередине — пламенеющая свеча. За нею — на «хозяйской» половине стола — «инвентарь»:
— колода карт. Они значительно крупнее обычных игральных. На рубашке то ли вьюга начинается в ночном небе, то ли тёмный водоворот бурлит пузырьками воздуха, а из ц`ентра прямо на тебя глядит пара нездешних глаз — не понять: женские или мужские;
— прозрачный шар. Должно быть, хрустальный? На одноногой подставке — скорее всего, деревянной. Она покрыта орнаментом, вырезанным явно вручную (в его элементах нет машинной регулярности);
— стеклянная призма (а может быть, тоже хрустальная?) треугольного сечения. Лежит горизонтально в держателе из жёлтого металла;
— карандаш, линейка и лист бумаги (с текстом или рисунком, повёрнутым к столешнице);
— распухшая от времени и закладок книга в кожаном переплёте с застёжками.
Попытка заглянуть в светлое завтра началась составлением гороскопа:
— Назови, пришелец, дату, час и место своего рождения.
Информацию о часах-минутах я не ведаю и по сей день. Истинные факты о дате и месте узнал гораздо поздн`ее (о чём повествует любезным читателям первая глава сего романа). Поэтому озвучил аналогичным торжественным тоном паспортные данные:
— Первое января, год одна тысяча девятьсот сорок девятый новой эры, село Лядец Давид-Городокского района Пинской области Белорусской Советской Социалистической Республики!
Сьюзи перевернула бумагу (взорам открылась круглая диаграмма), взяла в правую руку карандаш, а левой раскрыла и принялась листать книгу (страницы, насколько мог я разглядеть без очков через весь стол, содержали множество маленьких таблиц, перемежающихся короткими текстовыми вставками). Нашла какие-то сведения. Перенесла их на чертёж. Соединила прямыми линиями его отдельные точки. Цокнула языком. Захлопнула книгу.
Я тихонько прошептал:
— Есть контакт?
Она в ответ забормотала о каких-то кармических узлах (или углах?), искажающих, мешающих и вообще запрещающих сделать конкретные выводы. Членораздельно озвучила общие рекомендации в виде трёх «П», которым я должен учиться: 1П-планировать (выход к отдалённым рубежам), 2П-программировать (цеп`очки мелких шагов от одной промежуточной цели до другой), 3П-проигрывать (правильно реагировать на поражения). Смяла чертёж, и бумажный комок исчез из моего п`оля зрения:
—А лучше давай-ка, Анатолий, поспрашиваем карты?
Их лицевые ст`ороны удивили. Отсутствовали привычные обозначения мастей: взамен красных «подушек» и «сердец», чёрных «крестов» и «лопат» пестрели пентаграммы в кругах, мечи-кинжалы, дубинки-скипетры, кубки-чаши. Я не увидел карт мелкого достоинства (ни шестёрок, ни десяток, ни двоек) — на всех изображались люди (причём в полный рост, а не слепленные основаниями бюсты), кое-где вместе с животными (собаками, конями, сфинксами, львами).
Прелестная гадалочка перетасовала колоду и выложила пять групп по три. Рассматривая их, строго сдвинула брови. Опять недовольно цокнула языком.
Смешала, выложила двенадцать карт в круг против часовой стр`елки, тринадцатую поместила в середину круга… И снова что-то оказалось не так.
Я почувствовал: Сьюша начинает злиться. Сказал:
— Ладно, бросай, не порть себе настроение…
— Помолчи!
Третий расклад: шесть карт простым крестом, четыре сбоку вертикалью. Не сработал!
Четвёртый был ещё сложнее: на стол легло 17 карт, образовавших восьмилучевую звезду, и ещё 9 — в дополнительный крест. На его центровую упала 27-я с комментарием:
— Чт`о на сердце у тебя…
Под центровую подсунута 28-я:
— Чт`о под сердцем у тебя…
Я пошутил:
— Желудок.
— И впрямь, кроме пустого желудка, ничего не вижу. Голодный сидишь-мучаешься тут? И меня мучаешь?
— Ох, прекращай, миленькая!
На этот раз «Повелительница Ангелов и Победительница Демонов» послушалась: бросила карты и надула губки. У неё действительно не получилось? Или не хочет вслух говорить об увиденных неудачах, которые меня ждут?
Мы посидели в тишине. Пот`ом я попытался, вертя так и сяк головой, найти над своим концом стола точку, с которой мог бы разглядеть личико чародейки сквозь шар. Обладательница его попросила:
— Не балуйся. Сейчас отдохну ещё немного — и посмотрим в шар.
На множественное число глагола «посмотреть» я отреагировал мгновенно:
— Вдвоём?
— Можем вдвоём, только ты должен встать у меня за спиной…
Исполнил пулей.
— …положить свои р`уки мне на плечи…
Положил — и опять нас обоих будто молнией тряхнуло. Но теперь «лампочки Ильича» не зажглись.
— …так… и опусти свой подбородок мне на темя. Не дави сильно. Энергия из Космоса пойдёт в мой третий глаз сквозь твою голову — вот оба и увидим то, что хотим.
Увидели мы лишь туманные стр`уи да завитки, блуждавшие по поверхности шара. Он был явно «живой», но отказывался формировать из них портрет моего будущего.
— Толик, мне даже боязно…
— Раз нет будущего, то я — без пяти минут покойник? Сьюзенька, нет оснований бояться, я ещё тёпленький…
И я сконцентрировал выдох на нежном белом темечке под чёрными волосами. Она отстранилась:
— Жарко…
— А что у нас в колдовском арсенале ещё осталось?
— Призма.
— Её крутить надо или как?
— Или как.
— Смотреть?
— Смотреть.
— Давай опять вдвоём?
— Не убирай рук и подбородка.
Чародейка-чаровница переместила поближе держатель с призмой. Шар сняла с подставки и прижала к столу чёрной перчаткой. Правой рукой сделала пассы и вскрикнула:
— Вот!
Мне ничего не удавалось увидеть: слепило внутреннее отражение свечного пламени в нижней грани призмы. Сохраняя соприкосновение с головой гадалки, шевелил своей башкой в разных направлениях — безрезультатно. Оторвался, заглянул женщине в лицо. Она хмурилась, словно узрела что-то неприятное. «Протёрла» рукой воздух между собой и призмой. Отодвинула её:
— Знаешь пословицу про старого коня и борозду?
— Который мелко пашет?
— Который её не портит.
— Знаю.
— Призма — самая древняя вещь в моём, как ты выражаешься, арсенале.
На держателе спереди различались выпуклые цифры «1714». Я занял прежнюю позу за креслом, смекая:
— В отличие от всех остальных «вещей», она показала?
— Показала.
— Что же? Не томи.
— В этот раз не о твоей ближайшей судьбе я спрашивала, а о своей.
— А в твоей ближайшей судьбе меня нет?
— Много будешь знать — скоро состаришься.
— Ты-то вот узнала — и не боишься состариться.
Голос её дрогнул:
— Я уж`е старая.
— Сколько ж тебе лет, Сюзанна?
— Вопрос некрасивый, Толик. Да и какая разница: тридцать семь… или семьдесят три? Или сто семьдесят три? Всё у меня есть, всё всегда при мне, всё будет твоим. Если захочешь, если сумеешь — возьмёшь.
Я онемел.
— Захочешь?
— Уж`е хочу… Давно хочу… С первого взгляда… А как суметь?
— Ты ж «Конспект по автотормозам» читал?
— …В своих руках не держал… однако слышал, как читают другие…
— Это всё равно. Но не «слышал», а «слушал». Внимательно слушал. Содержание его ведь помнишь. Хорошо помнишь — я знаю…
* — * — * — * — *
Затрёпанная общая тетрадь, на титульной странице которой значилось: «Конспект по автотормозам Воронкова Кости», приходила в нашу компанию 15-летних мальчишек невесть откуда и уходила невесть куда. Все 96 клетчатых её листов были исписаны вручную вполне разборчивым почерком и доводили до разгорячённого сознания тех, ком`у пришла пор`а превращаться в парней, правду о классических межполовых отношениях. На педерастию и лесбийскую «любовь» — даже намёков никаких.
Во вступительном тексте «Воронков Костя» называл себя внуком тобольского крестьянина Григория Ефимовича Н. и утверждал, будто дедушка перед смертью поручил всем своим наследникам просвещать, не жалея ни собственных сил, ни собственной свободы, подрастающие поколения российских граждан в этом жизненно важном занятии.
Далее размещались:
— юношеские поэмы господина Пушкина («Вишня», «Царь Никита и 40 его дочерей», «Лука Мудищев»);
— рассказы «В бане», «На лодке» и ещё один (я забыл его название, а повествовал он о том, как офицера русской разведки в годы I-ой мировой войн`ы «охмуряла» дама, оказавшаяся немецкой шпионкой) с авторством гр`афа Толстого (не Льва, а Алексея Николаевича — советского гр`афа);
— анонимный стихотворный «Трактат о гонорее»;
— развёрнутый физиолого-психологический анализ детородных органов, особенностей, сексуальных привычек и предпочтений женщин и мужчин, «по заказу Британской ассоциации юристов» объявлявший своей целью «достижение полной половой гармонии супругов»;
— а в с`амом конце — антихрущёвская (для чего?) поэма, приписываемая А.Т.Твардовскому (главному редактору журнала «Новый мир», автору «Василия Тёркина»). Состояла она из трёх частей: «Письмо Никите от его зятя Аджубея», «Ответ Никиты зятьку» и длинное разъяснение, как надо понимать и воспринимать добровольно-принудительную отставку лысоглавца, командовавшего нашей страной до недавнего времени.
Я уверен и сегодня: вряд ли Александр Трифонович взялся бы сочинять такую «хрень». Вероятнее всего — сочинили её «иде`олухи» из обновлённого ЦК КПСС. Надо ж было в популярнейшей форме вдолбить советскому народу, что он ошибался:
…Удивили всю Европу,
проявили простоту:
десять лет лизали ж…,
оказалося — не ту!
«Корол`еву» — с п`оля!!
«Короля» — с Кремля!!!
Меньше б ср…л на Сталина,
больше — на пол`я!!!!
Вдолбить не только старым и/или зрелым людям, но и тем, кто идёт им на смену, — чтобы вдолбленная «Историческая Истина» хранилась в народе долго, долго. А как завоевать и удержать внимание молодых? — Да завлечь их откровенной эротикой! (Вот такой подсказывает мне логика ответ на поставленный выше вопрос «Для чего?».)
И завлекли, и завоевали, и удержали — на 18 с гаком лет мы «полюбили» дорогого Леонида Ильича. Хотя некоторые из обличительных строк той поэмы вполне соответствовали также и его «застойной» эпохе:
…Звёзд геройских во избытке
нацепил себе Никитка,
и в газете, и в журнале
был всегда в оригинале.
И на фронте, и в тылу
гнул он линию свою.
Кто бы что бы ни освоил —
всё Никитушка присвоил:
он и пахарь, он и жнец,
он шахтёр, он и кузнец.
Хоть неважный дипломат,
он везде и кум, и сват.
Так он жил и не тужил,
часто речи говорил,
часто попусту трепался,
пустозвонством занимался…
Но вернёмся в июльский вечер 1966-го, в старый полуразрушенный «лупанарий» на окраине Старого Петерг`офа.
* — * — * — * — *
— П-помню…
— И классификацию «щекот`ун»—«подвзд`ошник»—«заприд`ух»—«уб`ивец» на себя примерял?
— П-примерял…
— Выбрось её из голов`ы, миленький. Женщину покоряют не длина и не диаметр твоего «инструмента», а ласковые слов`а. Было в вашем «Конспекте» указание: «Женщина думает яичниками, а любит ушами», было?
Мои ладони не могли оставаться долее на плечах Сюзанны, а (сами собой, клянусь!) соскользнули к её пышному бюсту. И замерли, ощутив стремительно набухающие соск`и, не скованные чашками лифчика. Во рту и горле совсем пересохло.
Красавица в чёрной перчатке незло хихикнула:
— Ну же, Толя! Взялся за грудь — говори что-нибудь…
Я несильно напряг ладони, почувствовал, как бухает пульс (её или мой?), и не без труда озвучил предложение, вроде бы не пошлое и вполне подходящее к ситуации:
— Разреши, я тебе косу расплету?
Сьюзи вздохнула:
— Эх, расплетать-то её я и сама легко справляюсь, а вот подумай: каков`о мучаться заплетать восемью пальцами?..
— Я помогу и заплести… Только это будет не скоро…
— Утром?
— Утром, но, видимо, не завтра…
— Ой, а кто-то ж собирался в военно-морское училище поступать?
— Сюзанна, ты мне желанна больше, чем любое училище в отдельности и все они тут, вместе взятые…
— Говори, Толенька, говори…
* — * — * — * — *
Медленно и внятно шепча «дорогая моя», «единственная-неповторимая», «владычица южного б`ерега», «королева мужских мечтаний» и т.п., я вытащил трепещущую женщину из кресла и помог ей перебраться в спаленку на широкую кровать, по пути освобождая от халатика. Под ним обнаружился узкий чёрный пояс со светло-зелёной импортной надписью «PHANTOM» и незатейливым бантиком у пупка, державший тонкие чёрные чулки двумя резинками спереди. Корсет, нижняя юбочка, трусики, иное бельё? — Нет, ничего больше не было на роскошном теле Сюзанны.
Как мною и ожидалось.
Шандал с непотушенной свечой остался среди магических предметов на л`омберном столике в гостиной. В окно спальни сквозь белую штору струилась волшебная белая ночь. Прекрасная Дама лежала спиной вниз, плотно сомкнув н`оги по всей длине (их поблёскивающую слитность я без очков воспринимал как русалочий хвост, экзотически чёрный), прикрывая грудь скрещёнными предплечьями, пыталась реже (и сколь можно бесшумнее) дышать и с поджатыми губами, с тревожным блеском в глазах наблюдала за моим поведением.
В пять секунд я сбросил с себя рубашку, тапочки и штаны, оставшись в синих сатиновых трус`ах, и осторожно устроился на коленях (собственных, собственных!) в непосредственной близости к тёплому округлому торсу Сюзечки. Продолжая озвучивать комплиментарные словосочетания, бережно приподнял и положил в изголовье её правую руку, казавшуюся фарфоровой. Обнял двумя ладонями (одной бы не хватило) увесистую правую грудь и носом легко ткнулся в сосок. Он моментально выскочил из плоти ещё, как минимум, на полсантиметра по направлению к подвол`оку (потолку) и затвердел, уподобившись шарику из крупного стального подшипника. Женщина издала полувздох-полустон. Зрение моё скоро привыкло к полусвету, и удалось разглядеть: в исходном тёмно-коричневом цвете ареала, окружавшего сосок, густел красный оттенок приливающей кр`ови…
Ту же процедуру я столь же неторопливо повторил с левой грудью. Ух-х, как восхитительны и притягательны были эти два высоких холма, как манило отбросить рассудочность и прижаться к ним… Скажу честнее: рухнуть на них сверху!!
Костя Воронков утверждал: чем темнее ареалы сосков твоей секс-партнёрши, тем мощнее её темперамент. А в другом месте «Конспекта» слышалось сетование на бюсты огромного размера: дескать, колыханием этих масс в синхронности с основными движениями полового акта нарушается нормальное дыхание женщины, она начинает испытывать недостаток кислорода, из-за чего быстро устаёт — вплоть до обморока.
«Суха, суха теория, дружок, а древо жизни вечно зеленеет…»
Кто автор этого изречения?
Нет, сейчас не вспомню…
«Разобравшись» с грудями, я переключился на подмышки. Правая была выбрита хуже, чем левая. Причина понятна. Но зачем Сьюзи вообще их бреет? Она ж не балерина, не спортсменка. И не зэчка.
Вспомнилось совсем другое (ассоциациями командовать трудно): солнечный июньский день 1962-го, мы во дворе (человек 8 обоего п`ола, лет от 12-ти до 14-ти, все в одинаковых голубых трикотажных U-образных маечках с широкими лямками) гоняли волейбольный мячик в кругу. И была среди нас соседка Римма (о фамилии умолчу) — рано созревшая жидовочка с объёмистыми телесными формами и ни разу не бритыми подмышками. Отбивая пас, шедший сверху, она вынужденно подняла обе рук`и — и Колька Румянцев ахнул!!!! А я не понял: «с каких щей» ахать? (Был ещё наивный-нецелованный, представьте себе.) Колька показал глазами, и я тоже увидел густую чёрную вьющуюся «шерсть», и меня тоже словно в кипяток с размаху кинули… Римма заметила эти «переглядки», догадалась, застеснялась и поспешила уйти домой. Отец у неё служил на железной дороге. Вскоре после этого эпизода уехала их семья куда-то… Нет, не в Израиль — в Свердловск, наверное…
К чему этот, казалось бы, абсолютно посторонний мыслеблуд?
Исполнялось очередное ценное указание по «автотормозам»: чтобы партнёр в половом сношении не разрядился раньше, чем партнёрша, он обязан не сосредоточиваться на своих действиях и ощущениях, а, наоборот, отвлекаться. Прямо-таки диалектический подход: чтобы доставить максимум сексуального удовольствия женщине, которая тебе отдаётся, ты должен поменьше думать о ней. И о вершащемся процессе. И о его благородной конечной цели…
Я целовал-вылизывал подмышки Сьюнечки и наслаждался их дурманящим запахом. Она вдруг прошептала, отвечая на мой вопрос (подметьте: не задававшийся вслух!):
— Толясик, зимой я и вправду не брею их. Но летом у нас бывают жаркие дни, пот выступает, к вечеру разлагается, амбр`е для сам`ой отвратительно…
В личике её уж`е не читались признаки тревоги: веки были сомкнуты, а губки расслаблены. И щёчки слегка зарумянились.
— Вот и умница, вот и разумница… — я щекотал усами нежную шейку и прилегающие к ней ч`асти изящных плеч над хрупкими ключицами, покусывал ушки, обдувал их согретым в своих лёгких воздухом. — А «там» ты тоже бреешь?
Мне не нравилось изначально и до сих пор не нравится, если женщина себе «там» бреет волосы. И даже если всего лишь подбривает, чтоб их не видно было за пределами купальника.
Сюзанна, дыша уж`е глубоко и прерывисто, отвечала, не раскрывая глаз:
— А разве ты ещё не знаешь?.. А разве ты ещё не видел?.. А ты сходи, посмотри, проверь… И мне расскажи, как вернёшься… Ты вернёшься?..
— Обязательно схожу… Обязательно посмотрю… Обязательно проверю… Обязательно вернусь… Обязательно расскажу…
Эти обещания я подкрепил пламенным поцелуем в г`убы, после чего прошептал:
— Ну, я пошёл? Отпускаешь?
— Иди, сладкий мой… Иди… И возвращайся…
Перебирая губами мягкую свежую кожу на горле женщины, в ямке под ним, меж налитых грудей, по средней линии живота, я пропутешествовал к пупку и «вычистил» его языком.
Затем медленно спустился до лобка и обследовал границы зоны роста тёмных, мягких, курчавых, густых вол`ос вокруг входа в «колчан» — опять же языком, полагаясь на то, что образующаяся после бритья щетинка выдаст себя мелкими уколами.
Не почувствовал ни единого укола.
Под нажимами моих висков бёдра Сьюзечки раздвигались легко и охотно.
Заветный вход был приветливо приоткрыт и обильно смазан, издавая волнующий аромат.
Я направил туда свою давно напрягшуюся «стрелу». С тихим хлюпаньем она вошла сразу на всю длину — мы сочленились. Мой живот прильнул к плоскому животу партнёрши, соск`и встретились с её дивными холмами. Стараясь опираться на локти и запуская пальцы в чёрную причёску, я доложил:
— Радость моя, я вернулся. Сразу в двух ипостасях, не возражаешь?
Женщина запрокинула голову назад, почти не дышала, судорожно сжимала мои рёбра с обоих боков и молчала.
Я заподозрил, что излишне сильно налёг на неё всем своим в`есом (почти пять пудов, знаете ли, доморощенный штангист, мог и задавить). Отжавшись на руках, приподнялся над её телом и попробовал вытянуть «стрелу» из «колчана».
Сьюзи тут же забросила обе своих п`ятки на мою поясницу, заколотила ими и произнесла с незнакомой дикцией, будто во рту держала комок горячей пшённой каши:
— Даже не думай! Оставайся так, никуда не уходи!
— Слушаюсь и повинуюсь, моя повелительница!
Может быть, целую минуту мы лежали в полной тишине и не двигались, изображая осьминога в засаде.
Пот`ом я пошевелил тазом вправо-влево, чтобы «взболтать» скопившуюся там кровь.
Сюзанна зарычала и почти совсем уж нечленораздельно (похоже, её голосовые связки работать не хотели) приказала:
— Ещё!
Я подчинился.
— Ещё! Ещё!
Я повторял поперечные вибрации тазом снова и снова. Вскоре она начал`а громко хрипеть, всем телом содрогаться и извиваться подо мной. Через какое-то время р`уки и н`оги её расслабились, мы разъединились с тем же хлюпаньем, и я получил возможность перекатиться на простыню рядом с «умирающей».
Она затихла и вытянулась, как на старте нашей встречи в пост`ели, но веки были плотно сомкнуты. Под ними метались туда-сюда глазные яблоки — погрузилась в сновидение?
Я прикрыл спящую красавицу краем тонкого байкового одеяла. Другой край набросил на свои хундры-мундры.
Часы зажужжали и прозвонили «по-цыгански», то есть много-много раз — одиннадцать или двенадцать? Со счёта я сбился. А встать, чтобы поглядеть на стр`елки, ленился. Наползает апатия? Дав хлёсткое определение: «Апатия есть отношение к сношению после сношения», — Костя Воронков предупреждал, что поддаваться ей нельзя, ибо это один из наихудших вариантов поведения мужчины после половой близости с женщиной, которую он не хочет потерять.
* — * — * — * — *
Через пятнадцать минут колокол в часах опять «бамкнул».
Сюзанна очнулась:
— О-о-о-ох, о-о-о-о… Что это было?.. Толичек, а?..
Я как бы небрежно как бы отмахнулся:
— Обыкновенное ночное дело.
— Что… обыкновенное?
— А ты слышала одну народно-провокационную загадку: «В`олос на в`олос, тело на тело — и начинается ночное дело»?
— В`олос на в`олос… Ага, поняла! — И она хихикнула.
— Сьюзенька, даю сто процентов — поняла ты неправильно!
— Всё я правильно…
— Правильная отгадка: «Человек засыпает». Смекай-ка: верхние ресницы соприкасаются с нижними — значит, в`олос ложится на в`олос…
— Ну, ну, а дальше-то?
— Верхние веки соприкасаются с нижними — значит, тело (плоть) ложится на тело…
— И?
— Глаз`а закрываются — человек засыпает. Значит, начинает делать ночное дело — то, что принято делать ночью.
— Фу! Ты говоришь со мной прямо как с дурочкой…
— О-о-о-ошибаетесь, герцогинечка: я просто шучу…
— А я вовсе не дурочка, я себе на уме! Ты такую песенку знаешь?
И она пропела (ничуть не хуже Лидии Руслановой или Изабеллы Юрьевой, не говоря уж об Эдите Пьехе) на мотив «Виновата ли я»:
…Ночью спать, ночью спать — непростительный грех.
Ночь дана для любовных утех.
Ночью гл`азки гор`ят, ночью ласки дар`ят,
ночью все о любви говорят…
— Да, бесспорно, ты снова прав`а, не грешащая в ноч`и обольстительница. Давай же говорить о любви.
— Ты гот`ов только говорить?
— Я гот`ов дарить тебе ласки, чтоб горели гл`азки. И наслаждение, чтоб горело возбуждение. А о любви говорить будем в промежутках, хорошо?
— Ты и вправду гот`ов?.. — насмешливо. И без паузы с испугом: — Ай-я-я-ой!!
Я обеспокоился:
— Какие проблемы, Сьюза-заинька? Клоп куснул?
— У нас нет клопов!! Из меня течёт!! Ты в меня полведра влил!!
— Нет, королевишна моя, не успел ещё… Может, разогрел тебя сверх допустимого, и месячные досрочно начались?
— У меня их не бывает!!! Всё, срочно бег`у подмываться! Ты в ванную — следующий!
— Угу…
* — * — * — * — *
Когда снова ударил часовой колокол, она вернулась. Совсем голенькая — без перчатки, без п`ояса, без чулок. Распорядилась:
— Иди, твоя очередь настала!
— Да ну её!
— Не пойдёшь, что ли?
— Не пойду.
— Ты такой же враг гигиены, как Асмай?
Эге, в здешнюю ванную пытались и Асмая загонять? Интересно: давно ли? Вслух этого интереса я не проявил, ибо его можно было воспринять как демонстрацию ревности. Некоторые женщины склонны спешить к преждевременному выводу по канве: «Ревнует — значит, любит». Ответил спокойно:
— Не враг, но я ж недавно мылся с мылом. Зачем кожу пересушивать?
— Ты разве не вспотел, трудясь надо мной?
— Немного вспотел, но уж`е выветрилось. Хочешь убедиться? Иди сюда поближе, понюхаешь, лизнёшь…
Сюзанна забралась на кровать и пристроилась мне под бок:
— Ты — самый лучший.
Я вымолвил (с претензией на общежитейскую философичность):
— Самый новый — всегда самый лучший.
— Не ехидничай, ласковый мой. Я познала сотни мужчин — разновозрастных, разновысоких, разно… ну, скажу так: разнокалиберных. Поверь: не встретился среди них человек, который меня удовлетворил бы (в плане сексуальном) настолько, насколько ты сегодня.
— Наверное, у тебя перед знакомством со мной большой перерыв случился. Соскучилась ты сильнее обычного по этим утехам, вот и обрадовалась сильнее обычного очередному… ну, скажу так: членоносцу.
— Не считай меня б…дью, глупый! Пойми: я, как всякая не сумасшедшая баба, хочу себе счастья в личной жизни, а оно без «этих утех» (пользуюсь твоим выражением) немыслимо. Повторяю: ты — самый лучший!! Без подарков появился, без искательных улыбок понравился, без сальных анекдотов «разжёг» меня, без потных рук истомил, без понуждающих шлепков завёл на самый край обрыва над морем — и столкнул, и не разбилась я на прибрежных камнях, и не утонула, а поплыла, и плыла, плыла, плыла, плыла, а море бушует, и в`олны огромные, но я боролась с ними — и плыла, плыла, плыла, плыла… А в жизни-то вообще я боюсь глубоких вод.
— Сьюзи, лапуленька, право же, искренне радуюсь за тебя! И вовсе не считаю тебя б…дью — но и себя мастером не считаю. Могу претендовать лишь на статус любителя, которому один раз подфартило. Честно: мы с тобой сейчас снова займёмся ловлей многократного женского оргазма — хочешь? — а я ведь и не знаю, как его ловить…
— Не сомневайся — очень хочу, Толик. Доведи меня опять до обрыва, пожалуйста, — и столкни, и я опять буду плыть, плыть, плыть, плыть…
— Но какой дор`огой идти к обрыву? Вот задачка не для среднего ума!
— Твоего «среднего» ума хватило, чтобы экспромтом сыграть тут мне высококлассную прелюдию — и главный секрет финального успеха, наверное, в ней.
— Думаешь: в ней? Почему?
— Потому что сотни твоих предшественников вообще понятия не имели о том, чт`о такое прелюдия и как её играть! Хватали жёсткими пальцами меня за талию, пуская слюни, валили на кровать — и сразу тыкали между ног! Или в рот! Или ещё куда-нибудь! Мол, раз я инвалидка, то должна безмерно благодарна быть любому хрену в любой своей дырке!
— А вот есть, Сью, у одного русского поэта стихотворение:
…Знаю я: прошли они как тени,
не коснувшись твоего огня…
— Ты чуткий и добрый, ты умеешь успокоить. Эти две строчки — как раз про меня. Но в целом стихотворение Есенин про свою долю сочинил.
— Да уж, незавидная ему доля выпала.
— Рассказать про мою?
— Ох, чую: невесёлый рассказ будет…
— Вот видишь, ты уж`е сумел включить свою собственную интуицию!
— Сьюзенька, может, не надо о грустном на ночь глядя? У нас с тобой ещё целая ночь впереди, знаешь? Успеем: ты мне рассказать, я тебя пожалеть…
— Я на жалость не напрашиваюсь!
— Прости, пожалуйста. Не хотел тебя обидеть. Не хочу никого обижать… и есть среди нас один, которого надо бы пожалеть безотлагательно…
— Ты?
— Нет.
— Дед Роман?
— Нет.
— А кто?
— А вон он, гляди: торчит-мается, не качается, тебя дожидается… Истомился, как ты давеча.
С этими словами я поднял свой краешек одеяла.
В глазах моей женщины вновь появился блеск, но не тревожный, а озорной:
— Ты обещал мне косу расплести?
— Обещал — и, как честный человек и будущий морской офицер, не отказываюсь.
— Расплетай!
Из освобождённых чёрных вол`ос Сюзанна, помотав головой, соорудила плотную завесу, скрывающую лицо, проползла на четвереньках к нужному месту и учинила мне «долгоиграющий» минет.
Я откинулся на подушки, крепился, оглаживал правой рукой стан Прекрасной Дамы, ближнюю ко мне ягодичку, и ляжечку, и п`яточку… И опять стремился отвлечься, думать о чём-либо друг`ом…
* — * — * — * — *
Но полностью выскочить мыслями за рамки секс-темы не очень-то получалось.
Вспоминались такие, к примеру, «дел`а давно минувших дней».
Особы слабого п`ола, которых мне «посчастливилось пользовать» за последние 2 г`ода в далёком зауральском посёлке и его окрестностях, никаких прелюдий к собственно сношению не требовали. Да и не терпели. Акты осуществлялись в полном соответствии с задиристой женской народной песенкой, содержащей горький упрёк мужикам:
…ваше дело — не рожать:
сунул, вынул — и бежать…
Особенно «романтические» секс-контакты происходили в лес`у (либо в будке дежурного на отдалённом железнодорожном переезде). Там для них даже не ложились. Там «давалка», презирающая долгие вступительные церемонии, решительно и ловко задирала сзади обе своих юбки, расставляла пошире н`оги и сильно сгибалась вперёд, упираясь руками в пенёк (либо в пол). Позиция такая называлась в народе вполне резонно: «по-собачьи». А ещё чаще — «раком». Или (на французский манер, для дюже грамотных) — «ля краб». (Костина классификация придерживалась паранаучной строгости: «мужчина сзади, вариант первый».) Твой кусок «удовольствия» сводился к следующему: приспустить свои штаны, подогнуть колени, воткнуть разгорячённый «инструмент» (туда, куда попадёшь, — полагайся, юноша, на личное везение!) и покачать тазом взад-вперёд раз семь или десять (опять же: как повезёт), не смея тратить ни времени, ни усилий на лапанье, а тем паче на непристойное рассматривание деталей обнажённой женской промежности…
* — * — * — * — *
Почувствовав, что Сьюзи устала, но всё же вот-вот доведёт меня до бурного семяизвержения, я отобрал у неё «эскимо» и добрейшим тоном поблагодарил. Она недовольно фыркнула, распрямила спину и принялась закидывать свои волосы прядями за плечи. Приблизительно так выглядела статуя маленького Геракла, душащего змей, которая встречалась мне на чёрно-белой фотографии в книге Н.А.Куна «Легенды и мифы Древней Греции»…
— Ах ты, перевёртыш сибирский — находишься в одной пост`ели с молодой красивой женщиной, а у самог`о в мыслях Герук`акел какой-то!
— Эй, молодая-красивая, дай обнять тебя!
— А поцеловать?
— А если разрешишь!
— А в г`убы?
— А в любые твои г`убы!
— А не побрезгуешь?
— А никогда!
Мы слились в продолжительном «французском» поцелуе. Пломба или коронка у неё во рту «кислила» слабеньким электротоком. Ладони мои вольно блуждали по выпуклостям и впадинам притягательного т`ела.
Пот`ом Сюзанна легла левым боком вниз и подставила мне другие свои г`убы. По мере их облизывания и обсасывания вход в «колчан» вскоре снова приоткрылся, наполняя прилегающий воздух благоуханием. Я спохватился:
— Что из тебя протекло, королева ты моя треф`овая?
«Треф`овая королева», видимо, уж`е одолела добрую половину пути к обрыву, потому что ответила далеко не сразу:
— Для себя я всегда гадаю на п`иковую…
— А этот «механизм» у тебя не испортился? Какая-нибудь внезапная дамская хворь?
— Нет, то была собственная моя слизь, обычная, но в необычно большом количестве.
— Тогда идём дальше?
— Сделай милость, пойдём быстрее — столько кайфа впереди, хочу весь, весь, весь, весь!
— Ты опять прав`а: без кайфа нет лайфа…
Моя «кайфолайфистка» примолкла, запрокинула голову и почти не дышала. Я оседлал её левое бедро изнутри, взбросив правую белую ножку себе на шею справа, и водил кончиком своей «стрел`ы» вокруг устья «колчана», страстным шёпотом декламируя скабрёзную песенку из творческого наследия советского гр`афа:
…Вот пред нами Сьюзин зад —
кто потрогал, тот и рад…
Вот ножки, вот живот,
а вот здесь писец живёт…
А писец-то ничего,
посмотреть бы на него?
Вот он, ценный зверь писец!
Кто поймает — молод`ец!
Ты не прячь свою красу,
я ей радость поднесу…
Сюзанна дёрнулась и насадила себя на мой «штырь». Я принялся мало-помалу всовывать его всё глубже и глубже, не обращая внимания на знакомое хлюпанье, а дойдя до предела, столь же медленно потянул назад. Она прокричала сквозь комок пшённой каши:
— Не спеши, я сейчас, сейчас!
Я откликнулся теми же словами, что и в прошлый раз:
— Слушаюсь и повинуюсь!
И н`ачал движения внутрь-наружу с очень небольшой амплитудой (по сути — просто щекотку), приговаривая:
— Догоняй же, госпожа моя! Прыгай! Плыви!
Она «догнала», громко захрипела, «прыгнула» и «поплыла».
Из последних сил я держался в «плывущей» женщине, которая билась-корчилась в судорожных рывках. Секунд и минут не считал. Обеими руками оберегал её голову, локти, кисти от возможных ударов о спинку кровати или прикроватные столики, чреватых мелкими травмами — синяками, шишками, царапинами…
Через какое-то время «плаванье» закончилось, состоялся «выход на б`ерег» со скоропостижным погружением в сны. Они были цветными? Вещими? Не знаю.
Я сместил свой полный вес с левой ляжки затихшей Сьюзечки, стараясь не разлучить «стрелу» и «колчан» принудительно. Пусть он, помаленьку сжимаясь, вытолкнет её.
Правая нога спящей красавицы свалилась на моё правое бедро, и тогда я ощупью обнаружил: на стопе этой ножки нет ни единого пальчика.
* — * — * — * — *
В первые мгновения меня до мозга костей прошиб мерзкий испуг. («Стрела» враз обмякла, укоротилась и вывалилась из «колчана» сама собой. Женское тело протестующе шевельнулось, но сознание Сюзанны оставалось в «объятьях князя Храпов`ицкого».)
Это было ощущение, которое я впервые испытал семилетним мальцом, когда получил в р`уки новую, давно вожделенную, дорогостоящую игрушку (жестяной самосвал), восторженно забавлялся с нею, не спеша уточнять, чья она, и вдруг оказалось: у самосвала отломана фара!
Каким образом? — Непонятно.
Кто отломал? — Наверное, я.
А если самосвал не мой? — Меня изругают. И, должно быть, накажут. В семь лет я уж`е отлично усвоил (стараниями тринадцатилетнего двоюродного брата): за «нечаянно» бьют отчаянно…
Затем глупый испуг уступил место глубокой досаде. (Апатии не было и в помине.) Послали мне Верховные Силы чашу счастья — пил бы и радовался, радовался бы и пил… а у неё край жестоко выгрызен.
Кем? — Неизвестно.
Когда? — Задолго до меня.
А почему ж чашу с дефектом «подсунули» именно мне (ведь другим целые достаются)? — А чтобы ты не был таким эгоистом, Анатолий!
И я успокоился. Жалеть, действительно, следовало не себя, а многострадальную Сьюзечку.
Она ещё не очнулась. Я прилёг, сомкнувшись своим телом с её лопатками, спиной и ягодицами, обнял правой рукой, тихонько дышал в затылок, балдея от сладкого з`апаха смоляных вол`ос и женского пота. Пот`ом подтянул нам на н`оги одеяло. Создал уют, короче говоря. Можно было спать безмятежно.
Однако меня сон не окутывал. Похоже, и чай в этом доме особый, не только св`ечи?
Свеча в гостиной горела ровно. Блики от очков, шара и призмы, проникавшие в спальню, не двигались. Размеренно тикали часы, с положенными промежутками подавая колокольные сигналы.
Я любовно вспоминал о родителях. Видели бы они меня сейчас!
Попытался вспомнить Аллу Савину. Не вышло.
Зачем-то всплыли в мозгу стр`оки из последней есенинской поэмы:
…и какую-то женщину,
сорок`а с лишним лет,
называл «скверной девочкой»
и своею милою…
Чушь! Сьюзеньке нет даже сорок`а! И она отнюдь не «скверная девочка»! Однако бесконечно мила мне, факт…
Нужно будет расспросить её про картиночки в ванной комнате. Почему все они «населены» одинаковой троицей персонажей: моющаяся (либо только что вымывшаяся) «барышня» и два отвратительных «кавалера»? И авторы у всех — исключительно иностранцы. Значит, в подоплёку изображений помещена популярная зарубежная сказка? Какая? Читывал я творения и Шарля Перр`о, и братьев Гримм, и Андерсена — не попалась ни разу такая, где героиня звалась бы Сусанной. Может, поискать прототип не в европейских, а в арабских сказках «Тысячи и одной н`очи»? Но они, вероятно, тоже далеко не все на русский переведены? Следствие: самом`у учить языки нужно. Хватит ли курсанту времени, хватит ли мозгов, хватит ли бодрости?
* — * — * — * — *
На этот раз Сюня-Соня проспала почти час — и проснулась-то, дабы немедленно поторопиться в ванную. Я навязался в сопровождающие:
— Друг познаётся в бИде, согласна?
Согласие было выдано не очень охотно, посему до ванны женщину я довёл, но за ширму не полез. Взялся полоскать свои трус`ы и носк`и. Через некоторое время, развешивая их, услышал ироническое:
— О-о, какой у меня хозяйственный мужичок!
Поворотился, облапил её и переставил под душ:
— Давай, и тебя постираю заодно?
— Меня стирать не надо, меня надо помыть…
Я с удовольствием лазил намыленными руками по всем закоулкам желанного т`ела. Сьюзечка радостно смеялась:
— А-ай, последний раз меня ТАК в детстве мама мыла…
— Ма-ма-мы-ла-ра-му… ты, наверное, в детстве костлявая была, как рама оконная?
— Вот и нет, вот и нет, гр`удки у меня «отскочили» уж`е в десять лет…
— А какие они крупные и тяжёленькие теперь… А какой ровный животик… А какая кругленькая попочка… А какие соблазнительные коленочки… — приговаривал я, сгоняя «дождиком» пену. — Под занавеску даже и заглядывать не хочется…
— Чего ты на тех тёток ополчился?
— Уродины иностранные…
— В коллекции моей есть и русские…
Я сымитировал всплеск страстного любопытства:
— И ты до сих пор молчала?
— Ладно уж, пойдём, покажу…
— Не спеши, роднулечка, сначала вытремся… Плечики… И спинку… И вот тут… И вот тут… И по щиколоткам… И одну под`ошвочку… И вторую…
С горечью про себя констатировал, что на левой ножке пальчики тоже ампутированы.
— А сам опять не станешь мыться?
— Запомни, детка: настоящий мужчина должен быть зол, вонюч и волосат! Волосатости и злости у меня маловато — компенсировать, значит, придётся усиленной вонючестью!
— Не хочу вонючего! Не хочу злого! Не хочу, не хочу, не хочу…
— Тогда обожди чуточку. Да халатик накинь, чтоб не застудиться.
«Бесстыжая хулиганка» ответила пародией:
— Слышу… и не повинуюсь!
И юркнула в коридор.
Не злоупотребляя мылом, я быстро освежил своё тело водой — и голышом проследовал до «кают-компании». На цыпочках.
Черноволосая голышка вертелась там с шандалом перед трюмо, освещая себя с разных сторон и мурлыкая:
…Хороша я, хороша,
да плохо одета,
никто замуж не берёт…
Я шагнул в проём и продолжил, как умел:
…а пристают всё лето!..
Сюзанка ойкнула:
— Ты зачем подкрался, будто призрак?
— Я не призрак! Я тебе уж`е говорил, что я тёплый! И живой! И любвеобильный! Хочешь ещё раз убедиться?
И двинулся к ней, угрожающе пригнувшись и широко расставив р`уки. Она запорхала вокруг стола, а наши тени — по стенам:
— Не пугай, пожалуйста! Я тебе картинки принесла!
Под одной я прочитал знакомую подпись:
Franz von Stuck (1863—1928). Susanna im Bade (1913)
Та же натурщица точно так же закрывала ладонями низ живота, но на сей раз демонстрировала зрителю лицо (в трёхчетвертном повороте). На лице было явственно написано отчаяние. В жестах одного старика угадывалось подражание фигуркам, окружающим пьедестал памятника Екатерине, в жестах второго (видом помоложе) читалась настойчивая просьба: «Дай». Может быть, все эти художники иллюстрировали не сказку, а историю из «Декамерона»?
— Толик, почему у тебя сплошные «Декамероны» на уме? Сюжет «Сусанна и старцы» заимствован из «Библии».
— Советские пионеры «Библию» не читают!
— Глава тринадцатая в «Книге пророка Дани`ила»…
— В доме есть такая книга?
— Сейчас найду.
Женщина со свечой, прихватив томик в коже с застёжками, таблицами и закладками, скрылась в спальне. Я поджидал у стола. Минуты четыре спустя на него лёг толстый фолиант с изображением восьмиконечного креста, вдавленным в лицевую сторону переплёта. На титульной странице я увидел такой же крест и прочитал:
БИБЛИЯ
КНИГИ
СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ
ВЕТХОГО И НОВОГО
ЗАВЕТА
И З Д А Н И Е
М О С К О В С К О Й П А Т Р И А Р Х И И
Оборот титульного листа сообщал светлым курсивом:
По благословению
Святейшего Патриарха Московского и всея Руси
АЛЕКСИЯ
Огромного любопытства я в себе не сыскал. Тело Сьюзи манило намного сильнее:
— От имени зауральских пионеров объявляю тебе авансом «Большое человеческое спасибо»! Что-то стало холодать, а? Не находишь?
— Да…
— Тогда наперегонки под одеяло! На ста-арт! Внима-ание! Марш!
И мы бросились на кровать, и тут же распалились так, что одеяло нам совсем не понадобилось.
* — * — * — * — *
Когда партнёрша моя в очередной раз «наплавалась» и уснула, я потихоньку выбрался из её пост`ели. Надел трус`ы и тапочки, сходил на «толчок» (по-малому). Помял бельё на койке в комнатке при кухне, чтобы создать видимость (для деда?): человек здесь спал. Отнёс туда чемодан, штаны, туфли, рубашку, пиджак. Вернулся в гостиную.
Сна не было ни в одном глаз`у.
Присел боком на краешек стула. С очками и без них посмотрел в хрустальный шар. Он оставался прозрачным, даже на стр`уи не расщедрился, не говоря уж про завитки.
Придвигая к себе призму, я поразился её весу. Держатель смастерён из золота, что ли? Или в 1714-ом год`у чугун был таким тяжёлым? Устройство позволяло благодаря нескольким винтам с «барашками» менять положение призмы в пространстве. Но и она мне ничего не намекнула. Ни в каком положении.
Часы пробили половину третьего пополуночи.
В папке с завязками лежала цветная репродукция седьмой картины с известным сюжетом:
Г.И.Лапченко (1801—1876). Сусанна, застигнутая старцами (1831)
Тут героиня выглядела намного симпатичнее своих тёзок у «Джак`опо», фон Штука и остальных иностранных «мазил». Голубоглазенькая, свеженькая. (Вершины грудей, однако, характеризовались столь же бледно-розовой — бестемпераментной! — окраской.) И менее паскудными казались улыбчивые старики. Ну что они с нею могли бы сотворить?
Я нашёл в «Библии» 13-ю главу «Книги пророка Дани`ила» и погрузился в чтение.
«13* В Вавилоне жил муж, по
имени Иоаким. 2 И взял он жену,
по имени Сусанну, дочь Хелкия,…»
А что означает звёздочка после числ`а «13»?
А означает она ссылку на примечание: «13-я и 14-я главы переведены с греческого, потому что в еврейском тексте их нет.» — эге, значит, все остальные переводились с еврейского? Кем?
Фамилий с инициалами переводчиков не нашёл ни в титульных сведениях, ни в «Оглавлении», ни в конце фолианта. Ладно, позже найду: утро в`ечера мудренее…
«…очень красивую и богобоязненную.
3 Родители ее были праведные и
научили дочь свою закону Моисееву.
4 Иоаким был очень богат, и был у
него сад близ дома его; и сходились
к нему Иудеи, потому что он был
почетнейший из всех. 5 И были
поставлены два старца из народа
судьями…»
Короче, они в сад`у подсматривали за купающейся Сусанной Хелкиевной, воспылали и захотели совокупиться с нею, а когда она воспротивилась, оболгали — да так, что народ, собравшийся у Иоакима, осудил её на смерть. Но вмешался юноша Дани`ил, допросил старцев по отдельности. А эти паршивцы меж собой предварительно не согласовали деталей — на деталях и «погорели» (правильно предупреждал меня «майор» Филимонов!). И были умерщвлены. Дани`ил же «стал велик перед народом с того дня и потом».
К остывшим моим лопаткам прижались обжигающие нагие гр`уди хозяйки, и она, подкравшаяся из спальни без единого шороха и скрипа, проговорила:
— Занялся первоисточником? Похвально! Что ж, понравилась тебе Сусанна от Григория Игнатича?
«Игнатич» я воспринял как фамилию:
— Он — переводчик тринадцатой и четырнадцатой глав?
Сьюзи шлёпнула ладошкой по седьмому изобразительному варианту:
— Лапченко, лопух ты бессонный!
— О да, эта барышня хороша. Но всё равно рыжеватая, шатенка, а не цыганка, как некоторые мои новые знакомые — не будем показывать пальцем, кто именно…
— Я тоже не цыганка!
Я блеснул цитатой из грибоедовской комедии:
— Свежо предание, да верится с трудом…
— Мама была гречанкой.
— А папа?
— Русак чистокровный, сын священника с Брянщины… И сам был священнослужителем в здешнем соборе…
— Угу, мы около него проходили с дедом Романом…
— …А напротив собора стояла небольшая ЦПШ — его ровесница. Папенька ещё преподавал в ней Закон Божий… И жили мы поблизости в домике, вполне приличном, благоустроенном… Я там родилась… Запомнилось: в шкафу висела лиловая фел`онь с нашитыми лентами…
Чт`о такое «ЦПШ», я знал: «церковноприх`одская школа». Не понял другого:
— Фел`онь?
— Р`иза.
— Не представляю себе ни фел`онь, ни р`изу.
— А рясу представляешь?
— Ну, такой длинный балахон в талию, с широкими рукавами…
— Правильно… Ряса — это домашняя одежда. Р`иза тоже длинная и широкая, но без рукавов. И надевается только для богослужения.
— Интересно…
— Вправду? Толик, ты ж комсомолец.
— А ты партийная?
— Нет.
— Мне вправду интересно, Сьюша. Рассказывай дальше.
— После 1922-го г`ода, когда собор «крякнул», отец перешёл работать учителем в советскую школу.
— Новая власть позволила?
— Грамотных в городе оставалось немного.
— А какой предмет?
— Историю древнего мира и средних веков.
— О, у тебя, наверное, старинные книги по истории сохранились?
— Все книги мы с мамой сожгли в блокаду…
— Ты — блокадница?.. Если тяжело — не вспоминай.
— Блокадница.
— Разве не весь Петерг`оф был под оккупацией?
— В войну мы жили уж`е в ленинградской коммуналке. На улице Л`ахтинской. Пэ-эС — Петроградская Сторона.
— Эвакуированы отсюда в Ленинград? Почему бы сразу же не дальше?
— На Л`ахтинскую мы с мамой попали ещё в тридцать пятом.
— А отец?
— Его взяли, а нас быстренько «раскулачили» и выслали из Петерг`офа.
— Хорошо, что не в Казахстан. И не в Туруханск.
— Роман-Арсеньича благодарить обязаны.
— Был в Че-К`а таким крупным начальником, что ему хватило полномочий для облегчения вашей участи?
— Он с подручными брал ночью отца… А маму мою давно любил. Поэтому бывшую попадью с дочкой («поповское охвостье», как тогда выражались) не отправили ни на Соловки, ни в тайгу, ни в тундру, ни в знойные ст`епи, ни в забайкальские рудники…
— Мама ответила на его любовь?
— Нет!!
— Прости, пожалуйста… А папеньку твоего куда… определили?
— Отца мы больше не увидели. Роман был начальником, но не всемогущим… Ой, бег`у в ванную!!
— И я с тобой?
Из коридора донеслось:
— Как хочешь!
* — * — * — * — *
«Как хочешь!» — формула, выражающая равнодушие.
С такой же лёгкостью Сюзанна могла сказать: «Мне безразлично!» — и результат был бы тот же: я приуныл.
Точнее: не приуныл, а опомнился и призадумался.
Кто я? И где?
Чем занимаюсь? Зачем?
И почему?
Околдован? Кем? Чем?
Усталостью? Белой ночью? Удивительно бодрящим чаем? Репродукциями давнишних шедевров живописи? Диковинными гадальными картами? Хрустальными изделиями? Красотой доброй женщины? Или её похотью? И своей заодно…
Наверное, размышления эти — не более чем интеллигентская рефлексия. Филимонов, узнай он про них, рявкнул бы: «Кончай её!» — и правильно бы сделал…
— Ты почему не пришёл? — Сьюза опять появилась у меня за спиной совершенно бесшумно. — Ты мною уж`е пресытился?
Мужчину, способного ответить на последний вопрос утвердительно, я в себе не обнаружил. Следствие: спустя мгновение мы снова придавили своими горячими телами кровать, не заботясь о том, чтобы хоть немножко разгладить пр`остыни. Но на сей раз Черновласка пресекла мои поползновения повест`и её знакомой тропкой к обрыву:
— Не надо, не надо, милый… Давай полежим спокойно…
— Кто же из нас пресытился? Что за провокации?
— Я, я, ненасытный ты мой… Я устала…
— А я вот — смотри! — не устал…
— Ну пожалей слабую женщину сегодня… Шансы устать у тебя будут завтра…
— Обещаешь?
— Обещаю… Отдохни остаток н`очи… Тебе ж утром на медкомиссию…
Упоминание о медкомиссии сработало как острый серп: «к`олос-кол`осс» мой моментально рухнул. Притворялась проказница, прибеднялась: умела она всё-таки управлять мыслями другого человека. И мышцами тоже.
— Да, ты прав`а. Надо бы поспать. Только сон не берёт…
— Через полчаса возьмёт, и пойдёшь ты к себе, поспишь… Подъём назначаю на восемь…
— Не поздно ли?
— Не поздно… А пока прижмись ко мне без греха, послушай колыбельную…
«Колыбельная» обернулась повествованием о печальной доле питерской девушки, сюжет которого, думаю, заинтересовал бы Шекспира. Однако Шекспиры в СССР к том`у времени под натиском социалистического реализма вымерли (зато буйно расплодились лауреаты Сталинских и Ленинских премий по литературе). Себя я ни Шекспиром, ни лауреатом не мню. Поэтому рассказ Сюзанны передаю вам, уважаемый читатель, в почти телеграфном стиле.
* — * — * — * — *
В коммуналке на Л`ахтинской улице соседи — две семь`и:
— дядя Серёжа (пролетарий какого-то небольшого завода на Выборгской Стороне) с супругой тётей Галей (уборщицей в киностудии);
— Абрам Элеазарович (этот не позволял называть себя просто дядей Абрашей, ибо занимал некую солидную должность в обслуге Смольного) и его жена Фира Яковлевна (при столь важном для государства муже могла обходиться без работы, то есть бездельничала, сплетничала, скандалила с детьми, с соседями по квартире и по парадной лестнице; нет сомнения, скандалила бы и в очередях, если б ей зачем-то понадобилось бы в них стоять, — да только вот за чем?).
Они успели отправить своих детей в эвакуацию, а о дочке репрессированного священника никто не хлопотал.
Сергей ушёл в ополчение — и погиб.
Абрам в ополчение не пошёл, но военную форму надел, ибо был переведён из Смольного командовать спецпродскладом.
Мамочка-гречанка скончалась в январе 1944-го перед Рождеством. Галя настояла (из уважения к великому празднику): «Надо обмыть тело». Девочка и две женщины отправились за водой на речку. Сусанна поскользнулась — и очутилась в проруби.
Галя успела уцепиться за правую руку утопающей, но в одиночку вытащить не имела сил. Фира вместо того, чтобы немедленно помочь, убежала домой с обещанием: «Вир`овку принесу!» — и не вернулась. Галя, чувствуя, что быстро слабеет, взялась вопить изо всей м`очи. Девочку течением затянуло под лёд, вода ещё не накрыла с головой, но сердечко захлёстывали и останавливали жуткий холод и страх кончины. По набережной проезжал легковой автомобиль, затормозил, из него выскочил офицер НКВД, вырвал бедолагу из мокрых лап смерти, отвёз в госпиталь. Воля Судеб: это опять был Роман Бухто`яров.
Сусанну выхаживали несколько недель. Лишили (во избежание гангрены и тотального заражения кр`ови) всех переохлаждённых пальцев на ногах и двух пальцев на левой руке, а три (из пятнадцати) сумели сохранить.
Навещал Роман.
Галя не приходила. Сначала, вероятно, потому, что он ей не докладывал, куда попала «без пяти секунд утопленница». А после — потому, что умерла.
Ни Абрам, ни Фира не появились ни разу. (Знали ли вообще о спасении? — Да от Гали должны были бы узнать.)
Девочку перевели в разряд выздоравливающих. Назначили помогать белобилетному еврею-кастеляну, заведовавшему всем госпитальным тряпьём, включая тюфяки. В воскресенье 30.01.1944 он пригласил своего соплеменника (из г`орода, не из госпиталя) отпраздновать снятие блокады. Напились и по очереди насиловали Сусанну на стопках испятнанных чужой кровью и мочой тюфяков, накрыв лицо подушкой, чтобы глушить крики. Едва не задушили. (Тогда-то она и услыхала впервые про пожизненный долг инвалидки радоваться любому хрену в любой своей дырке.)
Как раз в это время приехал извещённый о её выписке Роман, чтобы забрать и отвезти домой. Застрелил обоих насильников на месте.
Повёз истерзанную на улицу Л`ахтинскую. Фира заняла и комнату умершей Галины, и комнату живой Сусанны. Кинула в приотворённую дверь ворох одежды и велела убираться. Поскольку Абрама «крышевал» (пользуюсь современным жаргоном ради краткости) Смольный, Роман не смог вернуть девочке жильё.
Доставил её к себе (сам блокадой втоптанный в одиночество, а возраст уж`е за 60, женихаться поздно), поселил.
Удочерил (не побоялся).
За меткую стрельбу в госпитальной каптёрке, открытую не в рамках ОРМ (оперативно-розыскного мероприятия), понижен в звании и в должности, сослан служить (возвращён) в Петродвор`ец весной 1944-го. (Выбрасывать Романа вообще из чекистских рядов и тем самым ослаблять их в трудный период устройства послевоенной мирной жизни руководство сочло нецелесообразным.)
* — * — * — * — *
Горечь своей истории Сьюшенька смягчила полуулыбкой:
— Вот, значит, у меня аж три дня рождения!
— Да-да, я понял, и два из них в январе — 6-ое и 30-ое. А когда самый первый?
— По старому стилю 28-го августа, по новому 10-го сентября.
— Не поверю, что ты родилась по старому стилю! То есть: не поверю, что ты родилась до революции, когда он существовал.
— Он и сейчас существует…
— ????
— Церковь православная по нему живёт. И отмечает именно 28-го августа память мученицы Шушан`ики Ранской. Была такая грузинская княгиня в пятом веке…
— Значит, родители должны были тебя Шушан`икой назвать?
— Папенька не захотел: люди, дескать, подумают, что он «прогибается» перед главным грузином СССР. Нарёк Сусанной.
— А как переводится «Шушан`ика» с грузинского на русский?
— «Шушан`ика» — это уменьшительная форма имени «Шуш`ан», которое так и переводится: «Сусанна».
— Ох, ну конечно же, ежу само собой понятно. Я хотел другое спросить: как «Сусанна» с греческого на русский переводится?
— «Белая лилия», но почему с греческого?
— А с какого? У тебя ж мама…
— «Сусанна» — еврейское имя.
Я присвистнул:
— Что ж получается? Папа твой не хотел «прогибаться» перед главным грузином, а «прогнулся» перед главным евреем? Кто ж у нас в СССР был тогда главным евреем? Троцкий, что ли?
Мои рассуждения задели Сюзанну за живое:
— Анатолий, и эту кашу в своей голове ты называешь мужской логикой?
Заметив нотки обиды, я попробовал отшутиться:
— Ох, извини, должно быть, спросонья…
Но прощения не получил:
— Ах, спросонья? Живенько отправляйся к себе, там доспишь!
* — * — * — * — *
Около четверти девятого утра в четверг 7-го июля 1966-го г`ода уста молодой хозяйки разбудили меня частушкой:
…Полюбить — так полюбить
паренька хорошего,
а такого нечего,
который спит до в`ечера!..
На сковороде в кухне шипело что-то вкусное.
— Умывайся да садись, поешь.
— Благодарю, но лучше пойду натощак.
— Почему?
— Вдруг там кровь из пальца на анализ прикажут сдать?
— А мочу не прикажут? Я нашла б подходящую склянку.
— Не знаю…
— Чемодан заберёшь с собой?
— Пусть остаётся здесь — будет вторая уважительная причина вернуться.
— А какая первая?
Я ответил строкой из «Персидских мотивов» Есенина:
…О любви в словах не говорят…
Умылся, облился прохладной водичкой до п`ояса, вытерся, причесался, рассмотрел себя в зеркале при нормальном дневном освещении и решил, что свежего бритья не требуется (брился вчера ночью в вагоне час`а за два до прибытия на Московский вокзал Ленинграда). Трус`ы и носк`и высохли не полностью. Пусть повисят. Может, надо было вместе с ними и рубашку постирать? Попросил кусок ветоши.
— Зачем?
— С туфель пыль смахнуть.
— Брюки я тебе погладила.
— Благодарствую, Сьюзенька, но во сколько ж ты встала?
— В половине седьмого.
— А дедушка Роман спит ещё?
— Уж`е поел, уж`е в пути.
— Куда?
— На пост свой к вокзалу. Велел передать, чтоб и ты туда сразу подошёл после медкомиссии.
— С бутылкой?
— Вот вечно у этих мужиков с утра пораньше одни бутылки на уме!
— Ой, какая ты у меня ворчливая с утра пораньше…
— Ты, помнится, хотел иметь запас времени на дорогу?
— Не на дорогу, а на заблуждения всякие случайные.
— Случайные?
— Да-да, совсем случайно в русском языке «заблуждения» и «блудни» — слов`а однокоренные…
— Ах ты, ах ты, а я совсем случайно забыла, что к нам сюда прикатил сынок преподавателя русского языка…
Эта женщина верт`ела мною, как хотела.
Самое главное — у меня не было ни сил, ни воли, ни резонов, ни желания упрямиться.
Но продолжилась ситуация не тем, о чём вы, возможно, подумали.
К о н е ц «М е ж о б л о м ь ю I—II» в г л а в е 2 - ой р о м а н а
© Аффтар, 2017.
Сундучок, глава 2, межобломье I-II
© Copyright: Анэфзин, 2017
Свидетельство о публикации №217042801515
Свидетельство о публикации №217042801515
Рецензии