Благовещенское речное училище

После окончания в 1949 году семи классов поселковой школы передо мной встал вопрос: куда пойти учиться дальше. Ближайшая от нас десятилетка находилась в районном центре – Зее. Ни родных, ни знакомых там у нас не было, поэтому Зея, а вместе с ней и десятилетка, сразу же отпали. Поступать в техникум не было средств: у родителей нас семеро – мал мала меньше. Поэтому надо было поступать туда, где студенты находятся на полном государственном обеспечении. И после недолгих раздумий предпочтение было отдано Благовещенскому речному училищу.

Наша дружная география

И вот я, шестнадцатилетний юноша, ни разу не видевший паровоза и автобуса, прибыл в Благовещенск. Речное училище в те годы располагалось на улице Торговая 1, в одном из красивейших зданий города, в бывшем магазине купца Чурина, рядом с не менее красивым старинным зданием речного вокзала.
Вступительный конкурс – три человека на место. Успешно сдаю экзамены – и я уже курсант судомеханического отделения. В то время в училище было еще два отделения: судоводительское и гидротехническое. Каждое располагалось в отдельных казармах-кубриках и называлось ротой. Да, очень красивый магазин купца Чурина. Но этот красивый дом был совершенно не приспособлен для речного училища. На втором этаже дома располагались классы. На первом – клуб и спортзал. А рядом, в двухэтажных кирпичных зданиях, которые были уже без всякой архитектуры (очевидно бывшие склады и подсобные помещения чуринского магазина) располагалась казармы. В первом здании на первом этаже располагалась рота штурманов, на втором этаже – рота судомехаников. Во втором здании – рота гидротехников. Полы и в казармах, и в учебных классах были деревянные, замытые курсантскими швабрами до безобразия.
А несколько поодаль от этих двух кирпичных зданий находился деревянный двухэтажный дом, в котором жили преподаватели училища. Вся территория училища было обнесена высоким деревянным забором, который курсанты, уходящие в самоволку, преодолевали без особого труда. Этим же путем курсанты возвращались из самоволки.
Наша казарма – это длинное узкое помещение, по обеим сторонам которого располагались двухъярусные койки. У входа в кубрик-пост дневального, которым поочередно становился каждый из нас. В его обязанность входила уборка помещения: деревянный пол драили каждый день. Кроме того, дневальный должен был вынести из казармы на улицу бачки с водой из-под умывальников. И все это надо было сделать до обеда – пока курсанты находились на занятиях. Нас, механиков, звали маслопупами, а судоводителей - рогалями. Даже песенка у нас была:
Вдоль по кубрику вдвоем
С судоводом-рогалем
Нес парашу бравый маслопуп.
До сих пор удивляюсь географическому «составу» курсантов нашего судомеханического отделения. Большинство ребят были, конечно же, из городов и поселков нашей области. Но… Владлен Тимофеев был родом из Львова; Виктор Тимофеев – из Ярославля. Были ребята с Сахалина, из Приморья, других уголков страны. А Сергей Волков и Юра Шин Жу приехали учиться аж из Китая. Такая география, безусловно, свидетельствовала о большой популярности нашего речного училища. На нашем судомеханическом отделении тогда учились: Иван Конев – из Свободного, Юра Карпов – из Шимановска, Павлик Сиваков «Карасёв) – из Завитой, Вениамин Намоконов, Володя Калинин, Юра Манке, Толя Бормотов, Иван Проявко, Валентин Филиппов, Виталик Чаплинский – и другие.
Жили дружно. Ни о какой дедовщине не было и речи. Хотя, конечно, субординация между курсантами старших и младших курсов соблюдалась. Ссоры, стычки иногда происходили, но не более того.

Безумству храбрых

Бывают в нашей жизни случаи, которые запоминаются на всю оставшуюся жизнь, и о которых мы всегда вспоминаем с содроганием. Об одном таком случае мне и хочется рассказать.
А произошло это событие в начале далеких теперь уже пятидесятых годов прошлого века. Мы с другом и земляком Иваном Киселевым были в то время курсантами  Благовещенского речного училища: я – первокурсник, Иван – на курс старше. И вот, в канун ноябрьских каникул, Иван говорит мне:
- Все на каникулы разъедутся по домам. Поедем  -ка, Коля, домой и мы с тобой, чем десять дней торчать в казарме. От скуки с ума можно сойти.
Вначале я это предложение своего друга воспринял не более, как шутку. И вот почему. Во первых, надо сказать о том, что мой отчий дом находился в то время на прииске Золотая Гора, что на севере нашей области, а Ивана и того дальше – в поселке Дамбуки. Дорога до дома неблизкая: сначала от Благовещенска на поезде надо ехать почти сутки до станции Тыгда, от Тыгды до Зеи – на автобусе, а от Зеи до Золотой Горы и Дамбуков – на попутной машине.
Во-вторых, в ноябре в нашем северном районе устанавливается уже настоящая зима со стабильной минусовой дневной температурой, не говоря уже о ночной.
Ну а в-третьих, надо учесть и одежду курсанта: легонькая шинель, на ногах – туфли – корочки. Ни о каком теплом белье не было и речи.
Но друг все же уговорил меня. Да и я за прошедшие три месяца, очень соскучился по отчему дому. Да и что греха таить: уж очень хотелось мне щегольнуть перед земляками морской формой.
И вот мы с другом уже в пути. До станции Тыгда доехали благополучно. От Тыгды наш путь теперь лежал до Зеи, а это порядка ста километров. Сейчас преодолеть их не составляет никаких проблем: к услугам пассажиров теплые, комфортабельные автобусы, круглосуточно – микроавтобусы и легковые машины. Довезут с шиком до самого дома – лишь бы были деньги. А тогда, шестьдесят лет назад, выбор транспорта был очень ограничен: или холодный автобус, или еще более холодная попутная машина.
В Тыгду наш поезд прибыл поздно вечером. Ночь коротали в грязном прокуренном зале ожидания железнодорожного вокзала. А желающих уехать в Зею – тьма, поэтому на утренний автобус мы не попали. Кое-как, с горем пополам удалось купить билет на дневной рейс.
Но вот мы уже в Зеи. Оттуда до Золотой Горы в те годы можно было добраться только на попутных машинах, которые возили на прииски различные грузы, чаще всего продукты питания: муку, сахар, соль.… И отходили они с наполненными грузом кузовами от продовольственной базы, которая располагалась в районе пристани. Туда мы и направились с Иваном сразу же после прибытия. Здесь у дежурного проходной – полного, небольшого роста, заросшего густой щетиной и очень разговорчивого пожилого мужчины, назвавшего себя Петром Анисимовичем, мы узнали, что машины обычно уходят утром.
- Но не исключено, - сказал он, - что одна машина пойдет в этом направлении сегодня вечером. Ждите.
И мы стали ждать. Ждем час – никакой машины нет. Ждем еще час – тишина. И только под вечер, когда над городом стали сгущаться сумерки, Петр Анисимович сообщил, что машина встала под погрузку муки. Вот на ней в открытом кузове нам с Иваном и предстояло добираться до отчего дома.
Петр Анисимович удивился и возмутился нашему отчаянному поступку, сказав: «Лучше бы вам, ребята, вернуться назад, в училище. Разве в такой одежде ездят зимой в открытом кузове? Или обморозитесь, или погибнете совсем». А в сторожке у Петра Анисимовича жаром пылала печь, и было тепло. До дома – рукой подать. Ни о каком возвращении назад не могло быть и речи.
Когда уже совсем стемнело, мы с другом уселись в кузов полуторки на холодные мешки с мукой. Не успели отъехать от города, и километра, а я уже продрог до основания. Казалось, что на холодных мешках с мукой ты сидишь совсем раздетый. И тут мой друг принял единственное в сложившейся ситуации правильное и мудрое решение, которое не только спасло наши жизни, но и избавило нас от обморожений.
- Ложись, Коля, вниз лицом на мешки, - скомандовал он мне, - а я лягу на тебя.
А надо сказать, что друг мой, Иван Киселев, был старше меня года на три или даже четыре, успел получить хорошую жизненную закалку, был крепкого телосложения, имел первый разряд по штанге. Словом, настоящий богатырь. Кроме того, в ожидании машины он все же успел на несколько минут заскочить к своим родственникам и надеть под шинель добротный свитер, а на ноги – теплые носки.
И вот я лежу на мешках, а мой друг на мне. Едем дальше. Чувствую, что если мне и не стало теплее, то по крайней мере – терпимее. Да и мороз несколько ослабел: небо стало покрываться тучами, и на нас начали плавно опускаться пушистые снежинки.
Кому приходилось хоть раз проехать по трассе Зея – Золотая Гора, тот знает, что это такое: около ста километров пути, крутые затяжные подъемы и коварные повороты и спуски. Поэтому на Золотую Гору мы прибыли, когда уже было далеко за полночь.
За дорогу я до того окоченел, что из кузова полуторки смог слезть только с помощью Ивана и шофера. Они ввели меня и в дом. Наш приезд вызвал настоящий переполох. И трудно было понять, чего у моих родителей было больше: страха, удивления или радости. Меня сразу же начали растирать, массажировать, поить горячим чаем, и окоченение помаленьку прошло. Руки и ноги двигались. Обморожений отмечено не было. Изрядно продрог и мой спаситель. Нашлось нам и по сто граммов водки. Рано утром Иван на этой же машине отправился дальше – до Дамбуков.
…Теперь, на склоне лет, поездку эту расцениваю не иначе, как безумие. А её благополучный результат объясняю тем, что часто в экстремальных ситуациях нас спасают наши добрые ангелы – хранители и такие верные друзья, как Иван Киселев.
А щегольнуть в родном поселке морской формой в тот раз мне так и не удалось: снегу навалило столько, что по улочкам и переулкам посёлка можно было передвигаться только в валенках, да и то с большим трудом.


Наши учителя

С благодарностью вспоминаю учителей, которые старались сделать из нас настоящих морских «волков». Хорошо помню преподавателя русского языка и литературы Кралевецкого Нестера Петровича, мужчину предпенсионного возраста. Предмет свой он знал отлично, преподносил материал в доступной форме. Но главным его отличием было ярко выраженное чувство юмора. Помню, после каждого урока он всякий раз повторял фразу:
– Ну что ж, товарищи курсанты, давайте перервемся, но только не напополам.
Однажды, на уроке литературы, Нестер Петрович преподносил нам новый материал. А излюбленной его привычкой была такая: по ходу изложения материала задавать курсантам вопросы, проверяя, таким образом, как мы усваиваем новый материал. И вот он задаёт вопрос Володе Калинину. А отвечать преподавателю, конечно же, надо было стоя. Володя что–то начал мямлить сидя, выражая этим свое неудовольствие. Нестер Петрович задает Володе еще один вопрос. Володя продолжает отвечать сидя, как бы говоря этим преподавателю: «Да отстань ты от меня!»
Но беседа между преподавателем и курсантом продолжается. И до Володи все же, в конце – концов, доходит, что надо встать. И вот он начинает медленно, нехотя подниматься со стула. Этот Володин подвиг Нестер Петрович прокомментировал так:
– Превозмог себя – и встал Калинин.
Аудитория сразу же взорвалась дружным, громким курсантским смехом.
Вспоминается и преподаватель математики Кравченко Евдокия Антоновна – симпатичная женщина лет сорока пяти, которая готова была заниматься с отстающими курсантами сколько угодно – лишь бы те усвоили материал. Преподаватель истории, мужчина с огненно–рыжими волосами, любил повторять: «Без пития нет жития на Руси». И сам не прочь был выпить. Капитан–лейтенант Быков, преподававший морское дело, говаривал: «Не надо все знать. Но надо знать, где что написано».

«На бабу друзей не менять»

В почете в то время была в училище художественная самодеятельность – на наших концертах всегда был аншлаг. На них автор этих строк с Леонидом Шафировым, который учился курсом старше, лихо отплясывали на клубной сцене «Яблочко» и вальс-чечетку.
Много было у нас и отличных спортсменов: боксеров, гимнастов, штангистов. А любимцем публики был борец Юра Михайлов – симпатичный молодой блондин, которому незнакомо было слово «поражение».
Очень популярны были у нас танцы под духовой оркестр училища, состоявшего из курсантов. В зимнее время в клубе училища негде было яблоку упасть. А за дверями обычно толпились девушки, жаждущие попасть в наш клуб. В моде тогда были вальс, танго, фокстрот. И надо было быть незаурядным танцором, чтобы суметь закружить в этой тесноте девушку в вихре вальса, не задев других танцующих. Но а летом на танцплощадках городских парков курсантов нашего училища всегда ждали девушки, мечтавшие познакомиться с нами, потанцевать. Помню, по этому поводу было даже сочинено такое четверостишье:
Пускай же девчата на танцах
С любовью нас будут встречать,
Но мы не забудем девиза курсанта:
«На бабу друзей не менять!»

С любимыми не расставайтесь

У курсантов Благовещенского речного училища заканчивалась очередная учебная неделя. И тех из них, кто за это время не получил плохих отметок, не схлопотал дисциплинарных взысканий, ждало очень приятное вознаграждение – увольнение в город на субботний вечер или на весь воскресный день.
В пятницу мой друг, курсант второго года обучения Павел Сиваков спросил меня:
– Коля, ты берешь на воскресенье увольнительную в город?
– Да мне в городе делать–то нечего, – угрюмо ответил я.
– А я в это воскресенье решил навестить свою землячку, студентку финансового техникума, – продолжал Паша, – составь мне компанию.
Предложение Павлика заинтересовало меня, и мы начали усердно готовиться к воскресному увольнению. Прежде всего, нагладили брюки, да так, что об их стрелки не мудрено было и порезаться. После этого надраили пастой до блеска пряжки на ремнях и пуговицы на шинелях. Почистили кремом туфли.
И вот долгожданное воскресенье наступило. На проходной дежурный офицер не имел к нам никаких претензий: увольнительные удостоверения в полном порядке, вид у курсантов бравый. И даже пожелал нам приятно провести время.
Общежитие финансового техникума в те далекие пятидесятые годы прошлого века располагалось по улице Горького, в деревянном бараке, и ходу до него от Торговой –1, где тогда находилось речное училище, было не более получаса. Да и январский мороз подгонял нас.
… А вот и общежитие. Заходим в комнату, в которой проживает шесть девушек, среди них и Павликова землячка. Познакомились. Землячку зовут Раей. И я с удовольствием отметил для себя: правильно сделал, что принял предложение Павлика. Рая мне сразу очень понравилась. Ростом она была чуть ниже меня. Светлые волосы были аккуратно уложены на затылке. А бездонные голубые глаза излучали доброту и тепло. А Павлику понравилась Нина, подруга Раи. Она с первого взгляда покорила сердце юного Паши – моряка. Девушки оказались очень веселыми и приветливыми. Устроили в честь знакомства чаепитие, после чего мы играли в дурака. Но как не было хорошо в гостях – пора и честь знать. Рая и Нина согласились прогуляться с нами по городу. А на прощанье договорились в следующее воскресенье сходить вчетвером в кино.
И с этого времени закончилась моя спокойная жизнь. С огромным нетерпением, как большого праздника, ждал я теперь каждое воскресенье, чтобы снова и снова встретиться с Раей, которая заполнила всю мою жизнь, и о которой я теперь постоянно думал. А чтобы, не дай Бог, лишиться увольнительной, я и учиться стал лучше, и с дисциплиной подтянулся. Мы с Раей старались не пропускать ни одного кинофильма, которые демонстрировались по воскресеньям в кинотеатрах города. Это – днем. А вечером танцевали под духовой оркестр в клубе нашего училища, в котором в это время всегда был аншлаг. А когда кончилась зима и на улице стало теплее, мы любили с Раей просто бродить по городу и строили радужные планы на будущее, которое нам казалось и прекрасным, и светлым.
…Наступил месяц май. Рая уехала на практику в свой родной Завитинск. И мне показалось, что город опустел. Я не находил себе места. Всё валилось из рук. А тут ещё экзаменационная сессия.
Поезд ещё не успел дойти до Завитинска, а я уже написал письмо Рае, в котором сообщал, как мне стало плохо без неё. И стал ждать ответное письмо, которое, по моим подсчетам, должно было придти в течение недели. Но неделя прошла, а ответа не было. Я сник совсем. И когда шел сдавать очередной экзамен по электротехнике, то мне казалось, что я совершенно опустошен и ничего не знаю. Павлик меня понимал и очень мне сочувствовал.
И вот в то время, когда я сидел в классе за столом с экзаменационным билетом в руках, дверь класса чуть – чуть потихоньку приоткрылась, и в ней показалась сияющая физиономия Павлика. В открытую дверь он показал письмо. Я сразу понял, что это – долгожданное письмо от Раи. Сдав экзамен на отлично, я бегом выскочил из класса.
Да, я не ошибся – это действительно было письмо от моей любимой девушки. Рая писала, что начала проходить практику в местном госбанке и что у неё всё хорошо. Очень сожалела, что в то время, когда в Благовещенске происходит открытие парков, ей пришлось из областного центра уехать. Писала, что ей в Завитой очень скучно.
…Прошло лето. Начался новый учебный год в вузах и техникумах. Мы с Раей снова были вместе, и снова были счастливы.
Но все когда–то кончается. Весной моя подруга окончила техникум и по распределению уехала работать в порт Ванино. А я, учась на третьем курсе речного училища, умудрился одновременно закончить десятый класс заочной школы, получить аттестат зрелости и летом того же года поступил в Иркутский мединститут. В течение полугода мы с ней еще переписывались. Но на одно из Раиных писем я не ответил, и на этом наша переписка прекратилась, чтобы уже не возобновиться никогда.
…С той поры прошло более полусотни лет. А мне кажется, что все это происходило вчера – так свежи воспоминания. Раины письма храню до сих пор. Очень сожалею, что с ней расстался. Ещё больше сожалею о том, что не знаю, как сложилась её судьба.
Сложная штука – жизнь. Она и прекрасна, и удивительна. Но она же и треплет и ломает нас: постоянные хлопоты, постоянные неурядицы – то семейные, то на работе. И нам всё время некогда остановиться, некогда оглянуться назад – чтобы осознать, понять, а что же с нами произошло тогда.
Я остановился. Оглянулся. И получился вот этот рассказ.

Ох уж эти строевые…

Надоедали нам строевые. В столовую – строем, из столовой – строем, на занятия – строем. Даже купаться шли строем. Обычно в баню мы ходили на улицу Горького. А это километра два. В то время в городе не было ни одной заасфальтированной улицы. Так вот, в баню идти строем еще ладно, а из бани…. В строю всегда пыльно. Если еще и ветерок, а тем более ветер, в училище мы приходили грязнее, чем шли в баню.
Но зато нравилось мне, когда вечером, перед отбоем, мы строем прогуливались по городу. Обычно при выходе с Торговой на Ленинскую старлей давал команду: «Взвод, за–а–пе–вай!» и Владлен Тимофеев басом начинал:
Якорь поднят. Вымпел алый
Плещет на флагштоке…
А весь взвод дружно подхватывал:
Краснофлотец, крепкий малый,
В рейс идет далекий…
Четкий шаг в ритме песни, приподнятое настроение…. И казалось, что краснофлотец, крепкий малый, – это ты и есть.
А подготовка к праздничным парадам! Строевые тренировки длились каждый раз по месяцу. Зато за день до праздника наглажены брюки клеш, бляхи на ремнях начищены до блеска, корочки–туфли надраены до такой степени, что отражают солнечные лучи. Кроме того, каждому курсанту выдавались белые перчатки. Так что на парадах и праздничных демонстрациях строй курсантов всегда выделялся и восхищал зрителей своей отточенной до совершенства выправкой.

Курсантские будни

Такими были праздники. Но жизнь курсанта – суровые будни. Целую неделю учеба, строевые занятия, дежурства по кубрику, камбузу. А время, когда я учился в Благовещенском речном училище, было послевоенное. Шла большая демобилизация военнослужащих, в том числе и офицеров. И командирами рот в нашем училище в основном были демобилизованные офицеры–пехотинцы, которые и моря никогда не видели, и никаких военных училищ не кончали. А офицерские звания получили за боевые заслуги на фронте. Это были, безусловно, порядочные люди. К своим служебным обязанностям они относились добросовестно. Но был у них один существенный недостаток: они были малограмотны. По этой причине с ними иногда происходили казусы. Вот некоторые из них.
Нашей ротой судомехаников командовал старший лейтенант Нещадин. Это был худенький, невысокого роста мужчина лет сорока-сорока пяти. Ни имени, ни отчества мы его не знали, и при необходимости обращались к нему: «Товарищ старший лейтенант!». А между собой звали его просто – старлей. Это был добросовестный и честный командир, как говорится: «слуга царю, отец солдатам». Работал, ни зная, ни праздников, ни выходных. Я и сейчас, через много лет, задаю себе вопрос: «А был ли у него дом? И была ли у него семья». Но грамотности ему явно не хватало.
…Увольнение в город только в субботу, воскресенье, по праздникам – и то не всем, а только тем, кто в течение недели не провинился, не получил двойку. А побывать в городе хочется всем. Поэтому в почете были самоволки.
По увольнительным курсанты, начищенные и наглаженные, в приподнятом настроении проходили через проходную. А остальные попадали в город, перемахнув через высокий деревянный забор, которым была огорожена территория училища. Большинству курсантов это проходило безнаказанно, но некоторые попадались и несли наказание – наряд вне очередь: чистить картошку на камбузе, или драить пол шваброй в казарме. А вот Володе Калинину и здесь не везло: редкая самоволка обходилась без того, чтобы его на этом деле не засекли. И вот однажды старлей, построив нас, стал Володю воспитывать в очередной раз. И в его воспитательной речи была такая фраза: «Глаза твои бесстыжие, через забор перелезшие.
А надо сказать, что курсанты находились на полном государственном содержании. И хотя дисциплина в училище в то время была на должном уровне, но пошкодить курсанты были ох какие мастера: то в строю затеют возню между собой, то хлебом в столовой начнут перебрасываться, то еще что–ни будь сотворят. И вот, бывало, построит нас в очередной раз старший лейтенант, и говорит нам:
– Но почему, товарищи курсанты, вы так плохо себя ведете? Ведь вас содярживают, а вы не поддяржеваете». Такие словесные перлы нашего старлея нисколько не умаляли его достоинства. Мы его уважали за трудолюбие, за отеческое отношение.
Был и такой случай. Ротой штурманов командовал капитан Крылов, бывший пехотинец, поэтому в морских терминах он совершенно не разбирался. И вот однажды, на утреннем построении, курсант Петров пожаловался ему:
– Товарищ капитан! Вечером, ложась спать, положил шпангоуты под подушку. Утром проснулся – шпангоутов нет. Кто–то их украл». На это капитан отреагировал немедленно:
– Товарищи курсанты! Кто взял шпангоуты у курсанта Петрова – верните их ему немедленно.
Капитану и в голову не пришло, что его разыгрывают. А ведь шпангоуты – это металлические ребра кораблей.
А однажды и со мной чуть не произошел трагический казус. Шел 1950 год. До смерти Сталина оставалось три года. Как то мы с товарищами завели разговор о нем. И во время этого разговора я, по неосторожности, сказал о вожде что–то не совсем лестное: что именно – сейчас уже не помню. Товарищ по курсу, Виталий Чаплинский, немедленно об этом сигнализировал командиру роты, старшему лейтенанту Нещадину, который на этот сигнал отреагировать так:
– Курсант Филиппов, отведите Сачкова к речному прокурору – пусть он с ним разберется!
...И мы пошли: я – в качестве «арестованного», а Валентин Филиппов – в качестве конвоира. А надо сказать, что двухэтажное деревянное здание речной прокуратуры от речного училища находилось всего в квартале ходьбы. Пришли мы в прокуратуру – прокурора нет. Ждем полчаса – прокурора все нет. А потом нам сказали, что его сегодня не будет, и мы спокойно возвратились в училище. Валентин доложил старлею, что прокурора нет. И на этом всё закончилось: в прокуратуру меня больше не отводили, и никто из товарищей об этом случае больше мне не напоминал.
Тогда я всё это перенес спокойно. А сейчас вспоминаю об этом с содроганием. Ведь не исключено, что я из курсанта Благовещенского речного училища в одночасье мог бы превратиться во «врага народа» со всеми вытекающими последствиями. Я до сих пор благодарен Богу за то, что он в тот трагический для меня день отправил речного прокурора в командировку.

Говорящие фамилии

Среди курсантов были распространены прозвища, чаще всего безобидные. Так, Владлена Тимофеева из Львова звали не иначе, как Тимофей Львовичем, другого Тимофеева из Ярославля кликали Батей: он был постарше всех нас года на три–четыре. Пашу Карасева звали, конечно, Карасем. А Серебренникова – Аргентум. Старлей Нещадин, увидев меня, любил повторять:
– А курсант Сачков, как всегда, опять сачкует.
Его примеру следовали и многие ребят.
Каждый курсант был по–своему интересен, но некоторых хочется отметить особо. Владлен Тимофеев всегда был спокоен и невозмутим. Когда кто ни будь из товарищей произносил слово «мало», он не уставал повторять:
– А ты разжуй – будет много.
Если кто–то из ребят громко кричал: «Кто взял мою книгу (тетрадь, ручку и т.д.)?», Владлен всегда громко отвечал: «Я!», и после длительно выдержанной паузы следовало продолжение: «Не брал».
Но, а если кто–то во время спора, в порыве гнева скажет, бывало: «Но и дурак, же ты, Тимофей Львович!», то он всегда в таких случаях спокойно и невозмутимо говорил: «Это ты – дурак. А я – нет. Я – умный».
Запомнился весельчак и балагур Максимов, которого ни по имени, ни по фамилии никто не звал, а звали его просто Макс. Учился он курсом старше меня. Был отличным баянистом, и постоянным участником в нашей художественной самодеятельности. Внушительно выглядел и старшина нашей роты Борис Гудков: богатырского телосложения, он уже тогда казался взрослым, и внушал курсантам уважение к своей персоне. Любил старшина говорить: «Не спешите, товарищи курсанты – но поторапливайтесь».
Учеба в училище мне давалась легко. Но один предмет был не по зубам – черчение. Вначале, когда чертежи были простые (болт, гайка), я еще кое-как справлялся с заданиями. Но по мере усложнения заданий стал пасовать, однако выход нашелся. Большинство курсантов чертили на «хорошо». Но были и мастера своего дела. К ним относился Владлен Тимофеев. Вот он начертил паровой котел в разрезе, в левом нижнем углу сделал надпись: БРУ, СМО МРФ, что расшифровывалось так: «Благовещенское речное училище. Судомеханическое отделение Министерство речного флота». Дата. Фамилия.
Но что–то в чертеже ему не понравилось. Вкралась какая–то неточность. Ясно, что на пятерку чертеж не тянет, поэтому Владлен его бракует. А я уже тут как тут. С согласия хозяина бракованный чертеж присваиваю. Аккуратно резинкой стираю фамилию автора и вписываю свою. И твердая четверка по черчению у меня уже в кармане. Может, прав был наш ротный насчет моей «сачкующей» фамилии?

Вода кругом вода

После окончания первого курса практику проходили на судостроительном заводе, осваивая слесарное, токарное и кузнечное дело. От училища до затона шли пешком по улице Ленина, а это почти с одного конца города до другого.
После окончания второго курса нас направляли на практику на старенький колесный пароход «Сучан» в качестве кочегаров. На вахту заступали по два человека, каждому по котлу. Жара. Палуба нагрета до предела: босиком наступишь – обожжешься. А в кочегарке пекло еще хлещи. Пот с тебя льет градом. Бесконечно хочется пить. Качаешь помпу и как присосешься к ней – пьешь, пьешь, пьешь большими глотками теплую и, конечно, не совсем чистую амурскую воду. Уже желудок давно переполнен водой, а жажду утолить так и не удается.
Мне очень приятно осознавать, что чуть позже меня это же, судомеханическое отделение, закончил наш амурский писатель Борис Машук. И в подтверждении моих слов вот что он писал в «Амурской правде» в августе 99–го: «Чтобы это понять, нужно отстоять хотя бы одну–единственную ходовую вахту перед двумя прожорливыми топками. Ведь на угольке ходили, на угольке! Райчихинский, богучанский.… Один – золит, другой – плавится. Но хоть сдохни, а пар на марке держи…. Четвертый час вахты – зачистка топок. После этого – и лопата из рук вон…».
Рейс: Благовещенск – Хабаровск. И обратно. За практику – два таких рейса. Остановки: Поярково, Константиновка – дозаправляемся продуктами, углем. И снова в путь!
Капитаном «Сучана» был Шарыгин, старый морской волк, повидавший немало на своем веку, серьезный деловой человек. А вот стармеха трезвым я не видел ни разу. Но дело свое он знал отлично. План по перевозке грузов «Сучан» в ту навигацию успешно выполнил. И даже мы, курсанты, заработали прилично. Потом, уже приступив к учебе, ребята долго получали деньги то за экономию пара или топлива, то за перевыполнение плана.
И все же навигация произвела на меня удручающее впечатление. И совсем не потому, что тяжело было шуровать в топку уголек, истекая потом. Обуяла меня тоска по земле. Идешь по Амуру сутки–вторые. Вроде бы вот она, земля – рядом, но вода, кругом вода. Сойдя после навигации на берег, я дал себе клятву: больше от земли не отрываться.
В том же, 52–м, стал учиться в вечерней школе Благовещенска, а потом поступил в Иркутский медицинский институт. Прошли годы. Как сложилась судьба моих однокурсников? Чего они достигли в жизни? Этого я не знаю. Надо же умудриться, что за всю свою жизнь я так и не встретился ни с одним из них.
Много с тех пор воды утекло в Амуре. Много событий, и больших, и малых произошло за это время и в нашей стране, и в мире. И Благовещенское речное училище теперь стало филиалом Владивостокского государственного морского университета имени адмирала Невельского. А расположено теперь речное училище не в бывшем чуринском магазине, а в новом построенном здании. И нынешние курсанты имеют право мечтать бороздить просторы морей и океанов, и видеть себя капитанами дальнего плавания. Мы в то время мечтать об этом не могли: Амур и Зея были нашим пределом мечтаний.
А я желаю нынешним мальчишкам семь футов под килем, и попутного ветра!