Физик и время

Наука начинается с удивления. А у профессора В. А. Никитина, когда он пошёл в школу, поначалу не было даже интереса к учёбе. На уроках он скучал, витал в облаках и смотрел в окно, за которым простирался мир его интересов.

В четвёртом классе его оставили на второй год. Учительница сказала маме: «Ну что же делать, Лида...» Мама сама была учительница. Но разговоров с пристрастием с сыном не вела.

Он учился в деревенской школе, где-то под Серпуховом. Деревенских мальчишек пугали ужасной перспективой: будешь плохо учиться, будешь потом всю жизнь быкам хвосты крутить. То есть, пасти коров. Ниже пастуха в деревенской иерархии, кажется, никого и нет. Но в младшем школьном возрасте такая перспектива кажется чересчур туманной и впечатления не производит.

В пятый класс его всё-таки перевели, оставлять на третий год не полагалось. И тут случилось чудо. В школу пришёл преподавать немецкий язык бывший фронтовик. Он обладал главным педагогическим качеством: терпением. Занимался с трудным учеником после уроков. Так, исподволь, вдохнул в ученика тягу к книжным знаниям. И в один прекрасный момент немецкие тексты ожили!

«Мне стало интересно учиться!» — с триумфом воскликнул В. А. Никитин, заканчивая эту поучительную историю из своего детства. В конце первой четверти он принёс домой... Нет, вы не поверите. Родители тоже поначалу не поверили. Отец, даже не заглядывая в дневник, по привычке взялся было за ремень... Но дневник всё-таки раскрыл. А там… одни пятёрки!

Интерес к точному знанию, к количественной картине мира появился два года спустя, когда стали изучать физику. Он ощутил радость познания. Об этой чистой радости лучше всего сказал Клавдий Птолемей, который, как мы знаем сейчас, заблуждался относительно истинной картины мира, но кинематически правильно описал движения планет. Его переводят по-разному, вот один из вариантов:

«Я знаю, что я смертен и создан ненадолго. Но когда я исследую звёздные множества, ноги мои больше не покоятся на Земле, я стою рядом с Зевсом, вкушаю пищу богов и ощущаю себя богом».

Есть у Птолемея и другое откровение: «Иногда кажется, что легче самому привести планеты в движение, чем постичь законы, по которым они движутся».

В таком возрасте трудности не пугают. Он брал одну вершину за другой. С отличием окончил среднюю школу. Поступил в Московский государственный университет. Защитил дипломную работу на кафедре ускорителей и распределился в Дубну.

Это был «векслеровский призыв» 1958 года. 12 человек, выпускников физфака МГУ. Физика уже была массовой профессией, но романтики в ней ещё не перевелись, а где они сейчас? Физика высоких энергий в Дубне в то время была на самом подъёме. Самый крупный ускоритель в мире!

Кто-то осел в Лаборатории высоких энергий, кто-то ушёл в Лабораторию нейтронной физики, а кто-то со временем перебрался в Серпухов, где в 1967 году был пущен очередной «атомный гигант». Каждый в меру сил и таланта внёс свой вклад в науку.

Вклад В. А. Никитина? Метод изучения рассеяния на малые углы, прошедший по ведущим лабораториям мира. Два открытия, внесённые в Государственный реестр открытий СССР. Кавалер ордена Кирилла и Мефодия, лауреат Государственной премии.

А как же радость познания? В начале 90-х Владимир Алексеевич сделал для себя вывод, что работа физика, во всяком случае, экспериментатора (о чём он мог судить по собственному опыту, имея 35 лет научной работы к тому времени) детерминирована, он часто действует по инструкции, одетый в дисциплинарную матрицу учёного. И только в редкие моменты учёный испытывает радость творчества... 

Он прошёл школу Векслера и, как сам он считает, многому у него научился. А вот совету, который Векслер давал своим молодым сотрудникам: «Не стремитесь знать всё, становитесь академиками в своей специальности!» — Владимир Алексеевич не последовал. Академиком в своей специальности он стал (и Академии наук дано пора обратить на это внимание), но от научного кругозора не отказался. И чтобы не замыкаться «в скорлупе своего небольшого хозяйства», не оказаться в рядах физиков-отраслевиков, взялся читать лекции студентам. Да профессорское звание к тому обязывает.

Чтение лекций — это отдушина. Возможность отделаться на время от рутины и подумать, а что же ты, собственно, делаешь, к чему стремишься, осмотреться, что делается вокруг, и какое место во всём этом занимаешь ты сам. 

Студенты... Заразить их энтузиазмом и получить ответный удар адреналина... Вот он, эликсир вечной молодости и творческого долголетия. Для них всё внове, вместе с ними заново открываешь для себя мир. Они требуют внимания, но они того стоят, если их взращивать, будут всходы, а нет — последует депопуляция физиков в Дубне, а это удар по всей физической науке.

Андрей Белый писал о лекциях профессора Н. А. Умова, одного из первых российских физиков-теоретиков (называя его бардом физики): «Он высекал перед нами обширную область физики как художественное произведение...» То же можно повторить, почти слово в слово, и о лекциях Владимира Алексеевича.

Читая лекцию молодым учёным в середине 80-х годов, он мысленно перебросил человека из конца 60-х годов в «наше время» и сказал, что бы произошло: он бы не понял языка, на котором говорят его коллеги! Мы все теперь говорим на языке кварков и струн! А если бы нам ещё удалось открыть монополь Дирака, воодушевлённый ответной реакцией аудитории, продолжал Владимир Алексеевич, и заключить его в сосуд, как старика Хоттабыча, у нас был бы катализатор расщепления протонов, а значит, неисчерпаемый источник энергии, и нам бы пришлось только заботиться о том, чтобы он никуда не улетел, потому что если мы его потеряем, будет очень жаль… 

Макс Борн в книге «Физика в жизни моего поколения» сказал за поколение, принявшее участие в создании квантовой теории. Владимир Алексеевич сказал за тех, кто Вторую мировую войну встретил ещё дошкольником.

В своих публичных лекциях в самых разных аудиториях он рассказывает о том, что нового узнали физики во второй половине XX века о природе вещей. И с сожалением замечает, что революция, о которой мечтали в конце 50-х и в первой половине 60-х годов, действительно совершилась, но...

«Её прямые последствия весьма скромны... Наши знания о природе вещей остаются в стенах наших лабораторий…»

И заключает с надеждой: «Может быть, время ещё не пришло?»


Рецензии