БОЛЬ

     Он орал, катаясь от боли в верхней половине живота, и кричал жене,
- Поставь, поставь же, наконец-то  мне кубик морфия, умоляю, поставь....
Боль была дичайшей и разрывала его всего, начиная с живота и кончая каждой клеточкой его измученного тела. Обострение язвы двенадцатиперстной кишки мучило его уже третий месяц и ночные боли, достигающие апогея к середине ночи, измотали его напрочь. Он с ужасом думал, что два флакона морфия сульфата по 50 миллилитров могут когда-то закончиться и тогда ужас болей не позволит ему не только работать, но и жить.  Жена, категорически отказывалась делать ему инъекцию, чем приводило его в бешенство и, корчась от боли, он орал ей,
- Ты, что не понимаешь, что я сейчас загнусь, дура. Дай мне немедленно морфий, я сам уколюсь.
Жена же проявляя непонятную ему тупость, пытаясь успокоить его, говорила,
- Милый, любимый мой, я сейчас позвоню Виталию Николаевичу, пусть он приедет и разберется в чем дело. Ты не думаешь, что у тебя наступает перфорация или пенетрация язвы и морфием ты смажешь всю клинику. И тогда перитонит, ты это хоть понимаешь.
        Но он ни чего не хотел понимать, волны боли становящиеся все более невыносимыми, превращали его в существо теряющее разум. Он с ужасом думал, что очередного болевого приступа ему не пережить-  сойдет с ума или просто умрет. Дикая внутренняя дрожь заставляла хаотично метаться по постели и желание с диким криком бежать в ночь, по улицам темного города.  Разрывающий черепную коробку телефонный звонок, как удар электротока по обнаженным зубным нервам пробил его холодным потом.
- Любимый, звонят из клиники.
          Собрав последние силы, он взял в руки телефонную трубку.
- Тарас Николаевич, доставили ребенка пяти лет с травмой селезенки, прооперировали-удалили селезенку. Но через два часа после операции он скинул давление и дал остановку. Мы завели сердце сразу же, и срочно подали его в операционную. Сейчас начинаем релапоротомию и выслали машину за вами. 
- Хорошо, еду.
 Он присел на краешек кровати, и слезы медленно покатились по щетинистым, впалым щекам. Иссиня-черные круги под глазами делали его похожим на труп. Сердце бешено стучало, руки и ноги были ватными и не слушались его. Жена начала молча подавать одежду. Сама надела ему носки. Он, как в замедленной киносъемке, облачался в брюки, майку, вязаный свитер. Его мутило, тошнило. Периодически сознание уплывало в ночь. И он, с ненавистью глядя на жену, думал, что такого бессердечия, жестокости и предательства он ей ни когда не простит. Вместо того, что бы сказать коллегам, что он тяжело болен и не может даже двигаться, она посылает его в морозную, зимнюю ночь, при этом, не сделав спасительной инъекции. Нет, такое не прощается. А ведь она то же врач и, как не ей понимать все происходящее с ним.
          Машина пришла довольно быстро. В полушубке и валенках он спустился во двор. У подъезда стояла больничная "санитарка". Он отказался сесть в кабину и сел в холодный грузовой отсек. Как ни странно, с каждой минутой боль потихоньку отпускала, и когда он входил в операционную, мысли были абсолютно ясными. Только слабость периодически вызывала легкое головокружение и тошноту.
Все, как всегда было банально и трагично. В первые часы после операции с корня удаленной селезенки слетела лигатура, массивное кровотечение остановка сердца. Благо дежурный реаниматолог моментально уловил все нюансы  происходящего и только его правильные, и грамотные действия спасли ребятенка. К моменту его прибытия, ситуация оставалась еще нестабильной. В животе у ребенка было около семисот миллилитров крови. Артериальное давление стремилось к нулю и с трудом удерживалось на фоне высокого темпа введения растворов и применения кардитоников и вазопрессоров. Хирургам наконец-то удалось перевязать ножку удаленной селезенки. У анестезистки оказалась одинаковая группа и резус крови с ребенком, так, что пятьсот миллилитров свежей и теплой крови, полностью стабилизировали ситуацию. Операцию заканчивали уже при устойчивом давлении и нормальном пульсе. К восьми часам утра ребенок пришел в сознание, но продолжал находиться на искусственной вентиляции легких. Все должно было закончиться благополучно.
           А далее обычный день, плановые наркозы, работа в реанимации и много, много черного кофе.  В пять часов вечера перед уходом домой, ребенок дышал сам, был в ясном сознании и держался за руку сидевшей рядом с его кроваткой матерью.
Дома, он попросил у жены  морфий, и молча при ней, весь вылил его в унитаз.
Теперь-то он смог реально оценить все, что с ним произошло.
В декабре в составе команды из своего госпиталя  он двадцать дней работал на землетрясении в Армении. Они работали совместно с бригадой врачей из Сиэтла. И когда американцы уезжали они оставили им массу медикаментов, в том числе и флаконов десять морфия сульфата по пятьдесят миллилитров в каждом. Он забрал себе два флакона. Тяжелейшая ( и физически, и морально) работа, а так же простуда подкосила его в последние два дня до завершения спасательных работ. У него страшно разболелись зубы. Армянские стоматологи не мудрствуя лукаво, удали два верхних коренных зуба. Но боль не только не утихла, но и еще более нарастала. Алкоголь, наркотики придушили боль лишь немного. И только по прилету, в родной клинике, ему поставили наконец-то верный диагноз-невралгия тройничного нерва. Иглоукалывание, специфические препараты через неделю сняли все проблемы. Но обострилась язва. Тогда на ночь он стал потихоньку подкалывать внутримышечно по кубику морфия. Но, к вечеру язвенные боли обострялись, и так он в течение месяца морфием лечил себя. В ту ночь, жена все поняла. И неизвестно, как бы все закончилось, если бы не тот ночной вызов. Он просто переломался на сухую.