Серафимы

— Так у меня, говоришь, отсутствует чувство такта? — захихикал Сулшерат, едва шагнув за створку двери.
— Отсутствует, — твердо повторил менестрель. — Вы могли передать письмо и сразу уйти, а не заводить милые беседы о героизме и страданиях Эхэльйо. Илаурэн его любит.
— Илаурэн его боится, — возразил старик. — Если мальчик надумает вернуться, она не сможет его принять. Представь — жить в одном доме с чудовищем, опасаясь чужих визитов и любопытных ушей...
Рикартиат сдвинул брови так, что они почти сошлись на переносице.
— Но вы ведь с трупами живете, — холодно заметил он. — И впредь я бы вас попросил не перехватывать письма Рэн.
— Ты с ума сошел, Тиат? — неприятно удивился тот. — Я? Перехватывать? Я не вор и не шпик, чтобы заниматься подобным. Эхэльйо прислал письмо для сестры вместе с другим свитком, побольше. Он описал мне свою внешность и задал вопрос, можно ли ее исправить.
— И что вы ответили?
— К сожалению, — Сулшерат развел руками, — я думаю, что нет. Тело мальчика серьезно повреждено. Я бы смог, пожалуй, избавить его от лишних пальцев и от когтей, да и крылья эльфу тоже ни к чему, но... две головы... учитывая, что мозг равно разнесен по обеим, и следы заклятия никуда не исчезли... Тиат, малыш, что  с тобой?
— Со мной? — побледневший Рикартиат потер висок. — Со мной ничего. Можно вас дальше не провожать?
Старик осмотрелся. Увлеченный разговором, он дотащил парня до центральной площади столицы.
— Разумеется, можно. Будь добр не хлопнуться в обморок по пути домой. Две головы — это не такой уж и редкий... м-м-м... дефект.
— Спасибо, — рассеянно отозвался менестрель. Попятился, резко развернулся и пошел назад, оставив некроманта в одиночестве.
— Я даже предположить не мог, что ты испугаешься, — виновато, себе под нос пробормотал Сулшерат. — Извини.
Парень его услышал, но проигнорировал. Спрятал руки в карманах, нащупал два округлых куска железа — кастеты, приобретенные в лавке горца, — и усмехнулся. С биденхандером было бы куда спокойнее.
Но уже спустя миг он увидел высокую фигуру — столь примечательную на светлой улице, что за ней инстинктивно следили все, — и забыл об оружии. Фигура двигалась грациозно и неторопливо, а на ее поясе — широком, почти в ладонь, — пересекающем куртку, болтались две кожаные кобуры. Из них торчали рукоятки револьверов. Рикартиата поразила серебряная гравировка, покрытая то ли копотью, то ли горелой плотью.
— Господин! — окликнул он. — Господин!
— Вы мне? — молодой мужчина обернулся, смерил менестреля взглядом невозмутимых светлых, непередаваемого цвета глаз. Его худое лицо обрамляли длинные лиловые волосы. — Доброе утро.
— Доброе утро, — согласился парень. — Вы — господин Элот?
— Да, именно так меня и называют, — кивнул мужчина. Он немного щурился, будто был подслеповат. — Но вообще мое имя — Шэт. Шэтуаль. Я рад с вами познакомиться, господин Рикартиат. Не желаете посетить таверну? За гомоном тамошних посетителей нас никто не услышит.
— Желаю, — поспешно произнес менестрель.
Он обратил внимание на повязки — они выглядывали из-под одежды мужчины, скрывая шею, предплечья, кисти и даже пальцы.
Шэтуаль вошел в таверну под вывеской «Золотые кони» и сел за стол у окна. К нему тут же подскочила разносчица — оробевшая, покрасневшая девушка. Она пообещала, что принесет три бутылки эетолиты, и побежала в кухню — лишь заляпанный жиром фартук мелькнул.
— Цените наше вино? — поинтересовался Мреть, пиная стул так, чтобы сесть как можно дальше от спутника.
— Вы ведь знаете, кто я, верно? — обворожительно улыбнулся Шэтуаль.
— Я был бы благодарен, если бы вы опровергли мои догадки.
— Увы, я не телепат и могу только представить, что происходит под вашим черепом. Но позвольте представиться. Я — граф Шэтуаль, владыка замка Энэтэрье. Инкуб, — он гордо выпрямился. — Теперь ваша очередь.
— Не опровергли... Просто Рикартиат, — пожал плечами парень. — Я — менестрель и чуть-чуть ученый. Сведущ в теории материи.
— О, — демон просиял. — Я так люблю, когда вы ее упоминаете.
— Потому что она произошла от вас?
Шэтуаль подождал, пока разносчица поставит на стол вино и рыбу в сметане, красиво выложенную на круглом блюде. Разлил напиток по кубкам, отдал один собеседнику. Задумчиво покачал свой.
— Не совсем так. Безусловно, я — основатель этой теории. Но само ее существование, ее развитие и ее нынешняя значимость — это целиком и полностью ваша заслуга. Видите ли, я не в лучших отношениях с господином Создателем... и, к сожалению, с его друзьями... и не могу лично наблюдать за прогрессом во Вратах Верности. Вам известно слово «прогресс»? — Рикартиат кивнул, и демон глотнул вина. — Однако Создатель позволил моим детям рождаться и расти здесь. Они стали гораздо сильнее, чем были две тысячи лет назад. Они научились просчитывать разные варианты, их дар приобрел многогранность и сложность... и я в этом не участвовал. Они сами идут вперед. Вы сами идете вперед.
Менестрель тоже хлебнул эетолиты, почти не ощущая вкуса.
В мире, сотворенном на магии, было сложно не замечать Шэтуаля. Демон-прародитель некромантов незримо присутствовал в каждом человеке — или не человеке — с предрасположенностью к смерти. Некроманты — его глаза и уши, его образно выражаясь, ростки и корни. Благодаря им он осознает многое, находится в тысячах — если не миллионах — мест одновременно. И выглядит при этом безмятежно и равнодушно, словно никогда не вникал в тайны обитаемых миров.
— А ваше вино я и правда ценю, — добавил Шэтуаль. — Я много где побывал, порой даже оставался на пару лет, но нигде такого не пробовал. Оно идеально. Прекрасное сочетание вкуса, запаха и цвета. Вы еще не выяснили, кто его изготовляет?
— Нет, — пожал плечами Рикартиат. И сразу же пошел в наступление: — Скажите, что вы делаете в Алаторе?
— О, — демон вновь улыбнулся. — Это долгая история. Однажды мой дальний родственник, Эстель... вы, полагаю, знакомы... пришел ко мне с некой просьбой. Пришел без брата и без Амоильрэ. Проявил личную инициативу — не в первый раз, и она закрепила мое о нем впечатление. Вы со мной поспорите, но Эстель — хороший ребенок. Находчивый и решительный. Он не будет колебаться, даже стоя на краю мира. И он пожелал, чтобы за четыре дня до весны я повстречал вас, побеседовал с вами и выяснил, что же вы из себя представляете. Но по вам трудно судить, господин Рикартиат, — он посмотрел на менестреля с сожалением. — Вы скрываете в себе много тайн, предпочитая душить их и не показывать. Это глупо. Человеческая жизнь коротка. Лучше давать своим чувствам выход, пока есть возможность... и те, кому они не безразличны.
— Мнения у всех разные, — возразил парень. — Я считаю, что большее значение имеют чужие чувства. Я себе нисколько не интересен.
— Зря, — укорил его Шэтуаль. — Вы — очень любопытная личность. Жаль, что мы не можем просидеть тут до вечера. Я мог бы многим с вами поделиться, а вы могли бы многим поделиться со мной.
— Почему не можем? Из таверны нас никто не гонит, — пробормотал Рикартиат.
И в следующий момент все исчезло. Он еще успел ощутить затылком сильный удар, а понять, кто его нанес — не успел.
...менестрель очнулся в густой тени. Откуда-то издалека доносился шелест крыльев и лился свет — нездоровый, мерцающий, зеленоватый. Вверху, на фоне окна, проступали два высоких и стройных силуэта. Тот, что справа — граф Шэтуаль, а тот, что слева — Эстель. Младший инкуб поправил изумрудную прядь, покосился на пленника и удовлетворенно хмыкнул:
— Ну привет, крыса.
— Тише, — упрекнул его Шэт. — С врагами надо быть любезным.
— Ой, я вас умоляю, — отмахнулся лекарь. — Ваши принципы устарели, по меньшей мере, на восемь тысячелетий. А я ждал этого дня месяц. Не надо вмешиваться.
Граф нахмурился и отошел, присев на разваленную крышу. Над домом — высоким, судя по близости облаков, — висел белый полупрозрачный щит. Об него с усердием бились бесстрастные шестикрылые твари. Серафимы. Лицо Рикартиата исказила усмешка.
— Люблю умных людей, — осклабился Эстель. Странно, но подобное выражение его не портило. — Ты ведь узнал этот город?
— Узнал, — не стал спорить менестрель. — Это Нельнот.
— Нельнот, — повторил инкуб. — Город серафимов. Двенадцатый ярус Нижних Земель. Вряд ли твои друзья сюда попадут. Вряд ли ты им до подобной степени дорог. Правильно?
— Правильно, — спокойно кивнул Рикартиат.
Мысль о том, что выбраться невозможно, произнесенная кем-то другим, помогла ему разобраться в мыслях собственных. Стало легче, пусть и не намного. Альтвиг, Киямикира и Рэн — не такие дураки, чтобы соваться в Ад. И Шейн сюда тоже не полезет — он бывал только на тридцать шестом ярусе, в крепости Нот-Этэ, да и то пребывая в состоянии сосуда военачальника. А значит, никто не пострадает.
Никто, кроме самого менестреля — а это уже мелочи.
Шэтуаль снял свой широкий пояс, вместе с обеими кобурами бросил пленнику:
— Вот, возьми. Хайнэсойн стреляет серебром, а Хайнэтэйн — свинцом. У тебя десять выстрелов.
— Но, ваша светлость... — начал было Эстель.
— Наша светлость, — перебил его граф, — благоволит к господину Рикартиату. И дает ему маленький, крохотный, равный нулю целых и одной сотой процента шанс выжить. Я выполнил твою просьбу и ничего взамен не потребовал. Время пришло. Пусть малыш возьмет револьверы.
Менестрель не мог подняться, но взглянул на инкуба с благодарностью. Он еще в таверне показался ему забавным. А что по голове дали, сам виноват — стоило быть внимательнее.
— Что ж, — с раздражением выдавил Эстель, отворачиваясь от Шэтуаля. — Слушай сюда, крыса. По твоей милости я пробегал по улицам Нельнота целый месяц. Посмотрим, сколько протянешь ты. Ваша светлость, не хотите заключить пари?
Во взгляде Шэтуаля отразилось сомнение.
— Три дня, — предположил он. — Я ставлю бутылку эетолиты на три дня.
— А я ставлю на четыре, — хохотнул лекарь.
Они обменялись рукопожатиями, а затем шагнули в чернильный мрак — магически сотворенный переход между ярусами. Белый щит задрожал и стал потихоньку гаснуть. Серафимы выпустили когти, вырвали из него кусок и ринулись вниз. Рикартиат закрылся руками. Блеснул тонкий ободок кольца, полыхнул, обжег кожу — и освобожденным заклятием отбросил небесных тварей на милю.
Сейчас или никогда, подумал он, с огромным трудом вставая. Ноги подкашивались, в коленях засела предательская дрожь. Он едва справился с желанием лечь обратно, а потом боролся за каждый новый шаг — один, второй, третий... лестница причудливо изогнулась, попыталась сбросить слабого чужака — но это было всего лишь видение, морок.
Спустя пару часов бесцельных скитаний по пустым улицам менестрель упал. На четвереньках уполз под легкий ажурный балкон, невесть зачем пристроенный к первому ярусу дома. Ощупал голову. Поморщился.
Никакого облегчения. Чертов лекарь приложил от души. Либо камнем, либо... Рикартиат пошарил по карманам и кисло улыбнулся.
— Ну я и неудачник, — заметил он.
Пояс с револьверами Шэтуаля он прихватил, но вскоре кобуры пришлось перевесить — граф инкубов отличался от менестреля не только красивой внешностью, но и нормальным телосложением. Парень для его одежды был слишком тощ.
Он задремал, сжавшись в комок под холодным камнем. Уютно и тихо. Словно нет поблизости никаких серафимов, никакого зеленого сияния и никаких неведомых звезд — пылающих, безразличных и молчаливых. Безучастных. Если Верхние Земли таковы, то есть ли в них смысл? Если все там держится на пустоте, то зачем нужна вера в рай? Храмовники так ее превозносят... хотя Альтвиг ни разу не упоминал... но он — исключение, он не инквизитор и вообще не должен быть служителем Богов...
Рикартиат стиснул рукоять Хайнэтэйна — свинец менее важен, чем серебро. Выставил его перед собой и провалился в тяжелый сон. Палец на спусковом крючке то и дело вздрагивал, а веки, и без того воспаленные, принялись уже не краснеть — чернеть.
Когда под балкон заглянула равнодушная физиономия серафима, парень распахнул глаза — и, не колеблясь, выстрелил. Тварь отбросило к стене противоположного дома — или, судя по деревянной вывеске, корчмы, — и впечатало в камни. Менестрель худо-бедно вылез из своего укрытия, спрятал оружие в кобуру и побежал прочь, хромая. Нырнул в сеть узеньких переулков, миновал бордель с выбитыми стеклами и женской головой, нанизанной на осколок. Согнулся в приступе тошноты, прошагал еще немного и ввалился в лавку швеи.
Здесь, кроме тканей и наполовину сшитых нарядов, не было ни черта. Разве что старомодный шкаф с двумя створками и выжженным на них узором — фиалки, кленовые листья и виноград. Изумительное сочетание. Поразмыслив, Рикартиат залез внутрь и прикрылся безликим в полумраке тряпьем. Крепко зажмурился.
Происходящее походило на страшный сон. И, проснувшись, он обнаружит себя не в Нельноте, а в кладовой, среди соленых огурцов и грибочков. Менестрель сглотнул. Нет, еда — это плохая идея. Сразу перехватывает горло.
Тишина длилась подозрительно долго. Далекие шаги и нежные голоса звучали вдали, но близко не подбирались. Мреть не двигался, еле дышал и не прикасался к дару. Серафимам необходима зацепка, и подавать ее — просто идиотизм. Надо подождать... подождать, пока слабость не отпустит, а в идеале — обмотать чем-нибудь затылок. Впрочем, неподалеку могут найтись и детища травников, а там можно разжиться хорошими снадобьями... или демоны унесли их с собой? Никому ведь не известно, как они покидали Нельнот — в панике или невозмутимо, сдерживая небесных тварей щитами вроде того, что сотворил инкуб. Непонятно из чего сотворил, кстати... но магия шэльрэ сложна и в целом.
Скрип дверей заставил Рикартиата вздрогнуть и покрепче схватиться за Хайнэтэйн. Какая-то часть его сознания все еще была поражена рукояткой — ведь серебро демонам вредит, а Шэтуаль использует револьверы постоянно. Десять выстрелов... совсем неплохо для огнестрельного оружия. Гномы из Бертасля, вон, дальше четырех не продвинулись.
Скрип повторился. Тяжелые шаги прошлись по лавке, канули за шкаф. Наверное, там были ступени, потому что серафим ушел вверх — и кончики его крыльев скребли по пыли. Вторая тварь осталась внизу.
— Ellnea hae krae? — вопросила она.
— Notellene sael, — ответила та, что бродила по второму ярусу.
Их голоса были полностью лишены эмоций. Пустые звуки. С точно таким же успехом можно беседовать с поверхностью стола, стенами храма или фигурками Богов. Им нет дела до твоих страданий. И когда граница выбора пролегает между казнью и милостью, они выбирают казнь.
Менестрель чувствовал себя странно. Боль ушла, уступив место тупой ярости. Желание выскочить из шкафа и навалять посланцам небес по самое не хочу было столь сильно, что он дернулся вперед. Почти сразу замер, но, кажется, опоздал.
— Liere, — сказал серафим, и верхушку укрытия снесло ударом. Руки, больше похожие на стальные клещи, ухватили Рикартиата за волосы и потянули вверх. Затылок отозвался острыми иглами, зрение помутилось — но револьвер, сжатый в непослушных пальцах, уже выпустил вторую порцию свинца.
Небесная тварь обмякла и упала, исчезнув за маховыми перьями. Мреть рухнул на нее, тяжело перекатился и выпал за порог. Поднялся, придерживаясь за проем, и выпустил долю свободной энергии навстречу товарищу серафима. Тот съежился, окутался зеленоватым сиянием и бросил в противника комок молний — живых, подвижных, словно змеи, и беспощадных. Магический щит выдержал, но пошел трещинами, а крылатый вестник произнес:
— Ты ничем от них не отличаешься. В тебе течет такая же кровь.
— Такая же кровь? — растерялся Рикартиат. Он не ожидал, что серафим заговорит на языке шэльрэ.
— Кровь демона. Будь ты человеком, мы бы тебя отпустили. Но демоны должны исчезнуть. Подобно страшным снам, кошмарам, которые много лет мучают мировое пространство.
Менестрель нервно рассмеялся:
— Да это же, как выражается мой лучший друг, бред собачий! Кровь демона? К вашему сведению, я был духом-хранителем до того, как получить это тело!
— Нет, — небесная тварь помотала головой. — Ты им не был. Ты — первый принц Ада, Лассэультэ, тот, кто является равно женщиной и мужчиной, тот, кто был создан из мертвецов, тот, кто поет для Дьявола...
Рикартиат покачнулся. Безумие серафима не вызывало сомнений.
— Лассэультэ слеп, — тихо произнес он. — И глаза у него были синими.
Небесная тварь не сочла это аргументом. Она сотворила из ветра и пыли цепи, тяжелые, страшные, способные кого угодно удержать, и двинулась к менестрелю.
Тот швырнул в нее заклинание, озарившее улицу багровой вспышкой. Крыло серафима скрылось под ярким пламенем, небо над Нельнотом расколол крик. Парень развернулся, опасаясь встречи с сородичами поверженного врага, и бросился на запад.
Там, среди серых облаков и мелких, словно зерна гречихи, звезд, горело солнце. Его обманчиво-желтую поверхность покрывали темные пятна. Казалось, будто светило медленно гниет изнутри, обнажая свою настоящую суть — куда менее благородную, чем та, что согревает многие обитаемые миры. А Нижние Земли, выходит — всего лишь один из них, затянутый пеленой обмана, страха и теорий, не имеющих под собой весомого основания.
Рикартиат знал о них довольно много, хоть и не помнил, откуда и почему. Илаурэн он не лгал, учителя действительно не было. Райстли даже не подозревал о своем даре, а никого другого парень не мог принять. Поэтому он изучал шестнадцать огоньков сам, сам знакомился с водопадом внутри себя, сам раздумывал, как его подчинить. И сам пришел к неутешительному выводу, что инквизиция — это власть, а не вера, направленная на спасение. Ее интересует только убийство. И собственное благополучие, конечно.
Мерзость.
Любопытно, сколько времени прошло с момента прогулки по Алаторе? И чем сейчас занято эльфийское семейство? После обеда должна была начаться полномасштабная охота на инквизиторов, отлов тех, чей разум отвергал равенство носителей колдовства. Илаурэн, наверное, вместе с Грейном отправилась в Эльскую империю — чертов конкурент владеет всего одним заклинанием, и для его исполнения необходима поддержка стихии воздуха. Эльфийка развеет «ветер из преисподней» по всей эльской резиденции. И не оставит никого живого, потому что ее не волнуют характеры убийц.
Ишет и Виктор возьмутся за отца Еннете, Сулшерат нарисует руны и махнет в Велиссию. Начнет строительство первых Академий, поглядит, что же такого в Башне Аль-Нейта... и если ничего страшного, то она станет первым боевым штабом еретиков. Еретиков, желающих вернуть миру магию.
И Рикартиат в этом не поучаствует. Он погибнет здесь, в Нельноте. Чтобы перемещаться между ярусами Нижних Земель, чтобы выбраться на поверхность, надо создать портал. Из чернильного мрака, из потоков тьмы и чистой энергии. А парень, несмотря на темный дар, подобного делать не умел. Шэльрэ не раскрывали людям своих секретов, а старые добрые руны в Аду не сработают. Это конец, и остается только набегаться напоследок. Продать свою жизнь дорого.
Менестрель подавил приступ отчаяния, забрался в небольшой дом и заметил крышку погреба. С опаской посмотрел вниз, но не увидел ни трупов, ни скелетов. Спустился, прихватив с изорванного кресла ворох голубых тряпок, и с облегчением обнаружил щеколду. Слабенькая преграда, но дает хоть какую-то надежду — парень ее задвинул, улегся под рядами полок, используя тряпки вместо подушки, и провалился в сон.
Ему снилась лужа. Огромная, маслянистая лужа, со всех сторон подведенная рыжей грязью. В мутной серой воде сидели лягушки. Они безмятежно квакали и вовсю наслаждались влагой, свободой и одиночеством. Рикартиату захотелось сесть и поквакать вместе с ними, но, стоило ступить к луже, как мелкие твари извернулись и в прыжке покинули сон. За ними захлопнулось окошко чернильной тьмы, и невысокий светловолосый демон с увесистой книгой на коленях улыбнулся, покусывая кончик пера. У его ног, прислонившись к подлокотнику кресла, сидела девушка-суккуб.
— Подай гитару, Шельта, — попросил Амоильрэ. Бросил книгу и перо на и без того захламленный стол, сладко потянулся. Серо-голубые глаза сощурились от удовольствия.
— Вы сияете, — отметила Шельта. — Мальчики уже в Нельноте?
— Только один, — подтвердил военачальник, принимая инструмент. Корпус был расписан блеклыми, но по-своему симпатичными красками. Они складывались в бабочек, упругие стебли травы и фиалки. Цветущие дикие фиалки, неизменный символ крепости Нот-Этэ.
— Что вы мне споете, господин Амоильрэ? — спросила суккуб.
— Я? Нет-нет, — демон протянул ладонь и погладил ее по щеке. — Петь будешь ты. Неделю назад я поделился с тобой стихами...
— Да, помню. — Шельта тоже улыбнулась, но как-то скупо, неуверенно. — На обратной стороне были ноты. Я пыталась за ними следовать, но вы же знаете — у меня ни слуха, ни голоса...
— Глупости. Я хочу, чтобы ты спела вместе со мной. Я начну, ты подхватишь... мы так делали с Люцифером, — неожиданно вспомнил военачальник. — В день, когда разрушили мир господина Вильяра Вэйда.
— Того самого, что лишил Лассэультэ глаз?
— Да, — согласился Амоильрэ. — Того самого.
Он принялся перебирать струны, а девушка помрачнела, недовольная окончанием беседы. Прежде демон ей не рассказывал о своем пути через миры, которые выпали Ретару Нароверту, и уж точно не упоминал его друзей. В доме Его Высочества Атанаульрэ вампира чтили, как победившего, одержавшего верх в битве с шэльрэ. Шептали, будто он рыжий, голубоглазый и очень бледный, а еще — будто любит говорить прямо и ненавидит сюжет господина Амоильрэ. Впрочем, последнее не удивительно — кому понравится наблюдать за неотвратимой гибелью двух хороших, по-настоящему верных людей, не имея возможности посвятить их в тайны будущего? Шельта вполне понимала этого Создателя. Будь она на его месте, прокляла бы военачальника, не задумываясь.
На Рикартиата накатила нежность, адресованная непонятно кому. И почти сразу схлынула, будучи вытеснена волнением, потому что светловолосый демон принялся петь.

— В белоснежном саду,
среди яблонь —
  они цвели, —
мы с тобой говорили
о верности и любви,
а порой —
очень редко —
о мужестве и пороке.

Шельта тоже вступила в песню, и оказалось, что отсутствие голоса и слуха она выдумала.

— Ты открыл для меня,
что мир вовсе
не одинок,
не печален, не полон боли
и не жесток,
если больше не думать о нем,
как об одиноком.

Ты открыл для меня,
что людей некрасивых
нет,
что среди
музыкальных записей
и кассет
отыскать красоту —
очень просто
и очень славно.
И ты стал для меня
моей целью,
моей душой.
Я хочу, чтоб тебе
всегда было
хорошо,
потому что
в моей судьбе
ты был самым главным.

Рикартиату было любопытно дослушать, но крышка погреба затрещала, слетая с петель, и он проснулся.
Рывком сел, швырнул в серафима миску с чем-то слизким и зеленым. Небесная тварь отпрянула, замахнулась белым копьем — очень похожим на те, что создавал Альтвиг, когда использовал дар. Менестрель выбросил вперед щит, а затем дал волю своему водопаду. Холодные потоки воды пролились со щелей в потолке, сбили противника с ног, промочили маховые перья. Парень в три прыжка выскочил из погреба, затем — на улицу, затем — в соседний дом, а оттуда через окно — в следующий... мимо понеслись запыленные комнаты, старые и покрытые паутиной. Дорогая мебель, семейные портреты. Некоторые их персонажи были рогаты, но в остальном походили на людей — такие же ноги-руки-головы, такие же счастливые взгляды. Тут, среди красок, на полотне, они могут вечно быть вместе. Пожалуй, Рикартиат тоже не отказался бы от подобной чести. Общий портрет с Альтвигом, Илаурэн, госпожой Эльтари, Киямикирой и господином Кольтэ... и чтобы на заднем плане стоял Шейн, как обычно — угрюмый и замкнутый, готовый сражаться в любую секунду.
Нечеловечески сильная ладонь схватила менестреля за ногу, дернула на себя. Он тяжело рухнул на подоконник, дыхание сбилось и стало хрипами. Парень сполз на холодные плиты пола, стиснул рукоятку Хайнэтэйна и зажал спусковой крючок. Один серафим с легкостью увернулся, а горло второго расцвело кроваво-красным цветком. Зрелище было мерзкое. Револьвер нагрелся и немного жег пальцы, но Рикартиат не решался его опустить. Нет, он дождался, пока оставшаяся небесная тварь бросится в атаку, и убил ее столь же равнодушно, сколь и других серафимов.
Дальше все пошло не так гладко.
Острие полуторного меча пролетело в ногте от кожи менестреля и зацепило Хайнэтэйн. Оружие сделало дугу в воздухе, звякнуло и упало где-то за пределами дома.
Вытащить из кобуры Хайнэсойн Рикартиат не успел.
Этот серафим — с серебряными, как расплавленный металл, волосами,  ясными синими глазами и аккуратной линией носа — был быстрее, чем предыдущие. Он поймал пленника за шею, прижал к стене — так, что дыхание снова перехватило, — и презрительно произнес:
— Кровь демонов становится все грязнее.
— Да... нет... во мне... никакой... демонической крови... — с трудом ответил менестрель. И, подобравшись, крикнул: — Я — человек!
— Ты ошибаешься, — возразила небесная тварь. — Или лжешь. Я принес цепи брата, и они достаточно для тебя прочны.
Тяжелые браслеты защелкнулись на запястьях и лодыжках. Кто-то, кого Рикартиат не видел, дернул за далекие звенья — и парня опрокинуло навзничь. Нога в легкой кожаной сандалии наступила на поврежденный затылок, и вокруг сделалось темно — так темно, будто мир погиб.
Менестрель отстраненно чувствовал, что его тащат по камням. Невозмутимо, спокойно тащат, а камни жадно пьют алую горячую кровь. Она пачкает белые одежды серафимов, она ложится росой на мертвую серую траву, она...
...ее так много...
Обитая железом центральная башня Нельнота тянула к небу высокую иглу шпиля. На бесчисленных балконах свили гнезда певчие птицы. Они радовались, что миновала зима. Они обзаводились потомством, таскали невесть откуда взятых червяков, глядели на серафимов — холодных, пустых и равнодушных. И только черная ворона, облезлая и покрытая рубцами, а значит — наверняка мертвая, попыталась стащить Хайнэсойн. Он валялся на расстоянии выстрела, сверкал рукояткой, но был слишком тяжел для птицы. Она раскрыла клюв и начала громко орать, а Рикартиат лежал в тени башни и мечтал, чтобы она сдохла. Чтобы сдохла окончательно, и ее карканье в ушах перестало отдаваться эхом.
Он не знал, сколько прошло времени — день или час, — прежде чем серафимы снова заволновались, и кусок Нельнота украл из-под их власти невысокий светловолосый демон. Он шагал между ратушей и зданием библиотеки спокойно и уверенно, жевал яблоко и нес книгу. Серый с зелеными каплями переплет был сделан из незнакомого менестрелю гладкого, блестящего материала.
Амоильрэ остановился поодаль от пленника, присел и сказал:
— Привет.
— Здравствуй, — хрипло отозвался тот. — Тебе что-нибудь нужно?
— Так, сущая ерунда, — согласился военачальник. — Чтобы ты сделал выбор. Я предоставлю тебе два варианта, а ты решишь, какой больше подходит моей... или нашей?.. истории. Готов?
Рикартиат соображал туго и медленно, но все же кивнул:
— Готов.
— Превосходно. Что ж, — Амоильрэ открыл книгу, — мы стоим на перекрестье. Я написал четыре разных концовки, но две из них пришлось выбросить. Первая была слишком простой, а вторая меня не будоражила. Однако другие две я считаю весьма достойными. Итак, что тебе больше нравится: жизнь Альтвига — или твоя жизнь?
— Жизнь Альтвига, — не задумываясь, ответил менестрель.
— Ага. — Демон деловито захлопнул книгу. — Ты не колеблешься? Не испытываешь сомнений? Пойми — если ты сейчас пожелаешь покинуть Нельнот, то проживешь еще очень долго. Вероятно, составишь пару госпоже Илаурэн... нет? — с легким раздражением осекся он, потому что Рикартиат поморщился.
— Составлю пару? Будучи вот таким? Весьма тонкое издевательство, господин Амо. Я оценил.
— А что тебя не устраивает? — изумился демон. — А... ясно. Ты считаешь себя ущербным? Из-за того, что наговорили серафимы?
Парень посмотрел на небо — зеленое, бездушное и бессмысленное.
— Из их слов выходит, — медленно начал он, — будто я — воплощение Лассэультэ. И будто я — равно женщина и мужчина. Нет, я не удивлен, — добавил он, перехватив скептический взгляд военачальника. — Но хотел бы узнать правду. Правду обо всем. Можно?
Амоильрэ задумался. Шестикрылые твари бились о щит, воя, словно потревоженная стая волков.
— Твой вопрос я нахожу весьма ироничным, — наконец выдал демон. — Навевает воспоминания. Ты в курсе, каким был этот город до войны с небесами?
Менестрель помотал головой.
— Он был прекрасен, — в мягком голосе военачальника прозвенела тоска. — Восемнадцать белых шпилей. Яблоневые сады. И поскольку тут собирались самые лучшие из нас, то на площади — вон там, — он указал на полуразрушенный дом с колоннами и роскошной аркой, — были главные судебные залы Нижних Земель. И Нельнот называли городом истины.
— Действительно иронично, — усмехнулся Рикартиат.
— Ага. — Амоильрэ устроился на осколке камня, подтянул колени к груди. Книга скрылась под тяжелым плащом.
Пленник молчал. Не было смысла окликать или торопить демона. Не было смысла продолжать отсчитывать время, не было смысла о чем-либо беспокоиться. И он холодно, равнодушно и непоколебимо ждал, пока Амоильрэ заговорит.
Тот покосился на серафимов, и поверхность щита вспыхнула, расцвела ультрамариновым пламенем. Шестикрылых тварей сожгло, и вниз, минуя тоненькую преграду, полетели лохмотья пепла.
— Давным-давно, — протянул военачальник. И тихо рассмеялся: — Да, ужасно давно. Еще до того, как Ретар Нароверт создал Врата Верности, я написал свои первые песни о скитальцах. Их было три, и они очень впечатлили господина Атанаульрэ, господина Шэтуаля и госпожу Петеарт. Последняя, правда, столь же давно мертва... но не будем о ней, — он дернул ладонью, демонстрируя пренебрежение. — А потом... ну, ты ведь знаешь, как это происходит. Меня вдохновило чужое внимание, я счел идею о скитальцах гениальной и решил сотворить их в реальном мире. Но мне было нужно, чтобы этот мир предоставил ряд условий. Инквизиция и еретики. Русалочьи, эльфийские и человеческие королевства. Шесть основных стихий. Должно быть, во всем виноват Ретар. Как тебе известно, его путь через Мосты Одиночества осложнялся вмешательством господина Атанаульрэ. И был момент, когда с помощью заклинания «облик на двоих» нас заставили поменяться телами. И я здорово поднабрался его мыслей, его взглядов и его чувств. Это было странно, что уж там говорить. Так, будто долгие годы я был всего лишь ангелом, сбитым с истинного пути — ты ведь видишь, каковы ангелы? — а затем, благодаря мозгу вампира, стал настоящим шэльрэ. В наровертах много демонического, и Ретар, сам о том не подозревая, щедро со мной поделился. И я, воплощая вас, сполна ему отомстил. Хотя мстить, в общем-то, было не за что.
Рикартиат закрыл руками лицо. Вспомнил о своих сожалениях. Нет, все-таки зря он не размазал Ретара по всем Костяным Дворцам. Пусть он и сделал это неосознанно, пусть он и не виноват, но именно его убеждения заставили Амоильрэ увериться в своей правоте.
— Из первых трех песен вы и родились, — поразмыслив, продолжил военачальник. — Но о точном вашем происхождении в них не было сказано ни слова. Да, вроде бы духи, вроде бы пришли из Безмирья, вроде бы ничего непонятного... но мне показалось забавным сделать так, чтобы духом был только один из вас, а второй носил в себе демоническую сущность. Демонические сущности — они... ну... настолько многогранны, что порой невозможно удержаться. Я обратился к господину Лассэультэ, попросил его стать твоим прототипом. Он согласился и подарил мне долю своих магических сил, из которых я тебя и собрал — по кусочку, по молекуле, по образу и подобию первого принца Ада. И следует отметить, что фактически ты все же мужчина, хотя я не думал, что пол будет иметь для тебя значение. Я не думал, что ты забудешь об отсутствии пола у духов Безмирья. Они между собой равны, им не нужно разделение на мужчин и женщин. По сути все они — единое целое.
— Ясно, — выдавил Рикартиат. — Давай дальше.
— Дальше ты знаешь, — отмахнулся Амоильрэ. — Почти все события шли в ногу с моим сюжетом. Ты похоронил Альтвига — драконью душу, — на границе сущего. Ты верил, что однажды он возродится, и боялся уйти. Вдруг ты покинешь чертов курган, и он сразу же вернется? Вдруг он останется в одиночестве, вдруг решит, что тебя уже нет среди людей, и отправится обратно в Безмирье? Но спустя десять лет ты был вынужден признать поражение. Ты попал в Ландару, ты пытался следить за людьми и выяснить, каковы их традиции, что тебе нужно делать... пока не встретил господина Райстли. О, господин Райстли был просто превосходной деталью. Ваша встреча не была запланирована мной. Ее подстроил Ретар Нароверт, надеясь, что ты навсегда останешься подле короля — ведь он стал твоим самым лучшим, самым верным другом! — и тем самым избежишь тех страданий, что подготовил для тебя я.
Менестрель подался вперед:
— Рыжая скотина пыталась меня спасти?
— Не единожды, — невозмутимо подтвердил Амоильрэ. — Несмотря на наличие десятков темных сторон, он гораздо добрее меня. И ты зря обвинял его в слабости и нежелании помочь. Но теперь извиняться уже поздно, потому что я победил, — в серо-голубых глазах демона заплясали озорные, будто у ребенка, огни. — Я подбросил инквизиторам информацию о том, что  Райстли из династии Каерра Хааль обладает проклятой магией и регулярно использует ее для поддержания своих позиций. Божьи псы поверили, заманили Его Величество в леденскую резиденцию и убили. Я ликовал, а ты снова был предоставлен самому себе. Природное любопытство — любопытство Лассэультэ, — вынудило тебя искать противоположный инквизиции берег, берег, где магический дар почитается и имеет шанс на развитие. Ты открыл водопад, ты выяснил, что можешь управлять стихиями воды и земли, а еще, — Амоильрэ улыбнулся, — узнал, что способен выводить некоторые заклятия демонов. Заклятия из потенциала первого принца.
Если бы не ты, ни один демонолог — даже столь талантливый, как Ишет и Виктор, — не узнал бы о символе «Эдэлехаэр». Если бы не ты, они бы никогда не додумались до создания иных рисунков призыва, кроме пента- и гексаграмм. Ты дал им достаточно новых знаний, ты достаточно широко взглянул на стихию материи, чтобы теперь покоиться с миром. То, что ты принес вечности, вряд ли забудется...
— Меня это не волнует, — перебил менестрель. — Лучше расскажи, как еще ты играл с Ретаром Наровертом.
— Ну, — Амоильрэ нахмурился, — Ретар привел к Альтвигу Гитака. Он, опять же, надеялся, будто заклинатель сумеет уберечь мальчика и увести как можно дальше от тебя. Не могу сказать, что он был не прав, — признал военачальник. — Это был хороший, просчитанный ход. Магический талант Гитака меня неизменно впечатлял. Пришлось попотеть и найти его врагов, которые, к моей безграничной радости, устранили мага с пути. Альтвиг взял себе его родовое имя — Нэльтеклет, — и вступил в ряды инквизиции. Но сначала, разумеется, изрядно побродил по миру. Было любопытно за ним следить. Мальчик познакомился с гномами из Бертасля, ходил в королевство Хасатиния, но его постоянно... необъяснимо... тянуло к Серебряному Лесу.
Рикартиат прикусил губу. Серебряный Лес — место соприкосновения реального мира с потусторонним. Вероятно, Альтвиг, ничего не помня о своей драконьей душе, все же ощущал тягу к большинству чуждых, враждебных и кровожадных по отношению к людям аномалий. И, вероятно, поэтому он так быстро поверил менестрелю. Почувствовал, что в нем таится подобное.
— Он раз за разом возвращался в Эверну, — радостно рассказывал Амоильрэ. — Пока, наконец, мальчика не подобрал отец Еннете. Молодой, перспективный и обладающий властью инквизитор. Он мне нравился, но ровно до тех пор, пока не раскусил детали сюжета.
Военачальник расхохотался, и было в этом смехе нечто такое, отчего волосы вставали дыбом.
— Отец Еннете понял, что его воспитанника ждет неизбежная участь убитого или убийцы, и попробовал мальчика защитить. Научил его основам изгнания, помог совладать со светлым даром, именуя его, конечно же, ангельским волшебством. Но ему — можешь даже не сомневаться! — было известно, что темная магия равно необходима, и что мир нуждается в тех, кого инквизиция зовет еретиками. Однако власть он ценил больше, чем равновесие — хотя, как видишь, часть старых ценностей в отце Еннете сохранилась. Он оберегал Альтвига так ревностно и старательно, что я не мог приблизиться ни на шаг. Даже когда свежеиспеченный инквизитор получил право странствовать в одиночку, Еннете находил способы оградить его от моих заклятий. Тогда я одолжил у Шэтуаля Хайнэсойн, — Амоильрэ кивнул на револьвер, по-прежнему поблескивающий вдали, — и посетил самого отца Еннете. Использовал все свое обаяние. И он дрогнул, испугался, подчинился — и отправил мальчика в Шатлен. К тебе.
— Потом в игру вступили близнецы-инкубы, — предположил Рикартиат. — Эстель вынудил меня прикоснуться к дару, дать Альтвигу понять, что я — еретик, а не менестрель. Верно? Потом была завеса...
— Потом Нижнелунье, — согласился военачальник. — Я хотел, чтобы ты полностью восстановил дар перед тем, как попасть сюда. В Нельнот. Я рассчитывал, что ты продержишься пару дней, что сумеешь совладать с серафимами. В конце концов, твоя демоническая сущность может испепелить весь город. Лассэультэ до сих пор этим не занялся, потому что мы ценим память о прежнем Нельноте. Об истине, о залах суда, о счастливых семьях и, конечно, об опыте, дарованном небесами — даже в самое мирное и прекрасное на вид время может произойти беда. Верхние Земли, что бы там ни говорили храмовники, полны ненависти и мечтают об абсолютном владычестве над обитаемыми мирами.
— А вы, хочешь сказать, нет? — ввернул парень.
— Представь себе, — серьезно ответил Амоильрэ. — Нам это абсолютное владычество даром не сдалось. Разумные расы интересны, пока с ними можно играть. А если они в подчинении, если каждое их стремление нам подвластно, то можно невзначай подохнуть от скуки. Идеален, малыш, только тот мир, где есть место для безумия.
Рикартиат задумался.
— Пожалуй, ты прав, — признал он. — Расскажи о том, как был создан господин Лассэультэ.
— Принцы не любят эту историю, — помрачнел военачальник. — Видишь ли, несмотря на статус детей Кьётаранауля — то есть наследников Сатаны, — они состоят с ним в очень дальнем кровном родстве. Выражаясь проще — если в них и есть его кровь, то она была влита во время опытов. Каждый из четверых господ создавался искусственно. Лассэультэ не повезло больше, чем другим, вот и все. Его Величеству показалось забавным взять молекулы — то есть очень-очень маленькие частицы, такие, что обычным взглядом их не увидеть, — женщины и мужчины. Но все же вторая грань в итоговом творении взяла верх, хотя порой подавлялась истинно женскими порывами. Я считаю, что господин Лассэультэ застрял между этими двумя состояниями, и не может сдвинуться ни туда, ни сюда. Физически он — мужчина, а духовно — черт знает кто. Но, разумеется, он в этом не виноват. Кьётаранауль тоже ни на секунду не пожалел о своем выборе. Есть в господине принце что-то такое, что делает его скорее духом, чем человеком — просто... материальным. Не в силах найти друзей, не в силах принять хоть кого-нибудь живого, он замкнулся и спрятался  ото всех на втором ярусе Ада, среди болот и покойников. Ему нормально. В одиночестве рождается самая волшебная музыка. Это — ваш с ним секрет, один на двоих. Пока вы одиноки, вы гениальны. Пока вы одиноки, вы способны на чудеса.
— Вот как. — Рикартиат устало отвернулся. — Я все понял. Спасибо.
— Ты чувствуешь отвращение, — заметил Амоильрэ. И поднялся, отряхивая куртку. — Хочу тебя попросить.
— О чем?
— Дождаться Альтвига. Рано или поздно он придет, и мой сюжет обретет свое завершение.
Менестрель промолчал.
Военачальник шагнул в потоки чернильной тьмы. Щит под зеленоватым небом исчез, и уцелевшие серафимы ринулись к пленнику — убедиться, что не сбежал, и выместить свою ярость за бесцеремонный визит демона.