Солипсизм

«Я замечал, и многие старые воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы…».

Вальяжно закинув ноги на рабочий стол, парень держал в руках свою любимую книгу «Герой нашего времени». На вид ему было около двадцати с лишним лет. Одет он был в черную рабочую форму с вышитым прямо над сердцем белыми нитками словом «Охрана». Круги под глазами выдавали бессонную ночь, а может и не одну.

В выражении лица танцем вспыхивало явное удовольствие. Он по-настоящему наслаждался этой книгой. Больше чем книгой он восхищался только самим автором. Лермонтов – гений, думал он, вынужденный жить, в слишком грязном для существования окружении.

Парень несколько раз покрутил на языке последние слова. Они были чудесны! Уже прошло двести лет со дня написания романа, а он все так же умудряется бить точно в цель! Парень думал об этом и восхищался все больше. Он постоянно перечитывал этот маленький отрывок, каждый раз повторяя любимое словосочетание «отпечаток неизбежной судьбы». Отпечаток. Неизбежной. Судьбы.

Данный процесс был стандартен. Каждый раз, приходя на работу, он сразу брался за книгу. Затем доставал измятый, порванный и поношенный листок с, обгрызенным мышами, карандашом. Дальше начиналась цель его последних лет. Карандаш соприкасался с бумагой и всеми силами пытался вывести на лице черно-белого человечка «отпечаток неизбежной судьбы». К сожалению, это никогда не получалось. Так и сейчас, карандаш мягко танцевал на листе бумаги, но желаемое запечатлеть не мог.

Парень постоянно пытался представить желаемую картину, хотя бы в голове, хотя бы мельком, хотя бы образом. Но она отказывалась являться.

В секундном порыве ярости, он сильно отбросил карандаш. Сделано это было, чтобы последний действием закончить ритуал. Из верхнего ящика стола парень достал заключительный инструмент. Это был боевой пистолет. Когда-то, проходя мимо оружейного магазина, парень оказался загипнотизирован его мощью. Это не просто черное лакированное железо. Власть, которую он давал, которую так жаждал парень, могла стать безграничной. Резкие формы слабо отблёскивали от тусклого комнатного освещения. Тяжелый инструмент так сильно давил на руку, что придавал весомости и хозяину. В общем, он был прекрасен.

Охранная комната представляла из себя просторное помещение со столом, стулом, мелкими принадлежностями, мягким диваном и огромным, диаметром почти во всю стену, непрозрачным стеклом. Это было их всевидящее око, через него охрана могла наблюдать за работой. Комната находилась в самом сердце главного складского помещения города. За стеклом непрерывно бегали работники.

Парень на этом складе имел должность охранника. Но так как здесь никогда ничего не происходило, много усилий эта работа не занимала. Естественно, иметь оружие ему запрещалось. Но плевать он хотел на это правило. Он никогда и не собирался применять его в поддержании правопорядка, – отнюдь! – он самой чистой яростью ненавидел всех людей. Этих жалких муравьев, которые готовы поставить свою единственную жизнь на алтарь рабства, саморазрушения и забвения. Которые всеми своими крохотными силами пытаются удержать свои жалкие мирки от разрушения. Эти люди вызывали рвотные позывы. Так что если бы они просто перебили друг друга, парень бы обрел рай.

Прямо перед стеклом, не в силах идти дальше, бросил со своих плеч огромный мешок свиноподобный грузчик. Работник, видимо, устал нести тяжесть в одиночестве и остановился передохнуть прямо у непроницаемого стекла. Дуло поднялось ему прямо меж поросячьих глазок. Заплывшее жиром лицо и так налилось краснотой как помидор, а если бы оно увидело, что в метре прямо в его узкий, жирный лоб направлен пистолет – вообще бы лопнуло. Маленькие, но наглые глазки тупо застыли в одной точке. А грязная, мятая одежда лишний раз подчеркивала схожесть со свиньей. Это существо не вызывало никаких эмоций, кроме отвращения, презрения и ненависти.

Парень с невероятными усилиями пытался увидеть тот самый отпечаток. Но поросенок не изображал никаких эмоций, казалось, он может проявлять только одну – тупость. Если бы он немного сдвинул глаза в бок, то смотрел бы ровно в дуло. Но он даже здесь не мог сделать чего-то полезного.

Эту картину можно было наблюдать меньше минуты.  Потому что грузчик, собравшись с силами, убежал дальше.

Опять разочарование!

Пистолет вернулся на свое место, а парень с обидой вновь прильнул к листу бумаги.

Дверь со скрежетом отворилась, принося в уютную комнату вихри звуков наружной суматохи.

– Здоров, Ярик, – поприветствовал парня, вошедший человек.

Вид его вызывал слишком противоречивые чувства. Черную, охранную форму украшала резиновая дубинка, устрашающая правонарушителей. Короткая, почти на лысо, стрижка идеально дополняла первый эффект. Небесно-голубые глаза и высокий лоб (удивительно!) придавали мудрости лицу. Густая, потрепанная, переходящая в бороду, щетина небрежно свисала на скулах. А, растянувшаяся во все лицо, улыбка показывала добродушную и, возможно, наивную душу. Этот человек был как будто монстр Франкенштейна, созданный по кусочках из множества из разных людей.

– Ты опять опоздал, – парень удостоил гостя лишь мимолетным, небрежным взглядом.

– А ты, мой дорогой, опять за своё. Я тебя умоляю, малыш, ну не пили ты меня, – устало улыбнулся гость. По обвисшим кругам под глазами легко можно было сделать вывод, что ночь у гостя прошла бессонной.

– Во-первых, я тебе не малыш. Назовешь меня так еще раз и, клянусь, не постыжусь нашей кровной связью, все зубы пересчитаю. А во-вторых, мне приходится работать за двоих, пока ты где-то шляешься.

– Не постыжусь… кровной связью, – передразнил парня забавным голосом гость. Наконец он двинулся с места и плюхнулся на старый диван. – И так говорит родной брат! Слышала бы сейчас это мать! Ты должен стыдиться, Ярик, что так обращаешься с любимым братиком.

– Зато я, в отличии от тебя, её постоянно навещаю, любимый братик. Ты ведь помнишь, что сегодня твоя очередь к ней?

– Да… поэтому поводу…

– Нет. Нет. Нет. Нет, – Ярик уже знал к чему клонит брат.

– Да послушай, малыш…

– Влад, прошу тебя, не начинай, – парень начинал злиться.

– Да брось! Ты ведь и сам всё прекрасно знаешь!

– Что знаю? – не выдержал парень. – Что вместо того, чтобы навещать мать, ты шляешься по всяким помойкам в поисках своих дурацких сект? Я устал от тебя, Влад! Ты эгоист! Сегодня твоя очередь! И точка.

– Эй, я не виноват, что монахи отказались от материальных благ и живут на помойка…

– Да плевать мне на них! – грубо оборвал парень. – С матерью-то что?

– Послушай, малыш, – чудесным образом весь вид брата преобразился из добродушного простачка в мудрого учителя; это есть одно из дополнений быть созданным из множества кусков. – Мы ведь оба знаем, что тебе это важней. Сам ты перегоришь, и только она способна охладить твой пыл.

Влад подошел к столу.

– Скажи мне: что ты будешь делать сегодня дома? – он покосился на рисунок. – Продолжать и дальше проецировать свои комплексы на этом бедном человечке? А? Или что похуже? – на этих словах он выдвинул ящик с пистолетом из-за стола. – Я тебе приглашаю к нам, но ты отказываешься. Предлагаю выплескивать свою энергию, но ты не слушаешь. Вот у тебя и остается только один вариант все еще как-то держаться.

Ярик неуклюже захлопнул ящик. Бушующее раздражение теперь еще разбавилось смущением. Парень сильно захотел провалиться под землю… прямо на брата.

– Нет никаких комплексов! И вообще, это не твое дело!

– А может ты просто, сидя на кровати, расплачешься как ребенок? И будешь плакать пока через глазки не выльешь всю накопившуюся злость… одиночество? – от добродушного гостя не осталось и следа. Все выдавало в этом человеке учителя: серьезное лицо, гордый стан и грусть в глазах. – Никому не хочется быть одиноким, Ярик, никому.

– Больно ты умный, – парень встал со своего места подальше от тусклой тени брата, на диван.

– Да уж пожили подольше.

– Ух ты! На целых семь лет! Вот это да, – парировал басом Ярик.

– Хватит ты ёрничать! Я же помочь хочу, балда. Знаешь же, что я сам такое пережил в свое время. Помню эти мысли. Помочь хочу, а ты отпихиваешься. Ну что за ребенок!

– Да сам ты ребенок! Не нужна мне твоя помощь, миссионер чертов. Что ты там пропагандируешь? Дзен? Буддизм? Еще какую-нибудь чушь, что все вокруг лишь иллюзия? Просто пыль в глаза. Я, например, понимаю, что ты ведешь этот диалог не для меня, а лишь для того, чтобы спокойно пойти и в эту ночь накуриваться со своими погаными сектантами. И это не иллюзия, братец. Уйди, мне тошно от твоей чуши!

Влад смотрел на младшего брата с грустью. Он был словно учитель, которого разочаровывали детишки. Разочаровывали не плохо, а так, по-детски. Продолжил он лишь, покорно выслушав, детскую речь:

– Говори, что хочешь, – мягко продолжил брат. – Просто эта философия стала близка мне, она принесла успокоение и понимание к моей душе. Ради чего страдать, если и нет ничего вовсе? Нет тебя, нет меня, нет их, – он пальцем указал на копошившихся рабочих. – нет боли, нет страданий, нет ни злости, ни разочарований. Это все в голове, иллюзия сознания. А может и головы-то нет, – добавил он смеясь.

– Де-ма-го-ги-я, – пропел Ярик с затянутой «о», – Самому-то не смешно? Ну, как знаешь. Может быть тебя и не существует, а я очень даже! Почему, спрашиваешь? Даже и не знаю, что же такое ответить, – он сделал «велико-мыслительное» выражение лица. – Ну, может то, что если я себя ущипну – станет больно? Нет? А может то, что если я выпью – сознание помутнеет? Нет? А может то, что если я выколю себе глаз, то сразу же перестану видеть! Да, наши жизни ничего не стоят: моя гроша ломанного не стоит, твоя не стоит, а особенно – тех рабочих. Тех жуков-навозников, которые кладут всю свою коротенькую жизнь на конвейер бесполезных правил и устоев, которые охраняют существование системы, которую они сами и создали, но которую там и не смогли покорить. Понимаешь, Влад? Они сами создали для себя рабский мир. Мир, который управляет даже их самыми великими представителями. Они все мечтают стать владыками, ползут по своим же собственным черепам, глотки друг другу грызут для иллюзии мнимого успеха. Но, к сожалению, они не способны заглянуть за рамки картины и увидеть, что владыка есть только один – система. Их же детище, которое стало неподвластно их пониманию. И эти гоблины настоящие! Представляешь? Из жизни-дешевки тоже настоящие! Ни-че-го из этого не иллюзия, – он немного помолчал, а затем добавил. – Я их ненавижу! Ненавижу потому, что меня засунули в один муравейник с клопами! И он не исчезнет, если закрыть глаза и кричать, что ничего на самом деле нет. Ради бога, Влад!

Влад слушал брата внимательно, но, казалось, ничего нового не слышал.

– Ярик, послушай, – брат продолжил уже спокойнее, хорошо подбирая слова. – Я не хочу тебе ничего насаживать. Не пытаюсь тебя привести в мою веру. Я просто тебя люблю и желаю счастья. Да мне даже разницы нет какого именно! Это может быть любовь, вера, – ах, к черту! – даже наркотики. Ты должен найти то, куда будешь выплескивать злобу. А иначе, в один момент, ты просто сорвешься – он покосился на ящик, в котором лежал пистолет. – Когда-нибудь ты это используешь. Может и не специально, – хотя вероятнее обратное – но исправить уже ничего не сможешь. Поэтому я надеюсь, ты что-нибудь предпримешь. Но пока ты этого не сделал, сходи к матери за меня, – завершил он с добродушной улыбкой, которая по-детски кричала: «смотри, как я тебя уделал!»

***
Тяжело найти человека, которому бы нравились больницы. Этот отвратительный, знакомый с детства, запах медпрепаратов. Эти бесконечные очереди днем. Эта кромешная пустота, такая, что самый слабый звук разносится по километровым коридорам, ночью. Больничная атмосфера делает всё, чтобы сюда никто не возвращался.

Ярик шагал по длинным коридорам в палату, ставшую такой знакомой. Он делал это уже столько раз, что, казалось, идет в настоящий родительский дом. Не тот старый-добрый дом, к которому все привыкают в детстве, а тот, в который родители вынуждены переезжать под старость лет. Просто в один момент что-то случается, – например, трагичная смерть супруга или скудное финансовое состояние чада – и родитель становится вынужден распрощаться с привычным домом и променять его на более дешевый аналог. Вот тогда-то ребёнок и понимает, что ничего уже не вернуть: он больше никогда не вернется в старый дом, в свое детство; но самое печальное то, что на пороге уже встречает не тот молодой, пышущий жизнью человек, а старая, забытая развалюха. Вот в этот род дом он вернулся.

Ярик тихо зашел в палату. Мать мирно дремала, и он не решился прерывать ее сон. Он просто сел рядом с койкой и смотрел на, убитое морщинами, знакомое личико.

Когда все это успело случиться? Ведь только-только бегал по лужайке совсем пацаном. Все было прекрасно. Иногда приезжали дед с бабкой. А вот теперь, твой покойный дед ¬– твой покойный отец; энергичный, сильный, солидный отец – вроде должен быть ты; а мелкий жизнерадостный пацан – …твой сын? Когда все успели поменяться местами?

Ярик просто сидел и смотрел на мать. Ему не нужно было формулировать эти мысли, он чувствовал их неприятными образами. Чувствовал, как сердце наливается свинцом, когда он находится здесь. Большего и не требовалось.

Мать незаметно открыла глаза. Сначала она испугалась, находящегося рядом, силуэта, но когда узнала в нем сына, расползлась в улыбке.

Именно в этот момент Ярик понял, почему брат так пытался его отправить к матери. В чуждой обстановке вернулся тот самый домашний уют. Материнская улыбка наполнила сердце теплотой и расплылась по венам прогревать остальное тело.

– Здравствуй, мальчик мой, – слабо произнесла старушка. Врачи давно говорили, что она и так слишком долго держится.

– Здравствуй, мама, – ответил тот самый жизнерадостный мальчик. – Как ты тут, мама?

– Да что я тут! – прокашлявшись ответила старушка. – Лежу себе и лежу. Ничего здесь не происходит. Лучше расскажи, как там ты. Ни в чем не нуждаешься?

– Нет, все отлично, мама.

– Ну и славненько. Как там твой брат? Давненько он не приходил, все тебя бедного гоняет.

– Не переживай, мама. Я его завтра отправлю.

Она растянула улыбку еще шире. Морщинки на ее лице сжимались и разжимались, рисуя замысловатые узоры, при каждом мельчайшем движении. Но это зрелище не вызывало ничего, кроме как умиления в глазах сына. Наверное, это она и есть ¬– непоколебимая сила материнской любви.

Они проговорили ещё какое-то время. Затем, уставший за этот долгий день, Ярик отправился в свой одинокий, но такой привычный дом.

***

Квартира – а точнее комната в коммунальном общежитии – находилась в не самом благоприятном районе. Да и городок-то был провинциальным. А эти факты складываются друг на друга лучше, чем решетка в детской игре «крестики-нолики». Ярик постоянно слышал разные истории о том, как где-то рядом ограбили старушку, или избили полицейского, или накурили детей. Со временем такая обстановка становится обыденной. Вообще любая обстановка становится обыденной. Человек ¬– самое приспособляемое существо на планете. Кто говорят, что во время атомной войны выживут только крысы и тараканы – глупцы. Человек не просто выкарабкается из искусственно созданной ямы, а вновь воцарится над горой мусора. Так что жить в бедном районе легче некуда. Через время уже и не замечаешь частых, но мелких преступлений. Ты сливаешься с этой атмосферой подобно хамелеону. Особенно хорошо приезжать в такие места жить с детьми – пусть не привыкают к хорошей жизни, а то потом будет больнее.

Ярик давно себя расценивал как брак. Он-то как раз и не имел этого чудесного навыка приспосабливания. Такого элементарного навыка! Казалось бы, что проще, чем быть хамелеоном в нашем обществе? Но он все никак не мог найти силы слиться с окружающей субстанцией. Она как будто отвергала его, словно сгнивший орган. Или может он сам отказывался сливаться с ней?

Квартира находилась на четвертом этаже и чтобы попасть домой нужно было сначала пройти четыре дантовских круга. Вечные ссоры с матами и рукоприкладством, веселые попойки, громогласные крики бесчисленных младенцев – апофеоз грязи и похоти.

«Как бы можно было бы легко всего избежать, – думал Ярик. – Просто примкнуть к этому легиону и все.  Ну почему не получается пересилить себя! Быть может потому, что любые возможные эмоции у меня заменились на самую долговечную – ненависть. Нельзя существовать в среде, которую ненавидишь, которой открыто желаешь гибели. Влад был прав, когда говорил, что никто не хочет жить в одиночестве. Но жить в такой компании я точно не собираюсь».

Парень со скрипом отворил деревянную дверь. Комната озарилась тусклым, прокуренным светом. Он захлопнул свою крепость и почувствовал, как по душе пролилось успокоение. Его комната подобна непроницаемому пузырю кислорода в морской пучине. Конечно, не защищала полностью: постоянно доносились приглушенные звуки соседей и любая, мимо проплывающая рыба, могла легко порвать его спасительный пузырек, но это была лучшая броня на данный момент.
 
В свою обитель Ярик даже брата редко пускал, хотя тот и не появлялся почти никогда: Влад постоянно зависал в своей секте, часами слушая старых монахов про пустоту и прочую ересь.

 – Влад! – вспомнил парень.

Он вытащил телефон из кармана и набрал брату. Через пару секунд он услышал знакомый голос:

– Алё! – крикнули с той линии. Голос кричал для того, чтобы перекричать старую восточную музыку. Опять где-то шляется, подумал Ярик. На заднем фоне играл тот самый знаменитый восточный мотив с присущими только ему духовыми инструментами.

– Да! –¬ ответил наконец Ярик. – Я сходил к матери. Тебя вспоминали. Сказал, что ты завтра явишься.

– А? Завтра? Да-да, ладно! Удачи, малыш!

На этих словах связь оборвалась.

***

Ярик дремал в своем кресле: трудно заснуть нормально, когда в голову без устали лезут всякие тревожные мысли. Подобная бессонница терзала его уже давно. Брат ещё советовал принимать таблетки, но парень отказывался: он же не старик какой-нибудь. У парня были две свои методики. Первая заключалась в том, чтобы уработаться до устали и забыться настоящим юношеским сном. Но так как работать парню не очень-то нравилось, в ход шла вторая, более тонкая методика. Он плотно ужинал, садился в свое дореволюционное кресло и включал первый попавшийся фильм. Так проходила его ночь. В твердом кресле, в хрупком сне и с горячим ноутбуком на коленях.

Сегодня парень поленился даже раздеться. С нагруженных колен раздавались голливудские диалоги, а сам он пребывал в неспокойной дреме.

Не деликатно раздался телефонный звонок, прервав и без того стеклянный сон.

От неожиданности у Ярика сердце ушло в пятки, а ноутбук чуть не грохнулся об пол. Но несмотря на всю неожиданность, парню пришлось быстро собраться с силами и отправиться на поиски чёртова телефона.

С противоположенной линии раздался приятный женский голос.

– Здравствуйте.

– Да, здрасть, – сонно ответил Ярик.

– Извините, я говорю с Ярославом?

– Он самый. А с кем говорю я?

– Звоним вам из центральной больницы. У нас печальные вести. У вашей матери сегодня случился инсульт, – девушка выждала пару секунд, как бы давая осознать сказанное. – К сожалению, мы ничем не смогли её помочь. Примите наши соболезнования.

– К… Как… Что? – язык наполнился ватой и отказался работать, впрочем, как и мозг. – Я… Я же только сегодня у нее был!

– Это случилось чуть менее часа назад. Врачи старались как могли, но увы сделать ничего не смогли: возраст у вашей матери уже был не маленький, – как бы пояснила она. – Приезжайте, как только сможете. Пока тело перевезено в морг, – при слове «тело» у Ярика мурашки размеренно прошли по каждой клеточке. – Оно пробудет там некоторое время, но затягивать вам нельзя. Всего доброго.

Ноги у Ярика подкосились и тело рвануло вниз. Он лежал на полу и взгляд его был обращен в комнатный потолок, хотя находился парень точно не здесь. Не было никаких мыслей, никаких эмоций – только пустота. Душа вылетела из своих владений и отправилась черт знает куда, – может к матери? – разворошив в сердце уже имеющуюся щель; и в это отверстие воронкой всосалась пустота.

Секунду спустя душа влилась обратно подобно дыханию новорожденного, закрыв собой выход из тела.  И в этот момент вся пустота, оставшаяся внутри, превратилась в боль. В величайшую боль жизни. Печаль, несчастье, горечь ¬– все это слилось в ураган, уничтожающий внутренний покой. Он бушевал в теле, принося неимоверные страдания. Слез не хватало, чтобы вылить всю эту боль наружу. А глупая душа закрыла собой единственный выход – огромную щель, растянувшуюся от груди до груди. Закрывала и принимала весь удар на себя. Если бы только она снова вылетела, чтобы выпустить ураган на волю! Чтобы парень стал пустышкой, камнем! Он бы сейчас все отдал за это. За то, чтобы не чувствовать эту боль, чтобы все нервные клетки погибли и больше никогда не восстанавливались. Но Ураган все бушевал и бушевал, подобно крысам, прогрызающим путь на волю из горящего здания. И эта боль не могла убить или отключить сознание, нет, она словно адская пытка была вечной.

Ярик свернулся калачиком на полу и плакал. Плакал такими горячими слезами, что казалось, они могли прожечь пол к безмозглым соседям.

Соседям!

В урагане появился еще один оттенок. Агоническая боль породила злобу. Злость обратилась к соседям.

«Почему! – закричал в голове Ярик, – Почему не они!? Почему никому не нужные, прогнившие слои общества, размножаются как крысы и ничего!? Почему лицемерные, высокомерные ублюдки не чувствуют того же на своих виллах!? Почему именно мы должны терпеть всю боль!» (под «мы» он, конечно, подразумевал себя)

В порыве болезненной ярости он вскочил на ноги, и все вещи полетели со своих мест.

«Почему…почему…почему, – об пол с грохотом разбивалось всё: стеклянная посуда, цифровая техника, любимое кресло, старинный диван – всё. – почему…ПОЧЕМУ!?»

От двери донесся свирепый стук, сопровождаемый пьяными выкриками:

– Эй, ты че там творишь, тварь? Открывай! Хера ли мешаешь людям отдыхать, открывай!
В два прыжка Ярик добрался к двери и яростно выбил её.

У порога стояло совершенно нечеловеческое существо. Заплывшее пьяным угаром, лицо не выражало никакой мысли, лишь животные инстинкты. По стандартной схеме, козыряя тюремными наколками, нежеланный гость решил надавить на парня.

– Слышь, ты, фраер...

Ничего не успев сообразить, гость получил такой удар в челюсть, что не смог устоять на ногах. Как только он упал, парень оседлал его и продолжил колотить правой рукой по лицу. Он бил и бил. Бил и бил. Кровь с каждый ударом скапливалась на разорванных казанках, а соперник, казалось, уже лежал без сознания.

– Почему! – кричал ему в ухо парень. – Почему!

***

Ярик мчался как только мог. Он ехал на такси, постоянно подгоняя машину, но, казалось, путь был слишком долгим. Пока машина работала, он сидел без дела и не мог успокоиться. Ему хотелось выпрыгнуть из автомобиля и бежать самому. Бежать на пределе возможностей. В данном состоянии это ему далось бы куда проще, чем спокойно сидеть в комфортном салоне.

В больнице как будто специально работала только половина освещение. От этого места веяло ужасом. Смерть, казалось, бездыханно спряталась в одном из темных углов и выжидала. Наверное, чтобы схватить еще какого-нибудь зазевавшегося пациента. А может она просто боялась, что её здесь заметят и вытащат публике на потеху: все-таки это не её владения.

Беспокойные шаги эхом уносились куда-то в далекие дебри коридоров.

У морга уже беседовали врач и Влад. Когда подбежал парень, они всем своим видом показали, что готовы успокаивать его всю ночь. У врача это получалось довольно плохо. Может он и хотел бы, что бы ему было не безразлично… но ему было. Влад же, казалось, был уже где-то не здесь, но всеми силами старался удержаться в сознании, чтобы утешить брата.

– Где она? – задыхаясь от бега и ожидания одновременно, спросил парень.

– Ярик… – начал было брат.

– Где она!

– Прошу вас, Ярослав, – вклинился врач. – Будьте спокойнее. Это морг, не тревожьте остальных. Пройдемте.

Его повелительно-успокаивающий голос как бы говорил: я, конечно, понимаю, что вам больно и вы несомненно имеете право скорбеть, но держите себя в руках, а то выкину вас к отсюда чертовой матери. Странно, но такое отношение подействовало на парня как нельзя лучше.

Ярик бросил вопросительный взгляд на брата. Тот же решил ответить вслух:

– Я там уже был. Больше не пойду.

Влад уселся на стул. Теперь ему не нужно было больше оставаться здесь и он улетел куда-то далеко в свои мысли.

Как только они вошли, повеяло кладбищенским, что не удивительно, холодом. Тел лежало много, но все они были закрыты простынями так, что выглядывали только ступни. Ярик почувствовал, что холод бьет не только снаружи, по телу, но и пробрался внутрь, в душу. Она съежилась и должна бы была спрятаться куда-нибудь в ступни, но она все так же отказывалась выпускать наружу, чуть затаившийся, ураган.

Доктор подвел парня к нужному телу. Простыня слетела с лица и взору предстала бледная мать. Точнее уже не мать, а лишь оболочка. Просто кожа.

Боль нахлынула новой волной. Ураган забился вновь, но теперь Ярик не хотел показывать свои эмоции. Быть может перед почтенным доктором, а быть может перед матерью, но вся стихия, бушевавшая внутри, позволяла себе только маленькими капельками выливалась через глаза. Ярик беззвучно плакал.

Так вот как бывает, думал он. Вот что такое смерть. Это когда ты всю жизнь знаешь человека, этот человек становится частью твоей жизни, большой или маленькой, но все же частью. А потом он уходит, забирая с собой свою часть твоей жизни. Быть может смешно, но смерть приносит больше несчастья другим, нежели своей жертве. Человек умирает и его больше не тревожит ни-че-го, а окружающие остаются в жестоком мире калеками. У них забирают частичку их «я», а жизнь все так же продолжает ход.

«Но как так? Ведь у всех умирают любимые. Как они выживают? Да, они страдают, но что бы такая боль… – смотря на синие губы своей матери, думал Ярик. – Как так, Господи? Как так?».

В морг вбежала молодая медсестра.

– Там, – она не могла справиться с отдышкой. Звуки вылетали из её рта одновременно с дыханием. – Там экстренного привезли. Срочно требуется помощь!

¬Врач хотел только побежать за медсестрой, но в последний момент посмотрел в глаза Ярику.

– Простите, но вынужден попросить вас удалиться. В морге я вас оставить не могу.

Ярик вышел из этой обители, оставив там частичку себя. Опустошённый он смотрел на своего брата. Влад сидел точно также. Складывалось ощущение, что он даже не дышал.

Как будто опровергая беспочвенное опасения, Влад поднял глаза. Ярик не увидел в них ни своей пустоты, ни своей боли. Казалось, он и не скорбит совсем. Несомненно, что-то его тревожит, заставляет впадать а глубокие размышления, но это не утрата матери.

– Ярик, – прервал он размышления брата. – Это случилось.

Парень сел рядом с братом.

– Помнишь, я дал тебе письмо? – продолжал он. – Помнишь, я заставил тебя поклясться, что ты ни при каких условиях его не прочитаешь? Надеюсь, ты выполнил клятву?

Ярик кивнул. Он понял, что все изменилось не только для него. У Влада тоже случился переломный момент. Но, в отличии от брата, Влад готовился к своему моменту.

– Теперь я разрешаю прочесть его, – и после секундного молчания продолжил. – А я поеду на работу. Уже шесть, скоро утренняя смена начинается.

– Что? Ты поедешь на работу? Сейчас? А как же мать? Ведь… ведь теперь её нужно достойно похоронить. Да как ты вообще сможешь работать? Отпросись, тебя поймут.

– Послушай, – прервал его повелительным голосом брат. – Ты сейчас поедешь домой, а я на работу, – приказал он выговаривая каждый слог по отдельности. – Так надо. А потом все наладится, обещаю.

Ярик еще никогда не видел брата таким. Он решил повиноваться и отправился домой. А брат все сидел на стуле в этой проклятой больнице и смотрел в белую, обломанную штукатурку.

***

Домой Ярик еле дополз. С одной стороны он хотел рухнуться в кровать и смыть этот день с себя навсегда, с другой – понимал, что сна в эту ночь ему не видать. Плюс ко всему, сразу заснуть ему запрещало гигантское любопытство. Он должен был узнать, что же случилось с братом.

Придя домой, он сразу же принялся перебирать, валяющийся на полу мусор. Точнее не весь мусор, – плевать он сейчас хотел на окружающую разруху – а только книги. В одной из книг было спрятано письмо брата.

Он сидел в окружении своего разломанного пузырька и раскидывал брошюры-романы-тетради в разные стороны. Наконец из одного тома вылетел конверт. Ярик разорвал, пожелтевшую от времени, оболочку. На глаза упала, написанная непонятным, но родным и знакомым почерком, бумажка.


«Здравствуй, Ярослав. Как жизнь? И у меня отлично! Если сказать по правде, то я не совсем знаю, что тебе сказать. Ты мой брат, и я люблю тебя. Из-за этого я и пишу это глупое и по сути бесполезное письмо. Но, признаюсь честно, это надо в первую очередь мне. Что бы там не говорил Мастер, я должен попрощаться.

Начнём с того, что я немного поясню ситуацию.

Ты должен сам помнить, что не так давно я пребывал в депрессии подобно твоей. Может тогда ты сильно не замечал моего состояния (что ни говори, но ты даже теперь всё еще слишком молод) или не хотел понимать. Что ж, я тебя совершенно не виню. Совсем наоборот, я счастлив, что ты не видел это убожество! В общем, мне было ужасно плохо. Но потом я открыл для себя истину.

Пустота окружает нас, Ярик, пустота. Мне показали, что на самом деле нет ничего, вообще ничего. Ярик, понимаешь? На самом деле нет ни боли, ни печали, ни горя – все в твоей голове. Постучи себя по головке, как бы сделал я. Окружающий нас мир: бренды, желания, цели – да и в конце концом люди! – лишь иллюзия.

Если ты еще не понял Ярик, то поясню: нет ни тебя, ни меня…»

Улыбка натянулась на лицо Ярика и как будто говорила: опять свою шарманку завел.

«…ни кого-либо другого. В этом и есть лучшая жизненная шутка! Смешно, правда?

Но из-за этого ты сейчас и читаешь это письмо, малыш. Нет смысла жить в мире иллюзий! Они вечно пытаются сбить тебя с толку и направить в неверное русло. Так что единственный способ познать настоящую нирвану – перерасти иллюзорный мир…»

Глаза Ярика бежали по листу бумаги, словно вот-вот куда-то опоздают. Предчувствие нахлынуло не из приятных.

«…Если ты читаешь это письмо – я смог. Значит я наконец-то преодолел свою земную сущность и теперь стал выше, чем когда-либо был.

Ты спросишь: если я давно все понял, то что меня останавливало? Честно говоря, я не знаю. Наверное, страхи. Как и всех они держали меня связанным по ногам и рукам, но теперь я выбрался. И знай, я счастлив.

Удачи, брат. Надеюсь, у тебя все в жизни получится. Прощай.

Любимому брату!

Владимир.

P.S. Сейчас подумал, что забавно прощаться с иллюзией, но что же со мной поделать, братец».


Ярик сидел на кресле и первые несколько секунд совершенно не понимал, что он прочитал. Он еще несколько раз пробежался по тексту и в голове застыл только один ужасающий вопрос: Что. Он. Задумал?

***

Ярик мчался на работу со всех ног. За последние пару часов он набегал больше чем, наверное, за последние несколько лет. На самом деле он не был уверен в том, находится ли брат именно на работе, но это был единственный вариант.

Парень с размаху откинул складскую дверь и чуть не сбил одного из рабочих. В муравейнике уже начала мельтешить жизнь. Людишки бегали в разные стороны, в надежде на скорейшее завершение дня.

Ярик быстрыми движениями пересек почти весь склад, направляясь к охранной будке. Когда он добежал до темного стекла, его сбил тот самый свиномордный грузчик.

– Хрю-ю-ю-ю, хрю-ю-ю, хрю-ю-ю – ударил в уши звериный визг, а маленькие, рассерженные глазки сверлили парня.

Парень вскочил с пола и двумя движениями добежал до двери. Его маневру не суждено было исполниться полностью; оглушающий хлопок раздался из комнаты.

Ярик откинул дверь и сердце его отказало работать дальше.

Ужасающая картина остановила в теле парня все, что только могла: дыхание, пульс, душу. Уши слышали только стук собственной крови и ничего больше. А периферическое зрение отказало вовсе и парень мог видеть только одно единственное место, стоящее в метре от него.

Влад растекся на рабочем стуле как будто в вальяжной позе. Его можно было бы даже принять за человека, получающего блаженство, если бы из виска фонтаном не билась алая кровь. Голова его была закинута немного набок, из-за чего красные струйки аккуратно скатывались прямо по лицу, вниз по шее и, пачкая рабочую форму, падали на пол. Глаза были полузакрыты, но они все равно умудрялись казаться расслабленными и удовлетворенными. Это была не простая кожа, оставшаяся от человека, это был настоящий след. Как будто он не предал забвению свое сознание, а оставил всем личную частичку для пользования.

Ярик совсем не заметил, как подошел к телу.

В правой, обвисшей руке у Влада находился пистолет парня. Из дула тоненькой ниточкой вверх взлетала мелкая струйка темно-серого дыма; как будто маленький гномик забил себе трубку махоркой прямо внутри пистолета. Это было так странно. Этот пистолет хоть и предназначался для одного единственного дела, но в этом деле его парень еще никогда не видел.

Пораженный новой функцией старого прибора, Ярик взял его к себе и начал разглядывать.

«Вот как все это выглядит» – промелькнула мысль у Ярика. Вечно холодный пистолет, сейчас был теплый, а лужа крови тихонько расплывалась по всему кабинету.

Он не чувствовал боль по брату, Влад все же знал, что делал. Но он ощутил другое чувство. Парню стало так горько, что не он первый применил пистолет. Его собственный пистолет! Это честь предназначалась ему! Тогда, как брат съел его пряник. Открыл его подарок! Это было эгоистично, Влад, подумал парень.

Сердце стало биться, дыхание вернулось, а кровь частично сбежала из ушей, когда из-за спины послышались нервные голоса. Ярик обернулся и увидел напуганную до смерти толпу. В этот момент он понял, что стоит прямо над остывающим трупом брата со своим собственным пистолетом в руках.

Лица людей выражали тупой испуг и непонимание. Они стояли столбом словно ждали приказа, какого-нибудь указания. Это толпа совершенно разучилась мыслить самостоятельно. И они выжидали только одного – сигнала. Знак, который вывел бы их из коматозного состояния и они так же все вместе смогли бы паниковать.

Лица толпы с каждой секундой искажались все сильнее в гримасе ужаса; до сигнала оставалось пару секунд.

Но в этой гримасе Ярик заметил соблазнительный оттенок. Тот самый отпечаток, который он так долго пытался уловить.

  – Я замечал, и многие старые воины подтверждали мое замечание, – наизусть выученные звуки сами падали с языка. С каждым произнесенным словом Ярик начинал получать удовольствие, а речь его становилась все тверже и властнее. – Что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы…

Его речь еще сильнее ввела в ступор загипнотизированную толпу. Он отдалил их от желанного сигнала; люди повиновались. Но он свой сигнал услышал. Его проскандировал собственный мозг. Он увидел на людских лицах отпечаток неизбежной судьбы, он проникся экстазом. Смертельный след навис над всеми, кто стоял в комнате. И даже больше! Ярик смог вызвать долгожданный след на каждом человеке планеты. Он это точно почувствовал.

В этом и заключалось его существование. Теперь все встало на свои места. То, что они никогда не мог чувствовать себя частью массы. Это логично, ведь он оказался выше их.

 – Знаете, – начал он тихо объясняться. – Брат мне говорил, что ничего на самом деле нет. Что вас нет. Что его нет. Что меня нет, – на этих словах ему даже стало забавно. – Что это все лишь иллюзия. И теперь, господа, я понял, что он имел ввиду. Вы все слишком жалки, товарищи, чтобы существовать! Вы – неудачный эксперимент. Человек думает, что он намного величественнее животного, что он продвинулся намного вперед, но единственное что он заслужил на самом деле – уничтожение. Полное и беспощадное.

Он навел пистолет в толпу. При этом движении их сердца остановились. Людские лица уже не были человеческими, они полностью превратились в темный отпечаток судьбы. Каждый понял, что домой сегодня не вернется.

– Мой брат разгадал ваш иллюзорный мир. Низость, грязь, лицемерие – вы не пригодны к существованию. Но вот, в чем он ошибся: может вас и нет, но есть я. Мое сознание существует и поддерживает вашу жалкую жизнеспособность.

Он перевел дуло пистолета с толпы себе на висок. Холодная истина железом уперлась в череп. След смерти и ужаса настолько закрыл лица людишек, что никаких отличий больше не было. Перед ним стояли черные тени.

– Я ваш Бог! Понятно вам! – закричал он. – Я и есть то, ради чего вы живете. Но вы потеряли мою благосклонность. Вы оказались браком. Гадким браком. А гадкому браку нельзя существовать. Я вынес свой приговор.

Мозг отдал команду пальцу, лежащему на курке.

Курок щёлкнул.

Мир перестал существовать.