История одного извращенца

Он был одержим жаждой плоти. Нежная кожа, выглядывающая из-под легко рвущейся материи, будоражила воображение и возбуждала все самые сокровенные и неприглядные фантазии. Мысли, о которых не говорят, желания, о которых все знают, но делают вид, что понятия не имеют. Разрывающая изнутри, рвущаяся наружу похоть, притупляющая все остальные инстинкты и движения души. Безликая, абстрактная  и в то же время весьма интимная, личная страсть. Образы, воздействующие на психику таким образом, что полностью завладевают твоим телом, всем естеством.
- Какая, к черту, цивилизованность, честь, достоинство и уважение? Не смешите мои носки, подавайте сочную округлую попку в развратно-невинном белье и дайте выпустить внутреннего зверя. Стыд? Сожаления? Кому они нужны? Даже если они и дадут о себе знать, то потом, не теперь. Сейчас они бесконечно далеки, практически недосягаемы. Подавайте нацию извращенцев, забудьте о всяких устоях и предавайтесь оргиям, столь сладостным, что одна мысль о них будет вызывать обильное слюноотделение. Будьте мерзкими и беспардонными, будьте честными и бескомпромиссными, будьте порочными и извращенными! Прекратите тешить себя иллюзиями собственной непогрешимости, превратитесь в инструмент для единственного по-настоящему интересного и стоящего занятия или становитесь импотентами, немощными цивилами, способными лишь к пустому словоблудию и рефлексии. У человека, поглощенного страстью, нет места для анализа и осознания собственной никчемности. Только тот приравнивается к Богу, кто никогда не гнушается вставить свой прибор в любое подходящее для этого отверстие! А что и говорить о тех, что сама природа-матушка специально подготовила? Чувственные, сочные и сладкие, изнывающие от неизбежного желания вульвы. Да простят мне мою грубость и неотесанность в выражениях.  – говоря все это, он стоял, облокотившись на кафедру.  – Нет ничего более простого, чем прослыть мудрецом, разглагольствуя на подобные темы. Подумайте о том, сколько «интеллектуалов», мнящих себя гениями, эпатируют таким образом публику, привлекая внимание к очевидному. Я же настаиваю, что это не запретное, противоречивое и сомнительно-контркультурное, но о-че-вид-но-е. Трахайтесь, как кролики, уважаемые, ведь того вы и хотите. Того и я хочу. Каждую свободную секунду своего плотского существования. Люди – животные, а не возвышенные существа, гребанные лицемеры. Ваши члены и киски – вот, что главное, а не ваш бесконечно превозносимый мозг! Клеймите меня извращенцем и выродком, пожалуйста! Я всего лишь хочу *баться!
Некогда уважаемый университетский профессор решил, что сегодняшний день будет самым подходящим для завершения бесславной карьеры. В конце концов, сколько можно строить из себя не пойми что? Он твердо решил, что дальнейший жизненный путь пройдет без утаек, полуправд и недомер. Пора следовать своей натуре, идти по зову сердца, так сказать. Он добавил:
- И, пожалуйста, не беспокойте меня, те из вас, шлюховатые студенточки, кто  жаждет заполучить мужчину, символизирующего в ваших невидящих глазах некую власть, «наставника» или «папочку». Эта меркантильная *уета не по мне! Я за чистую животную страсть, а не социально-психологическую компенсацию ваших юношеских комплексов.  Не стану утверждать, что представляю собой «завидного жениха» или «папика», но *барь из меня более чем достойный! – на этом он закончил речь и, не дожидаясь аплодисментов и выходок, вроде «о капитан, мой капитан», вышел из аудитории, чтобы больше никогда туда не вернуться.
Несмотря на необычайно развратную натуру и похабные интересы, профессор Майзов никогда не был насильником и агрессором. Его не прельщала перспектива принуждать кого-либо к чему-либо. Он жаждал, чтобы каждый собственноручно раскрыл свой потенциал и пришел, по его глубокому убеждению, к естественному всевластию чувственности. За 45 лет жизни  Максим Александрович бесповоротно убедился в безусловной истинности своих суждений. В основе этих самых суждений лежала вера в то, что с определенного момента «созревания» каждым индивидуумом движет единственное стремление – удовлетворить потребность в сексе. Несмотря на физиологические различия между мужчиной и женщиной и неспособность, в силу очевидных причин, постичь женскую сущность так же полно, как свою собственную, мужскую, он твердо знал, что без регулярного ублажения (или хотя бы самоублажения) всякий сойдет с ума или ударится в какое-нибудь гипертрофированное учение\движение (что, по его мнению, было равнозначно).
Максим Александрович не считал, что «человек есть нечто, что должно превзойти». Более того, он полагал, что все беды идут именно от таких-вот пагубных заблуждений. Нет, профессор Майзов видел человека завершенной (и во многом ущербной) формой существования, развитие и эволюцию которой едва ли можно форсировать и направлять через жалкие потуги самоконтроля и самодисциплины, вот онанизм – другое дело! Ну а лучше всего - сношения, много и много сношений. Он не принадлежал и к числу людей, поэтизирующих саморазрушение. Он ненавидел как традиционную, так и постмодернистскую культуру и более всего терпеть не мог ярлыков, статусов и классов.
Сейчас мужчина средних лет с сединой в висках, густыми, но успевшими истончиться темными волосами, в спортивном пиджаке, джинсах и кроссовках шел по светлому коридору университета, работу в котором решил прекратить. Подошвы его обуви слегка скрипели по истерзанному временем, но всегда отполированному линолеуму. С высоких побеленных потолков свешивались люстры с круглыми плафонами для лампочек, излучая тусклый электрический свет, совершенно ненужный, ввиду обильного потока дневного, заливающего помещение из панорамных окон. Профессор Майзов вышел на лестничную площадку с корявыми, вечно намываемыми гастарбайтерами бетонными ступеньками. Он быстро перебирал ногами по ним, наслаждаясь всегда для него приятным звуком семенящих спускающихся шагов: «токтоктоктокток». 
И вот первый этаж – главный вход – улица. Было бабье лето: явное доказательство того, что какая-либо планировка и стандартизация чужда природе и существует лишь в головах у людей-«всезнаек». Нет, он не был профессором естествознания и биологии, даже психологии, он преподавал историю искусств. Занимался этим последние 17 лет, и с него хватит! Постоянный удар по гордости, даже по чувству собственного достоинства, в виде утешительной мастурбации, откровенно говоря, надоел. Ехать в бордель или на дом к профессионалке тоже не хотелось, хотя, казалось бы, сам бог велел. Максим Александрович желал во всеуслышание заявить о своей порочности и найти искренний отклик в сердцах подобных ему (а таких должно быть большинство!).
Он шел по залитому солнцем тротуару, удаляясь от здания ВУЗа все дальше и с каждым шагом утверждаясь в справедливости сделанного выбора. Так или иначе, с какой стороны ни посмотри, принципиально важным качеством всякой личности всегда считалась (и почиталась) честность. Какой смысл вечно жить в самоподавлении и обмане? Он спустился в метро.
Когда он очутился под землей, первым, что бросилось в глаза, оказалась интересная троица сотрудников метрополитена среднеазиатской внешности. Две молодых девушки и парень. Они целенаправленно куда-то шли, на их лицах профессор Майзов разглядел печать хорошо знакомой ему похоти и озорства. Парень держал за руку одну из девушек. Та, в свою очередь, заливисто хихикала, перекидываясь отрывистыми фразочками с подругой, которая то и дело улыбалась, но при этом сохраняла своеобразное выражение напускного снисходительного пренебрежения, обращенного, очевидно, к влюбленной парочке.
Вскоре, перейдя весь перрон, они приблизились к двери, ведущей в какое-то подсобное помещение. Такой вывод напрашивался из элементарной логики. Парочка быстро юркнула внутрь, бросив последний наказ сопровождающей. Та согласно кивнула и прикрыла за ними дверь, оставшись стоять на стреме. Максим Александрович, бывший еще меньше часа назад профессором истории искусств, наблюдал за действом с интересом и воодушевлением: он нашел единомышленников, и как быстро! Однако он не хотел никому «портить малину» и решил осторожно наблюдать издалека, чтобы подтвердить свои догадки. Поезд в сторону центра подъехал, профессор Майзов осмотрительно и неспешно перешел на противоположную сторону платформы, как если бы собирался ехать в другом направлении. Пока он не вызывал ни у кого подозрений и не привлекал внимания, но знал, что, если потерять бдительность хоть на короткое время, этого не избежать.
Поезд в центр уже уехал, состав людей в толпе на платформе обновился, «старожилов» не осталось, и Максим поймал идеальный момент, чтобы вновь незаметно пересечь перрон, пока не приехал поезд из центра. Он засек время: прошло около шести минут тридцати секунд.  «У каждого свой темп», - подумал Майзов, развратно улыбнувшись. Его улыбку перехватила молодая девушка, ждущая поезда неподалеку от него. Заметив, что он заметил ее, она застенчиво потупила взор, но бывший профессор был готов поклясться, что уловил в ее взгляде любопытство. Мужчина средних лет, пристающий к девушке по виду около 20 (хотя, возможно, что и младше, учитывая современный облик подростков) – зрелище не самое приятное. Так считал и он сам, несмотря на свою развращенность. А потому, вопреки «зудящему» либидо, оставил мысли подойти к ней. И вот поезд подъехал, за время ожидания прошло еще две с половиной минуты (достаточно долгий срок по меркам работы метро). Максим Александрович с надеждой посмотрел в сторону интересовавшей его троицы и, к своей несказанной радости, обнаружил, что дверь была открыта, а из нее (ох, как счастлив он был, что не ошибся) вышла первая девушка и поменялась местами со второй! Дверь вновь закрылась, единомышленники были безошибочно вычислены.
Молодая девушка, ждущая поезд, вместе с другими пассажирами уже зашла в вагон, Майзов же стремительно направился к подсобному помещению. По мере приближения он все более утверждался в собственной правоте: вид у девушки, охраняющей дверь теперь, был слегка растрепанный, но довольный. На щеках был виден румянец, характерный для кого-то только что перепихнувшегося, прическа была слегка сбита, в глазах горел блеск удовлетворенной похоти. Несмотря на то, что сама картина  - респектабельный (до сегодняшнего утра по крайней мере) академик из престижного университета подходит поговорить к девушке (очевидно, из какого-нибудь Таджикистана), работающей кем-то вроде дворника в метрополитене – была крайне странной, Максим Александрович чувствовал себя уверенно и непринужденно.
Заметив приближение незнакомца со странной ухмылкой на лице, девушка растерялась, начав что-то про себя лепетать. Наконец, он подошел.
- Добрый день! – обратился Майзов к служащей метро.
- Д..дёбрый, - ответила зашуганная девушка с акцентом.
- Просто хотел сказать, что я пребываю от вас в восхищении! Вас и ваших друзей в комнате, - он многозначительно кивнул на дверь за ее спиной. Реакция девушки была вполне ожидаемой: не совсем понимая, чего от нее хотят, и явно не слишком хорошо владея русским языком, она судорожно постучала в дверь трижды – очевидно, то был условный стук. За дверью послышался какой-то резкий шум (видимо, любовники, разнервничавшись, что-то снесли). Майзов улыбнулся еще шире и не смог сдержать добродушный смешок. Девушка у двери смотрела на него с испугом и недоумением.
- Что вы хотите?  - спросила она все с тем же характерным акцентом.
- О, поверьте, милая дама, я хочу только высказать свое восхищение вашей с коллегами непосредственностью! Я вас нисколько не осуждаю за делание  того, для чего мы все существуем! Вы, верно,  считаете меня ненормальным, но спешу вас заверить: я такой же, как вы! Единственное, я считаю, что вы не должны прятаться по углам! Будьте более непосредственными – наслаждайтесь друг другом, не таясь, ибо, поверьте, в этом нет ничего предосудительного!
Девушка смотрела на него совершенно непонимающим взглядом, лишившись дара речи. Дверь вскоре приоткрылась, из нее выглянуло лицо другой девушки. Заметив незнакомца, она вздрогнула и скрылась, закрывая за собой дверь. Майзов с упоением наблюдал сцену, словно не сознавая создаваемую им нелепость.
- Да я не обижу вас, - добродушно сказал он, обращаясь к людям за дверью.
- Что вы хотите? – снова повторила привратница.
Наконец-то до Максима Александровича начало доходить, что он действительно не знает, как повернуть эту ситуацию дальше и что из нее можно извлечь. Люди, к которым он обращался, были априори глухи ко всяким увещеваниям, несмотря на близость по духу. Социальное положение и та роль, которая закреплялась за ними при въезде в чужую страну на заработки, слишком давили, не позволяя свободно мыслить и открыто рассуждать. Таким образом, не исключено, что Майзов только оказал медвежью услугу своим потенциальным единомышленникам и той великой миссии, к которой он приступил ранее этим утром. Смутившись и замявшись, он решил, что лучшее, что можно сделать, - это молча откланяться, что он и сделал, оставив несчастных недоумевать и бояться.
Уходя с поля проигранной битвы за души вероятных последователей, Максим не прекращал бранить себя за проявленную бестактность и опрометчивость. В конце концов, на что он надеется, если собирается вот так вот «нападать» на людей? Тут попахивало агрессией, насилием, а этого, как упоминалось выше, бывший преподаватель истории искусств не любил. Стоило ему зайти в вагон прибывшего в сторону центра поезда, профессор Майзов задумался, а не ошибся ли он вообще. Могло ли быть так, что троица из метро занималась чем-то совершенно другим? Мало ли, что происходит за закрытыми дверьми и в головах у совершенных незнакомцев!  Какую узколобость во взглядах он проявил! Такая непременная вера в собственную правоту недопустима! Или допустима?
Ведь, если подумать, как раз в это и упирается построение любой теории, выдвижение всякой гипотезы, начало каждого грандиозного дела – в уверенность. А точнее – веру. Если человек во что-то верит, весь мир предстает для него таким образом, что во всяком явлении он видит подтверждение этой своей веры. И наоборот: мысль материальна, как говорится.
Пока Максим Александрович трясся в вагоне, держась за поручень, и размышлял над всем этим, к нему со спины подошла девушка. Она явно узнала его откуда-то. Девушка, вернее даже женщина средних лет, его ровесница, дотронулась до плеча задумавшегося о чем-то бывшего академика.  Он вздрогнул и оглянулся. Хватило одного беглого взгляда, чтобы узнать ту, которая разбила ему сердце, казалось, уже целую вечность назад.
- Привет, Максим, - улыбнулась она. – Как давно мы не виделись! – и она полезла обниматься. Профессор Майзов лишь отстранился, нелепо улыбнулся, кивнул и направился в другую часть вагона. Недоумевающая женщина попыталась было его остановить:
- Ну куда же ты? Неужто не помнишь?  - она была одета вполне респектабельно, даже со вкусом.  На ее безымянном пальце не было кольца, в волосах не было седины, но они явно были окрашены. Максим Александрович остановился и сказал:
- Помню, ну и что с того? По-твоему, это какая-то судьбоносная встреча? Всего лишь случай, ты больше не часть моей жизни, и я не собираюсь анализировать твое на нее влияние, поскольку, если оно и было, то самое мизерное. А теперь извини, мне не до ностальгии.
Женщина осталась стоять на месте, смущенная и растерянная. Эту беседу могли слышать все пассажиры, бывшие в тот момент в вагоне, но едва ли она представляла для них большой интерес. Разумеется, как это происходит почти с каждым, оказавшимся в подобной ситуации, женщина чувствовала сильнейшее смущение, словно бы кричащее «Все на тебя смотрят!» Так что, раскрасневшись и  плотно сомкнув губы, она нарочито спокойными движениями приблизилась к выходу, как если бы изначально собиралась выйти на следующей остановке. Мало кто думал, что так оно и есть – мало кто из тех, кто вообще обращал на нее какое-либо внимание. Майзов явно не принадлежал к их числу.
Максим Александрович уже забыл о своей бывшей возлюбленной. Он забыл о ней еще много лет назад и, обладая выдающимся самоконтролем, смог подавить в зародыше всякую рефлекторную реакцию на этот раздражитель. Его Дело не имело ко всему этому никакого отношения. Где же найти оплот чистой страсти? Где же найти омут бескорыстного вожделения? Как выйти за пределы привычного мироощущения, избавившись от всяких замшелых предрассудков?
Поезд приехал на его станцию. Как бы на автомате, будучи глубоко погруженным в свою задумчивость, он вышел сначала из вагона, потом из метро и очутился на поверхности, шествуя по привычному маршруту к дому. «Не найти мне единомышленников!» - сокрушаясь, думал Майзов, а потом он приободрился мыслью, что настоящего поиска пока не провел: то была лишь жалкая попытка. В конце концов, кто набирает последователей среди сотрудников метрополитена низшей категории?
Максим Александрович шел и думал, что история какая-то дурацкая получается.  «История одного извращенца, - подумал он, - вероятно, так и будут называться мои мемуары. Пора бы только сюжет двигать». В эту минуту автомобиль чуть ниже по улице съехал со своей полосы на встречную, на безумной скорости покидая проезжую часть, и понесся прямо на тротуар, по которому как раз шел профессор Майзов и молодая женщина лет 33-34. Бывший преподаватель истории искусств уже оценил ее внешность по достоинству, особенно ее формы. На ней была достаточно откровенная в силу теплой погоды натянутая на груди короткая майка, облегающие синие джинсы, легкая уличная обувь без каблуков и наплечная сумочка бежевого оттенка, сочетающаяся с каштановыми волосами.  За какие-то секунды профессор успел рассмотреть несколько вариантов возможного с ней разговора на тему сладострастного пути, по которому он хотел вести людей. Когда он собрался разыграть наиболее удачный с его точки зрения сценарий, увидел машину, которая  должна была вот-вот налететь на весьма недурной образец женственности, дефилирующий непосредственно перед Максимом.
Время как будто замедлилось, и уже за какие-то доли секунды он успел оценить ситуацию и понять, что попытка спасения незнакомки чревата ощутимым риском для собственной жизни. Это был настоящий момент истины, ведь он осознал, что данное решение предопределит все дальнейшее существование, и не исключено, что поставит его под вопрос. Две мысли успели сформироваться в голове профессора Майзова:
«Если меня не станет, продолжит ли кто-то мое дело?» и « Если я спасу ее, возможно, она присоединится ко мне из благодарности».
Максим Александрович сбил девушку с ног в тот самый момент, когда автомобиль «запрыгнул» на бордюр и уже собирался «вспахать» пешеходную зону. Перед самым столкновением с телами Майзова и женщины водитель, видимо пребывавший в сознании все это время, быстро вывернул руль вправо. Резкий поворот почти в 90 градусов, лязг метала, скрип колес - столкновения чудом  удалось избежать, но профессор Майзов некстати приподнял голову, чтобы оценить ситуацию, как раз вовремя, чтобы ему прямо по челюсти заехал с невероятной силой задний бампер.
Максим Александрович услышал звон в ушах, ощутил слепящую боль и видел только искры перед глазами. Он ощутил, как нижняя часть его черепа практически отлетела, и  оказался в каком-то бескрайнем невесомом пространстве, сплошь состоящем из режущего глаза яркого белого света, льющегося отовсюду. Было только царство боли, слепоты, колокольного звона и безмятежности. А потом он почувствовал ток, пространство разрушилось – он оказался в темном и тесном фургоне скорой помощи. Белое пространство вновь стало разливаться, но опять его разрушил электрический разряд. Так продолжалось какое-то время, пока Майзов не провалился во мрак.
Очнулся он в палате: характерные стены, потолок, запахи, на удивление комфортная постель с на удивление мягкими белоснежными простынями, словно кто-то позаботился о нем. Он попытался повернуть голову, чтобы оглядеться, но понял, что ему что-то сильно мешает,  ощущения в нижней части лица…  В общем, его представления о том, как он выглядит сейчас,  были ошибочными. Соответственно, он не мог адекватно осознать себя в пространстве. Он почувствовал странный позыв пошевелить нижней челюстью и понял, что шевелить было нечем. Что-то другое заменяло ее, какой-то странный тяжелый предмет и бинты, много бинтов.  Он потянулся к тому месту, где привык видеть и чувствовать свой подбородок, когда дверь открылась.
- Не советовал бы вам этого делать. Ничего хорошего от этого не будет.
Максим слишком быстро от неожиданности повернулся к вошедшему, слишком резко, отчего почувствовал сильную боль и зажмурил глаза, издав сдавленный хриплый стон.
- Прошу прощения, что так внезапно вошел, - сочувственно произнес врач.
Максим разомкнул веки, обзор заволокло слезами, все расплывалось. Как будто не сразу вспомнив о чудодейственной силе рук, бывший  лектор  неуверенно потянулся кистями к глазам и аккуратно протер их. Каждое движение было неуверенным и осторожным.
- Не пытайтесь сейчас говорить, - сказал доктор, - скоро мы предоставим вам протез, и вы пройдете курс физиотерапии, а до тех пор придется хранить обет молчания. К слову, вы герой, спасенная вами девушка безостановочно пела дифирамбы своему герою. Она приходила вас навещать однажды за прошедшие две недели, с тех пор не появлялась, но думаю, что появится.
Майзов многозначительно взглянул на приборы вокруг него и вообще окинул взглядом всю палату. Потом так же многозначительно посмотрел на врача и как бы вопросительно развел руками. Доктор понял его мысль:
- Не беспокойтесь, такое продвинутое лечение, конечно же, не входит в ОМС, но о вас позаботилось лицо, пожелавшее остаться неизвестным.
Максим хотел узнать еще многое, но задать вопросы вслух у него вряд ли бы получилось, а потому он жестами изобразил врачу, что ему нужен блокнот. В ответ доктор поднял вверх указательный палец, подошел к койке Майзова с правой стороны и поднял с расположенной подле тумбочки белый блокнот с прикрепленной к нему белой ручкой (сам пациент не видел его из того положения, в котором лежал):
- И об этом мы  уже подумали, - мягко произнес доктор, кладя блокнот с ручкой в руку Максима Александровича. - Однако советую вам пока не перенапрягаться и по возможности сводить всякую подвижность к минимуму.  Все-таки случай у вас непростой.
Доктор собрался уходить, когда сдавленным стоном Майзов остановил его и начал судорожно писать что-то на первой странице блокнота.  Слабыми трясущимися руками он продемонстрировал почти покинувшему палату свое творчество: «Что со мной?»
- А! Простите, конечно же, момент! – врач извлек до этого зажатый в подмышке планшет и пробежал глазами документ. – Вам оторвало нижнюю челюсть, потрескались и выпали несколько верхних зубов, почти полностью удален язык. По  бокам черепа небольшие трещины, и, поверьте, вам еще крупно повезло. Просто чудо, что автомобиль не снес вам всю голову! Понимаю, это так себе утешение, но вы должны радоваться, что остались живы. – он улыбнулся, приблизился и сочувственно положил руку на плечо Майзова. Тот посмотрел на руку таким образом, что врач сразу решил ее убрать.  – Что  ж, мне пора, другие пациенты ждут. – Максим Александрович едва заметно кивнул, человек с планшетом удалился.
Бывший профессор истории искусств остался наедине со своими мыслями, он долго всматривался в потолок, о чем-то напряженно думая. Так шли дни и недели. Потом к нему пришли.
- Здравствуй! – услышал он голос как-то утром. К сожалению, это был не желанный женский голос спасенной, которого Максим никогда не услышит, он увидел в дверях незнакомца с формальным букетом цветов в руках. – Я бы принес  апельсины, но… сам понимаешь. – улыбнулся вошедший. Майзов, возможно, оценил бы шутку, но, поскольку ее автора он не знал и прежде не видел, никак не среагировал, просто смотря на гостя. Нижняя часть его лица по-прежнему была забинтована, бинты и «начинку» (что бы она из себя ни представляла - Максим не хотел смотреть на устройство, которое установили ему в череп врачи) меняли и чистили, протез собирались установить уже совсем скоро. – Я оплачиваю твои больничные счета,  и я изувечил тебя.
Максим Александрович не знал, как на это реагировать и что думать. Он молча продолжал смотреть на пришедшего.
- Понимаю, вероятно, ты злишься, но дай кое-что тебе объяснить. Видишь ли, мне кажется, особенно теперь, когда у тебя было время о многом подумать в молчании, ты меня поймешь. Не согласен ли ты, что всеми нами движет страсть?
Вопрос удивил Максима, он даже вздрогнул от удивления, чем дал исчерпывающий ответ незнакомцу. Тот продолжил:
- Всякая страсть заслуживает высвобождения, не находишь? Наши примитивные инстинкты и желания не должны подавляться на регулярной основе!  Напротив!  Когда я съехал с дороги, не могу сказать, что это было не специально, хотя и намеренным это не было. Знаешь, почему я говорю тебе это? Потому что, из-за лекарств,  в голове твоей сейчас полный сумбур, ты получил сильнейшее сотрясение вдобавок к исчезнувшей челюсти! Плюс, ты обо мне ничего не знаешь. Хочу лишь сказать, что с моим покровительством ты ни в чем не будешь нуждаться, у тебя будет самый лучший протез и пластика, безлимитные средства к существованию. Единственное, что попрошу у тебя: подумай о том, чтобы присоединиться ко мне на пути раскрепощения. От тебя не потребуется ничего, кроме как никогда себя ни в чем не ограничивать и не сдерживать. Подумай. – незнакомец удалился. Майзов остался лежать в тишине.
Прошло еще полторы недели, Максим Александрович обрел новую челюсть, в разы крепче прежней, у него был новый японский хай-тек язык, пользоваться которым предстояло учиться еще долгое время. Фактически, он еще не мог говорить, еще не обрел способность нормально питаться, но чувствовал себя намного лучше. Большую часть времени он лежал, размышляя. Разминал мышцы, ходил, иногда читал, практически ни с кем не общался, как будто сроднившись со своим увечьем, обретя в нем спокойствие и какое-то просветление. Он не выказывал признаков депрессии или апатии, напротив – он будто бы узнал нечто, скрытое от всех.
Бывший преподаватель в престижном университете проходил ежедневный курс физиотерапии, обучаясь пользоваться новым жевательно-речевым аппаратом. После очередного сеанса он сидел на подоконнике своей палаты-люкс и читал, когда к нему постучали.
- Тук-тук, есть кто? – произнес знакомый голос. Максим спокойно отложил книжку, глубоко вдохнул, медленно закрыл и открыл глаза, как бы готовя себя к чему-то. На пороге появился тот самый таинственный покровитель, что приходил ранее.
Увидев профессора Майзова на подоконнике с книгой, незнакомец так и расцвел в улыбке:
- Надо же, вижу, ты себя ни в чем уже не стесняешь. Так держать! – рассмеялся он, закрывая за собой дверь. – Ну что, как новая челюсть? Говорить пока не можешь или как?
Максим молча отрицательно покачал головой.
- Что ж,  верный блокнот – твоя связь с внешним миром, я вижу, при тебе, - он указал на нагрудный карман больничной пижамы Максима. Тот прикрыл карман правой рукой и кивнул.
- Мне нравится, как ты комфортно себя чувствуешь в вынужденном молчании! Это вдохновляет! Впрочем, смирение не совсем вяжется с моими взглядами, но умение находить положительное даже в раздражающих вещах – более чем достойно восхищения!
В ответ на это Максим Александрович достал блокнот, взял авторучку, щелчком открыл ее, открыл блокнот и что-то написал. Мужчина с интересом наблюдал за этим,  усевшись на край стула для гостей, что стоял подле кровати.
Максим продемонстрировал написанное: «Ты слишком много говоришь».
- Охохо! – весело  подпрыгнул на месте состоятельный автомобилист.  – Считаешь? Что ж, пожалуй, мне и правда свойственно некое словоблудие. А тебе ведь виднее хотя бы по контрасту! 
Майзов молча сидел на подоконнике и смотрел на собеседника.
- Что ж, шутки в сторону. Хочу поставить вопрос ребром: ты присоединишься ко мне, станешь моим идейным и духовным последователем?
Максим долго смотрел в глаза своего «покровителя», а потом едва слышно, с трудом, сдавленно произнес:
- Нет.
Казалось, на лице толстосума (а все указывало на то, что он таковым являлся) появилось искреннее удивление, он даже как-то внезапно странно осунулся и словно бы потускнел. Потом произнес:
- А почему, если не секрет?
Майзов неспешно сделал запись в блокноте и показал ее в качестве ответа:
«Я не приемлю агрессию и насилие.»
- Пфф! – прыснул толстосум, изображая некое напускное саркастическое утомление. - Серьезно? Ты серьезно, я спрашиваю? После всего, что я для тебя сделал (и кстати для той барышни тоже), ты собираешься цепляться к таким мелочам?!
Максим Александрович просто пронизывал взглядом собеседника, никак не пытаясь что-либо возразить или ответить.
- Скажи мне, вот, допустим, ты видишь истину! И ты хочешь, нет, жаждешь, глубоко нуждаешься, чтобы тебя услышали – ты стремишься донести эту истину до людей, пробудить их, сделать мир лучше! Как ты до них достучишься, если никто никогда не слушает?! Ты должен быть непреклонным и жестким,  открывая им глаза! Но, заметь, я безвозмездно оплатил все твои больничные счета – я исправил нанесенный урон, в независимости от твоего решения! Как ты можешь не видеть, что я прав?! Только страсть, какой угодно природы и происхождения, только она является живительной энергией, направляющей силой человеческого существования! Не думаешь же ты, что люди есть нечто большее, чем животные? Все беды в истории идут от нашего раздутого эго, самомнения! Мы деланно цивилизованные! Но грош цена цивилизации, если в ее основе лежит сдерживание естественных страстей, искусственный контроль над стихией, постоянное притворство и нелепое самоограничение!
Мужчина, который был небольшого роста, достаточно упитанным, с густыми черными волосами, козлиной бородкой, в светло-голубой рубашке, слаксах и лакированных ботинках, все распалялся в речах. Он мог бы продолжать и продолжать (по всему было видно, что предмет разговора крайне для него важен). Но вдруг он прервался на полуслове и схватился за голову. Бывший профессор истории искусств (доктор наук в своей области), некогда пришедший к заключению, что пора изменить образ жизни и всецело посвятить себя сластолюбию, вдруг заговорил, но не вслух – слышать мог только человек, поместивший его в больницу.
«Я благодарен тебе» - услышал, к своему ужасу, мужчина в слаксах голос в голове. «Иронично, даже судьбоносно, я бы сказал, что ты сбил именно меня, выбрал именно меня. Не знаю, случайность это или провидение, но я был таким же, как ты, до произошедших событий. Всю жизнь я как будто шел против течения и злился, сокрушался, что существование так противоестественно. А потом, благодаря тебе, я понял нечто удивительное – я смог вырваться из контекста своего физического тела, ощутить себя вне всех тех вещей, которые приходилось ранее подавлять. Оказалось, я был совершенно зашорен, закупорен в своем узком мироощущении» - покровитель-толстосум корчился от боли, из его ушей текла тоненькими струйками кровь, но Майзов не останавливался:
«Я стал видеть вещи, которых раньше не замечал. Теперь мне на ум приходят мысли о курином геноциде или о наружной рекламе наружной рекламы. Все эти нелепые и абсурдные вещи по-своему удивительны. А удивительнее всего  - сама возможность их увидеть, воспринять и обдумать.» 
Жертва новоявленных телепатических способностей Максима Александровича уже побагровела, в конвульсиях дергаясь на полу. И тогда он отпустил несчастного, затем подошел, склонился над ним и, с усилием выдавливая из себя слова, мягко произнес:
- Ка-ак ты-ы и говори-ил, надо быть непре-еклонным, о-открывая гла-аза.
Человек на полу с ужасом смотрел на Максима, пытаясь перевести дыхание. От него разило потом, он весь взмок и растерял былой кураж и красноречие без остатка.
-Т..т-т-ты убьешь меня? – залепетал мужчина.
Максим, улыбнувшись, отрицательно покачал головой. Потом выставил указательный палец в жесте «одну минуту», написал что-то в блокноте и продемонстрировал написанное:
«Ты присоединишься ко мне?»
Мужчина не сразу смог прочесть, будучи вне себя от ужаса, затем он отдышался, сфокусировался и, проговаривая про себя написанное, прочел. Едва ли не плача, он посмотрел на профессора Майзова, трясущимся голосом он прошептал:
- Д-да.
Максим улыбнулся, кивнул и помог своему покровителю подняться. «Извращенец и толстосум – кто знает, к чему все это приведет?» - усмехнулся он про себя, мечтательно посмотрев в окно палаты.