Вечная весна интервью

    
                ВЕЧНАЯ ВЕСНА

Ольга Мартова – из ответов на анкету веб-сайта Мурманской областной научной библиотеки (региональный центр чтения «Открытая книга).

Ольга Мартова (Ольга Андреевна Андреева) автор  поэтических книг: «Нить» (1988), «Чистые неги» (1990), «Лунная дорожка» (1996 и 1997), «Бал» (2000), «Светлячки» (к 200-летию А.С. Пушкина, 2000), «Двери» (2005),  «Добро пожаловать в весну» (2007), «Ультима Туле» (2010), «Мисс март» (2012).  Автор книги прозы: «Преображение» (1990), романов «Исфахань» (1996),«Сон-Хель и сонгелы: история поселения на краю света» (2005), «Петербургский квадрат» (2006), эссе «Анти-ад» (2008). А также опубликованных в Интернете (Сервер Проза.Ру) романов и повестей «Ледяной кубик или Прощание с севером», «Лапландские хроники», «Словарь (Эхо)», «Повесть о Фоме и Ереме («Кузькина мать»), «Хорошо быть девушкой в розовом пальто», «Дневник Ляли Котик»,  "Три женитьбы профессора Дурова», «Златослов-16», «Наше все», «Герой. История Отечества в 137 мемах»., эссе «256 оттенков серого» и «Петербургский квадрат».


- Кто вы, откуда, как оказались на севере?

- Я родилась в Сибири, в Иркутске. Детство провела на Байкале, в сказочном по красоте и мистически значительном месте: побережье Малого моря у острова Ольхон (по преданиям, это один из магических центров планеты, где сберегается в секрете буддистами могила Чингисхана, сакральное место, исполняющее желания…) Байкал – огромный голубой магнит, излучающий удаль и веселье, и посейчас. Окончила филологический факультет Иркутского университета. Четверть века прожила в Мурманске, приставленная к этому месту, как солдат на царской службе. Мурманск меня заполонил – наверное, по некой разнарядке свыше, положен хотя бы один поэт на сто тысяч населения. Метод «вербовки» был традиционным – я влюбилась и  вышла замуж за мурманчанина. Север для меня сначала (в сравнении с Байкальской сказкой) казался адом на земле, первым кругом преисподней. В восточной Сибири один дождливый день приходится на десять солнечных. А здесь, почти по Даниилу Андрееву – круги возмездия грешникам в «Розе мира»: тундра, промерзшая почва, карлики-растения, холод, нестихающие ветра, чернота полярной ночи. Уже не удивляюсь, что с течением времени депрессивный север превратился в обретенный рай (так, по мифу: дойдя до края ойкумены, перешагнув Полюс, оказываешься в Гиперборее). Объяснить, как это произошло – значит, объяснить саму себя, что я и пытаюсь сделать. Жизнь для меня это путешествие, в котором есть надежда обрести некий ее секрет, для каждого особый (святой грааль; панацея; эликсир жизни; рецепт вечной юности; аленький цветочек; философский камень; тетраграмматон – что кому больше нравится…) «Победившее смерть слово и разгадка жизни своей».

- Что значит для вас родина?

- По моему, убеждению, самое ценное, что есть в России – ее многообразная культура (а не «рыночная» экономика или базарная политика). Для меня родина – это, прежде всего, чудный язык,  сказки, песни, музыка Чайковского и Рахманинова, балет, книги… И русская поэтическая речь – это счастье. Сегодня говорят, что наше время не создано для поэзии. Я в это не верю. Поэтические минуты жизни – самое ценное, что в ней есть, и интуитивно все люди это понимают. Это необходимый фермент, витамин в организме общества, без которого мы перестанем быть людьми. Поэзия, впрочем, самодостаточна и самоценна, без какого-либо прикладного значения. Она не нуждается в оправданиях и даже в цели, как бы широко эту цель ни понимать. Гениально когда-то сказал Василий Жуковский: «Поэзия есть Бог в святых мечтах Земли». По-настоящему хорошее стихотворение бессмертно, нас не станет, а оно будет существовать, пока вертится Земля, будет прочитано, «доколь на белом свете жив будет хоть один пиит». Я счастлива, что мне в моей жизни дано прикоснуться к русской поэзии.

- Интересовались ли вы своей родословной?

- Своей «исторической родиной» считаю Санкт-Петербург. Оттуда происходит один из моих прадедов, со стороны матери, Семен Георгиевич  Александровский. Он был близок к знаменитой организации «Народная воля» (если вы помните из российской истории, народничество делилось на три ветви: одну возглавлял Нечаев (бесы-террористы), другую Ткачев (первые марксисты), третью Лавров). Прадед мой примыкал к Лавровскому кружку. Просвещали крестьян, строили школы, больницы; распространяли революционную литературу – Сен-Симона, Фурье и Герцена. Насколько я теперь могу судить, в их деятельности кроме филантропического элемента присутствовало «подстрекательство к насильственному свержению существующего государственного строя». Группа была выслежена охранкой (донос на них написали сами облагодетельствованные ими крестьяне). Прадеда арестовали, судили и отправили в Акатуй (ныне г. Чернышевский) в каторжные работы, потом на вечное поселение в Иркутск. Там  он женился на местной дворяночке Маше Нелюбиной, у них было пятеро детей, одна из которых – моя бабушка Августа Семеновна.

Александровский многое сделал для Иркутска, основал там одну из первых женских гимназий. Светлая личность. В Иркутске его помнят и как одного из дарителей редких книг. Семейству Нелюбиных принадлежал дом на набережной Ангары, сложенный из практически вечных лиственничных бревен – он стоит там и по сей день.

Лишь на фотографиях довелось мне видеть прабабушку с отцовской стороны, Людмилу Владиславовну Снегоцкую. Аристократическое лицо, с выражением какого-то нездешнего достоинства, очень меня впечатлило, а также ее руки, изящные, словно выточенные скульптором. Людмила Владиславовна была польских кровей, закончила Смольный институт благородных девиц. Замуж вышла за штабс-капитана  царской армии, погибшего смертью храбрых  на фронте, в первой мировой войне. Оставшись одна с тремя маленькими дочками, она перебралась в Сибирь, к сестре. Одна из ее дочерей стала балериной, супругой театрального режиссера, другая актрисой, третья (мать моего отца) – врачом. 

О моих предках можно сложить сагу: история семьи вплетается в большую историю, причудливо и небанально. Два брата моей бабушки Августы убиты были в гражданскую войну (один воевал на стороне белых, другой – на стороне красных). Сестра Анастасия, воспитывавшаяся в семье дяди-полковника, оказалась с волной русских беженцев в Харбине (Китай). У нас сохранились в семейном альбоме и ее снимки – греческий профиль и корона волос: Афродита эпохи модерна. Она вышла замуж за американского авиатора, уехала с ним в США, там вскоре умерла от родов. Еще один брат бабушки, Виктор Александровский – прозаик, много лет возглавлял писательскую организацию в Хабаровске (трагическая судьба – покончил жизнь самоубийством). Моя бабушка образование получила до революции, хорошо говорила по-французски, резко выделялась на фоне своего (советского) окружения. Работала  всю жизнь в школе, преподавала русский язык и литературу, ее очень почитали ученики. Дед мой Филипп Дмитриевич Дутов происходивший из донских казаков, покорявших Сибирь, называл себя с гордостью челдоном (сибирское прозвище, «человек с Дона»). Из того же рода происходит и исторический атаман Дутов, который в 20-е годы понимал крестьян против большевиков.

Дед Филипп Дмитриевич был врачом-рентгенологом и живописцем, окончил Красноярское художественное училище имени Сурикова, всю жизнь рисовал пейзажи, несколько хранятся в Иркутском художественном музее, один, «Исток Ангары» есть у меня в доме. Прошел всю войну до Берлина, был военным врачом. Воевал на японском фронте (писал оттуда детям письма, в которых больше рисунков, чем слов) потом работал в онкологическом диспансере. Умер от рака крови, который получил на войне, из-за того, что в полевых условиях делал снимки без свинцового фартука, облучался рентгеном – сам себе поставил диагноз, знал, что умрет, но держался очень мужественно. Дед по отцовской линии, Иван Васильевич Галкин родился в крестьянской семье, пробивался из низов, стал крупным партийцем, главой Восточно-Сибирского Крайплана. По сценарию той эпохи, был репрессирован в 1937-м и расстрелян, как «шпион четырех государств», после смерти Сталина реабилитирован «за отсутствием состава преступления». В 90-х годах в Иркутске местное общество «Мемориал» отыскало и обустроило братскую могилу, где он похоронен. Я была там, положила на гранитную плиту цветы. 

Один из прадедов служил штейгером (горным инженером)  на золотых приисках в Бодайбо (Иркутская область), в знаменитой кампании «Лена Голдсфилд» (помните Ленский расстрел?) Нажил на золотом песке большое состояние, (в тех краях, как рассказывала бабушка, даже дети, играя, могли «намыть» за лето спичечный коробок золота) но все проиграл в карты, вплоть до бриллиантовых серег жены. Умер от пневмонии – ранней весной заночевал в тайге на голой земле. От этой ветви рода у меня в жилах есть немного монгольской крови: если присмотреться, я несколько скуластая и раскосая. Сохранилось фото нашего легендарного штейгера, надменного, как Чингисхан, непреклонно-брового, а рядом – его молоденькая жена, слегка испуганная и не от мира сего, с васнецовскими глазами-озерами. Когда я вижу этот снимок, мне кажется, что это портрет двух составляющих моей натуры, двух лиц моей судьбы. У меня в наследственности очень намешано очень много элементов, противоречивых, даже взаимоисключающих, но это вообще свойственно русским, мы сложные люди и, может быть, поэтому редко живем в согласии с самими собой.

Мама моя – журналистка, папа был научным сотрудником института Сибизмир, по специальности физика Солнца. С детских лет помню солнечную обсерваторию в Саянах, огромный шар солнца, с вскипающими протуберанцами, в окуляре телескопа. Дорогого моего отца уже нет на свете, но в Иркутском академгородке его многие помнят, как доброго человека, бессребреника, идеалиста (были такие партийные идеалисты в советское время – известный феномен эпохи). К нему в Академгородке мог подойти любой незнакомый человек и попросить взаймы – и он отдавал все, что есть в кошельке, а сам годами ходил в одном костюме и не хотел покупать новый. Отец в международной группе ученых принимал участие в III полярной экспедиции, год провел в Антарктиде, на станции Мирный, плавал на научно-исследовательском судне «Заря» вокруг света. В нашем доме совсем не водилось мещанства, быта. Родители много читали, собрали прекрасную библиотеку, слушали классическую музыку, говорили о литературе, искусстве, мировых проблемах. Истинные интеллигенты, таких теперь редко встретишь. Брат Иван пошел по стопам отца, окончил Массачусетский технологический институт, доктор наук, сейчас живет в Лоуэлле недалеко от Бостона, занимается разработкой программного обеспечения для американских искусственных спутников Земли. Написал математическую работу, которая была удостоена в США престижной премии. Когда я вижу в ночном небе американский спутник – пульсирующий, скоро пробегающий среди звезд –  я всегда вспоминаю моего брата. 

Не могу не помянуть здесь с гордостью и о двух  своих двоюродных братьях, Дмитрии и Вячеславе Дутовых, сыновьях моих дяди Юры и тети Лилии. Они близнецы, офицеры, полковник и подполковник в отставке. Новейшую историю России изучали не по книгам.  В юности воевали в Афганистане, потом в обеих Чеченских войнах. Были в горячих точках – Приднестровье, Первомайске, Сумгаите. Освобождали занятую террористами больницу в Буденовске. Были ранены, награждены многими орденами и медалями.

- Ваше первое поэтическое слово?

- Первым состоявшимся стихотворением считаю «Объяснение в любви»:

Накиньте маленькой иве
На голые плечи манто.
Купите жгучей крапиве
Билеты в цирк-шапито.
 <…>
Облако, встаньте в очередь!
Женщины, воробьи!
Не напирайте очень,
Хватит на всех любви.

Этим признанием я (того не подозревая) с самого начала определила себя как поэта радостей бытия. «Всякое дыхание да славит Господа» – псалом царя Давида. Я, как, если угодно, жаворонок или певчий дрозд, непрестанно объясняюсь в любви к миру, к его красоте. Знаю, что жизнь бывает и ужасной, но ничего не могу с собой поделать.

В России принято в стихах лирическому герою быть глубоко несправедливо обиженным, униженным, обойденным – и страдающим. Почти обязательно (хороший тон)  жаловаться на несовершенства жизни, плакать, ощущать себя жертвой судьбы, рока, эпохи, других людей. Этаким  неприкаянным горемыкой, «былиночкой в поле», объектом действия враждебных сил. Это вообще русский стиль жизни: быть несчастным. Мне же в стихах чуждо самосожаление. Я себя чувствую (вне связи с обстоятельствами жизни) – королевой, принцессой, счастливым человеком. Хотя, конечно, как всякий смертный, испытывала и отчаяние, и боль.

- Самоопределение в поэзии?

- Не принадлежу ни к какой литературной школе, вообще никогда не ставила себе задач в поэзии, не пыталась ничего «выражать» или «отображать», доказывать преимущества какой-либо эстетической системы над другой. Никому поэзия ничего не должна, и свобода, «вольность» в пушкинском понимании ее главное достоинство. Но с течением лет выяснилось, что я романтик, со всеми неизбежными атрибутами: педалированная эмоциональность, впадение в высокий штиль, поклонение вечной женственности, природе. Я трубадур, менестрель. Отдаю себе отчет, что по нынешним временам это выглядит довольно дико, никак не вписывается в журнальный  мэйн-стрим. Что делать – такая я по сути, а искажать себя по чужому подобью, в угоду критикам смысла нет. Кстати говоря, литературная мода на моей памяти менялась чаще, чем силуэты платьев.

…С эоловых уст менестрели
Слетают, уносятся в дали:
Марина в каскадах свирели
И Анна с букетом Азалий,
Сережа в плаще из капели
И Осип, и Лорка, И Шелли…

Перси Биши Шелли, любимый автор моего детства, был, со своими друзьями, Байроном и Китсом, основателем литературного течения под названием романтизм.  Конечно, Гарсия Лорка, Цветаева, Вознесенский – великие романтики. В нашем Отечестве последним романтиком, мне кажется, являлся, гордясь этим, как пристало, Булат Окуджава (еще Борис Гребенщиков – но он ушел на поиски Шамбалы и не вернулся). Современной российской поэзии эта традиция чужда, возобладала рифмованная проза: бытовизмы, чернота всех оттенков, умствования бесконечные, а также игры, цитаты – «постмодернизм». По-видимому, русская поэзия должна пройти сии дороги в своем развитии. Но убеждена, что как один из главных способов отношения к жизни, романтизм неистребим, и он еще переживет возрождение.

- Критерии художественности для вас?

- Почему одно стихотворение хорошо, а другое плохо? Требований, конечно, много, в поэтическом тексте все должно быть совершенно – «это лучшие слова в лучшем порядке». Но у меня есть собственный критерий: оригинальность, неповторимость текста, непохожесть автора на всех других, узнаваемость творческой манеры. В идеале – собственная эстетика, создание собственной художественной вселенной, со своими звездами, планетами, черными дырами (так бывает у большого поэта). Свои темы, свои рифмы, размеры, лексика, синтаксис. Или хотя бы своя узнаваемая интонация. Она есть и у маленьких лириков, но подлинных. Самобытность, конечно, не ради пустого оригинальничания, а как органическая черта. Это само по себе, может быть, даже и не критерий, но атрибут всякого состоявшегося явления в искусстве (и в живописи так, и в музыке). Всегда, читая текст, обращаю внимание, что в нем нового. Обычное впечатление: «стихи хорошие, открытия нет». Должно быть открытие. Удивление, которое испытываешь, читая – вот самый верный признак. Поэзия удивляет (и еще она утешает тебя, при том, не обманывая). Большинство авторов, увы, основываются на достижениях предшественников, и только у единиц – озарение,  прорыв (и в науке так, у исследователей, ученых).

- Ваш самый значительный литературный успех?

- Публикация трех стихотворений из книги «Нить» в национальной антологии "Русская поэзия ХХ века", изданной под редакцией Евгения Евтушенко в Москве и Нью-Йорке (1999.) Мы с ним встречались в Мурманске, где он побывал во время своего  юбилейного турне по городам России. Евгений Александрович колоссально много делает для поэзии. Он необыкновенный человек, в нем отразилась, как в «магическом кристалле» эпоха, вся планета. Его творчество, его совершенно необыкновенная личность, это просто борхесовский «Алеф» – маленькая хрустальная пирамидка, вместившая в себя земной шар. Такого еще не было в мировой культуре, он первый, и не знаю, будет ли второй. Нужно огромное личное мужество, и фантастическая энергия. Я думаю, если есть на свете маги, то он один из них, «тайно причастный» к очень многим жизням и судьбам. Совершенно нет ощущения, что он ушел из нашего мира. Думаю о нем, как о живом. Я написала памяти Евгения Александровича притчу в прозе «Джинн-шоу» (размещено на портале «Проза. Ру»).

В стихах моих  очень много игры слов, внутренних рифм, ассонансов. У меня все эти игры («поэзия это игра детей с Отцом») в тексте происходят совершенно спонтанно, без установки на них. Для поэта стиль – и есть он сам.  Это не я играю с языком, а он оказывает мне честь, играя со мной, ему это нравится. Я просто купаюсь, как  рыба, как русалка, в потоке русской речи:

Слова-струи,
Словечки-поцелуи,
Наречий град,
Междометий звездопад.

Целует меня предложенье
И делает предложенье.

Обнимает глагол,
Беззастенчив и гол.

Двоеточья, тире
Льнут как к родной сестре…

- Ваша формула счастья?

- Люди, со времен античности в этом вопросе делятся на циников, стоиков и эпикурейцев. Цинизм – это не мое. В нашем отечестве в почете стоицизм. Но я эпикуреец: считаю, что надо радоваться всему в жизни, каждой мелочи. Не исполнять суровый долг существования, не приносить себя в жертву – а любить жизнь, любить себя,  как часть ее, как божье создание, как часть божественного промысла и совершенства. Если вы не любите себя, то не возлюбите и ближнего своего, по слову Писания – ибо ближнего надо любить именно «как самого себя». Даже в горе искать радость (это уже завет не Эпикура, а, если помните, старца Зосимы – Алеше Карамазову). Я не к вульгарному гедонизму призываю, а к принятию бытия, которое, по-моему, отличает состоявшуюся личность. Если точнее, я  исповедую стоицизм в эпикурействе – быть счастливым, вопреки всему. Счастливый человек не причиняет зла ни себе, ни другим.

- Кредо в религии?

- В отношении к вере я, видимо, вечный богоискатель. Ищущие Бога мне ближе и симпатичнее, чем те, кто уже нашел. Верю в Создателя, в бессмертие души, без этого жизнь была бы бессмысленна и страшна. Восхищаюсь Буддой и Магометом. Очень люблю Христа, особенной любовью, как никого в мире – Нагорная проповедь, заповеди блаженства, это для меня и есть святое. Сколько раз в самые трудные моменты жизни я произносила «Блаженны плачущие, ибо утешатся» - и действительно утешалась…

Склоняюсь к экуменизму: может быть, только мы все вместе – все человечество, все религии «правой руки» можем понять, что такое Бог.

- «Анти-ад»?

- Очень важный для меня проект: философский трактат о неприемлемости христианского ада. Сама идея воздаяния вечными муками за временные земные прегрешения мне кажется абсолютно абсурдной и безнравственной, противоречащей самому духу христианства – духу прощения, милосердия, любви. Не думаю, что Бог может быть так жесток, чтобы не оставить «всем сюда входящим»  надежды. Не принимаю образ Бога, как карающего, мстительного садиста. Христиане, с которыми доводилось беседовать, надеются, что они лично в Ад не попадут, и не нарушают заповеди господние, из страха. Но на страхе нельзя основывать нравственность (а только на любви). Нельзя запугивать себя и других. Жизнь в ожидании загробного наказания, в убеждении, что жестокость выше милосердия – это одна из причин (может быть, главная) темных эксцессов в истории, войн и насилия. Источник разрушительных привычек и реакций. Не могу представить себе, как можно наслаждаться радостями рая, когда кто-то из твоих друзей и близких страдает в геенне огненной.

Есть ли движение за отмену Ада? Каждый день, медитируя, представлять себе, что выводишь из преисподней все новых грешников, прощая их и отпуская на свободу. «Иди и не греши больше». Мы можем сделать мир лучше. Пусть то хорошее, что есть в каждом человеке, даже самом темном будет спасено, а зло в нем – присоединится к мировому злу, которое до Страшного Суда все равно – увы – неуничтожимо.
            
- Вы ненавидите…

- Насилие, предательство. Пошлость во всех видах.

- Ваши политические взгляды?

- В моей жизни был период конца 80-х – начало 90-х, когда мы с друзьями боролись за свержение коммунистического строя, в первой в Мурманске легальной антисоветской организации «Гражданская инициатива» (ее возглавлял мой муж, Олег Андреев, оттуда вышли многие общественные деятели). Олега до сих пор в городе называют «отцом мурманской демократии» и «прорабом перестройки». Это было чувство причастности к большой истории, вспоминаю о нем с ностальгией. Знамя новой России, которое водрузили над драмтеатром, палатка протеста на площади Пять углов… Тогда казалось, что дракон навеки повержен, настало царствие свободы и т. п. Но распад Советского Союза восприяла, как личную драму. Не хотела бы вернуться в прошлое. Но гламурная ледяная пустыня тоже неприемлема. Не либерал, не консерватор. Двух станов не боец, а только гость... впрочем, неслучайный. В юности я была беспечно-аполитична, потом исповедовала диссидентские взгляды, теперь я не могу отнести себя ни к одному политическому течению. «Быть может поэт тот – кому не вписаться в ряд…»

- Пожелания начинающим поэтам?

- Думаю, талант – это своя правда. Спросите свое сердце, в чем правда. И стойте на этом.Литературный талант это вообще-то, один из самых эффективных способов разрушить себя, свою жизнь и жизнь близких. Я помню в разные годы в Мурманске очень многих талантливых мальчиков и девочек, с интересными стихами, прозой, но из огромного большинства ничего не вышло, не потому, что не было дара, а потому, что они не знали, как им распорядиться. «Жизнь довела», «среда заела»… В России погибший поэт, несостоявшийся гений – это узнаваемый тип, привычная и даже типичная фигура. Что очень больно. Я бы преподавала на ЛИТ-объединениях, в литинститутах курс выживания для молодых поэтов. Один из постулатов: не зацикливайтесь на признании. «Поэт, не дорожи любовию народной… ты сам – свой высший суд… иди дорогою свободной туда, куда тебя влечет свободный ум…» – кредо Пушкина, уж он-то понимал в этом толк. Правда и то, что поэт должен слышать звуки одобренья  «не в славословиях толпы, а в диких криках озлобленья». Славу, как ни парадоксально, создают не похвалы, а разносы. В сущности, похвала и хула, это одно и то же — свидетельство произведенного впечатления. Отрицательные отзывы, может быть, даже более лестны, чем похвалы. А самая верная примета — удивление.

Зависть — весьма эффективный двигатель творчества, как нам это еще Юрий Олеша показал в своем одноименном произведении. Но я по ночам, ей богу, не рыдаю в подушку от того, что кого-то напечатали в журнале, а меня нет, кого-то внесли в шорт-лист, а меня не внесли. Это, конечно, плохо для литературной самореализации. Честолюбие, самолюбие, высокий уровень притязаний, высокий уровень самооценки — как не устают повторять нам психологи, альфа и омега всякого успеха. Писатель должен стремиться к славе любыми средствами. Хоть прибить себя гвоздями к брусчатке на Красной площади (но при этом еще, все-таки, надо рисовать уметь). А  вообще, менеджмент обретения известности в нашем веке хорошо разработан, это чисто технический (и финансовый) вопрос.

Заработать деньги хотя бы  на жизнь  литературным трудом удается лишь гениям масскульта (или литературным концернам).Мы литературу любим не из денег. И нам остается только любовь.Творчество само по себе такую приносит радость, вне всяких социальных и финансовых бонусов, с которой ничто не сравнится. И в этом суть.

Поверьте, я к себе отношусь с достаточной долей самоиронии. Слабости своей позиции вижу хорошо. Но дело ведь не в достоинствах и недостатках того или иного произведения. И не для того таланты должны работать, чтобы демонстрировать миру, какие они единственные и неповторимые. А для того, чтобы сказать правду. Высказать то новое, что пришло в мир,и что имеет влияние на судьбы всех людей. Создать новую реальность, в которой самому автору находится место. Не отобразить окружающий мир, а именно создать свой. Тот, в котором можешь существовать ты сам и твой текст.Это удается очень немногим.

- Продолжите фразу "Библиотека – это…"

- То, без чего я жить не могу; модель Вселенной («Вавилонская библиотека» Борхеса).
   
- Кто в вашем представлении читатель?

- Человек есть не «то, что он ест», а  то, что он читает. Мне близок образ из Гадких лебедей» Стругацких – особый класс людей (элита) – питающаяся книгами, вместо хлеба насущного. И чуть не половина читающих – писатели. Европейцев сейчас определяют, как сверх-нацию писателей – по некоторым данным, каждый седьмой или восьмой взрослый гражданин объединенной Европе является автором книги. 

- Каков ваш читатель?

- Романтик, как я. Человек, влюбленный в красоту.

- Вы пишете и прозу.

- Наверное, самая интересная моя проза, дилогия «Ледяной кубик или Прощание с Севером» и «Лапландские хроники». Я хотела  нанести на литературную карту новую территорию,которой до меня не было - Биармию, Гиперборею, Межграничье. (на официальном языке это Баренцев евро-арктический регион). Синтез нескольких культур: норвежской, русской, саамской, ненецкой, шведской, финской… Он существовал, процветая, недолго, в 90-е годы, пока у России были хорошие отношения с западным миром вообще и со Скандинавией, в частности. Теперь мы видим период охлаждения, но я думаю, культурное сотрудничество (сотворчество!) на севере Европы еще возродится.

Крайний Север — край чудес, бескрайний, сакральный.  Ультима Туле, последний остров в мире, последний маяк спасения (это, конечно, поэзия).
 
После очередного раскола времени, наступления новой эпохи  написала роман «Эхо» («Словарь») - о современности, о  русском языке. Верю, что слово может спасти мир. Отсылаю читателя на портал «Проза. РУ». Почитайте мои романы "Дневник Ляли Котик", "Гимн жизни" - я там еще одну мечту свою осуществила, женский образ, который олицетворяет для меня Россию. В повестях главный герой - язык: "Три женитьбы профессора Дурова", "Герой. История Отечесттва в 137 мемах", "Златослов-16», "Наше все". Нашелся собственный стиль в прозе, не похожий ни на чей. И даже, как мне представляется, способ писать: отталкиваясь от слова, которое мудрее нас всех. Нечто среднее между прозой и стихами. К моим текстам, конечно, можно по-разному относиться. Но они даже внешне не похожи ни на чьи другие. Каждая строчка отдельно (одна моя читательница назвала это «этажеркой», сравнив с «лесенкой» Маяковского). Строка, как основная смысловая единица. Это пограничное сближение прозы и стихов. 

Мои романы состоят из  повестей. Например, большой роман "Эхо" это пять повестей: "Эхо Крыма", "Эхологос", "Эхо слова", "Йеху Москвы", "Эхо мира" и эпилог "Моментов море". Возможен и краткий вариант повествования, малый роман "Словарь". В свою очередь, повести разнимаются на новеллы ("Холивар", "Вранье", "Свидераст", "Му-му" и другие).
Новеллы - на миниатюры. Миниатюры - на стихотворения в прозе, и даже отдельные строки.Кому какой жанр больше нравится.

Такой конструктор "Лего", подсказанный особенностями восприятия интернет-текстов.
Это мой посильный вклад в развитие мировой романной формы.

Я автор  эссе «Петербургский квадрат» (полное название «Фэнсион Трапеция: опыт мистической топографии») об одном из районов Санкт-Петербурга: сто домов, культурная история каждого из них. Открылись, как следовало ожидать, тайны неизъяснимые. С районом, где я люблю гулять, связаны драматические моменты жизни многих (в моем списке более 70) поэтов, музыкантов, художников. «Без иллюзии, Фата-морганы, Петербург не существует. Это паноптикум визионерства, реестр бессмертных фантомов, открывающихся лишь вольному фэнсионеру – «гуляке праздному», коллекционеру пустяков. Он читает город, как раскрытый фолиант (питерское «Руководство по магии», с вокабулами заклинаний, с рецептами зелий и эликсиров), он перепархивает из эпохи в эпоху в трансе (кокаинистам не угнаться) в медитации (йогам не светит) солнечных  days-dreems, снах наяву. Его видения порой ярки, словно фейерверки петровских ассамблей на непривыкшем к ним российском небе. Но некая интимность набрасывает покров. Так, вуаль «Дамы в голубом» с полотна забытого художника, затеняет черты ее облачком тревоги и грусти от любопытства зевак, от кошмара общедоступности. Невидимой хрустальной пирамидой – тысячегранником – подымающийся над петербургскими туманами-гранитами, фэнсион – бессмертен.» В таком вот духе.

Может, я пишу для того только, чтобы дать возможность русскому языку в моих текстах резвиться — танцевать, ходить по проволоке, показывать фокусы. Да, признаюсь, я словесная циркачка. Эквилибристка, иллюзионистка.

Но ощущаю себя также и смиренной служительницей Храма Русского Языка. Великого и могучего. Правдивого и свободного. Могучей, кипучей, летучей и блескучей, певучей и колючей, гремучей и неминучей, и прочая, и прочая речи.

Язык моя святыня. Евангелие родной речи — единственное, которое я могу проповедовать. Всю жизнь, а особенно теперь, когда живу в другой стране. Так часто случается с писателями-эмигрантами, они начинают русский язык обожествлять.

Хотя к, собственно, эмигрантам я себя не отношу, остаюсь гражданкой России и вернусь обязательно.

Счастья, любви и творчества, вечной весны всем моим читателям!