Детский дом. Донбасс. Глава восьмая

В Авдеевке, Иван привел меня в железнодорожное училище и, оставив на улице, пошел
к директору. Через некоторое время пригласили и меня. Сама вывеска "Директор" уже страшила. Я вошел с трепетом. Но встретил теплый взгляд и добрую улыбку. Со мной разговаривали как с взрослым, даже не потребовали документов. Провожая нас, директор сказал: «В канцелярии все оформят, напомните только, чтоб послали запрос, документы нужны. Да, одно место, в общежитии, мы найдем».
Иван, довольный, что так хорошо решился вопрос, потащил меня в столовую и заказал самые лучшие блюда: борщ, мясное рагу и два стакана сметаны. Объеденье!
- Поедим, как следует и пойдем искать квартиру. В общежитиях ты пожил достаточно.
Тут же, за столом, он посчитал оставшиеся деньги, их было немного. До самого вечера мы искали жилье, но ничего подходящего не было, вернее – нам отказывали. Пришлось идти в общежитие. Нас встретила дородная женщина средних лет, с горбушкой хлеба в одной руке, и соленым огурцом, в другой.
- Заходите, хлопчики, я вас ожидаю. Директор оповестил меня. Так оце вин буде учиться у нас? – она смотрела на меня и улыбалась. – Гарный50 хлопчина, хиба на девочку похож. Жить будешь на втором этаже. Хлопци там хорошие, разве что Суворин хулиганит, та Немирович инколы51 побуянит, то не бида. Таку дытыну воны не обидят.
Мне показали комнату, в углу приготовлена постель. Иван торопился на электричку, но все никак не мог уйти.
- Я боюсь за тебя, сплошные хулиганы, носятся тут, это не похоже на наше общежитие. Может быть поедешь со мной?
- Нет, Ваня. Это моя стихия, я никого не боюсь. Будь спок!
- Завтра… жди, - уже с коридора кричал Иван.
Я остался один. В комнате пять кроватей, все пустовали. Зная законы общежития, как встречают новичков, я решил так…
Когда все собрались, возбужденные и довольные, я не дал себя долго рассматривать.
- Кто старший?
- Я, а что?
На меня смотрело недовольное лицо откормленного сельского парня.
- В детдоме или колонии был?
- Нет?
- Кто был?
Молчание.
- Домашняки, значит. А я с детдома и в колонии был. Если кто тронет, получит нож в живот, ясно? Ты понял?! – бросил я взгляд на "бычка". Эта кличка уже вертелась в голове.
- Ну ты че, мы тут нормально…
Не успел я лечь в кровать, как привели Немировича. Здоровенный детина, переросток, сразу чувствуется сила, местный главарь.
- Кто, кто тут на уши всех поставил? Покажите-ка. Ты?! Вот этот шкет, ха-ха-ха.
- Ша!!! Я домашняков не боюсь. И тебя тоже.
Он опешил, потом подошел ближе.
- Под ножом был?
- Был.
- Под бритвой был?
- Был.
Пауза.
- В обиду не дадим!
Такое начало обеспечило мне полную независимость и уважение всех ребят. Были незначительные потасовки, были свалки – комната на комнату, мощные драки в городском парке, но меня никто не обижал и не пытался избить. Наоборот, чаще защищали самые заядлые драчуны. В связи с тем, что прошло уже два месяца занятий, меня зачислили в самую худшую группу "Бригадиров пути". "Какой с меня бригадир? Я же ничего не умею".
В одном из классов был железнодорожный путь и стоял настоящий вагон. Это меня очень заинтересовало, притянуло. "Ух ты! Я в таком ездил. Какой большой и под низом можно полазить…" Я обошел его, заглянул во все углы и понял, что в этом училище очень интересно. Этими мыслями я поделился с братом в его очередной приезд.
- Вот видишь. А ты не хотел учиться. В мире столько прекрасного. И тебе этот мир открывать.
Мы снова занялись поисками комнаты на двоих. На сей раз у Ивана были конкретные адреса. Они и привели нас к одной бабке. Немногословная, какая-то скрытная, все лицо завязано темным платком. Она показала нам флигель53:
-В доме живут студентки. А здесь вы, располагайтесь. Возьму с вас аванс, десятку. Иван достал бумажник и протянул ей деньги. Я внимательно присмотрелся, куда эта карга прячет деньги. Меня позвал брат. Он уже хозяйничал.
- Смотри, флигель большой, комната ничего.
В углу стояла большая старая тахта, прикрытая тряпьем, у окошечка столик, ведро с водой.
- Вань, ты знаешь что такое троеборье?
- Кажется, знаю.
- Это вода, дрова, помои. Плюс эта тахта без простыней. Старая карга!
- Брось свои прошлые замашки и жаргонные словечки. Старых людей не обижают, их жалеют.
Я не дал ему договорить.
- Это очень плохая старуха. Вот увидишь.
- Прекращай злословить и за дело. Убираем, моем, кипятим чай и … сегодня суббота, я предлагаю помыться в бане. Люблю русскую баню.
Мы быстро привели в порядок наш флигель, заготовили дров для растопки, угля, принесли свежей воды.
- Я ничего не припас на ужин.
- Это не беда, Вань. Я принесу горячий хлеб. Мы почти каждый вечер бегаем на пекарню и бесплатно берем хлеб.
- Это воровство, нужно отвыкать.
- Да нет. Там молодые девчонки, дают всегда.
Поздно вечером, после замечательной парной, мы принялись разжигать печь. Наше настроение становилось все хуже и хуже – печь дымила.
- Может не надо, Вань? Согреемся как-нибудь.
- Надо. Уже холодно, а ночью, в этом флигеле, вообще задубеем.
Мы "убили" около часа, пока растопили эту злосчастную печь; по-прежнему попахивало дымом. Иван набросал угля, проверил вытяжку и заключил:- Продержимся, завтра воскресенье…
А мне так хорошо с братом, так ласково. Впервые вместе, в отдельной "квартире". Все блага жизни здесь.
Очнулся я на рассвете. Лежу у порога, весь мокрый от воды, с трудом дышу. Голова трещит. Рядом, у открытой двери, сидит Иван.
- Отравление угарным газом – одно из тяжелейших. Если б я не дополз до двери – крышка. Ты не подавал признаков жизни. А я не помню… откуда силы взялись? Откачивал тебя долго… живы.
- Убью старуху, гадюку, сожгу этот паршивый флигель!
- Зачем я уголь положил в печь? Зачем закрыл дверь так плотно? Чуть не угробил себя и тебя, малыш. Дурак я, "Алеша с Бухареста". Попробуй подняться, нам нужно движение, вообще уйдем отсюда. Иван с трудом держался на ногах. А я не мог встать, не было сил. Он вытащил меня на улицу, принес пиджак и через некоторое время я стоял на ногах. Медленно, ругаясь и чертыхаясь, мы побрели по улицам. Ходили до тех пор, пока не пригрело солнце.
- Голодные мы, давай в столовую.
- Не хочу, все болит, голова…
- У меня тоже болит, но кушать надо, нужны силы.
Пообедав, мы пришли к кинотеатру, уселись на скамейку и подставили свои мордочки теплому солнышку. Я ожил.
- Наши денежки, схожу, заберу.
- Зачем… потом, сиди, набирайся сил.
- Ну нет. Я так не играю. Она сшибает деньгу, измывается над всеми… да сука она! Убить мало.
Иван смотрел на меня, улыбаясь с трудом.
- До чего тебя жизнь довела? Одно зло на людей. А люди-то добрые, просто ты их мало знаешь.
- А если бы ты не поднялся, не дополз до двери, что было бы тогда? Кто бы нас закопал? Эта?! Да она помешанная на копейках. Сожгу, нанесу удар по этому буржуйству! Она мне сразу не понравилась.
- Малыш, ты у меня еще несмышленый, успокойся. Мы сегодня уйдем на улицу Пархоменко, у меня еще один адресок. Товарищ дал.
- Разреши мне забрать нашу десятку и откланяться.
- Не спеши. Я посвящу тебя в свои планы.
Иван сделал передышку, затем продолжал:
- Работать я буду в Авдеевке, на вновь строящемся коксохимическом заводе. От нашего цеха сформирована бригада, я записался туда плотником. Жить буду рядом с тобой, захочешь – будем вместе.
- Я хочу с тобой, Вань.
- Хорошо, надо только решить с жильем. До лета шестьдесят первого мы вместе, а там, я поступаю на стационарное отделение техникума, буду жить в Ясиноватой. Ты, в этом году, не успеваешь в школу, но в следующем идешь в вечерку и успешно заканчиваешь десятый. А в шестьдесят втором получаешь свидетельство бригадира и аттестат, здорово! Но это еще не все. Направление получишь в Ясиноватую и мы снова вместе. А там видно будет.
- Ну, наговорил. Как же я все сразу: и "жэушку", и школу, и без тебя?
- Прорвемся, "Алеша с Бухареста", мы сильные.
Уговорил я брата по поводу "торжественного" прощания с хозяйкой флигеля. Пошел и распрощался.
- Вот Вань, это ее подарочек, так сказать компенсация за нашу несостоявшуюся смерть. Я протянул сверток.
Он развернул и ахнул!
- Деньги! Так много! Что же ты натворил?
- А ты посчитай сначала и успокойся. Денежки любят счет. Иван посчитал: «Сто семьдесят пять рублей!»
- Зачем украл? Что, руки чешутся? Мы уже говорили о добре и зле. Зло можно пережить, очиститься от него, подняться над ним, победить его, но зло, которое ты совершил, губительно.
- Так надо же наказывать таких злюк.
- Слушай и не перебивай. Зло не в краже, а в твоем желании обладать деньгами. Если твой внутренний человек, твое "я" говорит тебе: "деньги, деньги, деньги" – ты погиб. Это страшная разрушительная сила, она разъедает медленно и долго. Человек не думает о Боге, милосердии, спасении голодных, больных. Он не знает, что такое книги, театр, искусство, не способен мечтать, фантазировать, бороться. Он думает только о своих деньгах, и знает одно: купить, продать, достать, обмануть ближнего…
Иван закончил.
- Ну, понял что-нибудь?
- Немного понял. Наших пацанов с деньгами я никогда не любил. Ладно, давай отнесу обратно.
Я схватил этот, противный мне, сверток и побежал. Открыл калитку, а там переполох. Старая карга, вылитая баба-яга, сразу ко мне. А за ее спиной две девушки – квартирантки.
- Щенок, сопля, вор! Где мои денежки? Милицию позову, засажу. Ты еще узнаешь меня…
- Ша! Баба-яга! Это ты нас не знаешь, но узнаешь. Так вот, мы с детского дома.
А ты буржуйка, жлобина, чуть не угробила моего брата.
- Отдай деньги, голодранец детдомовский!
- Сейчас отдам. Ме-е-е, бе-е-е, мя-у-у, бу-бу-бу, - я корчил гримасы, этому искусству был хорошо обучен. Достал сверток, осмотрелся, увидел полное ведро с водой.
- Вот они, денежки. Десятка наша, остальное держи!
И бросил ей в лицо этот сверток. Затем быстро схватил ведро и окатил ее водой, как она этого заслуживала. Чего-чего, а смываться я умею.
Долго, долго по улицам Авдеевки слышались крики: "Бандиты, детдомовцы, голодранцы… я вам… я вас…"
Я отрапортовал Ивану, как учили в детдоме:
- Ваше задание выполнено!
И добавил:
- Все было – Ша!
- Ну когда ты уже будешь говорить человеческим языком? Без этих излишних жестов, блатных приемов… хороший ты мой малыш.
Иван обнял меня и мы пошли дальше…
Согревало ноябрьское солнце, падали под ноги пожелтевшие листья, но мы не очень радовались, отравление мучило нас, болела голова, тошнило.
Пришли по указанному адресу, к последней нашей надежде. Аккуратный заборчик, покрашенный светло-зеленой краской, одноэтажный дом с белого кирпича, ухоженный огород.
- Ой, как здесь хорошо. Вань, давай проситься в этот дом.
- Сначала посмотрим на хозяйку, потом на хозяина. Поговорим…
Вышел сухонький дедок лет семидесяти, приветливо улыбнулся.
- Что сынки? Пришли на жительство? Заходите, сейчас моя старуха выйдет.
С хаты вышла маленькая, крепкая еще бабуля. Лицо светлое, приветливое. Смотрит поочередно на меня и на Ивана. Дед заговорил:
- Ну, это они… хотят к нам… понимаешь?
- Да что уж тут, как не понять.
И вдруг я запищал:
- У вас так красиво, возьмите нас к себе, мы братья… мы хорошие…
Лицо бабули стало еще приветливей, она улыбнулась.
- Заходите в дом, чай устали с дороги.
Не прошло и часа, как мы уже пили чай с пирогами и калякали. Хозяйка рассказывала: "Тульские мы, Туровы. В войну приехали, помыкались, набедовались и остались. Нажили троих детей, внуков. Все разбежались. Недавно старшенькая была с девочками. Уехала в свою Москву. За начальником там". Тут вмешался дед, он не говорил, а делал разные жесты, намекал и смотрел в лицо бабки.
- Побойся бога, праздники прошли, ты и так много нахлебался…
Ушел дед, обиженный, бормоча что-то под нос.
- Ну, сыночки, всего не переговоришь. Приходите, дам вам комнату, если надо, пропишу. До приезда внучек поживете.
Радости моей не было предела. Так мне было любо в этом доме.
Через два дня Иван принес свои пожитки.
- Ух ты! Проигрыватель… и пластинки! Это твое, наше.
- Ребята дали, уж очень ты им понравился.
- Во! Заживем! Гармошка, красивая музыка, в окно выставим…
В училище решился мой вопрос с питанием, теперь я обедал бесплатно. А самое интересное – выдали железнодорожную форму. Мечта! Костюм, шинель, форменная фуражка – все черное. Я оделся, прибежал домой, жду – не дождусь брата. Хожу щеголем. Дед со мной так чинно заговорил, оказывается, он когда-то служил при железной дороге.
Иван обрадовался и… меня обнимать!
- Вот таким я мечтал тебя видеть, курсистом, гимназистом…
- А откуда ты узнал об этом училище? И что там одевают, кормят?
- Эх ты, малыш. Я уже три года на Донбассе. Жизнь многому научила.
- И я хочу быть таким, как ты.
Будешь. У тебя большое будущее, держись.
По вечерам у нас музыка. Дед предпочитает гармошку. Вечно в поисках спрятанной чекушки. Пока не найдет – трижды крикнет бабке вслед: "Разведусь!" А мы смеемся.
Настоящий тульский мужик, толстовского корня.
Потребовалось делать пристройку для кур и Иван решил сделать вылазку на свой "коксохим".
- Пойдем вечером. Принесем досок и реек.
- А ты меня учишь "не воруй"…
- Это не воровство. У нас разбирают разные пристройки, туалеты, там остается много материала. Все равно пропадет.
Был дождливый холодный вечер, под ногами хлюпала жижа, мы возвращались с тяжелой ношей, но были довольны. Дед и бабка встретили нас торжественно… на столе стоял свежий тульский пряник.
В училище я подружился со Славой Гуровым. Он носил красивую морскую фуражку и имел большое родимое пятно на лице. Слава успел поработать на речных судах и очень гордился своим морским, как он говорил, происхождением. Старше меня, красивый, плотный, чернобровый – он был любимцем у девушек.
Мы "грызли" науки, изучали путеразборочные и путеукладочные машины, хоперы-дозаторы. В обиход вошли новые слова: погонный метр, балласт54, шпала, рельса, контррельса, накладка, костыль55, охраняемый и неохраняемый железнодорожные
переезды, полуавтоматическая и автоматическая блокировки56, светофор, петарда57, красный, желтый и зеленый…
Я увлекся и мог достичь отличных результатов, но не хотел выделяться, в детском доме такое было недопустимо. Мы со Славой шли на равных. И однажды, в студеную зимнюю пору, поехали в Мануиловку. Могилу Чижика нашли не сразу, но когда среди белых холмиков она отыскалась, сделали все, что полагается в таком случае: очистили, подравняли… вспоминали своих друзей, жалели… "если б Витька был со мной и в этой форме железнодорожника…" После этого мы побывали дома у Славы, и еще крепче подружились.
А весной на ребят напал "весенний зуд"… носятся "табунами", ищут приключений, разгружают вагоны, гоняются за шмотками. Немирович весь в "фирме", мы-то знали, что у него богатые родители. Многие хотят быть похожими на него.
Первым на крупное дело пошел Суворин. Вскоре в его комнате появились новые тряпки, богатая закуска, коньяк. Гуляют ребята. Как раз, в эти дни, я ночевал в общежитии. Началась драка, ножевая. Уложил Суворин одного из своих, не остановился, продолжал буянить. Комендантша ворвалась к нему в комнату и одним ударом привела в чувство этого "братка". Вызвала милицию. После того, как забрали виновных, потерпевших, сфотографировали и описали место происшествия, она собрала всех в коридоре и сказала:
« Я бывшая летчица полка Гризодубовой, воевала, защищала вас. А вы, мерзавцы, зажрались, омертвели, без души, без веры в Бога. Я свое отсидела и мне наплевать на тех, кто сядет, и кто хочет сесть на парашу. Наплевать!!! Подонки останутся подонками, а сильные, настоящие люди поднимутся. Слышите вы! Придет время очищения и Алигиери Данте со своей Беатриче поведет всех в рай… Кто не хочет учиться – уходите, а кто хочет – оставайтесь, я буду вас любить, как любила своих погибших друзей».
Мы все оцепенели. Непонятен был смысл этих страшных слов, но та величайшая сила, которая в них заключалась, пронзала нас и облила холодным потом.
Двенадцатого апреля наша группа вышла на занятия по физической подготовке. Играли в волейбол. Пришел директор, построил всех и объявил: "В космос поднялся человек!" Мы задрали носы кверху, ничего не видно. Он продолжал: «Это там, за атмосферой, между Землей и небом. Вы понимаете?! Наука! Учитесь, перед вами будущее…»
Это событие обсуждалось во всех классах. Вечером я пришел к Ивану, он был также взволнован, поздравлял меня. А дед, на сей раз, получил свою порцию и уже без выкриков: "Разведусь!" выпил за первого русского космонавта, Гагарина. Мы долго говорили о науке, будущем, о нашей Родине. Я многое не понимал, но слушал, удивлялся глубоким суждениям брата. Мы получили какой-то толчок, заряд и включились в давно намеченную культурную программу: поездки в театр, кино, планетарий, который покорил меня. Я пришел к твердому решению – учиться.
- Вань, я обязательно пойду в десятый класс. Ты будь спокоен, поступай и занимайся в техникуме, теперь мне многое стало ясно.
- Молодец, так держать и никогда не унывать, "Алеша с Бухареста".
На первомайские праздники в городе прошел ураган. Повалило деревья, сорвало крыши с домов. Но танцы в парке не были сорваны и почти вся «жэушка» обитала там. Лилась чудесная мелодия "Маленького цветка", она звала, манила, и я очутился у самой танцплощадки. В ту пору я еще не осмеливался танцевать на виду, среди чужаков.
Правда, за зиму вымахал на целых десять сантиметров. Но в шестнадцать лет еще рановато соваться к взрослым.
Как я был прав. Эти мысли подтвердились в тот же вечер. Пришел Немирович со своей компанией. Модный, в красной рубашке, поддатый. Идет, всех цепляя, "фраер" куда-там.
По пути захватил девчонку и давай тащить в круг танцующих. Никто не может его остановить. Вдруг появляются трое парней, хорошо сложены, просматриваются бицепсы. И от первого же удара наш хваленый "Давид" распластался посередине танцплощадки. За ним последовали его дружки. Что тут началось?
Пришли в движение массы, в воздухе повис клич: "Бей жэушников!" Я к своим, что рядом толпой стоят. Метнулись к забору, давай ломать штакетник, несемся… куда – не вижу. Вдруг, нас разметали, мы кто – куда. Я оказался в одиночестве, прыгнул в сторону, еще в сторону, забрался в корни поваленного дерева. Слышу голоса: "Один здесь, ищите ребята, убьем гада".
Я не дрожу, но осознаю, что "влип". Чувствую, что уйдут. И откуда такое чувство? Ушли, стало тихо. Музыка смолкла.
Добрался до общежития, жду ребят. Появляются по одному, в комнате стало шумно от выкриков, впечатлений. Все целы.
Кто-то рассказывал:
- Немирович поднялся и сработал финкой. Были крики "убили", была милиция, упекли нашего франта.
Да, это была правда. Вслед за Сувориным он получил срок. С его уходом в общежитии установился порядок. Разве что осталась любимая игра: кидание подушками, пока пух не летал по комнатам. Часто натирали подушку о белую стену и при ударе в лицо получалась "мука", и "сногсшибательная" рожа. Так вот, однажды к нам заглянул завуч, Владимир Робертович, он любил внезапно появляться и "заатасить" ребят, на кроватях. Во время такой игры он заглянул в комнату и получил подушкой по роже. Лицо сразу побелело… "мука". Это прозвище так и осталось за ним. Да и большего он не заслуживал.
Был еще один преподаватель, Петр Корнеевич. Свои уроки превращал в анекдоты, иногда похабные. Он считал, что это будоражит массы, "в радости – ученье". Не знаю кому как, а мне от этого не было радостно. А вот наш мастер производственного обучения, Вербицкий Владимир Иванович, был хорошим педагогом. Учил, любил нас, заботился, его слесарную науку помню до сих пор.
   Мой дорогой брат Иван стал часто отлучаться в командировки. Я верил ему, но где-то там, внутри, зарождались сомнения.
"Не может быть, чтоб Иван обманывал меня, ведь он такой честный, добрый…" Я уже собирался поговорить с ним начистоту, но он лег в больницу. Хожу к нему, и день за днем мне открываются многие тайны. Непонятен смысл некоторых медицинских терминов, но стало понятно одно: мой любимый брат и учитель болеет. Его командировки – это поездки на станцию переливания крови. Он говорил мне об анемии58, увеличенных лимфоузлах59, низком давлении и плохих показателях анализа крови. Я наконец-то понял, что Иван бедствует, недоедает, недосыпает, да еще я свалился на его голову…
Мы жили очень бедно, считали каждую копейку. Однажды я предложил продать гармошку. Иван удивился и сказал: "Дареная вещь не продается. И нас не спасут эти деньги. Нас спасет гармошка. Садись и играй". Мне было очень грустно, я почему-то представил себе, как Иван умирает, какой он красивый лежит в венках… Эти мысли я прогонял и решил спасать брата. "Надо раздобыть денег… но он не возьмет, а если сестре написать? Но, скоро каникулы, дадут бесплатный билет на поезд… а что если в село махнуть?" С этими мыслями я пошел к Ивану.
- Правильно рассуждаешь. Пока я буду сдавать вступительные экзамены, ты покажешься в своем железнодорожном костюме, и вообще: за год ты стал настоящим учеником.
- Я и в детдоме покажусь. Ой, слушай! Вот будет здорово! – С Донбасса прибыл сам "Лопух".
- Ох и любишь порисоваться. Ладно, валяй, "Алеша…"
- С "Бухареста"! – выкрикнул я весело.
"Поеду к Устинье, наберу сала, топленого масла и еще всякого там, буду лечить Ивана".
С этими мыслями я уже настроился в дорогу. Что мне экзамены, я их сдам, в село… в село… в село…
Впервые еду в плацкартном вагоне. Ревизор и проводники мне нипочем, теперь мы в одной форме. Как все изменилось! Я – железнодорожник.
Устинья очень обрадовалась моему приезду, смотрит – не насмотрится.
- Айды! Поихав, та поихав, втик с дитдому60. А якый прыихав, в форми, а и вырис, ладный став61.
Я рассказывал больше о Иване, его трудностях, заболевании.
- Я знала, знала. Вин и дома хворив62. Такый слабый с малых рокив63. Зачем поихав на эти Донбассы?64
- Все это так. Но мы хотим учиться, выйти в люди. И тебе от этого лучше, Устинья.
- Учиться – треба гроши, много грошей. А де их взять? И я тут ничего не заробляю65. Чы соби питы на желизну дорогу?66
Мы еще долго говорили, вспоминали. Поздно вечером я пришел в родной дом, встретили Антон с Юлией.
- Вернулся! А ничего, вырос. Тут с детдома приезжали, спрашивали тебя. И письмо пришло, давно. Пишет девушка, да такое… про любовь. И когда ты успел?
Я улыбался.
- Самое первое, дорогие мои, не ругайтесь за те деньги, что взял у вас. Другого выхода не было, да и вы, все равно, не дали бы. Через год стану бригадиром пути и заработаю.
- Ты, бригадиром? Такой пацан?
- Так это моя специальность.
- А я думал – толку не будет. Сбежал – поймают и снова в детдом.
- Там Иван, такой добрый, все знает. Ему нужна помощь, его надо спасать...
На другой день я читал письмо от Вали Дуденковой. "Милый мой мальчик, где ты? Зачем уехал?.. Я люблю тебя, как сына. Мы с мамой решили забрать тебя к себе, зачем же ты уехал?.."
Я снова со школьными друзьями. Собрались в сельском клубе, играет гармошка.
Петр Демко приглашает на улицу.
- Идем, такое увидишь, во-о-он, на горе.
Мы впереди, ребята следуют позади. Вскоре поднялись, место называется "Вырьх".
Я пришел в восторг. Крупнейшая рогатка, закопанная в землю.
- Ребята, товсь! – командует Петр.
Крупный камень закладывают в мешок-ловушку и натягивают резиновые ленты.
- Так, еще, еще, хорошо… отпускай!
Камень описывает дугу и …
- Недолет! Заряжай!
- Так это же по клубу? На крышу?
- А как же? Бомбардировка с воздуха. Ба-бах! Внутри крики, гвалт67, все выскакивают как с парной. А нас не видать, темно.
- Вот это придумали? Ну, робята!
- Это наш Петро, он еще не такое может.
Много было встреч у меня и повсюду уважение, радушие. На меня смотрели по-другому. Теперь я на законном основании, да еще в такой форме. Ребята завидовали, вздыхали, им тоже хотелось уехать и открывать неведомый мир.
И вот я направляюсь в детский дом. Отутюжена форма, почищены фуражка и ботинки. Ну братва, держись!
…Все то же здание, чуть осело, и остальные вокруг уменьшились, бегает одна малышня. "Узнают ли меня?"
- Лоп… наш детдомовец приехал! – радостно сообщает всему двору мой бывший пацан Толя Пилипин. Появляются то один, то другой, жмут руки, трогают одежду…
- Ух ты, настоящий…железнодорожный, да-а-а…
Нету ни одного взрослого мужика, ни одной девчонки. Нету знакомых воспитателей.
- Вас… тебя приглашает Розалия Ивановна, - трогает меня за рукав малышка.
Я иду послушно за ней. Знакомый фельдшерский пункт, где не так давно лежал после аппендицита.
- Что, не забыл наши пенаты? – моя добрая фея улыбается и целует в лоб.
- Что Вы, Розалия Ивановна? Как такое забыть? Моя жизнь здесь.
- О-о-о, как ты стал рассуждать? Ну рассказывай. Сейчас чай поставлю.
- У вас всегда так приятно: тишина, чай.
- Помнишь, помнишь, это хорошо. Память, корни, всегда нужны. Они питают, лечат.
Мы беседовали, вспоминали, спорили, смеялись.
- Твои побеги поднимали тебя, но и разрушали…
- Нет, поднимали. Да и бежал я от плохого, гадкого. А где же воспитатели, взрослый народ?
- О-о-о, тут такое творилось, всех разогнали. Мальчики и девочки отправлены в другие детдома. Взрослые – в ПТУ и на производство. Шевяк поступил в Университет, несколько мальчишек отправили в колхоз.
- А Лозьо?
- Твой дружок в Житомире, будет офицером.
- Да, интересно.
- Но есть и неинтересное. Помнишь, как вы питались, одевались?
- Все помню, часто получали подпитку у Вас.
- Обворовывали вас… хотя я не имею права такое говорить, ты еще юн, не поймешь, да и … лучше молчать.
- Розалия Ивановна, старшие ребята знали, что директорша ворует, что она буржуйка… то есть богатая. Понятно откуда все это… ну и что теперь?
- А что? Детский дом расформировывают. Думаю, что Антонина Романовна сядет в тюрьму.
- Вон оно что? Я-то смотрю – нет прежних голосов, повсюду заунывная пустота. Расформировывают…
- Сядет и помпохоз, помнишь его?
- Ну как не помнить заевшегося Романа Павловича? Много пришлось потрудиться с ним.
- Вовремя сбежал в школу Михаил Григорьевич. Он вполне заслужил быть в этой компании.
- Это уж точно. Я бы его посадил.
- Но не будем продолжать этот разговор, надеюсь ты скоро уедешь?
- Да, Розалия Ивановна, завтра поеду к другу и братьям.
После недолгого молчания она продолжала:
- Как жизнь прошла, как все в ней быстротечно… осталась пустота…
- Почему так, Розалия Ивановна? Мы еще поживем.
- Нет, милый мой. Здесь была моя жизнь, мой свет, мой луч. Я ведь педагог в душе, люблю детей.
Мы расстались торжественно и грустно.
Все чаще меня беспокоила мысль об отце и матери. Кто они были, эти люди, родившие меня? Почему отец уехал на Донбасс, взяв с собой только одного сына Андрея? Почему так рано умер? Где его могила? Почему мама умерла сразу после моих родов? Я смотрел на фотографии родителей и видел симпатичные, милые моему сердцу, лица. Мать красивая, чернобровая, с вьющимися волосами. Таков Иван, такова Устинья.
"Ну они-то наверняка знают историю родителей, почему же никогда не вспоминают? А почему я не спрашиваю?"
От сестры не удалось ничего добиться. Она сказала: "Мал ты еще, многое не понимаешь и не скоро поймешь".
Брат Антон как-то сказал: "Не ищи на свою з… приключений. Живешь, ну и живи, а в эти дела не лезь".
"А какова же Правда? Кто ее знает?"
Я решил выложить все свои мысли Ивану. "А потом мы поедем на могилу отца. Есть же там люди, окружавшие его в последние года жизни?"
За лето я набрался сил и с новыми впечатлениями возвратился в училище. Предстоял второй курс, трудовой. К этому мы готовились и этот день наступил. На железнодорожном участке Ясиноватая – Авдеевка, в бригаде, состоящей из одних женщин, началась моя практика. Для начала мне вручили простейший шаблон и пояснили: "Это мудреное устройство служит для измерения ширины колеи. Носи за бригадиром. Куда он, туда и ты. Другой работы от тебя не требуется". Разговаривала со мной, в основном, бойкая Зина, самая красивая женщина бригады. Она всегда была на виду: крупная, грудастая, словоохотливая.
Как-то я засмотрелся на ее загорелые красивые плечи. Она тут же заиграла улыбкой:
- А ты малый не промах, оценил девку, ну и как… Нравлюсь?
Я смутился, опустил голову, как провинившийся первоклашка.
- Да ты не бойся меня, ребенок. Я люблю раскрыться. Пусть меня обласкает солнышко, подурманит немного. Да пусть полюбуются мной мужики, тут все есть, все при мне!
- Ой, Зина, Зина, доиграешься. Быть тебе под этими кустами, - запричитали ближайшие к ней, товарки, - не успеешь и ахнуть.
- Не пугайте меня девоньки. Я родилась под кустами и … ух! Уже два аборта позади.
Тут женщины заголосили, заставили замолчать разошедшуюся красавицу.
Я не прислушивался к этим разговорам, да и последние слова Зины пропустил мимо ушей. У меня были свои проблемы. Они начинались с раннего утра, когда чаплинская68 электричка подавала свой голос на подходе к нашей станции. "Жэушка" приходила в неистовое движение. Срывались с кроватей, прыгали в окна, бежали, на ходу одеваясь, преодолевали кирпичный забор у общежития и успевали вскочить в открывшиеся двери вагонов. Было не до завтраков. А до обеда много времени и я голодал. Это заметила Зина и стала подкармливать меня: то яблоками, то пирожками, то пряниками. Да и другие женщины были добры ко мне. Благо, я был единственный практикант в бригаде
После обеда меня отпускали. Зина объяснила просто: "Малолеткам – шестичасовой рабочий день".
Мне необходимо было послеобеденное время – вечерняя школа, десятый класс.
Садился за учебники и "грыз" науку, как велел Иван. Мой брат поступил в индустриальный техникум. Правда, он очень стремился в политехнический институт, но боялся, что не пройдет медкомиссию. Здесь, в Ясиноватой, он попросил ребят пройти вместо него и таким образом, был допущен к экзаменам.
- Понимаешь, - говорил он мне, - важно не то, что я стал студентом, а важно другое – я теперь здоровый полноценный человек, как все. Утром иду на занятия, потом в общежитие, а вечером в спортзал. Это ты понимаешь?!
Через несколько лет я понял эту радость Ивана, осознал его великое стремление к полноценной жизни. Присущий ему мир образов, понятий, вещей станет мои миром, но это будет потом, а пока мы были счастливы и, как маленькие дети, радовались каждой удаче. Ездили на нашу бывшую квартиру к Туровым, ходили на станцию разгружать вагоны, пропадали на высотных "виадуках". Иван все рассказывал, мечтал, строил планы на будущее. На какое-то время болезнь отступила. В учебе, в трудах, незаметно пролетели осень и зима. Наступила весна. Я возмужал, раздался в плечах, стал похож на крепкого юношу. Это отметил мой брат. Но сам он сдал. На лице не играл румянец, часто проступала болезнь. Я с болью смотрел на Ивана и снова искал варианты спасения дорогого мне человека. Не один раз вспоминал добрую женщину по имени Клава, запали в душу ее слова: "Коли тяжко будет, невмоготу – приезжай ко мне. Шахту нашу найдешь, улицу Чайковского любой покажет, дом семьдесят пять".
"Но как подступиться к Ивану с этими мыслями? Он никогда не одобрял помощи со стороны". Он всегда говорил: "У каждого человека свой мир, свои проблемы, своя бедность. Рассказывать горькую судьбу и выбивать слезу – это недостойно, низко…"
Я все же пришел к нему с этими мыслями и рассказал, что на обратном пути, в поезде, познакомился с Васендиными – Клавой и Григорием, шахтерами, замечательными людьми. Стал убеждать брата, что нас любят, всегда ждут, помогут… женщина очень добрая.
- Ждут тебя, а не нас, - ответил мне Иван. – Ты успел поплакаться и стал чуть ли не сыном. Это недостойно… В жизни надо самому добывать руду.. брать в руки отбойный молоток и рубить. Обливаться потом, падать и вставать, и рубить, рубить, рубить… Только тогда ты почувствуешь свое величие, постигнешь истину, вкусишь радость победы. Победа над самим собой – самая высшая. В этом наше назначение.
- Я не все понимаю, но твои слова о добре и милосердии помню: "Назначение человека – сеять вокруг себя добро, помогать голодному."
- Молодец, "Алеша с Бухареста", запомнил мои наставления. Да! Я говорил, но в данной ситуации мы не имеем права протягивать руку… Эта женщина не одна, там детишки, возможно голодные и тут мы на ее голову. А вспомни нашу Устинью? Она всем готова прийти на помощь, последний кусок хлеба отдаст, но сама-то беднота. Таких людей много на белом свете. Вот нам надо стать такими же.
Я соглашался с братом, но где-то в глубине души чувствовал, что он гибнет, что еще не поздно спасти его. Нужно что-то предпринимать. А что?
И вот я на улице Чайковского. Красивые одноэтажные дома, утопающие в садах, тишина. Страшновато стало. "Что я скажу? Как в поезде ехали… Попрошайничать стану?.."
Но мои угрызения совести перебила, вышедшая навстречу, Клава.
- Наконец-то! Где ж это дитя так долго пропадало? Чом раньше не давало о себе знать? Ай забыл тетю Клаву?
Она обласкала меня, поцеловала и повела в дом.
- Вот любуйся, только закончили строительство. Осталось побелить комнаты.
- Ты богачка, тетя Клава. Кирпичный дом, большой сад. Все так красиво.
- Это богатство стоит добрых лет жизни. Мы давно живем на этом месте, вот так помаленечку, потихонечку стали на ноги. Тут все мое здоровье осталось. Гриша, а Гриш? Посмотри кто к нам приехал?
Муж Клавы стоял в открытом окне.
- Твой детдомовец, появился-таки? Не робей, тут все свои, шахтерская братия.
Как я был принят этими людьми! И кормили, и поили, и ласкали… Девчонка лет двенадцати крутилась рядом, так Клава сказала ей:
- Твой старший брат, уже в десятом классе, большим человеком будет.
На другой день я поведал своим новым друзьям о судьбе Ивана. Ничего не просил для него, просто рассказал. Клава плакала, тут же предложила поселить его у мамы, под городом Хмельницкий.
- Там такие сады, арбузы, дыни, свежее молочко, враз вылечиться. Мама будет ухаживать, как за родным дитятком.
- Иван гордый, ни за что не согласится. Он даже запретил мне ехать к вам.
- У меня есть немного денег, - отозвался Гриша, - можно отправить Ивана в Молдавию. Ему нужен виноград. У нас же там родня, да, Клава?
- Да, дальняя родня, но люди нашенские, примут хорошо.
Мы много говорили, обсуждали разные варианты, но я-то понимал, что мой брат ни на что не согласится. Расстались мы с Гришей и Клавой самыми близкими людьми. Я обещал приезжать почаще.
С большим восторгом я передал все брату и предложил эту безвозмездную помощь, как было договорено в новом доме на улице Чайковского. Иван не согласился, но и не ругал меня.
- К хорошим людям иди, учись у них жизни, добру, но не вздумай что-либо просить, и не дай бог что-то взять без спроса – это тягчайший грех. На содеянное добро отвечай добром, поработай, приложи руки. Или по-другому: отработай кусок хлеба – будешь почитаем, совесть твоя будет чиста. Ни в коем случае не изменяй свою фамилию, наоборот – возвышай ее, гордись ею. Она принадлежит детям, внукам, правнукам. Ясно тебе, "Алеша с Бухареста"?
- Ясно, даже очень, но тебе нужны деньги, лекарства, виноград, хорошее питание. Где мы все это возьмем?
- Не волнуйся, заканчивай спокойно училище и вечернюю школу, а мне дают направление в областную больницу, потом в Одессу, к морю. Иван заулыбался.
- Ладно, берусь за экзамены. Предстоит защита… тема дипломного проекта: "Капитальный ремонт пути, переход на железобетонные шпалы и рельсы Р-65, Р-75". Да и в школе много экзаменов, вот и билеты уже на руках.
- Дерзай, малыш. Не давай себе расслабиться и не хнычь. После учебы начнешь подготовку в институт. Моя мечта – чтобы один из нас сделал следующий шаг к высотам науки. Но об этом мы еще будем говорить.
Не знаю, откуда у меня появились энергия и усидчивость? Но после встречи с братом я становился сильней, все было просто и ясно. Первым делом предстояло сдать выпускные экзамены в школе. Мы со Славой Гуровым "залегли" в Авдеевском парке, недалеко от того места, где меня чуть было не "грохнули". Мой дружок решил мне помочь.
Пригревало солнышко, слышались веселые голоса и щебетанье птиц, тихий шелест молодой листвы – прекрасное время, семнадцать лет!
Самое большое препятствие, которое я искусственно создал себе – это сочинение на свободную тему. "Ну зачем было вдаваться в смысл и цель жизни? Зачем затрагивать брата? Что я понимаю в этих серьезных жизненных вопросах?.. Может быть в чем-то и разобрался, но как выложить на бумаге, да еще за такое ограниченное время?"
   Экзамены в вечерней школе прошли тихо, грустно, бесцветно. Никто никого не ругал, не поздравлял. В торжественной обстановке вручили аттестаты зрелости, пожелали успехов в работе и жизни. Как будто не было школы.