Сундучок, глава 2, облом II-ой

СУНДУЧОК ВОСПОМИНАНИЙ,
       или
НЕ УГОДНО ЛЬ ПРОСЛЫТЬ АНТИСЕМИТОМ?
(многоглавый роман
с автобиографическими и географическими деталями,
а также с выстрелами, взрывами и гибелью разных людей,
иногда с картинками, но чаще без матюгов)

                Есть у каждого бродяги
                сундучок воспоминаний…
                Из стихотворения «Бродяга»
                (1934), автор — Д.Б.Кедрин.

Глава 2. ТЕМА ЛЮБИМАЯ И ГОРЬКАЯ
(три облома + два межобломья)

                Роман пис`ать — нелёгкая работа.
                Стихи — такие ж трудные дел`а.
                Но более всего любовь к военморфлоту
                меня сквозь годы мучила и жгла.
                Подражание есенинским
                «Стансам», сочинённым
                в Баку осенью 1924-го.

ОБЛОМ    II-ой

                В армии командовать может дурак
                и ничтожество и даже с тем б`ольшим
                успехом, чем выше занимаемый им пост.
                «Архипелаг ГУЛАГ» (1973—1975),
                Часть Третья, глава 6,
                автор — А.И.Солженицын.

Как без заблуждений, так и без блудней добрался я на улицу Коминтерна к КПП училища в 09:22. Очки свои припрятал в пиджачный карман заранее.
Один из углов «Комнаты свиданий и осмотра» исполнял роль вр`еменного приюта для чемоданчиков, спортивных сумок и простеньких вещмешков наподобие солдатских «сидоров». Неулыбчивый и несуетливый мичман проверил мои бумаги, забрал «Предписание» и «Рапорт», прочие вернул:
— А где твоё личное имущество?
— На квартире оставлено.
— Здесь, в Петродворце?
— В Старом Петерг`офе.
— Хорошо. «Пазик» наш напротив проходной видел?
— Так точно!
— Посиди там с «коллегами».
— Долго?
— В десять-ноль-ноль сегодняшний приём документов прекращаем, список оформим и поедем в госпиталь.
— Это далеко?
— Не очень.
Изготовившийся к движению тёмно-зелёный 20-местный автобус марки «ПАЗ-651» с занавешенными окнами нацелен «мордой» к норду. Пассажирская дверь открыта настежь. За рулём скучает моряк (или курсант?) невысокого чина. В салоне — ещё один в бескозырке (наверное, старший машины?) и десяток парней в гражданском.
— Здор`ово, конкуренты!
Любопытство вспыхнуло на полсекунды: «Откуда?» — «С-за Урала!» — и погасло.
Я попытался сесть в переднем ряду. Старший предупредил:
— Эти мест`а не велено пока занимать!
Тогда я устроился в центре последнего (длинного) сиденья и вытянул н`оги в проход.
Почему-то никто ни с кем не разговаривал.
Количество пассажиров понемногу прибавлялось, пот`ом перестало расти, и ровно в 10:00 в автобусе появился… нет, не тот мичман, а незнакомый человечек в тонкой кремовой рубашке, в круглых «бухгалтерских» очках, с офицерскими, насколько я мог со своей дистанции рассмотреть, погонами и волосатыми руками. Нахлынуло нечто вроде облегчения: вот же, служит «мужичок» Военно-Морскому Флоту СССР, хотя и не имеет стопроцентного зрения!
Человечек картаво поприветствовал собравшихся (собравшиеся встрепенулись, отозвались нестройным х`ором), представился дежурным заместителем непонятно кого из политчасти и заявил:
— Пока печатают список, послушайте небольшую лекцию.
«Абит`ура» опять расслабилась.
— Я увег’ен, что многие из вас не поступят нынче в наше училище, но я знаю, что каждый будет гог’диться и г’адоваться, что поступал!!
За точное воспроизведение порядка слов в данной фразе я сейчас уж`е не рискну поручиться. Возможно, сначала шло «Я знаю», а «я увег’ен» — после «но». В любом варианте звучит она очень «обнадёживающе», согласитесь?
Затем последовало разъяснение причин, согласно которым мы должны «г‘адоваться и гог’диться». Я ожидал конкретную информацию про ВВМУРЭ (историю, сведения о факультетах-циклах-кафедрах, о командирах, о выпускниках — героях и пока ещё не героях). Однако лектор предпочёл для нач`ала охарактеризовать сегодняшнюю международную обстановку (как всегда, не позволяющую расслабляться), напомнить про вероятного противника (как всегда, хитрого-коварного-злого) и про ОМП (оружие массового поражения), которым он обладает и угрожает прогрессивному человечеству (то бишь соцлагерю), а далее взялся расхваливать Вооружённые Силы стран-участниц Организации Варшавского Договора (ОВД), неусыпно берегущие социализм, мир и спокойствие на всей Земле. Советский Военно-Морской Флот упоминался где-то «в том числе»…
Я прикрыл глаз`а, чтобы не уставали прежде времени.
И неосторожно задремал.
Очнуться заставил соседский шлепок по плечу. Офицерик нервничал:
— Да-да, вот вы, с усами и ёжиком, спите там, «на Камчатке», — вам неинтег’есно?
Я б`ухнул:
— Никак нет!
— Встаньте!
Я встал.
— Расшифг’уйте нам ваше «никак нет»: оно означает «никак нет, вы ошиблись, товаг’ищ капитан-лейтенант, мне интег’есно» или «никак нет, не интег’есно»?
Я сообразил: молчание — золото.
Кто-то из «коллег-конкурентов» осмелился вмешаться:
— Он издалека приехал, подутомился, видать…
— А вас я вовсе не спг’ашивал!
— Ну…
— Вы на меня не нукайте! Встаньте! Фамилия?
Благонамеренный «заступник» назвался.
Замполит вынул записную книжку и занёс туда фамилию парня.
— А ваша?
Тот же «кондуит» зафиксировал и мою славную фамилию.
— Обоим г’азг’ешаю садиться! Пг’одолжим, товаг’ищи…
Напыщенная и красивая, но по существу бессодержательная речь сотрясала воздух ещё минут шесть. Закончилась классическим приглашением:
— Вопг’осы есть?
Рослый парень, не поднимаясь, проговорил с плохо замаскированной насмешкой и отчётливым (может быть, притворным?) акцентом, превращающим безударные «о» в «а»:
— А в Инд`ийскам аке`ане спак`ойствие какой из наших четырёх флат`ов бережёт — Индийский, шта ли?
— Встаньте!
Вопрошающий неторопливо повиновался.
— Фамилия?
После знакомых публике манипуляций с «кондуитом» замполит с пафосом молвил:
— Сг’еди доблестей наших куг’сантов, мог’яков и офицег’ов отнюдь не последнее место занимает повседневная и ежеминутная бдительность! Откуда вы, Галактионов, знаете количество наших флотов? Почему откг’ыто называете это количество в компании мало известных — можно сказать, совег’шенно не знакомых вам людей?
Рослый Галактионов, копируя мой пример, отмалчивался.
— Садитесь! Ещё вопг’осы по теме лекции?
Не дожидаясь команды, встал четвёртый:
— Абитуриент Череп`анов. Товарищ капитан-лейтенант, скажите, пожалуйста: а правда, что начальник нашего училища — племянник Надежды Константиновны Крупской?
В салоне раскинулась мёртвая тишина.
— Пг’авда. Но к теме моей лекции это не…
— А кто ж ему тогда Владимир Ильич Ленин? Получается как бы дядя?
Тишина приобрела консистенцию киселя.
— Повтог’ите свою фамилию!
— Абитуриент Череп`анов.
— Чег’еп`анов, вы медкомиссию можете не пг’оходить.
— Почему?
— Нашей Г’одине в нашем училище политически безг’амотные куг’санты не нужны! Покиньте автобус!
Череп`анов опустил голову и двинулся к двери. Но тут в неё навстречу ему поднялся строгий мичман, принимавший документы. Скомандовал водителю:
— Заводи, едем!!
И почти без паузы:
— Хаим Ароныч, вы с нами?
— Нет уж, сами упг’авляйтесь с этим… контингентом. А мне дайте машкопию сегодняшнего списка!
— У меня с собой две. Обе нужны будут.
— Остальные или чег’новик?
— У машинистки.
Мотор затарахтел, замполит выскочил, Череп`анов остался в автобусе, и мы поехали.
                * — * — * — * — *
Маршрут не шибко изобиловал поворотами, но конечную его точку показать на карте г`орода не возьмусь. Тёмно-зелёные занавески, украшавшие и боковые стёкла салона, и заднее, не позволяли видеть ориентиров. Далёкое от меня лобовое сразу после отправления н`ачал густо усеивать слёзками летний приморский дождь. Да и какие ориентиры мог я опознать тогда во всех трёх Петерг`офах? Раз — вокзал, два — собор… и обчёлся? Сноровкой различать на ход`у парки ещё не обзавёлся.
Нас высадили под цветущими липами у двери в торце трёхэтажного здания и провели в длинный коридор без окон. С высокого подвол`ока светили электролампы в матово-белых шарообразных плафонах. Мичман вручил толстозадой чернокудрой медсестре обе копии списка (она молча скрылась с ними в кабинете №101) и произвёл скупой инструктаж:
— Стартуете в 101-ом (по вызову), финиш — в 107-ом. Промежуточные пять посещаете в любом порядке. Без толкотни, без шума. Чт`о непонятно?
Кто-то брякнул:
— Товарищ мичман, разрешите обратиться: магазин продуктовый тут есть?
— Получив свой окончательный результат, каждый из вас ждёт общего выезда назад к училищу — спокойно, в этом коридоре, не отлучаясь ни в магазины, ни в музеи.
— Да мне бы хоть буфет солдатский, хоть мороженое — жрать хочется…
— Терпи пока. Могу пообещать: если призн`ают годным — накормим.
— Когда?
— Уж`е сегодня.
Чернокудрая с короткой спиной понесла из 101-го один экземпляр нашего списка куда-то (начальнику госпиталя?), через плечо распорядилась:
— Ант`ипов, заходи!
Следующим был приглашён Бондар`енко (украинец?), за ним В`альгус (прибалт?), за ним Галактионов (москвич?), пот`ом я. Успел сообразить: ага, нынче фамилий, начинающихся буквами «Д», «Е», «Ё», «Ж», нет. (И какая мне с этого радость?)
Стартовый кабинет — три смешливых «кудесницы» в белых халатиках, приказ раздеться до трус`ов. Съёмка антропометрических данных: рост, вес, длина-ширина стоп (размер обуви), окружность голов`ы (размер шапки), окружности груд`и, талии, бёдер (словно свадебный костюм-«двоечку» шить собираются, причём без рукавов, ибо длиной рук не интересуются), окружности голеней (разве наша будущая обувь — сапоги?), ЖЕЛ, то есть жизненная ёмкость лёгких («схватка» один на один с жестяным спирометром). Все цифры занесены в «Контрольный лист». Он получен н`а руки.
— Свою группу кр`ови знаешь, морячок?
— Нет.
— Сдай Татьяне Аркадьевне капельку из пальца, минут через с`орок ещё раз зайдёшь сюда, отметим.
Капельку не жалко. Не жалко даже две. Сдал.
— Теперь куда двигаться?
Беззлобно, весело ехидничают:
— Куда хочешь, куда сердце просится, куда не боишься…
— В сто втором кто?
— Терапевт.
— А окулист?
— В сто четвёртом.
«Глазник`а» я опасаюсь больше, чем какого-либо другого медика-специалиста. Поэтому шагаю прямиком к быку на рог`а — в 104-й.
— Цветоощущение?
— Не жалуюсь.
— Здесь что нарисовано?
— Треугольник.
— А здесь?
— Круг.
— Молод`ец! Садись в тот угол, читай самый мелкий ряд, который видишь в таблице.
Десятый я давно выучил наизусть:
— Слева направо: эн, ка, и, бэ, эм, ша, ы, бэ. Могу справа налево.
«Бык» что-то заподозрил:
— А девятый? Хэ-хэ.
Вот я и вляпался.
— Очки носишь?
— Да.
— Давно?
— С середины пятого клас… точнее, с января 1960-го г`ода.
— Сколько диоптрий?
— Поначалу была минус одна.
— А сейчас?
— Минус две с половиной.
— Прогрессирующая миоп`ия — так и запишем… Каким спортом увлекаешься?
— Штангу таскаю… Плавать люблю… Пострелять из мелкокалиберки…
— Плавание можешь продолжать, стрельбу тоже, но про штангу забудь — иначе совсем ослепнешь. Вообще любые силовые упражнения — толкание ядр`а, борьба хоть вольная, хоть классическая, хоть самбо, хоть сал`амбо, даже гантели чугунные, даже эспандер — грозят отслойкой сетчатки. Кстати, на сетчатку на твою давай-ка обязательно посмотрим. Ложись на кушетку, зак`апаем, через полчаса вернёшься. Хэ-хэ.
Вопреки проявленной врачом участливости (и, казалось, лояльности) меня на выходе из этого кабинета волнение и тревога обуревали сильнее, чем на входе. Зрачки уж`е претерпевали расширение под воздействием атропина, но, изобретательно прижимая веки пальцами, я сумел всё-таки прочитать мнение окулиста. Он, добрая душонка, зачеркнул, конечно же, и «ВВС» (Военно-Воздушные Силы), и «ВДВ» (Воздушно-Десантные Войск`а), и — сволочь этакая! — «ВМФ» (Военно-Морской Флот)… Не намереваясь утомлять читателей подробным перечнем аббревиатур, «внутри» коих служить мне запрещалось, сразу назову ту единственную, которая осталась вне запрета: «ТФТ». Очень досадно было, что я, в плюс ко всему величайшему огорчению, не знал (и догадаться не мог): как она расшифровывается?
105-й кабинет — «зубн`ик» (он же стоматолог, он же дантист): 2 десн`ы (диктует медсестре, а я молча дивлюсь: неужели же у кого-то бывает 3 десн`ы или больше?), 28 зубов, третьих моляров нет ни в одной из четырёх полудуг (утешаю сам себя мыслью: значит, вся мудрость ещё впереди), кариеса нет, гингивита нет, прикус нормальный… Как там Швейку военврачи кричали? — Tauglich! (В переводе с немецкого: «Годен!»)
103-й — «ухо-горло-нос»: круглое вогнутое налобное зеркальце с дыркой в центре, яркая настольная лампа, специальные раздвижные щипцы воронкой в одну ноздрю, в другую, в один слуховой проход, в другой, команда «Продуться!» (зажав нос и закрыв рот, делаешь резкий выдох — и в каждом ухе должен послышаться щелчок), шёпот с шестиметрового удаления, вертучее кресло, изобретённое Р`обертом Б`арани, австрийским отоларингологом венгерско-еврейского происхождения, лауреатом Нобелевской премии по физиологии и медицине 1914-го г`ода, для проверки вестибулярного аппарата… Не шатаешься, покрутившись в этом кресле и вставши на палубу? — Tauglich!
102-й — традиционное шаманство терапевта: прослушивание-простукивание, дыши, не дыши, а ну-ка покашляй, измерим давление и пульс, сделай десять приседаний, ещё раз измерим… Tauglich!
106-й — феерическое шаманство невропатолога (у него медсестра-помощница отсутствует): садишься нога на ногу, блестящий молоточек обрезиненным концом головки бьёт под колено верхней ног`и, её нижняя половина в ответ вздёргивается (старайся не попасть врачу в лицо!). Встаёшь — тот же инструмент тупой «царапалкой» (спрятана в ручке, под прикрытием отвинчивающегося колпачка) быстро прочерчивает несколько недлинных штрихов на твоём животе (покраснеют или побелеют они спустя п`ару секунд?). Продолжаешь стоять — молоточек мечется перед глазами влево-вправо, вверх-вниз (следи за ним, не двигая головой). И ещё: вытяни обе рук`и вперёд (кисти не должны трястись!), крепко зажмурься, коснись носа (собственного, собственного!) одним указательным пальцем, другим, теперь возьмись за левое (опять же собственное) ухо… за правое… Tauglich! (Но г`оре человеку, который берётся за левое ухо правой рукой — да вдобавок проносит её над темечком…)
Снова 104-й, тёмная комната, исследование сетчатки (а заодно и стекловидного т`ела). Минорным тоном «глазн`ик» озвучивает процедуру, однако медсестра ничего нигде не записывает — говорит он всё это исключительно для меня. Для общего, так сказать, развития. Или просто из жалости стремясь подсластить мою горькую пилюлю? (И благодаря этому разгрузить-почистить свою личную совесть?) Жалость побоку, лезу на рожон:
— Что такое «ТФТ»?
— Тяжёлый физический труд. Инженерные войск`а, железнодорожные… Чаще всего — стройбат. Слышал такой стишок: «Два солдата из стройбата заменяют экскаватор»? Хэ-хэ.
— Как складно, забавно, да ещё и удивительно! Гантели и штанги мне таскать нельзя, а рельсы — можно? Где же логика?
— В приказах. Хэ-хэ. Военная логика — в приказах. Вот лежит у меня на столе книжечка в голубеньких корочках, с бумажными закладочками, видишь?
— Ну?
— Это Приказ Министра Обороны СССР, исчерпывающе — подчёркиваю: исчерпывающе! — очерчивающий всю — подчёркиваю: всю! — логику нашей профессиональной деятельности по оценке годности и негодности призывника для различных родов и видов Вооружённых Сил.
— Я здесь, не выходя из кабинета, почитаю про свой случай?
— Не покажу. Даже не назову номер Приказа.
— Почему?
— Потому что он — совершенно секретный.
Врач перевернул толстенькую книжку заглавием к столешнице.
Я уцепился за соломинку:
— А призывная медкомиссия в моём райвоенкомате разве не тем же самым «пособием» руководствовалась, когда признавала меня годным к службе в ВМФ?
— Понимаю: хочешь знать, почему они не определили тебя сразу в стройбат?
Сглатывая комок в горле, я утвердительно кивнул.
— Есть две версии. Выбирай?
— Первая?
— Твой район в каком городе находится?
— В сельской местности за Уралом, а что? Как-то разговор у нас идёт в специфической манере: вопросом на вопрос, вопросом на вопрос?
— Хэ-хэ, мне национальность позволяет. А тебе?
— Говорю ж: в Ленинград приехал я из-за Урала.
— Привыкай. Когда проходил там комиссию?
— В конце марта.
— Тогда имею и третью версию.
— Вдумчиво послушаю.
— Ну, так которую тебе?
— Вот с третьей давайте и начнём.
— Пожалуйста! Приказ частенько подвергается корректировке. Вероятно, из-за отдалённости запоздали поступить в твой район самые свежие изменения. Хэ-хэ.
— Они что ж, как раз моей ситуации касаются напрямую?
— Напрямую — не скажу. И наискось не скажу, хэ-хэ. Голова у тебя, чтобы подумать и прийти к естественному, неоспоримому выводу, на плечах есть?
— Есть.
— Значит, обойдёшься без намёков?
— Обойдусь. В чём первая версия состоит?
— Сельские военкоматы в призывную комиссию вынуждены приглашать гражданских врачей из местных медучреждений, верно?
— Верно.
— Гражданские врачи, да ещё в сибирской глухо… тайге, как правило, не ощущают и не соблюдают строгой необходимости досконально, до запятой, до точки-буквочки исполнять приказы, издаваемые чужими ведомствами. Хэ-хэ.
Оппонент прижимал меня к канатам. К полемике на таких уровнях я был не гот`ов (да чт`о дала бы моя победа в полемике? Он согласился бы переоформить своё заключение?), поэтому «пальнул» предпоследним патроном-вопросом:
— Какова же вторая версия?
— Никто не запретит мне предположить, что твой папа хорошо постарался ради положительного решения комиссии, дабы вытолкнуть родного сыночка в столицу. Хэ-хэ.
Если б у меня был настоящий патрон (пусть даже единственный-наираспоследний) — после этих слов пулю выпустил бы я не себе в лоб, а собеседнику, чтобы прекратить его ненавистные «хэ-хэ».
Но настоящими патронами абитуриентов перед медкомиссией сегодня хмурый мичман из ВВМУРЭ не снабжал.
И осталось мне спросить лишь вот что:
— Я слышал про борьбу вольную и классическую, про самбо, джиу-джитсу и дзю-до, но никогда не слышал про сал`амбо. Действительно есть такая?
— Хэ-хэ, нет, просто слово в рифму придумалось и само собой на язык мне выскочило, хэ-хэ…
При двери 104-го скучал Череп`анов:
— Ох, морячок, долгонько ты здесь «воевал»…
— Да, не говори, кум`а, у сам`ой муж пьяница… — нашёл я в себе зёрнышко юмора, чтобы как-то отшутиться, и проследовал в 101-й.
— Таня, вы мне группу кр`ови «грозились» отметить?
— Фамилия?
— З`еников.
— Вот, девочки, удивляюсь: и фамилия русская, и снаружи не похож, а группа кр`ови — Бэ-три, самая еврейская…
— Да ты не в лицо, ты в штаны ему погляди! — И опять прыснул общий смех.
Улыбаюсь.
Благодарю.
Прощаюсь.
Выхожу.
Шагаю к сцене, где должен разыграться финал.
107-й — хирург, он же председатель комиссии. Кроме него и медсестрицы, в кабинете сидит наш давешний лектор — капитан-лейтенант Хаим-блиндт-Аронович. Теперь он в повседневном кителе, который военморы называют «тужуркой». Помалкивает и вообще старается быть незаметным (может, стеснён отсутствием на своей черноте белого халата?).
Хирург вслух констатирует сначала моё брахиморфное (гиперстеническое) телосложение. Затем — продольное плоскостопие (у меня оно легко диагностируется без рентгенографии). Сочувственно качает головой. Я расцениваю сочувствие как разрешение защищаться:
— Товарищ военврач, вы ж не в пехоту меня берёте. Для будущего моряка хоть продольное, хоть поперечное плоскостопие, хоть круговое — крохи!
— Какие?
— Мелкие!
Доктор переводит свои глаз`а и внимание на небольшой листок с неровным краем (похоже, вырванный из записной книжки). Спустя малое время рассеянно повторяет:
— Какие?
— Табачные!
— Ты что, куришь?
— Нет.
— Пустяки, в стройбате научишься…
Я понимаю: сейчас, прямо сию секунду гуманный медик-специалист превратится в бронированную административную фигуру неподкупного председателя отборочного «ареопага» и, отметая всяческие внутренние сомнения и внешние возражения, поставит на «Контрольном листе», как на смертном приговоре, последнюю — не устрашающую, а подлинно страшную! — подпись, которая обжалованию не подлежит. Куда мне кинуться, чт`о предпринять, чт`о ещё я могу сделать? Опять уподобиться зме`е, загнанной в бамбуковый ствол:
— Но вот же товарищ капитан-лейтенант Военно-Морскому Флоту СССР служит в очках — и, должно быть, далеко не первый год?
— Кстати, как раз этот товарищ капитан-лейтенант тоже не рекомендует нам допускать тебя, З`еников, к вступительным экзаменам. Он самый первый оценщик прибывающих абитуриентов, действует как облечённый полномочиями член КПСС. А к мнениям, суждениям и указаниям Коммунистической партии все мы всегда обязаны прислушиваться.
— Позвольте узнать: какие фамилии вместе с моей значатся в «расстрельном» списке первого оценщика? Галактионов? Череп`анов? Луг`инин?..
— Да зачем это тебе? Экими выражениями цветистыми сыплешь! Никто вас расстреливать не будет — время нынче не то. А лет тридцать назад…
Видимо, лет тридцать назад молодой хирург был напуган так, что вдоволь хватило на всю оставшуюся жизнь. Теперь этот солидный человек не договаривает и быстро расписывается в нижних строчках моего «приговора», подсунутого молчаливой сестрицей. Прикладывает печать (на которую предварительно «х`укнул») и отдаёт документ мне:
— Свободен. Бумагу — мичману. Сам одеваешься и в коридоре тихо-трезво ждёшь общего отъезда. На территорию госпиталя не высовываться!
                * — * — * — * — *
В знакомом «пазике» доставили всех нас к КПП.
Дождь приостановился, но облачность не порвалась. И даже не приподнялась.
Одиннадцать человек выбрались «из лап эскулапов» благополучно, то есть признаны годными к военно-морской службе. Мичман прочитал 11 фамилий и передал «счастливчиков» под командование курсанта, исполнявшего с с`амого нач`ала роль старшего машины:
— Своди их на камбуз, чай после завтрака там должен оставаться…
Затем оглядел восьмёрку выбракованных «жеребчиков»:
— А с вами ещё маленько поработаем.
— Вопрос разрешите?
— Излагай.
— Нас, может, зачислят в резерв? Чтобы в училище недобора не было, если многие на экзаменах «завалятся»?
— Недобора не будет.
Лаконичный ответ упал, словно удар топора, сносящего напрочь ростки слабых надежд (у кого-то таковые ещё шевелились).
Из КПП вышел плечистый младший офицер с «Папкой для бумаг». Поднялся в салон. Развязал шнурки, выдал каждому листочек размером с обычный почтовый конверт:
— Товарищи молодёжь! Внимательно прочитайте текст и запомните суть. В свободных строчках под заголовком разборчиво укажите все свои паспортные данные (ФИО, дату и место рождения, адрес постоянной прописки, с какого времени прописаны по этому адресу, номер п`аспорта, кем и когда выдан). Внизу учин`ите личную подпись (с расшифровкой). И поставьте сегодняшнее число. Если кто забыл: нынче 7-ое июля 1966-го г`ода. Действуйте!
Заголовок над типографским текстом гласил:
        О Б Я З А Т Е Л Ь С Т В О
Предмет обязательства безукоризненно отображался слегка перефразированными строчками популярной песенки:
        …Ничего не видел,
        ничего не слышал,
        ничего не знаю,
        ничего никому не скажу —
        никогда!..
«Никогда», по утверждению великого русского и советского писателя Александра Грина, смеётся даже над бесконечностью.
И одна, и другая страна, в которых он жил, бедствовал и творил, исчезли.
Исчезла суровая эпоха с массой правил и ограничений.
Сожалеть ли об этом?
                * — * — * — * — *
Повесили собственными руками на собственную жизнь первую многопудовую цепь многолетнего молчания. Сдали офицеру листочки. Он пересчитал их и беззвучно удалился. Мы услышали голос м`ичмана:
— Идите, забирайте личные вещи.
Личных вещей я здесь не оставлял. Посему и не знаю: говорил ли он что-нибудь ещё на прощание?
Луг`инин затеял фотографировать всех «отсеянных» (у него в чемоданчике лежал простенький пластмассовый аппарат «Смена-5»). Выбрать фоном КПП, не ставший родным, запрещало свежепринятое «Обязательство». Взялись подыскивать другой соответствующий ситуации фон. Возник вопрос:
— Если фотку напечатаешь — куда высылать будешь?
— Какой адрес дашь. Могу родителям…
Я не хотел, чтобы мои получали и хранили свидетельство о крупной неудаче упрямого старшего сына. (Не гармонировало оно с задачей «держать фасон»!) Влезать под взор объектива категорически отказался. Коротко пожелал парням наилучшего везения. Энергично направился с улицы Коминтерна (Разв`одной) на бульвар Ленина (Эрл`еровский), далее к вокзалу станции Новый Петерг`оф. По пути купил в киоске «Справочник для поступающих в высшие учебные заведения СССР в 1966 год`у».
Завидев меня, старик поднялся с любимой скамейки:
— Со щитом или на щите?
— Слава каспийцам! Здравия желаю вам, Роман Арсеньевич… со щита.
— Эге, по походке заметно… Здравствуй, Анатолий. Древний закон продолжает работать, значит…
— Какой?
— Купальская ночь — праздник да песни-пляски, а день, её сменяющий, — похмелье да охи-вздохи…
Намекает на свою осведомлённость о том, как и где я провёл Купальскую ночь?
— …Чт`о планируешь делать?
— Выберу в Ленинграде гражданский вуз, буду поступать.
— Одобряю! И подскажу доброе: закончишь первый курс успешно — попробуешь хлопотать о переводе в это училище с частичным зачётом пройденных дисциплин.
— Благодарю за подсказку, дедушка Роман! Про перевод подумаю ближе к следующему л`ету. Есть, вы знаете, ещё один древний закон: задачи надо решать по мере их поступления. Первоочередная у меня сейчас задача — жильё найти до сентября. А с сентября, надеюсь, выделит институт бедному студенту железную койку в «общ`аге»…
— Задача, истинно, первоочередная, однако ерундовая! Живи у нас. Платы большой не потребуем. И для меня ты квартирант вполне подходящий, уважливый, и Сусанке вроде не противен…
Опять намёк?
— …Правда, электричество часто пропадает. И езды много будет: утром в Питер, вечером — обратно…
— Отличное предложение! А кормить обещаете?
Шутка охотно подхвачена:
— Да уж не волнуйся: и накормим, и напоим, и курить научим!
— Так много? Мне одному? Всего за пару червонцев в месяц?
— Сбавь, сбавь: от июля четверть уж`е, считай, прошла. Ты ж не с первого числ`а заселяешься. Так что за июль сверх красненькой не возьмём ни копейки.
— Вот и договорились?
— Вот и сторговались!
— Тогда пойдёмте, обмоем взаимовыгодное решение первой задачи?
— Ух, скорый ты паренёк-сибиряк, на ход`у подмётки режешь… Оно и действительно, пор`а домой пробираться, к обеденному столу. Опять же и дождик-то нынешний ещё не весь вылился…
— Попутно и вторую задачу обсудим?
— А она про что?
— Не помешало бы мне устроиться где-нибудь тут на вр`еменную работу.
— Похвальная мысль, молодой человек!
— Пост директора женской бани прошу не предлагать. И завмагом не пойду…
— Ну, ну…
— …Мне б попроще должность. Сторожем в детском садике, например.
— Так, так…
— Но ведь без прописки даже сторожем не возьмут?
— Ох, мазурик хитрющий — тебе прописка нужна?
— Полагаю, возиться с пропиской-выпиской нет никакого резону. Ведь срок короткий — до сентября…
— А чего ж ты хочешь? Куда клонишь?
— Вот если бы вы, Роман Арсеньич, использовали свой авторитет — неподдельный, широко известный в Петерг`офе — и выступили бы с ходатайством за меня? Или правильнее сказать: с поручительством?
— Ага, понял. Выглядит идея твоя недурственно, недурственно, однако надо мне её обмозговать, обмозговать…
Он примолк. Мы шли уж`е по улице Озерковой к Английскому парку.
Свернули на Блан-Менильскую.
Пересекли бульвар Разведчика, вступили на Фабричную. Здесь-то моего спутника и осенило:
— Эх, два километра ковыляю и дурью маюсь столько времени напрасно, хрыч я без хрычовки! Ты вот что, милый: кати по-скорому в магазин, возьми там бутылку «Столичной», колбаски приличной кусок на троих, силосу какого-либо кисленького…
— Силосу?
— Закуску овощную вроде винегрета. Или огурцов маринованных банку.
— Ага, понял. И куда это всё далее тащить? Домой? Или в парке расположимся?
— Далее путь наш с тобой ляжет не домой и не в парк, а по этой с`амой улице Фабричной, не сворачивая, к заводу к часовому. У меня там знакомый начальник охраны, с ним и покумекаем.
— Лечу, Роман Арсеньевич! Вы не стойте, не ждите, продвигайтесь вперёд помаленьку, догоню.
Группу потребных продтоваров собрал я быстро. Ни винегрета, ни маринованных, ни солёных огурцов не нашлось, взял не встречавшуюся мне раньше румынскую «Токану» (отвергнув венгерский «Зелёный горошек», который мог произвести нежелательные последствия). Дополнительно купил буханку хл`еба для нас, пряники, шоколад и пастилу для Сюзанны. Авоська, прихваченная утром в карман, очень пригодилась.
Деда догнал практически у проходной.
Под названием «Токана» обнаружилось блюдо национальной кухни, состоявшее из варёного риса и свинины (точнее, противных жёлтых мелких брызг свиного жира). Возможно, в разогретом виде оно вызвало бы аппетит у всех присутствовавших на сеансе «кумекания», но в холодном не нашёл вкуса даже я, «болевший недоеданием» вторые сутки кряду. Старики поворчали чут`ок и подарили вскрытую банку с очень мало убавившимся содержимым уборщице. Чт`о случилось с ними дальше (с банкой и обрадовавшейся поначалу уборщицей), не знаю.
Сеанс принёс ожидаемые результаты!
Виктор Егорыч, главный охранник «Ракеты» (завод выпускал часы под такой маркой с 1961-го г`ода, напоминая о полёте Гагарина — и не только Гагарина) как раз, будучи вынужден «торчать» на дальнем посту лично, ломал голову: кем ещё закрывать бреши в графике дежурств, пробитые отпускным сезоном? Я и неустанно подливающий за меня Бухто`яров «подвернулись» очень кстати. Закусон не успел ещё закончиться, а в график уж`е была внесена моя фамилия. Первый заштрихованный против неё квадратик означал ночную смену с понедельника 11-го июля на вторник 12-го. Словесный комментарий звучал приблизительно так:
— За ночную смену — п-п-п-пятёрка. Не возражаешь, Анатоль?
— Нет! А п-п-п-пистолет дадите?
— За дневную — четыре-ре-ру-рубля. Не возражаешь, Анатоль?
— Нет! А ре-ру-ру-револьвер дадите?
— Не дам. Насыпай, Арсеньич! Не возражаешь, Анатоль?
— Нет! А му-мундир синий дадите?
— Не дам. Ну на хрена тебе му-мундир? Он же не просто синий, а шерстяной. Вспотеешь, а на дворе лето, белые н`очи. Не возражаешь, Анатоль?
— Нет! А широкий кожаный пояс, чтобы дырочки в два ряда и пряжка жёлтой рамочкой, дадите?
— А пояс дам! Вот, прямо щас с себя снимаю! Не возражаешь, Анатоль?
— Нет! А…
Пьяным я себя не ощущал (да и выпил всего-то граммов 50 в два приёма). Оживлённость (почти что развязность) являлась в большей степени продуктом сознательного притворства, нежели биохимических воздействий этанола на психику. Надо ж было противодействовать усталости, фрустрации, неудачам, которые принесла мне жизнь в последние 35 часов. Иначе навалится депрессия. Депрессию одолеть гораздо труднее — об этом в свои 17 с половиной лет я уж`е знал.
                * — * — * — * — *
Итак, семейные расчёты простых советских учителей З`ениковых на полное гособеспечение старшего сына-курсанта в ближайшие 5 лет одеждой, обувью, ночлегом и едой рухнули.
Презираемый романтиками материальный уклад мира к середине третьей декады июля вкупе с другими причинами и обстоятельствами (они не имели непосредственного отношения к «облому II-му» и, значит, в этой ч`асти моего повествования описаны не будут) образовал роков`ое кольцо — сужающееся, теснящее, колющее, в конце концов вынудившее меня покинуть Питер и искать «студенческое счастье» в Минском радиотехническом институте (сокращённо — МРТИ).
За бессонные (но и бесхлопотные) вахты на том с`амом дальнем посту я получил 53 рубля. Обналичивать ни один из аккредитивов не понадобилось. Оформление трудовой книжки откладывалось, откладывалось, да так и не произошло. Пояс, подаренный начальником, послужил мне ещё лет восемь. Износился изрядно, одна из «любимых» дырочек прорвалась до ближайшего кр`ая, пришлось прорыв ликвидировать кусочком жести от банки из-под сгущёнки… Но всё это, повторюсь, уж`е не было связано с «обломом II-ым».
                * — * — * — * — *
Лето, приличных билетов в Минск нет. Есть почтово-багажный поезд с Витебского вокзала Ленинграда до Бреста. Замирая «у каждого телеграфного столба», тащится почти сутки. Загружается перед полуночью. К хвосту состава прицеплены 2 вагона для неприхотливых пассажиров. Моё место — в последнем. Отправился он из Северной Венеции почему-то пустым: у меня только один попутчик — высокомерный парень лет 22-ух с гитарой в чехле, с потрёпанным выцветшим рюкзаком и с импортным кассетным магнитофончиком фирмы «His Master Voice». Дважды контактируем с проводницей: при посадке и при оплате постельного белья.
Парень назвался Дани`илом:
— Не Дан`ила, а Дани`ил — читал про такого?
— Где?
— В Библии.
— Читал.
— Кто тебе мог разрешить её читать?
— Свет не без добрых людей. А тебе?
— А у нас в Л`егнице не запрещается! Бывал там?
— Нет.
— Оно и видно сразу!
— Может, ещё побываю? Где находится ваша Л`егница?
— Военная тайна!
— Ты из армеутов?
— Разве я похож на идиота?
Ему «трюхать» этим поездом до конечной станции. Вынимает, расстилает на столике газету. Вся в нерусских буквах, заглавие: «Zolnez wolnosci». Пытаюсь понять:
— А как переводится «zolnez»?
— Солдат.
— «Солдатские вольности», что ли? Анекдотики?
— Сам ты — анекдотик! На польском это означает: «Солдат свободы».
Пользуясь безлюдьем (новые пассажиры появились лишь после Н`евеля), Дани`ил до рассвета гоняет в магнитофоне туда-сюда запись лиричной польской песенки, подбирает её исполнение на гитаре, пытается сочинить и положить на мелодию русский текст:
        …И когда-нибудь опять
        снова стану вспоминать…
        …И сегодня, и пот`ом
        были вместе мы вдвоём…
        …И с тех пор все те дни
        проводили мы одни…
Уставши от мучений бездарного поэта со специфическим з`апахом от густой чёрной причёски, подсказываю:
        …И с тех пор день за днём
        проводили мы вдвоём.
        Буду снова и опять
        это лето вспоминать.
        Солнца свет… В парках тень…
        И так было каждый день…
        И всё было каждый день…
        Ша-ла-ла-ла-ла, ла, ла, ла, ла, ла-ла!
        Ша-ла-ла-ла-ла, ла, ла, ла, ла, ла-ла…
(С кем же у меня «всё было каждый день»? Кого я буду вспоминать «снова и опять» — охотно, часто, грустно? Аллу? Или Сюзанну?)
Ему понравилось: пропел, запис`ал — одним словом, узаконил. Когда я высадился в Минске, кричит в форточку:
— Ну, ты давай, не пропадай, позванивай!!
— Куда?
А он уж`е отлип от окн`а, спрятал рожу. Если б вправду хотел продолжить знакомство — продиктовал бы телефон и/или адрес ещё в вагоне.
Верно ведь?

К о н е ц    «О б л о м у    II - му»    в     г л а в е    2 - ой    р о м а н а

© Аффтар, 2017.