Шоколадная рыбка

Муха билась об стекло в слепой горячке, надеясь проскочить на свободу. Меня терзала та же горячка, хотя мысленно я собиралась в монастырь. Фрейд, удерживаемый пальцами, мешал сложиться зыбкому мостику между окончательным «нет» и  вратами Божьей обители. Книжка качнулась и пухло стукнулась об пол. Мост не стал плотным, муха заснула в липких тенетах и воцарилась оглушающая тишина. Тогда я перестала слышать удары своего сердца, я ощутила бездну, внешний мир растворился, и это было хорошо. Через некоторое время непроницаемый туман развеялся, открыв передо мной кусок другой жизни, мянящей самоцветами фейерверков и звоном веселых голосов. Золотые кареты подкатывали к великолепному шато, а выхоленные лошади сверкали драгоценной упряжью. Народ, разодетый в шелка и перья спешил на праздник; искушенные, еще не пресытившиеся; жадное предвкушение в лицах, немного торопливые жесты; жеманные дамы с глазами акул, напудренные кавалеры, влюбленные друг в друга. Все можно, все нужно, все разрешено и любое ваше желание будет удовлетворено немедленно. Блистательная Антуанетта  правит балом, правит голодной Францией, играет с судьбой. Потом люди, цвета и звуки закружились в быстром танце, сюжеты мелькавшие с бешеной скоростью вызывали тошноту и, споткнувшись о томик Фрейда, я рванула к унитазу, забрызганная своим, на этот раз, кровавым и нелепым  прошлым. Схватившись за шею, я закрыла глаза. Все прекратилось, ее казнили - меня казнили, какая разница. Все жизни вповалку! Ужасно, и такой холод в сердце после каждой казни, а их было пять, нет девять или больше, кажется семь раз застреливали и трижды рубили голову. Фу , какая мерзость! Предстать перед Петром с башкой в руках!

Я ощутила себя стоявшей  на коленях, прилипнув щекой к холодной крышке унитаза. Так, до тошноты бывало редко, обычно просмотр оказывался долгим погружением и затягивался на несколько дней, а то и недель. Хорошо, если я находилась одна и далеко от дома, чтобы никто не отвлекал и никакие дела и просьбы не выбивали меня из приятного провисания в какой – нибудь из точек истории. Это состояние было, наверное, сродни наркотическому опьянению, только вместо того чтобы глотать и колоть всякую дрянь, я просто могла уйти. Но чаще все получалось само собой, сознание просто затягивало в одну из жизней, и я не сопротивлялась этой спонтанной силе , а откуда то из - под бессознательного появлялась лукавая радость, что мне так везет. Как хитро я отделываюсь от своих проблем, от всего, что давит, от ненужных раздражителей, которые разными голосами принимались жужжать с момента пробуждения и до самого сна, и от этих голосов возникало столько бессмысленной суеты, столько ненужных движений и нелепых мыслей, что голова начинала пухнуть от злости и усталости, которую приносит эта злость. Злость опустошала душу, забирала из тела силы и, измученная, я валилась на свой диван, чтобы заснуть или забыться новой или уже просмотренной историей.

 - В твоей душе нет мира, ты никого не любишь, - сказал мне однажды солидный батюшка с солидным крестом.
  Он тоже был зол, я видела это в его глазах, он злился от бессилия , что не может отказать в помощи, о которой просила моя верующая бабушка. Он что - то говорил мне, а я рассматривала его великолепный крест и прибрасывала в уме его примерную стоимость. И мне в этот момент было весело! По - настоящему весело от своей кощунственной мысли и от того как она вплеталась в эту ситуацию. Не то, что бы я не верила в Бога, даже очень верила и может быть даже больше чем он, просто в его словах было слишком много медовой фальши. Но он не ясновидец. Я любила и наверное слишком сильно, но страх мешал мне проявлять свою любовь, страх того, что меня отвергнут снова. Потом я шла домой по осенним улицам, но мысли уже покрывались черным цветом, и я знала, что дальше он зальет все сердце, затопит душу и снова начнется боль, которую всколыхнут воспоминания. Я уходила в  Perfekt от неврозов, от ненависти к себе и своему телу, от неразделенной любви, от проблем больших и ежедневных, которые находились всегда. Но в глубине души сидел некто маленький, сильный и жестокий, и тихим голосом говорил отвратительно правдивые вещи, всякий раз ввергавшие в депрессию еще более черную, чем обычно, а иной раз давал очень конкретные и простые ответы на вопросы, которые мешали заснуть долгое время. Это от  него я узнала истинную причину моих частых путешествий по прошлым жизням. «Ты слабое и никчемное существо, -  говорил он. - И вокруг тебя холодная пустота и любишь ты пустоту, которая ничего не может дать, кроме вечного холода. И сердце твое, напитавшись эрзацем любви, сворачивается и исходит желчью, как и всякое живое существо, проглотившее едкую отраву, обернутую в симпатичный фантик. И сделать ты ничего не можешь, потому что нет сил, потому что их никто не дал, так как еще во чреве тебе желали смерти. Как ты можешь переживать счастье при таком раскладе?» Он был тысячу раз прав, но как мучительно иногда слушать правду неподготовленным ушам…
  Я затаивала дыханье, я вслушивалась в сдвоенные удары своего сердца до тех пор, пока они не тонули в тишине, которая надвигалась постепенно, как ласковая ночь, пока не начиналось действие, просмотр. А со временем я научилась соединять  два процесса, занимаясь какой - нибудь ежедневной работой, можно было находиться на пороге между тем и этим миром, как в грезах наяву, но контролировать ситуацию мне удавалось до определенного момента.
  Десять лет я морочила голову своим близким, которые с некоторым подозрением глядели на мой часто затуманенный взор и меланхоличные движения. Десять лет я упивалась своим притворством, ведь мне так легко удалось обмануть свои неудачи, депрессии, неудовлетворенность собственной жизнью, это все просто перестало быть проблемой, потому что за гранью времени был другой мир  и он был доступен мне. Больше не нужно было искать ответ на извечный вопрос «Кто я», он отпал сам собой вместе с мучительной надобностью делать выбор каждый раз, когда дело касалось собственных желаний и возможностей, которые часто не совпадали. Больше не нужно было испытывать щемящую боль от неразделенных чувств, от бессильной и глупой надежды на «все будет хорошо». Там было хорошо, без чувств, без мыслей, без депрессивной агонии, просто наблюдать за теми жизнями, с несокрушимой волей и святым эгоизмом, который давал возможность делать то, чего требовала своенравная душа. Даже казни не внушали отвращения и страха, так как являлись достойным завершением полной драматизма истории, и привносили некую пафосную изюминку в мое то, совсем не святое бытие. И они были так красочны, эти жизни, так блистательно совершенны, словно гениальные пьесы Творца, от рождения до смерти наполненные великим смыслом. Так бы и длилось мое счастье, пока судьба не подставила мне подножку. Однажды я сделала промах, оговорку, просто забыла свое имя, запуталась в профессиях, родственниках и эпохах, и стала для всех обыкновенной сумасшедшей. Это нелепое недоразумение и послужило толчком к выходу в реальный мир.
  Действительность оказалась сильнее попытки убежать от нее, меня безжалостно выпнули из снов. Вокруг все было до боли знакомым и чужим одновременно, слегка подернутое туманом, сквозь который проступали контуры мертвых предметов, заношенных эмоций и искаженных непониманием лиц. Мир, с напуганными родными, растерянными друзьями, мир, полный тревоги и жалкой возни, был далек от моего сказочного забвения. И я широко раскрыв глаза, наблюдала эту судорожную кутерьму вокруг, ужимки искривленных масок, ломанные  жесты, сопровождающиеся театральными выкриками и понимала, что это обращено ко мне, что эти маски и фигуры говорят со мной, а в голосах их слышатся угрозы и нервный смех. Я попала опять в ту же реальность из которой нет выхода и никогда не было. Круг замкнулся, мне пригрозили психиатром и я сдалась.
  Мне было 26 и я оказалась в том же месте, с теми же роящимися в отчаянной лихорадке мыслями, но с кучей воспоминаний, которые не давали покоя. Ностальгия по прошлым жизням была мучительней рядовых депрессий. Там я наблюдала истинную жизнь, яркую, полную, настоящую, пропитанную свободой и кровью, а тут лишь растерянность и тяжесть взглядов, которые бросали зеркала. Все сначала, но уже больнее. Холодные сосульки на замерзшее лицо. Ватные руки, оцепеневшее тело и противный гул в голове. Я понимала, что в прошлое нет возврата, а эту жизнь нужно было как – то жить, продолжать эти банальные поиски своего пути. И я не знала, что мне делать. Дома я как никогда ощутила тяжесть тишины, одиночество проявлялось как пустота самой пустоты, в которой пребывала моя душа, десять лет назад умершая для всего мира. Сейчас мне стало жаль своей жизни, она оказалась заполненной миражами, которые исчезли как мыльные пузыри, стоило мне только выйти в действительность. Я не хотела оставаться здесь, а бежать было некуда. Я сидела на диване и не чувствовала своего будущего, оно словно сжалось в точку, готовую взорваться в любой момент, чтобы склеиться уже в другом месте, в ином воплощении, недоступном моему восприятию, а может быть не склеиться никогда. Я заплакала.
  В слезах таились сумерки дня, который кончился быстро. Я бродила по ночным улицам ненавистного мне города, а за мной тянулась моя жалкая тень. Не было слышно шагов в гулкой пустоте каменных тротуаров, а желтый свет фонарей отсвечивал тоской. Я вышла на городскую площадь, где застывшим цветком возвышался сломанный фонтан. Он давно высох и дно его устилали осколки разбитых бутылок. Я села на бордюр, вперив взгляд в носки своих ботинок. Может я снюсь самой себе и все, что окружает меня, является частью игр моего или чьего – то еще бессознательного? Слой облачко, покрывший небо не давал пробиться ни одной звезде, только ночь, тишина и бродяжий свет фонарей – вот она картина моего мира, холодного и пустого, едва освещенного искусственным светом. Когда я подняла глаза, то даже не испугалась увидев черного человека. Он казался чернильной тенью, которая выделялась на фоне ночи, но глаза его удивительно блестели и в руке он держал белую лилию.
- Я нашел вас, - спокойно и уверенно сказал он.- Пойдемте.
Он протянул мне цветок.
  Мы молча петляли по безумно длинной ночи, пока не пришли к его дому. Среди черных, геометрически правильных форм зданий, слившихся в один монолит, маячил ярко – желтый квадратик окна его квартиры. Мы зашли в подъезд и поднялись на первый этаж. На зеленой двери, которую открывал черный человек красовался череп с костями и предупреждением «не влезай, убьет». Затем мы молча вступили в длинный коридор, стены которого были зловеще бордового цвета, и из него хотелось быстрее проскочить туда, где горел свет. Черный человек снял длинное пальто и провел меня в комнату, залитую мягким светом желтой лампы. Здесь было необычайно уютно и странно, потому что комната была маленькой и квадратной с безумно высокими стенами, чем напомнила мне часовню. Я села на краюшек кожаного кресла, и почувствовала неловкость от ощущения, что  предметы рассматривают меня. «Впишусь ли я в эту обстановку?» - мелькнула странная мысль. Казалось, тут все было живым, воздух вибрировал, два кресла и маленький дубовый столик насторожились, толстый ковер ежился и щетинился под ногами, продолговатый ящик часов вообще презрительно шипел на меня своими стрелками, и презрение его было более чем обосновано. Один шоколадного цвета диван излучал добродушное спокойствие и был не против моего присутствия. Вошел черный незнакомец с двумя дымящимися кружками, комнату постепенно заполнил кофейный аромат.
- Пересядь на диван,- сказал он, поставил кружки на столик и плюхнулся в кресло напротив.
- Меня зовут Сэм, - представился мавр.
  Он снял черный пиджак и оказался в белой рубашке и галстуке, но несмотря на его деловой костюм, он не походил на человека, который работает клерком или ведет свой бизнес. Он вообще не был похож на человека. В его лице было что – то неуловимое, отрешенность перворожденного смешивалась с вполне земными бесенятами, которые таились в глубине его блестящих глаз. К тому  же, в его глазах не было видно зрачков и этим они напоминали две бездонные воронки.
  Я представилась, мы продолжали молча прихлебывать из своих кружек. Кофе разливалось по телу приятным теплом и мне  показалось, будто я отрезвела.
- У тебя здесь все в коричневых тонах, -  глядя в кружку сказала я.
- Гармонирует с моим цветом кожи, - усмехнулся Сэм.
Опять повисла пауза.
- Когда тебе было интересно в последний раз?- в тишине его вопрос прозвучал неожиданно.
Я замялась и не смогла вспомнить какое – нибудь событие, которое бы по – настоящему меня затронуло. Он ждал ответа.
- Я не помню, - равнодушно ответила я и закрыла глаза, убаюканная чудесным напитком.
Сквозь ресницы я видела, что Сэм удивленно смотрит мне в лицо, будто ждет продолжения. Потом веки предательски сомкнулись, я тяжело вздохнула и поерзала, приятно проваливаясь в мягкий диван.
- Моя жизнь, это вереница снов. Я путешествовала по своим прошлым воплощениям, но так и не смогла остаться ни в одном из них. Поэтому моя жизнь это – пустота.
 Я едва ворочала языком и мелькнула мысль, что мавр что - то подсыпал мне в кофе, потому что зверски хотелось спать, на веках повисли пудовые гири, а голова застыла в невесомости, безвольно откинувшись на мягкую спинку дивана.
- Но разве так было всегда, с самого твоего рождения? – его голос, как порыв ветра, эхом пронесся сквозь барабанные перепонки.
- Нет, - мне удалось произнести это с неимоверным трудом.
Уже сквозь пелену сна было слышно, как Сэм громко приказывает мне не спать.
- Если уснешь, тебя затянет и я не смогу вытащить тебя оттуда!- крикнул он.
Мне было тогда все равно куда меня затянет, мне было до одури хорошо наблюдать изнутри себя, как сначала исчезают мысли и паровозиком, дружно отъезжают чувства. Такому процессу божественного упокоение, позавидовали бы самые мертвые мертвецы! Это было сродни смерти Новалиса, только под аромат свежесваренного кофе. Божественная эвтаназия! Внезапно в эту гармонию смерти вмешался едкий запах мускуса. Я резко пришла в себя и закашлялась до слез. Сэм еще раз поднес мне к лицу белую лилию и я окончательно пробудилась. Горло перехватывало, и подняв слезящиеся глаза к потолку, я поперхнулась еще раз, увидев его пугающую черноту.
- Не смотри вверх! – скомандовал Сэм. - Там пустота, она притянет подобное.
Судорожно глотая, я выдавила, что не хочу быть пустотой.
- Но ты сама сказала это, - спокойно возразил Сэм.
- Я почувствовала, что моя жизнь пуста, - сказала я и ощутила странную вибрацию в теле.
- Почему? – спросил он.
- Потому что я проспала десять лет и больше не хочу жить во снах.
-Тогда чего же ты хочешь?- оживился Сэм.
- Я хочу жить свою жизнь!
- И ты знаешь точно, как ты хочешь ее жить? – спросил он.
- Я не знаю кто я.
- Если не можешь уразуметь – почувствуй. Спроси свое сердце, что подскажет оно?
- Оно молчит.
- Неправда,- мягко сказал Сэм. – Просто ты боишься чего – то и боишься сильно.
  Сэм после некоторых раздумий сказал, что нужен Вагнер, ибо он есть Тот  Кто Находит и он без труда может найти ответ на мучивший меня вопрос, потому что он видит суть каждого существа на земле.
- Кто такой Вагнер? –  спросила я.
- Он велик и ужасен, - ответил Сэм с лукавой улыбкой. - Однажды он помог мне найти мое желание и определить мою суть. Это очень важно - найти свое истинное желание, потому что оно определяет тебя; пожелав, ты сможешь ответить на вопрос «кто я?».
- Где же мне найти Вагнера? – в сердце всколыхнулась слабая надежда.
- Он должен прийти позже, - ответил мавр.
С минуту мы смотрели друг на друга и вдруг лицо его просияло.
- Тебе интересно! – воскликнул он, слегка хлопнув в ладоши.
Мне стало даже немного легче от его, такой, по – детски, искренней радости.
- А как ты встретился с Вагнером?- спросила я и почему - то широко улыбнулась.
- Он сам нашел меня, - ответил Сэм. –  Мне было 18 лет, и в характере моем преобладали две черты: ревность и обжорство. Я был толстым ревнивым Сэмом! – рассмеялся он.- От меня сбежала девушка, и я был так зол на нее, что решил догнать и прикончить, и осуществил бы, наверное, свою затею, если б не лошадь, на которой я гнался за беглянкой. Делая прыжок через ручей, она запнулась, а я на полном скаку вылетел из седла. Помню, когда очнулся, то с ужасом понял, что не ощущаю свои ноги. Как потом сказал доктор, я здорово повредил позвоночник и вся нижняя часть тела умерла для меня. После этого я превратился в настоящее чудовище! Проклиная весь мир и всех женщин, я тиранил близких, бессильно рыдал и грыз подушки, пока однажды во время очередного приступа ярости не перерезал себе вены. Чем бы ты думала? Тонкой цепочкой на которой висел амулет с портретом той самой девицы. Я лежал весь в крови, предметы расплывались перед глазами и было очень холодно. Я закрыл глаза, а когда открыл, то увидел Вагнера. Он стоял у окна моей спальни, тыкал в меня пальцем и его, просто, перегибало от смеха. Он хохотал, как сумасшедший! И тогда моя ярость утихла, и мне стало жаль себя. Потом он каждый день приходил и разговаривал со  мной. Он говорил со мной восемь лет, но прошло еще столько же, пока я не определил свое истинное желание.
- Каким же оно было? – хриплым шепотом спросила я, совсем подавшись вперед.
Сэм открыл было рот, но вдруг повернул голову и прислушался.
- Кто – то открывает дверь, - тихо сказал он.
  Я напряглась внутренне, именно сейчас мне не хотелось, чтобы этот кто – то вторгался в нашу уютную беседу и, разорвав круг, нарушил зыбкое равновесие, которое только начало создаваться в душе. Я слышала как открылась дверь, как некто вошел, тихонько напевая торжественную аппассионату. Шаги приближались, и, вот, он встал в проеме двери и увидев меня, слегка поднял светлые брови. Коротко поздоровавшись с Сэмом, он снова уставился на меня, затем взгляд его стал лукавым и, тряхнув белокурыми кудрями, он галантно поклонился.
- Фридрих, - представился незнакомец. – Ницше.
  Я замерла, казалось, что мир вокруг меня пополз по швам. Стоявшее передо мной воплощение Зигфрида, никак не вязалось с именем, которое он назвал. Мысли вдруг замерли, дыхание скрылось в глубине сердца. Он улыбнулся иронично и взглянул наверх.
- Ты еще не показал фройляйн наш итальянский потолок? – спросил он. – Да и темно тут у вас….
- Пожалуй пора, - немного официозно произнес Сэм, будто собрался разбить бутылку о борт нового корабля.
Фридрих нажал на выключатель, и задрав голову, я наблюдала как медленно разъезжаются две бесконечно черные створки, открывая нежную лазурь тициановских небес.
  Фридрих уселся рядом на диван и кокетливо оглядел меня.
- Фройляйн к нам надолго?- спросил он глядя мне в глаза, затем взял меня за руку.
- Посмотрим, - лаконично ответил за меня Сэм.
- О чем ты просишь его? – спросил Фридрих, улыбнувшись одними губами.
- Ни о чем… мы просто разговаривали о Вагнере, - я немного смутилась.
- О Вагнере! - оживился он, но тут же сделал загадочный тон. - Ты хочешь быть другой, я прочитал это в твоем сердце.
Он попал в точку.
- Я хочу найти свое желание, - сказала я.
- И Сэм исполнит его, - патетически закончил Фридрих.
-Почему? – я совсем запуталась и растерялась.
- Потому что Сэм - Тот  Кто Исполняет, такова его суть и таким было его истинное желание - исполнять желания, поэтому он счастлив и бессмертен.
  Сначала я подумала, что Фридрих шутит, но его ярко - голубые глаза смотрели серьезно.
- Определивший свое истинное желание, становится недостижимым для смерти, она просто отступает перед силой его сердца, - спокойно заметил Фридрих.
- Но как мне определить свое истинное желание? Если я хочу слишком многого, что из этого истинно?
Фридрих выпустил мою руку и хитро прищурился.
- Будем отталкиваться от противного - от страха. Ведь обычно и боишься того, что особенно желанно, и тогда стремление к этому страху делает его еще совершеннее, а жизнь острее. И если намерение пройти сквозь плотные завесы страха слишком велико, становишься на дорогу и идешь, идешь не осторожничая, а сразу и быстро. По мере продвижения из души вытряхиваются все установки, мечты, страсти и прихоти, весь устаревший тяжелый хлам и потом появляется новое – пустота. В пустоте нечего бояться, там нет ничего, только бесцветный вакуум, оглашаемый мерными ударами твоего сердца. И когда сердце остановится, ты должна будешь услышать его голос, оно останавливается лишь на миг, чтобы сказать и пойти снова. Нужно  быть очень чутким к голосу своего сердца, потому что дважды не воскресают. То, что однажды сердце сказало мне, отозвалось великой болью в моем теле. Но я знал, что это мой путь и иного мне не нужно.
  Лицо Фридриха стало серьезным и нестерпимо красивым от этой перемены. Лишь на мгновенье опустилась на него болезненная тень, но он быстро стал прежним и продолжал уже в своем обычном тоне, но немного задумчиво, рассуждать с самим собой.
- Выбор есть всегда. Хотя есть ли на самом деле этот выбор? Ведь голос сердца, это по сути директива, высший приказ, противоречие которому ведет к кататонии души, к вечному аду. Тогда сесть голым задом на сковородку, и смачно шипеть в собственном жиру, посчастливится еще при жизни, - он усмехнулся саркастически и поправил свои волнистые пряди. – Тогда я выбрал страдания, которые даровали мне вечность. Сейчас я выбрал полную противоположность, потому что так решила душа, таково было желание Того  Кто Сообщает это душе, и я понял, что сопротивление бессмысленно и милостью Божьей стал Игроком.
  Хотя лицо его и выражало беспробудное счастье, нотки всколыхнувшегося прошлого, едва, но звучали из древних глубин. Я чувствовала, что та его суть – непризнанного скитальца, неприкаянного сверхчеловека, все равно оставила на его бессмертной душе толстый рубец, который уже давно не кровоточил, но при плохой погоде давал о себе знать, потому что пережитое душой не стирается ни временем, ни смертью, оно лишь затуманивается новым, но не исчезает никогда. Прошлые жизни как вечная татуировка, выжженное судьбой клеймо, которое прибудет с душой и ныне и во веки веков, пока она окончательно не вольется в святой Грааль и там, смешавшись с остальными, дополнит букет напитка до более изысканного.
  Плавное течение моих мыслей прервал ироничный голос Фридриха.
- Так чего же боится наша фроиляйн?- спросил он и сцепил руки на животе, будто приготовился слушать увлекательное повествование о моих фобиях.
Я пожала плечами. Сейчас я просто не осознавала своих страхов, мне было тепло и немного грустно.
- Ты могла бы станцевать сейчас?- после недолгой паузы спросил вдруг Фридрих.
Его вопрос выбил меня из потока спокойствия и, плавно текущие мысли резко сбились в кучу. По спине поползли холодные мурашки, мне показалось, что я ослышалась.
- Ты смогла бы показать сейчас в танце свои чувства? Что ты чувствуешь: покой, смятение, грусть или нежную радость? Какие движения эти чувства пробудят в твоем теле?
  Глаза его искрились восторгом от своей простой выдумки и от того, что он так точно смог вычислить этот страх, который поднялся из недр моего бессознательного и заполнил мозг изводящим жужжанием. Я тупо смотрела перед собой и только отразившиеся в полированном столике облака не давали мне оглохнуть окончательно.
- Я не умею танцевать,- буркнула я.
Фридрих улыбнулся и склонив по – птичьи голову смотрел на меня не мигая, а затем кивнул скучающему Сэму.
- Не обязательно быть великой танцовщицей,  - сказал Сэм. – Просто слушай свое тело, а оно подскажет любые па, которым не научат тебя в балетных классах.
  Несколько секунд царило напряженное молчание, а потом будто оправдываясь, я сбивчиво рассказывала о том, что умела танцевать, когда была маленькой и в голове прокручивались разные картинки из моего прошлого, которое я отбросила как ненужную и незатейливую историю моего детства. Меня всегда охватывало кромешное одиночество и скука, когда я вспоминала о нем, и эта скука служила оправданием мне для  самой себя в собственной несостоятельности и невозможности принять вызов, который мне бросала жизнь. Проще было уйти в Plusquamperfekt, а из него выпрыгнуть в невроз, и продолжать лелеять жалость к себе и ненавидеть собственную жизнь. Осознать себя вдруг как никчемное и слабое существо было очень болезненно и, подняв глаза к небесному потолку, я увидела маленькие ватные клочки, тихо плывущие по яркой лазури небес, будто небрежные мазки кисти маэстро, придавшие картине свободную легкость. Лазурь слепила глаза, выжигая из них крохотные колкие слезинки. Тихо шли часы, воздух плавно наполнялся ароматом сигары, которую раскуривал Сэм.
- Я слабый и никому не нужный ребенок, - едва выдавила я сквозь слезы.
Фридрих взял меня за руку и прижал к себе.
- Но мы тебя все равно любим, такую слабую и ненужную даже самой себе, - он сказал это с теплом и заботой, и я поверила его словам, и было легко плакать и также легко отпускать свою боль.
Вдруг он крепко прижал мою голову к груди и шепнул в ухо: «Слушай часы». Я слышала только мерное биение его сердца, а другим ухом старалась уловить тиканье. Наконец, это удалось. Вдруг я поняла, что эти звуки совпали, но между ними вмешивался еще неровный бег моего сердца. Потом он выровнялся, оказавшись, словно, между двумя маятниками, и меня испугало то, что случилось после резонанса. Мое сердце перестало быть моим, я слышала его звук не из себя, а откуда - то сверху, и звук этот был довольно громким и пугающе властным. Я чувствовала, то, что являлось звуком было живым и имело разум, но отличный от просто человеческого. Это состояние невозможно было ни объяснить, ни понять, нечто, иное, таящее неизвестность черным плащом закрыло от меня весь прошлый опыт сознания. В голову будто ударил холодный порыв ветра, проникнув сквозь кости черепа, сковал мозг льдом, лицо замерзло и мне казалось, что я вся покрылась инеем и трясусь как в лихорадке. Я могла различать только слабое  сияние ночника, да синеватые клубы сигарного дыма, которые заворачивались в причудливые спирали и эти спирали проникали в меня, пока Фридрих не закрыл мне глаза крепко прижав к лицу ладонь. Я чувствовала, что больше не дышу, слышался только гулкий звук, который постепенно сжался в точку, а затем исчез совсем.
  Я висела где – то в пустоте, это состояние было сродни положению мухи попавшей в кисель. Невозможно было крикнуть, потому что дыхание просто отсутствовало, невозможно было совершить хоть малейшее движение, потому что двигать стало нечем. Но самым жутким было то, что я могла осознавать происходящее и, как мне казалось, могла видеть кромешную тьму, которая сплющила меня или растворила в этом могильном пространстве. Паника вырастала из неизвестности, но пространство никак не реагировало на мои отчаянные попытки что – либо прояснить. Тогда ужас поглотил меня, я потеряла сознание.
   Пробуждение, как медленный выход в нирвану. Сквозь дрему чудился аромат морских волн. Под рукой струился прохладный шелк, и я не сразу поняла, что касаюсь своего платья, иссиня – черный подол которого струился с дивана блестящими волнами. Все казалось новым и странным, а мягкий звук больших часов успокаивал, облачка на далеком квадратике неба заигрывали друг с другом, веселый шепот двух необычных мужчин радовал, создавая вокруг почти семейную гармонию.
  Сэм заметил, что я проснулась и кивнул Фридриху, который тотчас наполнил бокалы кроваво – красным вином. Он нагнулся, поцеловал меня в лоб и протянул бокал.
- Я выпью за твое непознанное желание! – игриво произнес он.
Вино было прохладным, с терпковатым и сладким привкусом вишни. Потом Фридрих стал рассказывать истории из своей бурной жизни, мы смеялись и милая безмятежность вливалась в мою душу. Я не хотела ничего, я была счастлива, сердце, переполненное радостью, выливало ее теплым смехом, но некий таинственный голос из глубины его подсказывал, что и это волшебное действо конечно. Кто – нибудь из нас обязательно скажет заветное слово, которому суждено будет направить разговор, а с ним и настроение, в другое русло и вся эта сцена переменится, как меняются узоры в чудесном калейдоскопе при одном легком движении неосторожной руки.
     Речь опять зашла о Вагнере.
- Ты скоро увидишь его, - пообещал Сэм. - Он велик и ужасен!
- Почему вы зовете его великим и ужасным?- спросила я, потягивая вино.
- Потому что его нет на самом деле, - помахивая бокалом сказал Фридрих.- Есть, его вроде как дух, и этот дух вытворяет иногда такие коленца, прямо диву даешься!
  Я не совсем поняла это и попросила объяснить.
- Он больше не имеет формы, - сказал Сэм. – Он может быть тем, кем захочет.
- И никогда не знаешь наперед, кто или что явится перед тобой, - усмехнулся Фридрих.  - Видишь ли, наш Вагнер большой шутник по части переодеваний. Однажды я пришел к Сэму на бокал чая, и каково же было мое удивление, когда я увидел, как наш Сэм азартно играет в покер с белым новеньким унитазом! Я думал, что он рехнулся, но унитаз весело помахал мне крышкой и пробулькал предложение присоединиться.
- А когда он проиграл, из него полились какашки! – хихикнул Сэм, затягиваясь сигарой.
Фридрих сдвинул брови и поднес ладонь к губам.
- Не просто полились, они выпрыгивали оттуда, как взбесившиеся лягушки! - сказал он.
- Он тогда забрызгал нас, - сказал Сэм и сморщился от смеха. - Закакал все кругом и, как всегда, отвалил на такси, а мы убирались потом целый вечер.
- Вот такой он наш великий ! –  Фридрих вздохнул, будто говорил о проказливом, но очень любимом ребенке.
- Он придет сегодня и поможет найти твое желание или твой страх, - сказал Сэм.
   На секунду я представила нас всех забрызганных хохочущим унитазом и только потом услышала слова Сэма.
- Но разве желание и страх – одно и то же? – удивилась я.
- Фридрих считает, что да. У него своя теория на этот счет, - сказал Сэм. - И мы, кажется, говорили об этом до того как ты заснула.
     И тут меня аж подбросило, я вспомнила весь разговор до, свою беспомощность, глупую и глубокую обиду и звук сердца, перенесший меня в пустоту. Краски сгустились, комната стала казаться темней, все предметы выделялись четче, а звуки создавали напряжение. Вино показалось мне солоноватым и вязким.
- Это кровь, - пролепетала я, глядя в свой бокал.
- Тогда выпей ее, - спокойно сказал Фридрих, лицо его потемнело, а голубые глаза казались пронзительными и холодными.
- Я не хочу пить кровь!- испугалась я.
- Это вино, просто, ты вернулась к состоянию, когда твоя кровь сгустилась, - невозмутимо произнес Сэм. – Ты опять вспомнила свою печаль и обиду.
- Почему ты возвращаешься туда, где тебе было плохо? Почему нельзя остаться в другом месте?- спросил Фридрих.
- Потому что ничего не решено! – вскрикнула я.
- Но что решать, если все стало прошлым! - не унимался Фридрих.
- Оно не отпускает меня, я не могу просто взять все и вычеркнуть!
- Но его можно изменить настоящим, - спокойно вставил Сэм.
    Я не знала как это  сделать и опять чувствовала смятение и тревогу.
- Мне надоело это прошлое, я устала от воспоминаний. Я хочу как - нибудь прекратить все разом.
    Сэм и Фридрих замерли и в недоумении уставились на меня.
- Ты говоришь как потенциальный самоубийца, но не можешь понять самого простого, что и в случае твоего добровольного ухода из жизни, твое прошлое никуда не исчезнет. Даже если ты убьешь себя несколько раз, оно все равно будет тянуться за тобой, также как оно тянется за всеми нами. И я, и Фридрих, мы помним его, мы знаем его, но мы его любим, каким бы оно ни было. Ведь в нем не было ни плохого, ни хорошего, в нем была только проявленная жизнь, которая всегда имеет великий смысл. Разве ты была бы такой как сейчас, не будь у тебя твоего прошлого. Далеко не каждому удается просмотреть свои воплощения в течении каких то десяти лет!
- А попасть в нашу компанию это вообще удача!- тряхнул белоснежными кудрями Фридрих.
   И тут я встрепенулась.
- Я знаю свое желание. – выпалила я.- Перестать сожалеть!
   Наступила пауза.
- Оно не истинно, - проворчал Сэм и потянулся было за своим бокалом, но Фридрих проворно схватил его первым.
- Сэм, исполни его хотя бы для меня!- воскликнул он.
   Сэм упрямо крутил головой.
- Но это не оно!- упорствовал он.
- Просто покажи, как будет потом, ну что тебе стоит! – энергично просил Фридрих.
- Пусть станцует, а потом посмотрим, - вдруг сказал Сэм.
   Фридрих умоляюще взглянул на меня.
- Сделай так и Сэм исполнит твое желание, даже если оно и не совсем истинно, - сказал он.
  Полная решимости покончить с обидами, я слезла с дивана и начала танцевать. Представление началось с движений индийского танца, первое, что пришло мне на ум, потом я почувствовала, что тело само находит новые па из фламенко, арабских и индейских плясок. Этот винегрет движений вызывал в теле необычные вибрации, в ушах стучали индейские барабаны и почему - то отчетливо слышался лай собак. Потом музыка внезапно переменилась, откуда - то доносились проникновенные звуки цимбал, которые на короткое время умерили мой пыл до мягкости индийского мохини – аттам. А затем опять началась сумбурная свистопляска, и так мелодии и ритмы народов мира сменяли друг друга, и я погружалась в некую музыкально – танцевальную воронку, где сознание остановилось совсем, жило и двигалось только тело, и оно знало, как нужно двигаться. Когда танец кончился, я рухнула на диван и залпом выпила свое вино.
- Я восхищен, -  после некоторой паузы сказал Фридрих и, наконец, допил свой бокал.
Сэм выдавил невнятный звук и затушил дымящуюся сигару.
- Сколько страсти было в твоем намерении, - тихо произнес он. – Все твои образы были совершенны. Теперь я исполню твое желание, пусть оно и не самое истинное.
   Я улыбнулась ему и положила голову на могучее плечо Фридриха.
- Его больше нет, - радостно сказала я. – Обиды больше нет. Я думаю о прошлом и чувствую любовь к нему!
   Сэм радостно засмеялся, а Фридрих поцеловал меня в нос.
- Так выпьем же за любовь к прошлому!- торжественно произнес он, и снова наполнил бокалы.
    Что – то оторвалось от меня в этом странном танце, что – то совсем плохое и ненужное, черный субстрат, который закрывал от меня мое сердце и делал меня глухим к священному голосу судьбы. И эта перемена произошла удивительно быстро, стоило мне только захотеть изменить свою жизнь, но захотеть так, что страх и неуверенность потеряли свою силу перед желанием жить. Сейчас было радостно и тихо, и мы трое сидели окольцованные тишиной, но пребывали в разных мирах. Свободно струилось время. Закрыв глаза, повинуясь приятному звуку больших часов, я уносилась в новое пространство, пока не проявилась в одном странном месте. Передо мной плыли желтые холмы, окутанные нежно – розовой дымкой восходящего солнца. Здесь ощущалась по - мертвому спокойная энергия, но спокойствие это вызвало чувство великого одиночества, которое наполняло все мое существо безмолвной силой. И я питалась этой силой, и чем розовее становились холмы, тем сильнее восходило во мне ощущение тотального всемогущества и безмерной мудрости. Зрачки, недвижные прежде, уловили странную точку, которая подпрыгивая, носилась по извилистой траектории над этими великолепными холмами. Приблизившись, точка оказалась маленькой бабочкой, созданием, склеенным из ворсинок бархата, порхающий кристалл меха, легкое, как дыхание ангелов. Она развенчала каменную маску немой силы, и та осыпалась с меня глиняными черепками, обнажив душу, которая ныла тоской и нестерпимо хотела следовать за бабочкой, но тело не слушалось ее отчаянных порывов. Невидимые оковы держали мою свободу, сила одиночества была сильней инерции души и не пускала тело идти извилистым путем бабочки. Было ужасно  горько от бессилия сделать шаг и осуществить желание, что горечь эта обожгла сердце и оно от боли замерло на миг, и в тишине я задала вопрос «Почему?». Звук шедший из недр холмов влился мне в голову,  превратившись в страшный гулкий бас, дал мне ответ «Нет веры». Я судорожно вдохнула и, будто, тысячи иголок впились мне в грудь, а перед глазами стояло красное марево. Пейзаж остановился, а бабочка замерла в мертвом пространстве.
     Из погружения меня опять вывел едкий запах белого цветка. Я увидела спокойное лицо Сэма, слабой рукой взяла протянутую сигару. Фридрих поднес мне зажигалку, и положил на стол фото той последней картинки с замершей бабочкой.
- Нет веры, - тупо произнесла я, втягивая горький дым. - Я не верю в свое желание, поэтому не могу пожелать.
   Фридрих вздохнул сочувственно и достал из – за дивана новую бутылку вина.
- Но как мне поверить? – спросила я задумчиво у плывущих в потолке облаков.
- Нужно переступить через свой привычный мир. Чтобы поверить в невозможное, нужно опять стать ребенком, только тогда ты сможешь сотворить собственное волшебство, - пояснил Сэм.
- Ты когда – нибудь читала сказки в которые свято верила? – спросил Фридрих.
Я сказала, что это был «Властелин колец» и я до сих пор не сомневаюсь, что все описанное там происходило на самом деле.
- Тогда вспоминай эту сказку, когда желаешь как бы недостижимого. Ведь на самом деле невозможного нет, все зависит от твоего отношения, - сказал Сэм.
- Как же мне сделать все это?! – я была полна отчаяния, потому что понимала, что у меня просто не хватит сил поверить.
- Переступить - это значит умереть, взлететь над собственной жизнью, и безмолвным равнодушным призраком созерцать свое тело, свои действия, все, что тебя окружает. А потом одним легким усилием сделать движение, просто повернуться от всего и уйти, без жалости, без страха, но и без радости. Бросить себя и свой привычный мир может не каждый, потому что боится осуждения за такое эгоистичное своенравие. Иногда человек говорит, что ему жалко бросать, но жалко кого?- задал вопрос Сэм и, улыбаясь уставился на меня. - Фридрих знает, что жаль расставаться только с собственной ленью.
   Фридрих лениво потянулся и разлил вино.
- Сэм, но даже желание нашей прекрасной фройляйн переступить -  не есть истина? Ведь намерение ее имеет силу, - сказал он.
- Нет, это лишь ступень к нему, - ответил Сэм. – Тут получается замкнутый круг. Если она поверит, значит, откроет свое желание и, следовательно, изменит свою судьбу, то есть переступит свой мир. Но можно переступить, и тогда она поверит, и желание откроется ей.
    У меня от его слов пошла кругом голова, звук маятника эхом отдавался в ушах, глаза неприятно слезились от быстрого движения облаков. Я взглянула на Сэма, его шоколадное лицо слилось с темнотой, которая окутала все вокруг, остались лишь блестящие глаза, а звук голоса потонул в назойливом шуме предобморочных мушек, которые предвещали падение в неизвестность. «Может я переступлю сейчас?» - пронеслось в похолодевшей голове, но мускусный запах снова возвратил меня в реальность.
- Слишком много, Сэм! – заволновался Фридрих.- Нашей фройляйн нужен отдых, да и нам тоже не мешало бы переодеться. Скоро Вагнер придет, тогда и начнем игру в бисер.
    И мы решили отдыхать. Сэм удобно растянулся в мягком кресле и закрыл глаза, а мы с Фридрихом устроились на разных сторонах дивана. И как только моя голова опустилась на мягкий диванный валик, я мгновенно заснула.
  Cколько мы спали, я не знаю, да и при пробуждении определить это оказалось очень трудно, так как сквозь узкую полозку незадернутых портьер проглядывала все та же беспросветная темень, а квадратные часы, несмотря на то, что тикали и даже били, неизменно показывали восемь. Поэтому я оставила попытки определиться со временем еще после прихода Ницше. К немалому своему удивлению я обнаружила, что одета иначе – в черное короткое платье, волосы собраны в высокую прическу, а на шее приятной прохладой перекатывалось жемчужное ожерелье. Сэм и Фридрих тоже выглядели очень торжественно в черных смокингах и при бабочке. Фридрих еще спал, по – детски подперев рукой щеку, а Сэм деловито разливал чай из пузатого чайника, пестро разрисованного букетом китайских красоток. Невольно глаза мои обращались в сторону спящего Зигфрида. У него были слишком правильные, античные, даже иконописно - красивые черты лица, а светлые брови и ресницы добавили еще больше очарования. Однако в голубых глазах его читалась нечеловеческая сила, которая делала его воином. А эти светлые локоны, ниспадающие на плечи….. ангел с мечом, образ который всегда притягивал, но и пугал своей демонической красотой. Я тяжело вздохнула, вспомнив подобный образ, который навеки отпечатался  в моем сердце, открыв путь к вечному одиночеству.
- Фройляйн выглядит сегодня великолепно, так бы сказал Фриц, - прошептал Сэм. - Давай попьем чаю, пока наш повеса досматривает свои эротические сны.
   Я взяла чашку и поднесла к губам, напиток отдавал шоколадом.
- Превосходный чай!- шепотом восхитилась я. - А ты можешь проникать в его сны?
     Сэм слегка будто пожал плечами.
- Мне это не нужно, Фридрих лучше умеет странствовать по чужим сновидениям и мыслям, для него все двери открыты.
   Сэм улыбаясь, уставился на меня.
- Почему ты так боишься его?- спросил он. – Ответь самой себе.
- Я вовсе не…, - пыталась оправдываться я, но тут же споткнулась в словах и ощущениях.
- Мы все одиноки, - тихо начал Сэм, раскуривая новую сигару. - Особенно те, кто идет путем своего сердца. У нас нет времени на остановки и истерию, мы ценим время как свое, так и чужое. А когда чьи – то дороги идут параллельно нашим, это называется счастьем.
- А моя дорога параллельно вашей? – спросила я, глядя на спящего Фридриха.
- Можно сказать, что она еще не протоптана, ведь всегда есть выбор,- ответил он. – Твоя дорога ближе к Фридриху, поэтому он так заботится о тебе.
  Я медленно пила чай и не могла постичь, что за чувства владеют мной. Я ощущала себя по – другому, совсем не так, как в том  мире, из которого я тщетно искала выход, но нечто давило и сердцем я чувствовала, что это нечто станет последней истиной, страшной, которая принесет еще неиспытанные доселе муки моей душе. И так хотелось оттолкнуться от грядущего приговора и не вырастать, не слышать, не знать, а оставить все как есть сейчас и остаться здесь навсегда, вечно пить кофе и вино под квадратиком лазурного неба и пускать туда колечки душистых сэмовых сигар.
- Я не в силах взять все, что он хочет дать мне, - сказала я растерянно.
- Он ничего не дает тебе, потому что его эго больше нет, можно сказать, что его Вселенная сообщает нечто твоей Вселенной, а это суть одно и то же. С твоей души не сняты еще все страхи, поэтому ты говоришь так, поэтому стараешься познать Бесконечность, вместо того, что бы раствориться в ней. Потому что «нет веры». Понять и изучить хотят, когда боятся и не доверяют. Любовь, которой учил нас Христос загоняют в последний угол, и начинается парад гипотез и умозаключений…. Зачем? Ты изучаешь вместо того, чтобы просто любить. Любя и принимая, ты постигнешь все мгновенно, и твои теории отпадут как пожухлые листья осеннего дерева, которые так красивы в пору ранней осени, но все равно предназначены на растерзания ветру и времени. Бренно то, что создано разумом, а изваянное душой переживет века, как старик – Хеопс.
- Старик – Хеопс? – переспросила я.
- Это уже другая история, -  подмигнул Сэм и протянул мне сигару.
     Я  закурила, тупо глядя в пространство, как вдруг услышала голос Фридриха.
- Люблю женщин, которые курят сигары! В них есть что – то андрогинное, а так как я сам совершенство, меня тянет к подобному, - он сказал так, словно хотел смягчить пугающую искренность оттенком иронии.
- Знаешь, какие пары самые гармоничные?- спросил Фридрих, подняв светлые брови. - В которых мужчина и женщина не похожи друг на друга внешне. Подобие себя со временем станет раздражать, а полярные образы постоянно знакомятся друг с другом и на протяжении всей жизни открываются разными загадками. Тогда интерес и влечение никогда не угаснут.
  Столько любви было в его глазах, и нельзя было ответить молчанием, но голос мой связался в груди и чувства просились наружу, но так и не смогли одеться словами, а скопившись в солнечном сплетении давили друг на друга, не имеющие сил прорваться сквозь тяжелую завесу. И было больно физически, так, что горький комок подкатил к горлу, но я вновь скомкала боль и только окаменело смотрела в его глаза, которые казались мне двумя кусочками неба.
- Только протяни руку, и ангелы падут к твоим ногам, мое андрогинное совершенство. Зачем нужна свобода, если нет любви.
  Он сказал это слишком нежно и слишком мне, не хватало воздуха, и все внутри сжималось в комок, и только тогда, сердцем, я поняла главный свой страх и какой бесцветной и бессмысленной делается жизнь, пораженная им .
- Фридрих, - тихо позвал Сэм. – Фридрих, он приехал.
  Оцепенение спало и все резко встало на свои места. Я услышала, как у подъезда притормозила машина.

   У подъезда притормозила машина.
-Это душа Вагнера, - округлив глаза, полушепотом произнес Фридрих.
- А машина?- спросила я в диком недоумении.
- Он приехал на такси, - констатировал Сэм.
- Я думала он, как призрак, пройдет сквозь стену или очутится среди нас как – нибудь внезапно, - сказала я растерянно.
- Привидениями тебя кино запугало и стереотипами поведения этих приведений. На самом деле, все совсем наоборот, внезапно можешь оказаться ты, а у них внезапностей не бывает, у них все прочувствовано, продумано и оговорено, - сказал назидательно Сэм.
- Если у него хватило денег на такси, значит он не проигрался сегодня в пух и прах,- заметил Ницше. – К тому же наш великий друг не приведение, он есть сущее.
    Было слышно, как в подъезде мягко закрылась дверь.
- Сэм, принес бы пару кулечков конфет для нашего великого и ужасного, - сказал Ницше.
  Пока Сэм ходил за конфетами, в дверь трижды пнули. Фридрих соскочил и бросился в прихожую. «Открываю!» - доносился его наиграно елейный голос. Сэм принес две полные вазы разнообразных конфет.
- Очень любит сладкое! – вздохнул он и покачал головой.
  Я замерла в ожидании великого и ужасного. В проеме двери показался сияющий Фридрих и театрально выбросил руки в сторону темных глубин коридора, откуда, наконец, появился он – великий и ужасный Вагнер.
  Я ожидала увидеть все, что угодно – обглоданный скелет, трепещущую тень, полуживого мертвеца, наконец, унитаз на колесиках, но представший передо мной образ чуть не выбил из меня душу, просто на какое - то мгновенье ощущение себя исчезло. Он оказался собакой с туловищем человека, низкого роста, весь покрытый жесткой темной шерстью, одетый в широкие светлые штаны, перевязанные плетеным ремешком, на котором болтался старый отполированный руками и временем деревянный бокал. Жилистые руки – лапки держали две авоськи, в которых подозрительно побрякивало. Вид всклокоченной человекообразной дворняги с авоськами отнял у меня дар речи.
  Он строго оглядел нас всех и остановил взгляд на мне. Глаза – бусины подмигнули и улыбнулись.
- Иногда я могу быть почти человеком, - мягким низким голосом сказал он и уселся за круглый стол.
  Круг замкнулся, часы не были слышны, их перебивал звон извлекаемых из авосек бутылок. Облака на потолке комнаты перестали двигаться, время застыло в едином моменте, окольцевав наш круг. Вагнер, деловито продолжал уставлять стол бутылками, не забывая запихивать себе в рот пригоршни конфет, которые вываливались оттуда вместе с коричневой вязкой слюной. Я заметила, что Фридрих презрительно сморщился и закрыл себе рот ладошкой, это зрелище явно наносило ущерб его эстетическому вкусу. Сэм вздыхал, сцепив руки на животе, и глаза его выражали попытку смирения.
- Ты бы хоть при  даме слюни не распускал! – наконец не выдержал Фридрих.
  Вагнер прожевал и уставился на него с немым укором.
 - А что, - невинно произнес он. – Если дама молчит, значит она не против. Тебе ли не знать это, дамский угодник!
Фридрих презрительно фыркнул и начал откупоривать бутыль.
- Сэм, ну хоть ты ему скажи! – умоляюще вопросил он.
   Сэм молча вынул из кармана платок и подал Вагнеру.
- Уважаю, - сказал Вагнер, Фридрих только всплеснул руками.
  Наконец вино было разлить по бокалам.
- Из сосудов в сосуды! – усмехнулся Фриц.
- Не могу понять до сих пор, почему люди не провозгласят одной из заповедей выражение «Истина в вине». Это же очевидно! - даже удивленно сказал Вагнер.
- Так обычно говорят неисправимые пьяницы, я что – то не пойму к чему ты клонишь?- спросил Сэм.
- К истине, - ответил Вагнер. – Кто не может найти ее в трезвом виде, пусть ищет в пьяном: главное потом запомнить, что нашел и куда положил, а лучше записать.
- В чем же истина? – вдруг спросила я.
- В любви! – хором ответила троица, синхронно оторвавшись от бокалов.
  Мне стало весело, а внутри разлилась прохладная легкость.
- Есть еще под - истина, и для каждого она своя. И эта под – истина тогда истинна, когда она насквозь пропитана дыханьем Высокого, - назидательно произнес Вагнер. – И найти ее просто даже в трезвом состоянии, надо только знать свое желание. Ты уже определила его?
  Взоры троицы в восхищенном ожидании обратились ко мне.
- Конечно! - сама не ожидая того страмплинила я.
  Повисла пауза, даже клубы сигарного дыма сизыми спиралями застыли в воздухе, облака  на потолке напряженно сгрудились, часы затихли. В наступившем безмолвии по лицу Сэма скользнул луч надежды, а Вагнер недоверчиво поднял кустистую бровь, один Ницще  с саркастической улыбкой наблюдал за всеми.
- Хочу…, - начала было я.
- Желаю, - перебил великий и ужасный.
- Что?
- Хочу, это Хочу, а Желаю - это Желаю. Хотеть можно в туалет, а желаю обосраться- звучит как молитва после трехнедельного запора, - спокойно объяснил разницу Вагнер.
- Тогда желаю…., - но вдруг я замерла, не зная, что сказать.
  Троица наконец выдохнула и было заметно, как с лица Сэма сползает надежда, обнажая убийственную маску скуки.
- Ну, я так и думал, - спокойно проговорил Вагнер, прихлебывая  из своего бокала. - Та же история, только нашей фройляйн повезло больше – она попала к нам.
Сэм сморщив лоб, почесал свой каракулевый затылок и взглянул на Ницше, который загадочно улыбался, и переводил взгляд с моего обескураженного лица на просветленную морду Вагнера, который опустив веки, начал говорить.
- Определить свое истинное желание можно только перед самой смертью, когда дышать тебе земным воздухом остается не больше часа. Многие люди, оказавшись в  таком завидном положении, сожалеют, что потратили всю свою жизнь на бесполезные действия, и тяжесть эта ложится каменной плитой еще до установки памятника. Они сожалеют, что убегали от истины и теперь, вот она, нагнала их и стоит перед ними, сияющая, и держит за руку смерть, сияющую не менее ярко. И только мысль «поздно» не дает покоя душе, особенно когда не сделана даже попытка узнать смысл своего предназначения. Зачем столько жил? Зачем понапрасну мучил себя и других? Зачем были эти мучения? Жизнь проходит перед глазами как кинолента, и к ужасу умирающего, это кино оказывается бесцветным и скучным. И чем дальше обреченный смотрит это унылое кино, тем больнее становится ему. Он чувствует, что не получит благословение Отца, и Ангелы не споют ему чистыми голосами приветственный гимн, даже Хозяин преисподней, плюнув ему под ноги, захлопнет пред носом его пылающие врата. Его только едва пустят на порог, а затем швырнут обратно, в тот же мир, чтобы он заново научился жить и любить живя. И так будет продолжаться до тех пор, пока человечишко не переступит свой страх и свою гордыню, и не поймет, что он лишь иллюзия, что его жизнь лишь сгусток его чувств и мыслей, что когда – то все равно придется превозмочь страх и сделать правильный выбор.
- А умирать обязательно? – таким  наивным был мой вопрос.
- Нет, но обязательно родиться заново, - ответил Ницше.
- Родиться заново, это принять свет, больше света, чем было в тебе до смерти, - вступил Вагнер. – Ты умираешь сейчас для всех и для самой себя, и мы три отступника, три кладбищенских вора, наблюдаем этот увлекательный процесс.
- Да, - весело кивнул Ницше. – Мы воруем трупы и перебрасываем их за океан.
Вагнер исподлобья взглянул на Сэма, который сморщив переносицу, молчал. Мой язык страстно хотел вывести хоть одно слово и взывал о помощи к гортани, но она только жалко сжимаясь, кидала призыв руке, которая тянулась за бокалом красного вина. Вагнер, при этом, одобрительно хмыкнув, плеснул кровавую жидкость в мой алчущий сосуд.
- Но можно и не перебрасывать труп, - продолжил Вагнер.- Пусть осыпается, бедолага, до Судного дня.
- Иерихонские трубы лучше всякого будильника! - весело заметил Ницше.
- И что, спящих много? -  сдавленно поинтересовалась я.
- Хватает, - равнодушно произнес Вагнер.
- Но я не хочу….
- Мы знаем, - тоном врача – психиатра сказал Вагнер.- Да и Сэм наш все время без работы.
- Но ведь у каждого найдется куча желаний, только успевай исполнять,- не унималась я.
    Фриц хохотнул, а Вагнер цинично усмехнулся.
- Это только кажется, что куча желаний, а ты попробуй, спроси, что он хочет и на тебя посыплется град бриллиантов, денег, карьеры, мужей и прочей белиберды.
- А чем это не желания?
- Это прихоть. Желание должно делать человека счастливым, оно неизменно, когда истинно. Оно произносится шепотом, в темноте, его выговаривают не губы, его произносит сердце, - понизив голос, сказал Вагнер.
- Знавали мы одного психа, который желал играть в песок!- веселился Фридрих.- Сэм исполнил, и псих стал бессмертным.
- Но почему же тогда….
- Потому что добрая половина человечества боится своих желаний и не доверяет им, и довольствуется прихотями. Поэтому у нас, то есть у вас так мало бессмертных.
- Поэтому Сэму скучно, - завершил Фридрих. 
  Я старалась и пыжилась вовсю, но никак не могла уловить хотя бы намек на свое истинное желание, и тогда Вагнер протянул мне завернутую в блестящий фантик конфету.
- Это подскажет нам дальнейшие действия, - сказал он серьезным тоном.
  Я развернула фантик и обнаружила шоколадную фигурку рыбы.
- Поехали! – воскликнул Сэм и мы, точнее наша комната стала медленно подниматься вверх, к слепящему квадратику необыкновенного потолка.
  Чудесный блеск небес становился все ближе,  и вот уже комната наша превратилась в небольшой остров, который меланхолично покачивался на волнах, где играли стайки рыбок. Они, поблескивая чешуей, выныривали к нам, и Фридрих рассеянно бросал им кусочки хлеба.
- М –и-и-и-р! – радостно протянул Сэм и, закинув руки за голову, сощурился на безумно блестящий диск далекого солнца.
Вагнер смешно скосив глаза, взглянул на него, а затем подперев голову лапкой, в пустой задумчивости уставился на неправдоподобно яркую синеву воды, продолжая потягивать вино.
  Я оглядела их, ленивые, разморенные, пребывающие в состоянии безмятежного счастья, они напоминали растекшуюся и замершую ртуть. Я подняла голову и встретилась глазами с диском, расплывающимся множеством зеленоватых пятен. Жаркое солнышко подсвечивало армады тучных облаков, которые величественно плыли по глубоким бирюзовым небесам.
- Какие красивые облака, - тихо восхитилась я. – И плывут как – то слишком друг за другом.
Они и вправду плыли стройной ватной колонной, но кажется это удивило только меня.
- Это не облака, а корабли, - равнодушно произнес Вагнер.
Уподобившись ребенку, я открыла рот и задрала голову. Причудливые очертания облаков приобретали, постепенно, перед моим взором, статус летающих объектов. Я заметила, как на них проступает, сверкнувшая на солнце серебром, искусная рунная вязь, их гигантские размеры и ассиметричные  формы завораживали до головокружения, а в плавном бесшумном скольжении была неподвластная разуму, таинственная незыблемость самого времени. Присмотревшись получше, я стала различать среди мягких клочков, маленькие фигурки людей и их лица казались мне печальными, длинные византийские одежды траурно – серыми.
- Они плывут на Север, в свою вотчину,- пояснил Вагнер.
- Почему же они печальны, если плывут домой? – удивилась я.
-Дорога домой не всегда окрашена весельем, тем более если там придется все начинать заново, - со вздохом произнес Вагнер.
- Тем более их персиково -  виноградный Юг куда более привлекателен, чем Белое Безмолвие родины их предков, - сказал не открывая глаз Фридрих. – Не хотел бы я оказаться на их месте.
- А у них есть выбор? – спросила я.
- Думаю, что нет! – с оптимизмом воскликнул Фриц. – А как ты думаешь, Вагнер?
  Вагнер облизал донышко своего деревянного бокала и зачем - то бросил туда леденец.
- У меня был выбор, бросать конфетку или не бросать, но я бросил, - сказал он и продемонстрировал нам зеленый леденец, прилипший ко дну сосуда.
- И в чем же тут смысл? – прикрыв глаза рукой, спросил Сэм.
- А в том, что эти несчастные потомки гиперборейцев и есть моя зеленая карамелька! – почти пропел Вагнер, плеснул туда немного вина, поболтал его и отпил глоточек.
- Прелесть! – улыбнулся он, облизнув нос. - Попробуй, - он протянул мне бокал. 
 Я взяла его обеими руками. Бокал оказался прохладным, гладким и немного тяжелым, а от вина исходил тонкий аромат мяты. У меня слегка закружилась голова, я  ощущала свои руки отдельно от себя, как они медленно подносили сосуд к губам, аромат мяты становился все насыщеннее, и казалось, что  кружилась не голова, а все, что находилось в ней. Будто  мозг оторвался от костей черепа и плавает там, как зародыш во чреве, но самым поразительным было то, что глаза оставались неподвижными и я могла сфокусировать взгляд на чем угодно и упорно вглядывалась вглубь бокала, стараясь разглядеть то, что осталось от зеленого леденца. Губы слегка приоткрылись, впустив прохладную жидкость внутрь и она, мятной свежестью наполнила все тело, и состояние невесомости открылось во мне или это я погрузилась в него.
  Чудесное марево окутало меня, словно облако, созданное из триллиардов радужных снежинок, опустилось и застлало все вокруг, и растворило сознание в перламутровом сиянии, на какое – то время я перестала быть.
  Я очнулась от нестерпимой боли в груди, будто что – то жгло и сдавливало сердце. Словно сквозь пелену тумана, я различила, что лежу на носилках покрытых шкурами и двое людей одетых в средневековые охотничьи костюмы, запыленные от дальних странствий, поднесли носилки к каменному ложе. Старая женщина в длинных бархатных одеждах покрыла каменную плиту серой шкурой и охотники осторожно переложили меня. Лицо женщины было тревожно, но серые глаза ее смотрели с нежностью. Я почувствовала теплое прикосновение ее руки, и боль на минуту отступила, и как только сердце мое потянулось к этому прикосновению, грудь обожгло с новой силой и я  зажмурила глаза. Тяжело было дышать, жжение усиливалось с каждым вздохом, будто колючая проволока врезалась в сердце. Потом подошел высокий седовласый мужчина, в серебряной короне с каменьями, и взяв мою слабую руку, долго смотрел мне в лицо. Затем он сделал знак и пришли трое, в таких же длинных одеждах, но темно – бордового цвета, их длинные седые волосы были заплетены в косу и с затылка обмотаны кожаными шнурами. Один из них вынул небольшой клинок и занес надо мной. Я испугалась, но не было сил ни крикнуть, ни поднять руку, чтобы отвести удар. Взмахнув клинком он ударил меня в грудь, а двое других раздвинули ребра и вынули оттуда небольшую ярко – зеленого цвета, скользкую змею, которую тут же опустили в толстую бутыль, залив голубоватой вязкой жидкостью из квадратного глиняного сосуда. Они сдвинули ребра обратно, а старая женщина положила на рану влажную, испещренную вышивкой тряпицу и села рядом. Я же погрузилась в тягучее небытие, пребывая на пороге неизвестного мне мира.
   Меня разбудил тот же величавый мужчина в короне. Он и старая женщина помогли мне подняться, вывели из чертога к арке, через которую мы прошли и оказались на краю отвесной скалы, с уступа которой, вниз, вели маленькие ступеньки. Там, окруженное островерхими горами, как в чаше, затихло прозрачное озеро, а с одной из скал струился мерцающий водопад. Пахло мокрым камнем, и запах этот, с каждым вдохом вселял в тело силу. Король улыбнулся хитро и столкнул меня вниз. Я погрузилась в прохладную чистую воду, и ощутила блаженство от соприкосновения со своей стихией. Вынырнув, медленно подплывая к водопаду, я закинула голову. На до мной простиралось бледное небо и я чувствовала, что люблю его холодную голубую прозрачность и эти темные каменные стены, а шум водопада был приятен мне, как никакой другой звук. «Я вернулась домой!» - с великим облегчением произнесло сердце, и плечи словно раздвинулись, и дышалось будто и не было дыханья. Я взобралась на мокрые камни и встала за водопадом. Едва касаясь серебристой поверхности летящей воды, вспомнила сакральную, древнюю связь с этим местом и всем, что наполняло его, это была моя Родина, Земля моих предков, святая вотчина моей души. Сейчас я впервые знала себя, свою суть, чувствовала свою силу, которую давали мне эти суровые скалы. Пройдя сквозь водопад, я снова погрузилась в волшебную воду и доплыв до ступенек, залезла по ним к нижней арке. Там женщины помогли мне взойти и переодеться. Короткая кожаная юбка наподобие тоги, меховые сапоги до колен, перевязанные ремнями, легкие серебряные латы, блестящие как горный водопад, к поясу пристегнули небольшой охотничий нож с костяной ручкой. На руки надели два серебряных запястья, украшенных рунами и фигурками волков с изумрудными глазами, мокрые волосы расчесали и заплели четыре косы. Взяв за руки, они повели меня по широкому и длинному коридору, по обе стороны которого возвышались резные каменные колонны. Впереди я слышала шум голосов и, наконец, вступила на порог огромного зала, где были накрыты столы, а за ними сидели суровые витязи и седобородые мужи, и головы многих из них украшали золотые и серебряные венцы. Во главе стола восседал король рядом с красивой темноглазой женщиной, мягкий взор ее источал мудрость и доброту. По левую руку от короля сидел статный юноша, его чистое лицо обрамляли темно – русые волнистые волосы, ниспадающие на плечи, там же была и старая женщина, мать короля.
   Меня подвели ближе, и сердце зашлось радостью от долгого ожидания. Король встал и спустившись с трона, обнял меня горячо. «Моя дочь вернулась!»- воскликнул он на своем языке, но его слова были понятны моей душе, и я обняла его и королеву, и слезы радости блестели в наших глазах. И юноша поднес тяжелый меч в серебряных ножнах, и с легким поклоном подал мне. И как только рука моя коснулась витиеватых рун вылитых на эфесе, «Урсул» - произнесли мои губы, то я увидела как озарились серые глаза юноши радостью. «Хьердис, брат мой!» - возрадовалось мое сердце, и я обняла брата своего. Королева подала мне тогда золотую чашу. «Выпей и ты вспомнишь свой язык», - сказала она. Сделав глоток, я почувствовала, что спала пелена с моих глаз и разум пробудился, и я вспомнила свой язык. И встал тогда король, великий и мудрый и возложил на голову мою крылатый шлем и тогда я вспомнила себя, я знала кто я!
 - Теперь ты помнишь свое имя, - сказал он.
   И я произнесла его громко,  тогда возликовали витязи, и возликовал король.
   Имя, имя, мое имя, я впервые знала ответ на долго мучивший меня вопрос. Я стала быть, я родилась и заново приняла свет, больше во сто крат, чем было во мне. И свет, струящийся из моего сердца, окутал все вокруг, но на глаза пала пелена слез, ибо осознала я, что сейчас вновь потеряю то, что обрела и стану искать в тоске это сокровище вечно.
   Так и случилось, и я плакала горько, припав к жесткой шерсти Вагнера, а Фридрих гладил меня по голове, и Сэм держал мою руку. Они и не пытались утешить меня, потому что знали, не было на свете таких слов, которые бы иссушили слезы прозрения, струящиеся по вагнеровскому плечу. Наконец он отстранил меня и взглянул мне в глаза.
 - Жестоко, - едва улыбнувшись, сказала я.
 Глаза – бусинки смотрели вглубь, сострадая и радуясь.
 - Теперь ты знаешь свое желание, - хрипло произнес Вагнер.
- Вернуться домой, - ответила я в наступившей тишине и обернулась к Сэму.
- Давай, Сэм, - просто сказал Вагнер.
 Сэм опустил веки и щелкнул пальцами.
- Исполняю! – сказал он, и звонкий щелчок эхом отдавался в моей голове вместе с гулким биением сердца.
Фридрих поцеловал мне руку.
- Фройляйн побудет еще с нами…., - то ли спросил, то ли констатировал он, и Сэм обрадовано закивал головой, а мудрые глаза – бусинки лукаво улыбнулись.
- Фройляйн всегда будет с нами, даже когда вернется в свой дом и обретет там свой крылатый шлем. Она будет помнить о нас. Даже когда встретит своего Зигфрида и воздвигнет собственное королевство, и родит детей солнечных и ясноглазых. Мы все будем незримо пребывать рядом. Незримо до тех пор, пока она не станет бессмертной. Тогда мы встретимся снова и, как старые друзья разольем по чашам не одну бутылку доброго вина. А пока нашей фройляйн предстоит долгий путь, но истина пребудет с ней, и она дойдет, я знаю это.
Так говорил мудрый Вагнер, великий и прекрасный в своей доброй мудрости.
   За круглым столом мы раскурили четыре сигары. Фридрих слегка приоткрыл портьеру.
- Рассвет едва занялся. Твое время пришло, милая,- сказал он, обращаясь ко мне.
  Но я тянула время, и сердце жадно молило остаться, но сигары докурились до конца, волшебный свет небесного потолка угас, и он превратился в расписанный тициановским небом купол.
Вагнер наполнил бокалы красным вином.
- Что бы ты не сказала сейчас каждому из нас, ты скажешь это себе, - произнес он. - Мы все есть в тебе, мы все есть в друг друге. И когда ты выйдешь из этой квартиры, хлопок двери станет для тебя выстрелом в затылок, и я сейчас чувствую, как сожмется твое сердце и какими горячими будут твои слезы. На мгновенье тебе покажется, что единственно истинным твоим желанием будет одно – выбить дверь, войти сюда и занять свое место на этом диване. Оно будет еще хранить тепло твоего тела, его вмятые очертания будут выдавать присутствие еще тебя…, но потом напряжение вызванное этим порывом пройдет, ты почувствуешь как вдруг накатившая боль сменится Великим Ничем. Это будет похоже на равнодушие, которое заставит тебя пойти дальше, и сизые сумерки утра растворят тебя в своей прохладе. Когда – нибудь ты захочешь вернуться, чтобы показать нам своих детей, познакомить с нами своего мужчину. Нужно ли это ? Ты будешь счастлива там всегда, а мы будем радоваться твоему счастью здесь, и насколько много будет любви в твоей жизни, настолько ярким будет наше солнце. Мы встретимся потом, когда ты сама прекратишь игру, когда ты поймешь, что твоя пьеса сыграна тобой до конца и сыграна безупречно. Ты придешь к нам, как к старым друзьям и мы вчетвером снова рассветим волшебный потолок, и разопьем не одну бутылку старого доброго вина. А теперь иди, твоя игра только началась.
Я шагнула в проем двери, душа обнимала их, таких разных, но объединенных бесконечной добротой, которая струилась из их блестящих глаз. Бабочка спустилась с потолочного облака и села мне на лоб. Фридрих широко улыбнулся, и не стал отряхивать с лица свои непослушные локоны, Сэм кивнул мне, а Вагнер вильнул хвостом и поднял бокал.
- Ты пила из Грааля, - сказал он.
  Когда дверь захлопнулась, звук этот был подобен выстрелу в мой затылок. Все случилось так, как и сказал мудрый Вагнер. Слезы жгли мне лицо, единственное  желание тянуло назад, больше всего на свете мне хотелось ворваться в комнату, чтобы  никогда не покидать их, сбросить удушье, которое владело моим сердцем, и не чувствовать смертельную боль прощания. Меня, уходящую, окутывал предрассветный туман, а слезы колючими хрусталиками выкатывались из глаз и с тоненьким, разрывающим сердце звоном, разбивались о мощенную улицу пустынного города. Внезапно боль ушла и я почувствовала себя отжившей. Бабочка, как приклеенная, сидела у меня на лбу, и именно эта жадная схватка ее лапок стала переключателем. В этот миг все стало для меня по – настоящему реальным, и каждый свой шаг, и каждый оттенок чувства, я проживала со всей страстью вагнеровской души. Жизнь, вот она, в легком трепетанье крыльев хрупкой красоты, в бодрящей свежести утреннего тумана, в светлеющих небесах и голосе каменных улиц. Я ушла до полного восхода, дорогой своего желания, одинокой дорогой на которой я не ощущала одиночества. Я чувствовала, что судьба ведет меня, я чувствовала счастье.