Стержень жизни Глава 6. Все для Родины, все для По

Глава 6. Всё для Родины, всё для Победы!!!

   Начало войны встретили прямо в поле. Часа в четыре в начале пятого, закосились. Вроде все проверили – сенокоски, сбрую, коней. Оно и тогда было почти то – же, что и сейчас, только  поплоше. Хотя вопрос, остался. Раньше было надежней  и крепче, хотя топорнее и тяжелее. Но задел, он и есть задел!

  Только по первой росе все пошло, у Прокопа, косогон и завернуло! А, он -  то первым шел! Не обкашивать же. Встали, быстренько заменили и вперед!  Корягу, прошлогоднюю черт принес! Часиков до одиннадцати косили. Пекло пришло, да и время завтрака.

     Шалашик, загодя с вечера, под черемухой смастерен был. Коньков мордой в черемуху, сами -  за сидора. Только завтракать сели, смотрим, бригадир, дядя Витя, на Карьке.

     Подъехал, с конька спрыгнул, а сам, какой – то бледный. Поздоровался с нами, громко так, прокашлялся. А потом сорванным голосом, почти шепотом, как то с обидой, вроде виновато, говорит:

     - Война, мужики! С немцем война! Точно, пока не знаю, но война. - Кружку воды принесли, а он присел на землю и молчит.
 
      Загудели, мужики, требушат,   дядю Витю, а он:

     - Сказали,  сообщение по радио будет. Пока работать надо, никто и никуда! Новости будут, скажут. - Мне на коня и в другую бригаду надо!

    Ускакал. Все, кусок в рот не лезет. Оторопь,  какая – то.  Прокоп и говорит:
     - Я, германца, по мировой помню. Вояка – справный, но зря он на нас пошел! Эх, зря! Теперь, кто кого. До смерти биться будем! Хлебнем, кровушки – то! Ведь, знает, сукин сын, что побьем его! Сказал Прокоп, свернул самокрутку, закурил и пошел в сторону реки.

     - Не рассиживайтесь, много, крикнул он, - доедайте и робить! Наше дело теперь – косить!
       Уже поздно вечером, сидя у костра, мы узнали – действительно, фашисты, без объявления войны напали на Советский Союз! Прокопа, он был партийный, как мы считали, через два дня призвали на фронт!  Больше мы его и не видели!

         В первый месяц войны, почти каждый день, мужики уходили и уходили. Оставались калеки,  подростки, старики, да старухи с детьми. Мы косили, гребли, копнили, скирдовали. Слышал, наверное: Всё -  для фронта! Всё -  для Победы! Вот, это всё и были  те, кто остался! Уж, на что в тридцатом было трудно, а в войну было не легче! Работали с утра и до вечера, с вечера и до утра. Бабы на ферме, в поле, у станка – везде! В сорок первом – суровая лютая,   зима! Строгий контроль за всем. И потери, потери, потери. Сдавали города, области, близилась столица – Москва! Жутко и страшно было, боязно!

    В сорок втором, строили базы. Камень ломали в сопках, возили на быках, месили глину с песком  и соломой, голыми ногами месили и клали стены. Голыми ногами потому, что не было кому месить. Быков жалели, а лошадей не было! Обувки,  не было!!! Резиновые бутыли лили, и берегли их, как зеницу ока! Наверное от того и ноги у меня и жены болят и тянет.  А, с фронта, шли и шли похоронки:

      - Пал, смертью храбрых…

     -  Пропал без вести…

    И первые скупые письма:

      - Воюем под  Смоленском… Москвой…Сталинградом …
   Первые вдовы, сироты, горькие слезы! Слезы отчаяния, утрат, невосполнимости! И, Надежда, надежда на Него, на своих:

       - Братья и сестры!
    Слушали, верили и надеялись! И,  что - бы не говорили, я до сих пор убежден – он был необходим в то время! Именно такой, корявый,  мелкий, жесткий и беспощадный!!!

      Моей будущей жене в сорок втором исполнилось шестнадцать. Она, вместе с сестрой, которая была на три года старше ее,  уже будучи,  замужем пошла,   учиться на, трактористку в поселок Ленинский. Курсы были скоротечными, вскоре обе вернулись в совхоз. И весной следующего года сели за руль тракторов!

 Работали с зари и до зари. Пахали, боронили, сеяли.  Бригадиром,  у них был волжский немец,  дядя Федор. В годах уже, здоровый, высокий, худой. Как и всякий сельский мужик, умел, практически все! На трактор сел -  первым в селе!  Самоучкой. Каждую гайку и болт тысячу раз перебирал своими руками и знал трактор наизусть. Просился на фронт – вызывали, держали несколько дней – отпускали домой, и больше, сколько не хмурился, на фронт не просился. Одно слово – немец!  Но, обиду не затаил. До самой смерти коммунистом был! Хотя, если правда, в партии не состоял! Но сам себя считал партийным. Вот, теперь и разберись, кто есть кто.

          Сестра жены Мария, осенью родила девчонку. Родилась хиленькая  такая,  слабенькая,  да рахитчатая.  Оно и понятно было, мамка -  щебень, питалась, чем попало,  а дитятко сосало только титьку.  А, муж Павел,  с фронта пришел. Списали подчистую.  Пол головы и глаза правого  с фронта как -  не было!!!

     Ну,  его  учетчиком, в бригаду и поставили.   Руки и ноги целые, да и глаз, хоть один, но есть, к тому же  и грамотный, целых четыре класса!  Почерк хороший, разборчивый, Да, и что ночью спать не может, голова, видишь ли , у него болит.  Сейчас у всех болит, однако работают и не жалуются. Вот и он не жаловался. Да и кому и на что. Зато, если тракторишка встал, он тут, как тут! Попробуй, какой мужик, завели его!
 
 Музей в районе видел? Нет, а зря. Ты, выбери время – съезди. Там, такой тракторишка на входе стоит! Железный конь – то!!! Весь железный и колеса и руль.
    Запускали с маховика, маленьким ломиком. Ломик вставляешь в  отверстие маховика и резко крутишь. Если схватил мотор – повезло! Ну, а если нет, крути дальше. Ну, а он, сволочь такая, имел норов свой. Ты его крутанул, он завелся, да в обратную сторону! К – а –а-а –к блызнет!!! Куда ты, грешный, куда ломик твой. Хорошо если отскочишь, успеешь. А если нет – не обессудь. Ручонки у девчонок пооткручивало -  не меряно, кто считал! А в ту весну зябь пахали. Простой трактора это большое ЧП!!! Понятное дело – война!

      И случилось же так. Утром Мария встала, а девчонка горит, как в огне! Температура! Пластиком у мамки на руках висит! Мария взмолилась:

     - Пашенька, родненький, ты же танкист, трактор хорошо знаешь! До обеда за меня попаши, все одно в поле. Я , с малышкой побуду, взваром ее напою, к бабке Агафонихе сбегаю, да и кормить ее надо, слабенькая больно. Может,  к обеду поправлю, выручай…

    Павел, зубами скрипнул, партийный, как – никак, но согласился.
 И все бы ничего, да к обеду уполномоченный с района на ходке, как черт из табакерки, появился! Председатель с ним, да бригадир дядя Федя. Уполномоченный бригаду хорошо знал.

     - Это, что? – спрашивает, - семейный обман получается? Жена где - то болтается ,а муж прикрывает!

 И понес… Про фронт вспомнил, про хлеб, про то, как им там тяжело.

    Павла держали председатель и дядя Федя. Он бился, хрипел, повязка с глаза упала, бился уже в конвульсиях.

     -  Убью, падла! Гнида, ты мне про фронт рассказывать будещь?! Ты в тылу задницу греешь, а я глаз потерял… Дрянь!!!

       Уполномоченный  с председателем уехали. Дядя Федя остался. Сидел с Павлом – успокаивал, а самого трясло!
 
      На утро следующего дня вызвали всех! Не знаю, что там говорили и кто, а только дядю Федю отпустили быстро, председателя арестовали вместе с Павлом. Правда Павла  тоже отпустили, хоронить девчонку надо было, да и трактор простаивать не мог. Председателя мы больше не видели. Прислали другого. Из фронтовиков, без правой кисти.

     Я, трудился по мере сил. Все больше возле коней. Рука у меня так и не разгибалась, поднять ее выше груди не мог. На фронт, по этой причине меня и не брали. Коньков к осени у нас призвали на фронт, мобилизовали,  а вот меня, увы. Зато осталось шесть быков. На них мы возили сено и зерно,  и прочий груз. Был у меня друг Сашка Крутов, из местных . На годок младше меня. Мы друг – друга звали «старухами». Не знаю почему:

      - Привет, старуха!
      - Привет!
     - Как дела, старуха?
     - Нормально, старуха!

    Трудились мы с ним на перевозке. У него свой бык,  у меня свой.

    Про быков особый сказ. Бык он и есть бык. Запряжешь его в ярмо, телегу везти, или в крестовину, токарный станок крутить – и  поехали! Только эта скотина упрямая. Идет себе идет и вдруг, в неподходящий момент – встал! И чихать ему где. В крестовине встанет – деталь в станке  запорит, а станки токарные и прочие работали не от электричества, а от ременной тяги, от крестовины. Везешь воз в район, зимой в мороз, а он среди дороги – раз и встал, да еще бывало лег! И хоть занозу на голове теши, дальше не пойдет, пока не отдохнет! Занозой звали прут металлический на ярме. Не видел? Ну и слава Богу!
 
       А, время военное, кушать – то было не очень! Хорошо, если картошка да отруби с лебедой. Дома, замесят на воде отруби с лебедой, и пока плита красная, да горячая, спекут на ней лепешки. Пока горячие ел бы да ел! А остынут не то, хотя тоже вкусно. Положишь такие лепешки в сидор и пока суть, да дело. В санях едешь, они и рассыпались. Сядешь обедать или ужинать, нальешь кипяточку,  щепоткой берешь эту лепешку и в рот.
       А, вечерами, особенно зимними, собирались у бабушек на посиделки. Бабки одиночки даже рады были. Скучно им, пускали  к себе, что – бы лучину зря не жечь, или керосин. Особенно керосин,  оговаривали заранее и приносили свой. Договаривались, после посиделок девки и бабы убирают за собой. Бабы вяжут, прядут, письма читают, кипяток с малиной пьют. Мы, пацаны, курим возле печки и слушаем вести с фронта. Громкоговоритель поставили позже к концу войны. Сидим , болтаем, пока кто –то не вспомнит про своего. Заревет в голос, да с причетом!  Остальные подхватят, мы на улицу! На морозе оно легче. Да и в потемках слез не видно.

       - Давай – ка,  спать. Заболтались мы с тобой что – то.
 
      Мы улеглись. Я слышал, как он ворочался, тяжело вздыхал, выходил  курил, кашлял.. Видимо вспоминал что – то.