Дома мы не нужны. Часть 4 Глава 11

                ДОМА МЫ НЕ НУЖНЫ
                Книга четвертая: "Последняя битва Спящего бога"
   
                Глава 11. Мигель Мария Лопес. Потомок Монтесумы

   Восемнадцать раз в году Мигель поднимался на этот холм и доставал из под накидки, которую он только здесь называл тильматль, золотой диск на обычной бечевке. Он верил, что диск этот когда-то украшал грудь великого Монтесумы - императора, коварно захваченного Кортесом. И так же коварно казненного. В то, что казнь свершили сами ацтеки, пораженные предательством своего властителя, Мигель Мария Лопес не верил ни секунды. Ведь в жилах Монтесумы текла божественная кровь древних богов; и эта же кровь бурлила сейчас в самом Мигеле.
   Потому что пришло время очередной жертвы. Жертвы жалкой, неполноценной - кто бы позволил ему, потомку правителей империи ацтеков, по совместительству обычному таксисту,  совершить человеческую жертву на окраине  Мехико, в заброшенном парке, который - верил Мигель - был когда-то одним из двух центров великолепного Теночитлана, столицы погибшей империи. А небольшой холмик покрывал вершину храма Кетцалькоатля, бога Солнца. И здесь почти восемьсот лет назад лилась беспрерывным потоком кровь, чтобы обеспечить пятидесятидвухлетний цикл жизни на Земле...
   Пожилой таксист вынул из полиэтиленового мешка поросенка, связанного по ногам (чтобы не вырвался, как в позапрошлый раз); длинное рыло  было надежно обмотано скотчем - предсмертный визг тоже мог помешать кровавому таинству. Нож был самым обычным. Вряд ли мексиканец смог бы вспороть прочную шкуру животного обсидиановым ножом, даже если бы такой раритет оказался в его руках.
   Глухо похрюкивавшая жертва распласталась на своем мешке, уже снаружи, и потомок ацтеков забормотал, как молитву, древний текст, выученный еще в детстве под диктовку отца. Длинную череду предков, передающих эти жуткие слова, от которых у самого Мигеля, не понимавшего ни слова в тексте, захватывало дыхание в сладком ужасе, невозможно было себе даже представить.
    О том, что за столетия этой мистической эстафеты заклинание могло было не раз переврано, Мигель старался не думать. Иначе зачем все эти ухищрения, грозящие немалыми неприятностями? И куда тогда денется уверенность, что именно благодаря ему, обычному мексиканцу, а до того отцу, деду, и бесчисленным предкам, Земля обязана своим существованием. Не таким, конечно благополучным, как хотелось бы. А что вы хотели от поросенка в качестве жертвы?! И все эти  землетрясения, цунами, наводнения и засухи... - всего этого не было бы, если бы сейчас, и еще раз семнадцать раз в году - в дни великих праздников ацтеков - под ногами лежал не поросенок, а человек, добровольно принесший себя в жертву богам.
   Мигель Мария Лопес даже закрыл в мечтах глаза, представив, что сейчас он откроет их, а перед ним на жертвенном камне лежит улыбающийся обнаженный соплеменник, весь покрытый синей священной краской. Он открыл глаза и действительно наткнулся взглядом на улыбку; даже улыбки - напротив, в трех шагах, стояли парень с девушкой, ошалело рассматривающие попеременно поросенка, самого Лопеса и нож в его  руке.
    Парень был плечистым, явно не отступающим от опасностей - а от таких, как пятидесятитрехлетний Мигель, даже с ножом в руках - тем более. Ведь рядом стояла девушка, с которой он не зря уединился в этом редко посещаемом месте. И сейчас у парня появился великолепный шанс произвести на нее впечатление. Спасти несчастное животное и надавать по заднице этому извращенцу. Мигель не был дураком  (несмотря на пунктик про великого предка и все прилагаемое к нему); хорошо представлял себе, как выглядит со стороны.
   На месте этого парня он тоже не церемонился бы с подозрительным типом, организовавшим барбекю с  единственным мешком в качестве принадлежностей для пикника. А девушка уже присела над поросенком, и принялась гладить животное, приговаривая: "Никому-то ты, миленький, не нужен, кроме меня. Вот сейчас я тебя развяжу...". И она действительно попыталась распутать тугой узел. Мигель возрадовался, что завязал узлы на совесть - вряд ли такими пальчиками можно дать свободу поросенку - но сильно не обольщался. Вот сейчас девчонка повернется к парню, изогнет капризно бровки, и тот ножом таксиста выполнит просьбу. А может, заставит самого Мигеля отпустить жертву на волю.
   - Это я, - с горечью подумал потомок Монтесумы, - это я никому не нужен в этом мире, ради которого я десятки лет как преступник крадусь по этим  зарослям и режу отвратительных поросят, которых видеть уже не могу.
   И мужчина опять закрыл глаза; он действительно не любил свиней - ни в живом, ни в жареном виде. Однако запала ему как-то в душу заметка в научном журнале, прочитанная случайно, что свиньи по строению внутренних органов ближе всего к человеку; участь несчастных кабанчиков была решена. А поросенок, словно освободившись от скотча, вдруг взревел так громко и страшно, что глаза Мигеля открылись сами собой. Чтобы с изумлением уставиться на изменившийся мир.
   Вокруг вместо чахлых деревьев и высоких зданий вдалеке расстилались самые настоящие джунгли. Буйная растительность подступала к пятачку развалин, в самом центре которых с ножом стоял Мигель. А перед ним на камне, удивительным образом напоминавшем тот самый жертвенник, который Мигель Мария Лопес частенько видел во сне, полулежал парень, еще недавно скалившийся прямо в лицо таксисту. Впрочем, - промелькнула мысль - о такси можно было забыть, как и остальных видах городского транспорта; да и о самом Мехико, в котором Мигель прожил всю жизнь. А думать нужно было о том, что сейчас этот парень поднимет свой торс с камня, расправит плечи, и с размаха двинет по физиономии Мигелю.
   И Мигель, не раздумывая, взмахнул рукой и  острое лезвие на удивление легко вонзилось в человеческую плоть. Рядом пронзительно заверещала девчонка, так и сидевшая на корточках; к ней присоединился поросенок, каким-то образом все таки освободившийся от скотча. Тело на камне задергалось, и Мигель придержал его рукой, нисколько не комплексуя от мучений первой человеческой жизни, которую он прервал. На тело, и на камень упала тень - прямо перед оторопевшим парнем выросла громадная морда чудовища - один в один напоминавшая афишу из нашумевшего фильма "Парк юрского периода".
   И Мигель почему-то не испугался. С дьявольским смехом он выдернул из спины человека нож и швырнул немаленького парня, еще живого, дергавшегося всем телом, прямо в ужасную зубастую пасть. Челюсти с противным чавканьем сомкнулись; по громадной морде потекла кровь, а Мигель, праправнук Монтесумы в тридцать первом поколени,и торжествующе захохотал. От этого смеха замер даже динозавр. Он словно внимал сейчас словам новоявленного жреца:
   - Пришло время Кетцалькоатля, зверь. И ты - первый его посланец! Ты будешь служить потомку Монтесумы; убивать его врагов, и пожирать жертвы во имя великого бога солнца! Пади на колени перед посланцем богов, зверь!
   И многотонная туша вдруг выпустила уже мертвое тело из пасти и действительно плюхнулась перед каменной пирамидой, едва не отбив об камень свой громадный лоб. Торжествующий хохот прервал и далекий рев сородичей чудовища, и всхлип девчонки под ногами, и чьи-то крики за спиной. Мигель, точнее уже Монтесума третий, не обернулся. Он знал, что человеческая кровь, пролитая только что на жертвенный камень, дала ему власть над людьми и животными в окружающем пространстве. Каком? Пока неизвестно. Но с каждой новой жертвой сила его будет расти; расти будет и ойкумена, подвластная ему - до тех пор, пока все в этом мире не склонится перед великим ацтеком.
   - Лишь бы жертв хватило, - невольно прошептали губы, в то время, как глаза обшарили наконец развалины, в которых испуганно смотрели вверх, на свое новое божество, люди.
   Обычные люди, смуглые  парни и девушки, и несколько детей, одетых в привычную для Мехико, или его пригородов одежду, излишне просторную для многих. Немного отдельно от остальных стояли шестеро белых в форме американской пограничной стражи, с винтовками в руках. Эти окружили парня-мексиканца так, словно он только что перешел по контрабандным тропам границу Мексиканских штатов и США.
   - А может, действительно перешел, - подумал Мигель-Монтесума, - вон и часть изгороди, отделяющей нас от проклятых янки, едва держится на столбе. А этот...
   Его взгляд остановился на дерзко уставившегося на повелителя воина, очевидно командира этой группы; в груди начал зарождаться гнев, и мысленный посыл: "На колени!", - придавил к земле непокорного, заставил его рухнуть на землю.
   - А этот, - продолжил мысль Монтесума, - будет следующей жертвой...
   Камень, на котором прибыл в этот мир - мир вымерших монстров и поразительных возможностей - действительно оказался верхушкой древней пирамиды. Даже побуревшие следы крови давних жертв сохранились на кровостоке. Впрочем, таким русло животворной жидкости было недолгим. Этим же вечером сержант Левски с блаженной улыбкой на устах лег на камень. В темноте пирамиды, открывшей свой тайный ход благодаря случайному прикосновению, Монтесума нашел самый настоящий жертвенный нож из обсидиана бритвенной остроты.
   Какое-то отстраненное сознание жителя двадцать первого века заставило голову в сомнении покачать головой, а руки сами, словно выполняли эту процедуру сотни раз, вспороли куском камня бритвенной остроты живот американского сержанта. Правая тут же нырнула под ребра еще живого человека и с неимоверной силой выдернула пульсирующий орган наружу.
   Монтесума поднял руку с кровоточащим куском плоти к небу и закричал торжествующе и могуче - ведь и легкие, и все тело теперь были молодыми и сильными. Как это произошло, императору новых земель было безразлично - случилось и хорошо! Вот только слишком мало пока подданных у него - всего двадцать восемь человек - уже двадцать семь - не успевших попасть на обед тираннозаврам. Да - этих чудовищных тварей было много, и только могучая сила, истекавшая из Монтесумы, не позволила чудовищам лишить его собственного народа.
   Ночевал император внутри пирамиды - там оказались роскошные покои, которых хватило бы на всех подданных. Но лишь одна из них - та самая девушка,  назвавшаяся Эльзой, голландкой из Амстердама - сейчас послушно грела его бок на огромной постели, достойной не только императора, но и самого Кетцалькоатля. Да двое американцев с автоматическими винтовками на изготовку охраняли и камень, и вход в убежище...
   Утро началось с не менее роскошного завтрака и тяжких дум - этого главного занятия всех повелителей. Монтесума чувствовал,  что где-то недалеко его ждут другие люди; что их не очень много, и с каждым днем будет становиться меньше и меньше, потому что чудовища подвластны ему только в пределах взгляда, голоса, и... все! Отойди динозавр хотя бы на пару сотню метров - и это снова будет безжалостный монстр, голодный и жадный до человеческой плоти. А уходить далеко от жертвенной пирамиды император не хотел.
   - А ведь придется, - вздохнул он, и девушка рядом вскочила с коленей и низко склонилась перед повелителем.
   - Император что-то сказал? - чуть слышно пролепетала она, и что-то вдруг дрогнуло в душе не Монтесумы, а Мигеля.
   Дрогнуло в последний раз, потому что повелитель недрогнувшей рукой, невидимой и беспощадной, раздавил в душе последний росток жалости; точнее раздавил саму душу - ему, посланцу бога Солнца на земле человеческая душа  была не нужна...
   Удивительная процессия продвигалась в густых джунглях. На громадных хищниках, взнузданных, словно обычные ослы, восседали в самодельных седлах люди. Попарно - на первом два охранника с автоматами; на среднем - Монтесума с Эльзой, и запасами провианта; на третьем - еще один охранник и Хосе - парень здоровенный и послушный. Слуга и живая лестница. Поводья на зверях служили скорее для равновесия самих всадников; управлял динозаврами Монтесума мысленными возгласами. И звери на удивление послушно и безошибочно подчинялись.
   Джунгли как-то сразу кончились; их сменили удивительной красоты и тучности сады. Апельсины и мандарины, персики и абрикосы, виноградники и высоченные ореховые деревья - всего было не перечислить; да многих экзотичных для Мексики плодов Монтесума и не знал. Словно богиня плодородия махнула благосклонно над этими землями, и теперь правильные ряды деревьев, клонившихся ветками к изумрудной траве, радовали глаз своим великолепием. Впрочем, не только глаз - император объявил привал, и вот уже нежнейший персиковый сок заполнил жадный рот Монтесумы.
   Он милостиво махнул рукой и прислужники тоже принялись за ароматную трапезу, не заполнившись, увы, восторгом от этих сочных и вкусных плодов. Ведь ничто, кроме служения повелителю, не радовало больше их сердца. Остановка была короткой. Как только император насытился, Хосе беспрекословно склонился рядом с самым крупным динозавром, которого Монтесума назвал Зверем, и подставил широкие плечи сначала для императора, а потом и для Эльзы.
   Ряды деревьев вели вдоль движения солнца по горизонту, и караван отправился тоже в этом направлении. К неудовольствию императора динозавры как-то слишком бережно шли меж деревьев - словно тех охраняла какая-то сила. Нет, конечно эти великолепные сады теперь тоже принадлежали воплощению Кетцалькоатля на Земле, и их следовало беречь, но... как-то неприятно было, что рядом присутствует чье-то незримое могущество. А ведь богов на небе было немало; и не все они покровительствовали ацтекам!
   Ряд был выбран удачно. Караван из трех могучих животных и всадников на них вышел прямо к портику гигантского здания - внешне ничем не примечательного, если бы не изумительные пропорции белоснежного мрамора, бесчисленные колонны, поддерживающие крышу высоко наверху - так что даже с высоты спины тираннозавра пришлось задирать голову, чтобы увидеть украшенный затейливой вязью фронтон.
   Это тоже был дом бога, или, скорее, богини - слишком воздушным было здание. И богиня эта, несмотря на неприятие кровавых жертв - почувствовал император - была ничем не слабее Кетцалькоатля. Более того - она была одной из целого сонма богов, готовых прийти на помощь дочери и сестре. А тот, кто называл эту покровительницу плодородия дочерью, наверняка обладал столь невообразимой силой, что Монтесума невольно порадовался, что ни единой веточки с деревьев не повредил его караван по пути сюда.
   Перед замершим, словно изваяние, динозавром; за рядом высоких колонн виднелась двустворчатая дверь - тоже белоснежная и такая хрупкая на вид. Монтесума почувствовал, что адепту чужого бога не стоит даже приближаться к ним - не то что попробовать отворить одну из створок. Но обычному человеку Мигелю Марии Лопесу можно ведь постучаться в этот памятник древней архитектуры, так удивительно сохранившегося.
   Мигель на удивление ловко, без помощи Хосе спрыгнул на землю (или парню не двадцать лет?) и пошел вперед, оставив позади зверя, недоуменно рыкнувшего. Дрогни сейчас спина Мигеля, и кто знает - не кончилась бы сейчас история возродившейся империи ацтеков?  Но парень шел вперед уверенно, словно понимая, что в любой момент сможет опять одеть на себя маску посланца бога Солнца. Вот он толкнул створку, вырезанную, похоже, из слоновой кости. Дверь не шелохнулась. Мигель толкнул сильнее, и вдруг раздался голос, заполнивший все пространство меж колоннами.
   - Кто ты, чужак, и что тебе нужно в моем храме?
   Может это богатое воображение заставило эхо метнуться от колонн к его ушам и обратно бесчисленное множество раз. Вот только почему этот женский голос говорил с ним по-испански с легким, совсем не мексиканским акцентом. Эта знойная (как он представил себе) женщина тоже была латиноамериканкой - аргентинкой, колумбийкой, или, может быть, никарагуанкой. Мексиканец заставил себя потупиться и пробормотать с показным смирением в голосе:
   - Припасть к ногам Великой богини - больше мне ничего не надо.
   - А что нужно кровавому богу, который стоит у тебя за плечом? - гневно вопросил тот же голос, - Прочь! Прочь вместе со своим божком, который не успел высохнуть без крови. Иначе...
   В голове Мигеля опять завертелись картинки смеющихся, оглядывающих его с недоумением веселых богов; вот один из них прицелился стрелой в него... а может, чуть мимо - поверх его левого плеча? Наконец весь горизонт внутреннего мира заполнила одна фигура - мощная, непреклонная, с молнией в руке, которую он поднял, и... И мексиканец бежал, сам не заметив, как оказался на своем ужасном скакуне. И только когда бесчисленные ряды плодовых деревьев закончились, он выпрямился, принял царственную осанку, которая и приличествовала Монтесуме, императору инков...
   Следующий день весь прошел в молениях великому Кетцалькоатлю. Император замаливал свое бегство, свой страх перед чужим божеством. Заодно и жертвы принес - сразу троих; целую семью соотечественников, с радостью отдавшие свою кровь камню, бессмертные души богу, а тела - тираннозаврам. Лишь вечером Монтесума успокоился; он готов был спуститься в тьму пирамиды, чтобы вкусить заслуженный, точнее намоленный отдых, когда совсем недалеко громыхнуло так, что с пирамиды посыпались вниз мелкие камешки. А следом раздался рев, полный мучительной боли. Словно кто-то громадный, несравнимый размерами даже с динозаврами, насадил одно такое чудовище на вертел и поджаривает его сейчас на медленном огне. И будто в подтверждение этой невообразимой картины ветер донес запах гари настолько резкой и противной, что Монтесума, он же Мигель, живо вспомнил длинные вечерние пробки Мехико, и самого себя за рулем такси. Даже жесткий пластик рулевого колеса ощутили руки, теперь знавшиеся только с рукоятью ножа.
    Потом в небе показалась стая птиц; нет, не птиц - слишком дергаными движениями передвигались они в воздухе. Это были собратья его Зверя - летающие и не такие опасные. Стая исчезла за горизонтом, описав широкий круг над лагерем, и Монтесума, ныряя в темный зов лабиринта пирамиды, отметил направление, куда он завтра поведет своих подданных. За новыми богатствами, впечатлениями, и рабами...
   Динозавр словно знал, куда надо бежать; сквозь кустарник он продирался напрямик; толстые деревья, оплетенные лианами, обходил впритирку, так что всадникам то и дело приходилось отдергивать ноги. Но Монтесума не осаживал громадного скакуна - ведь это он сам, его энергия и страсть гнали сейчас чудовище вперед - прямо к пожарищу, которое появилось внезапно, даже раньше запаха, не выветрившегося за ночь. В том запахе было все - и прожаренная до хрусткой корочки плоть погибшего динозавра, и неистребимый запах сгоревшей солярки, и едва уловимая аура жизни - в этих развалинах были люди.
   По крайней мере один - плечистый парень в смешной юбке в горизонтальную полоску. Парень стоял по центру клочка земли, поросшего высокими колючими травами, усеянными крупными сиреневыми цветками, и прижимал локтем к боку какой-то мешок... нет - не мешок, волынку. Мигель Мария Лопес был достаточно образованным человеком, чтобы узнать этот неизменный атрибут шотландской истории; да еще юбка на парне - кажется ее называют килт - все говорило о том, что перед ним сейчас были развалины шотландских домов. И эта колючая даже на вид высокая трава тоже наверное символизировала древний гордый народ.
   - Значит, - сделал вывод Монтесума, - он тоже обладает какой-то спасительной для своего народа силой - ведь не колючки же не дают добраться до этого любителя виски двум сородичам моего Зверя.
    Эти динозавры были помельче "прирученных"; при виде кавалькады они благоразумно отступили в заросли, оттуда наблюдая, как  более крупные собратья попробуют разобраться с крошечным противником.
   - На колени! - загремел  (по крайней мере так показалось мексиканцу) голос повелителя.
    Но парень в килте даже ухом не повел. Он лишь усмехнулся и нажал локтем на меха.  Зверь, сегодня возглавлявший караван,  потянулся к сиреневому цветку, но так и не успел почувствовать, насколько остры были прятавшиеся за цветами шипы. Потому что шотландец - Монтесума не удивился бы, если бы  этого горца звали МакЛауд - заиграл одну из тягучих мелодий своего рода.
   Вот сейчас Мигель в первый раз в своей жизни почувствовал, что значит - лошадь понесла. Его скакун передвигался на двух ногах, поэтому легко развернулся на месте, и понесся прочь от развалин сквозь заросли, делая гигантские прыжки, и  совсем не пытаясь беречь ноги всадников. Следом понеслись другие хищники - и те, что несли на себе людей, и те, что, что присоединились к улепетывающему каравану только что. А когда Монтесуме удалось остановить Зверя - в первый раз натянув узду до треска в жилах, он обнаружил, что двух всадников не хватает. Два американца - по собственной воле, или "благодаря" бешеной скачке - остались позади. А с ними - и автоматические винтовки.
   Первым побуждением императора было немедленно вернуться назад; вернуть блудных сынов крошечной империи. Но он очень вовремя вспомнил о винтовках, и о злом прищуре глаз шотландца; парень словно целился в него.
   - А теперь у него есть чем целиться, - заскрипел зубами Монтесума, поворачивая тираннозавра круто вправо.
   Он почему-то решил, что там найдется еще один анклав, и что для покорения его хватит и одной автоматической винтовки. Впрочем, он и сам был оружием - самым мощным и опасным в этом мире... Монтесума вспомнил о храме, окруженном садами, о спокойном, не обещающем ничего хорошего взгляде божества, и опять заскрипел зубами...
   Зверь действительно вывел поредевший караван ("дикие" динозавры быстро отстали) к очередным развалинам. Однако здесь императора никто не ждал. Тяжело взлетели несколько летающих сородичей тираннозавров, на лету зашипевших на вторгшихся на их территорию чужаков, и в лагерь без всякого торжества вошли победители.
   - Азия, - пробормотал Монтесума, - чертова Азия.
   Он тупо разглядывал еще дымившиеся в тени конские яблоки, которые и расклевывали эти пародии на птиц. Понятно, что еще недавно здесь были люди - какие-то азиаты, на что указывали и эти "ароматные" следы, и степные участки, занимавшие большую часть лагеря; были лошади, на которых они и ускакали. Но куда? Император не был следопытом. Послать на запах динозавра? Он был уверен, что сможет сделать это. Но сейчас его больше интересовала высокая юрта - единственное целое строение небогатых развалин. В нее уже заглянул Элиза, сегодня достаточно вольная в своих действиях. Потому что даже императору хочется общения с человеком, а не с бездушной куклой, выполняющей беспрекословно все пожелания господина.
   Девушка скрылась за пологом, и Монтесума вдруг чего-то испугался. Он бросился вперед, и... отдернул руку от полы тяжелой войлочной занавеси, спрятавшей единственное, как ему показалось, существо, к которому он испытывал приязнь. Словно огонь перекинулся на его ладонь; и в нее же впилась острыми зубами змея - яд мощной струей начал вливаться в жилы. С коротким криком император отступил - на шаг, не больше, но и этого хватило. Рука снова была целой и невредимой; следов двойного укуса ядовитых зубов не было, и ветерок нежно ласкал неповрежденную кожу. Император понял, что та же сила, что не позволила ему открыть дверь храма, не пустит сейчас его в этот скромный шатер.
   На крик выскочила Элиза, и Монтесума перевел дух, схватил девушку за руку и потащил к застывшим столбами тираннозаврам. Единственным охранник безучастно наблюдал, как император с помощью Хосе забросил девушку на высокого скакуна, а потом и сам взгромоздился на него. Развернув Зверя, Монтесума ненадолго задумался. Поглаживая ладонью по светлым волосам надувшейся девушки, он, словно буриданов осел выбирал - направо, за беглецами на конях, или налево - туда, где он чуял, располагался еще один лагерь.
   - Впрочем, - пробормотал он, - справа тоже должны быть развалины. Не догоним азиатов, - пошарим в них.
   Динозавр повернул направо, и понесся, теперь уже не так быстро.
   - Километров сорок в час делаем, - оценил опытный таксист, притормаживая перед очередным лагерем, - значит проскакали километров пять.
   Он бросил взгляд наверх, на солнце - время было обследовать и эти развалины, и следующие, до которых, если он правильно оценил, будет тоже пять километров.
   Здесь их встречали - каким-то дротиком, бессильно оцарапавшим широкую грудь тираннозавра. Метали жалкий по сравнению с целью снаряд из очередного шатра. Здесь это жилище было выполнено из шкур неведомых животных, и окружало оно не степные, а пустынные участки. А рука, метнувшая копье, была черной, и какой-то... неправильной, что ли. Маленькой, и слишком приближенной к земле - словно ребенок тут играл в индейцев.
   - Точнее уж диких негров, -  зло усмехнулся император, только теперь осознав, что будь метатель помощнее, копье могло угодить совсем в другую грудь - в Эльзу, сидевшую перед повелителем.
   Монтесума озадачился - и как теперь вытаскивать чернокожих из хижины? Ждать, пока они сами выползут наружу от голода и жажды? Или плюнуть - пусть  живут, пока на попадутся на зуб другим хищникам? Или озадачить чем? Ведь известно, что дикари чрезвычайно любопытны - даже больше, чем пугливы.
   Император - опять с помощью Хосе -  опустился на землю, и отослал хищников вместе с седоками назад, на безопасное - для негров - расстояние. Сам же сел, выбрав клочок песка почище и прикрыл глаза, демонстрируя полное безразличие к происходящему. Почему-то он ни капли не боялся дикарей. Нет - он сейчас видел, ощущал с закрытыми глазами, как они жадно разглядывают его в щели, которые, конечно же были в шатре; как перешептываются, сначала подначивая друг друга, а затем начиная похваляться, видя как беззащитен перед ними бледнолицый. По сравнению с чернокожими, конечно. На самом деле и Мигель и его предок Монтесума второй были очень даже смуглыми ребятами.
   Шорох босых ног подсказал императору, что он не ошибся в своих ожиданиях. Он медленно открыл глаза. И не стал бросать этих коротышек наземь ментальным приказом; нет - он достаточно ласково приветствовал их:
   - Я пришел к вам, дети мои. Все ли собрались встретить отца своего?
   И был этот ласковый шепот ничуть не слабее громовых приказов. Вперед вышел чернокожий, отличавшийся чуть большими габаритами.
   - Только воины, отец, - он махнул в сторону хижины, - женщины и дети недостойны слушать слово отца нашего.
   - Зови, - чуть дернул рукой Монтесума, - мое слово для всех...
   Двенадцать пигмеев, вооруженных копьями (даже женщины и дети) ступали за тираннозаврами, радостно щебеча. Император тоже улыбался. Он действительно считал этих дикарей детьми - которых можно будет послать в любой, самый неравный бой, где они будут рвать врага зубами. Или на жертвенный камень, где они с такой же радостью отдадут отцу и повелителю все.
    Дни полетели как-то незаметно. Лагеря чередовались, не запоминаясь.  Только кто-то глубоко внутри императора фиксировал и их расположение, и захваченных пленников, и запасы еды, и все то необходимое, что шустрые пигмеи отыскивали в развалинах. Горо - их шаман и предводитель - не отходил в этих набегах от повелителя ни на шаг. А на церемониях на вершине пирамиды стоял рядом - гордый и важный - с обсидиановым ножом в руках. На его шее с каждым днем росли ожерелья из человеческих зубов.
   И только этим маленьким человечкам, обожавшим Монтесуму, он позволял отлучаться из лагеря без сопровождения. Пигмеи  бегали за фруктами в сады богини, куда сам император не рисковал соваться; вели разведку, иногда приводя пленных без помощи повелителя. Только к тираннозаврам относились с ужасом, хотя и почтительным, наотрез отказавшись приближаться к хищникам. Какая-то сила заставила Монтесуму распороть шатер маленьких чернокожих на полосы, несмотря на слабое сопротивление Горо. Теперь пигмеи щеголяли в нарядах из полосок шкур, и смерть в зубах динозавров им не грозила. Монтесума сам попробовал хлестнуть таким ремнем по морде Зверю; потом полдня приманивал обиженного, а скорее испуганного тираннозавра к себе...
   - Отец, - лицо Горо, только вернувшегося из разведки, сияло от радости, - твои дети нашли их.
   Кого их - вопрос не стоял. Монтесума давно озадачил своих крошечных разведчиков задачей отыскать неуловимых всадников - тех, что ускользнули от самого императора в первые дни. Несколько раз ему попадались следы их пребывания на Землях Монтесумы - так назвал эти джунгли мексиканец. Почему они не уходили; почему не закрепились в каком-то из лагерей?
   - Вот поймаю, и спрошу, - злорадно подумал сейчас император, - заодно посмотрю, как они от динозавров защищаются.
   Впрочем, ответ он знал и сам - так же, как и пигмеи, окружив себя незримой защитой, обретенной в одном из анклавов.
   Охоту на степняков устроили с размахом; метров двести - на таком расстоянии мог контролировать своих подданных Монтесума - в каждую сторону; пигмеи по краям этой огромной излучины из загонщиков, в которой на расстоянии видимости друг от друга шли четверо американцев с винтовками. В ячейки этой сети длиной полкилометра не могли проскользнуть всадники. Для американцев было задача - брать живьем. И они послушно поводили дулами М-16, выцеливая жертвы. А те вдруг объявились с гиканьем и диким свистом, лишь на короткие мгновения показавшись врагу.
   - Что-то не то, - процедил сквозь зубы император, - я бы на их месте дал деру бесшумно, надеясь на резвость коней.
   Но гигантская лука уже заворачивала, отсекая шум копыт и крики на неизвестном языке, и императору ничего не оставалось, как присоединиться к погоне. И всадника догнали - одного; застывшего на краю джунглей и широкой поймы. А вдали - вверх по течению реки - улепетывали во весь дух остальные. Человек десять на приземистых мохнатых лошадках, резвой рысью исчезали вдали. Император в сердцах выругался - и всадник, до которого было уже метров сорок, не больше, понял его гнев и разочарование. Он засмеялся показав белые зубы, и поднял скакуна - в отличие от остальных гладкого, высокого - в свечку, и опять что-то прокричал. Несомненно обидное и вызывающее. Несмотря на то, что был вооружен одной плеткой.   Ближайший загонщик - пигмей с копьем в руке - подскочил к лошади, ничуть не опасаясь ее копыт. А опасаться-то нужно было совсем другого! Резко, практически неразличимо для глаз взмахнула рука и конец плети опустился на курчавый голый череп. Даже на таком расстоянии император услышал, как хрустнула кость, и один их его чернокожих сыновей рухнул мертвым. К всаднику, ничуть не устрашившись, бросилось сразу несколько коротышек. Но прежде, чем они облепили коня вместе с всадником, раздался выстрел, и степняк пошатнулся в седле, схватившись за грудь.
   Повелитель поморщился, но не повернулся - кто  там нарушил приказ? - потому что пигмеи все таки набросились на всадника. А тот, словно понимая, что ему не спастись, сам прыгнул навстречу малорослым врагам. Его бросок буквально расшвырял пигмеев по сторонам, и степняк, воспользовавшись паузой, приник к своему коню лицом. Он словно прощался с ним, напутствовал его и император... не успел прокричать слов команды - еще раз свистнула плеть, и конь умчался. А перед ринувшимися было за ним неграми встал скалой раненый степной богатырь. Дикие крики азиата и африканцев переплелись в жуткую какофонию смерти, которая - как потом выяснилось - еще четырежды рассмеялась, принимая жертву после ударов плетью, прежде чем степняка завалили и связали веревками.
   Монтесума поднял с земли, утопанной босыми ногами пигмеев и мягкими сапожками степняка плеть; оценил ее вес - особенно кончика, в который явно был вшит какой-то металлический груз. Даже махнул ей, не решившись, однако, опробовать на живом человеке. И так сегодня он не досчитался пятерых подданных. Людишек не было жалко; жалко было, что их смерть не была посвящена богу.
   - А может, - подумал он внезапно, увидев, как ощерился в злобной улыбке поверженный степняк, - это и была жертва. Только другому богу.
   Между тем лошадь, избегшая плена, неслась по пойме, недалеко от края джунглей. Вдруг она резко поменяла направление скачки - из зарослей выскочил дикий динозавр. Несколькими громадными прыжками хищник настиг несчастное животное, и одним резким движением громадной пасти вырвал из него часть хребта вместе с седлом. Лошадь даже не успела заржать в последний раз. Зато из за реки раздался далекий выстрел невидимого стрелка. Динозавр замер, дернув головой. Затем второй, третий. Последний выстрел превратил массивный черев в ошметки костей, кожи, мозгов. Динозавр рухнул. Монтесума не стал наблюдать за его агонией. Он громко зашипел, заставляя подданных спрятаться от глаз такого грозного противника.
   А кочевник выглядел на удивление бодрым; он громко расхохотался, несмотря на рану в груди и туго связанные конечности. Только глаза его лихорадочно блестели нездоровым голодным огнем. Заглянувший в них император отшатнулся - ему показалось, что будь степняк голодным, он бы тотчас впился крепкими зубами в его шею.
   - Как зовут, смертный? - бросил он сквозь зубы, почему-то по-английски, не особо надеясь на ответ.
   А ответ прозвучал, в отличие от вопроса, заданного на грубом таксистском жаргоне, безукоризненно; без всякого акцента и с не меньшим презрением:
   - Все мы смертны; и не думай, что ты переживешь меня надолго.
   Монтесума снова отшатнулся - ему показалось, что в глазах степняка вспыхнул какой-то огонек, и он принял его за искру пророчества. Но он не был бы повелителем, если бы не умел владеть собой.
   - Посмотрим, как ты запоешь на жертвенном камне, - злорадно приоткрыл степняку будущее император, и бросил подданным, - грузите его!
   Увы - с погрузкой вышла заминка. Зверь, на которого попытались взгромоздить пленника, визгнул, словно наказанный щенок,  и вырвал поводья из рук Хосе. Через мгновенье его силуэт исчез между деревьями. На второго - и последнего здесь вьючного динозавра - степняка попытались погрузить связанным теми же веревками, но абсолютно обнаженного. Волшебных полосок, амулетов, или чего иного не было - но и второй тираннозавр, так и не заслуживший имени, вырвался, теперь уже у двух погонщиков, и исчез вслед за своим вожаком.
   Так и пришлось тащить пленника на руках почти десять километров. Но это не страшно - послушные подданные были только рады выказать свое рвение. Но ведь и самому повелителю пришлось шагать те же километры. А привычки к прогулкам у Монтесумы, несмотря на молодость, не было...
   Стройный парень с красивым скуластым лицом лежал на камне, не слушая бормотания императора. Он был абсолютно гол; что интересно и загадочно - на груди его не было даже следа от пули, поразившей парня недавно. Монтесуме стало обидно - ведь жертвоприношение - это таинство обоих - и жреца и жертвы. А бог - посредник между ними. Он об этом и заявил пленнику. А тот засмеялся, не выказывая никакого страха.
   - Если твой бог не может обходиться без крови жертв, значит он слабый бог - его не греет собственная.
   Императора эти слова возмутили, а поведение пленника озадачили. Он должен был сейчас испускать волны неземного блаженства, готовясь к встрече с Кетцалькоатлем. Император и об этом заявил кочевнику. А тот опять рассмеялся; он оказался на диво эрудированным дикарем:
   - Ты еще скажи, что тебя зовут Монтесума.
   Император оторопел; ненадолго, конечно - затем приосанился и кивнул:
   - Да, я потомок великих императоров Монтесума третий.
   - Ага, - жизнерадостно заявила жертва, - праправнук второго, предавшего свой народ, свою семью и своих богов; продавшего из конкистадорам за собственную свободу и безопасность.
   Этого повелитель, конечно, стерпеть не смог. Выхватив из рук безмолвствующего Того нож, он всадил его в незащищенный живот степняка, и с наслаждением повел его снизу вверх, пока обсидиан не заскрипел по ребрам. И тут же отшатнулся - потому что глаза непокоренного кочевника по прежнему смеялись. А губы что-то шептали. Император нагнулся и услышал:
   - Мой предок, великий Темучин, завещал чтить чужих богов. Но твой бог не настоящий, он не для людей, а во зло людям. И он... подавится мной!
   Сильное тело в последний раз дернулось, и вытянулось на камне. Император в отчаянии сунул руку под ребра - туда, где уже остановилось сердце монгольского воина. Вместе с дряблым куском плоти он выдернул к вечерним лучам солнца какой-то меховой кусок. И только теперь император понял, что шептал степняк своему коню. Он не только прощался с другом - он жевал волшебную шкуру, которая даже изнутри его тела заставила умчаться прочь тираннозавров, и противостоять сейчас могучей магии повелителя. В сердцах Монтесума швырнул вниз бесполезное сердце, а следом и тяжелое тело - прямо в пасть вернувшегося к вечеру Зверя.
   Динозавр принял угощение с благодарностью - даже вроде кивнул головой. На самом деле - понял император - Зверь просто дернул своей громадной башкой, чтобы оторвать кус, способный пролезть в горло. Часть жертвы исчезла внутри хищника, и тот вдруг замер, обратив на хозяина вполне осмысленный взгляд. И были в этом взгляде и обида, и осуждение, и... прощание. Потому что Зверь еще раз мотнул головой и исчез в джунглях.
   Утром Горо привел повелителя к трупу динозавра. Зверь лежал на раздувшемся боку, устремив глаз к Солнцу, символу бога Кетцалькоатля, не защитившего одного из немногих  существ, близких его воплощению на земле...