Письмо

«…Здравствуй, моя любимая. Прости, что так долго не писал тебе. Обстоятельства складывались так, что не было никакой возможности. Теперь вот, наконец, пишу. Правда, я не уверен, что это письмо дойдет до тебя. Не знаю почему…. Но к тому есть некоторые опасения.


Когда я писал тебе последний раз, то мы были в Белокоровице. Командование перебросило наш гвардейский полк в помощь генералу Хлюдову и его 3-ьей Ударной бригаде. Помню, как мы выгружались на городском вокзале. Дул сильнейший ветер, гнавший по небу свинцовые и низко-тяжелые тучи. Мелкий дождь впивался в лицо миллионом мокрых и холодных иголок. Наши кони ржали. Унтера матерились во весь голос, не стесняясь присутствия на перронах гражданских и представителей властей города. А я присел на темно-зеленый ящик с патронами и на листочке пытался писать тебе. Получалось крайне неудобно. Да и ветер попросту выдрал листок у меня из-под руки и унес куда-то за вокзальные склады. А потом Ланевский скомандовал построение. «Ладно, - подумал я, - напишу при первом же удобном случае». Вот этот случай и наступил.


Не знаю, получишь ли ты это мое письмо…. Да, я почему-то повторяюсь. Знаешь, сейчас упорно вспоминается ротмистр Шалевич. Ты должна помнить его, любимая. Тот самый красавец почти двух метров росту, с широченными, как у мужика-грузчика, плечами, огромными кулаками и при этом каким-то по-детски добрым лицом. В голове словно врезалась картина: он стоит вполоборота ко мне как раз напротив семафора. Воротник его голубовато-серой шинели поднят. Из-под козырька фуражки смотрят его какие-то наивные и грустные серые глаза. Словно он чувствовал свой скорый конец… И эта его извиняющаяся улыбка… Он погиб неделю назад. В той атаке на позиции противника у Северного леса. Про нее наверняка напишут все газеты. И ты можешь гордиться тем, что я был в той атаке.


Мы двигались к месту боев почти двое суток. По невероятно разбитым дорогам. А еще говорят, что, мол, у нас в России дороги плохие. Видела бы ты их местные дороги! Наверное, наши лошади, умей они говорить, в свое ржание вложили бы сотни матерных слов!


А потом было то самое утро. Утро боя. И то небо. Мне всегда казалось, что оно будет похоже на небо Аустерлица, как его описывал Лев Николаевич. Но нет. Ничего подобного. Оно было до болезненного удивления безликим и словно подчеркнуто равнодушным к нам, людям, затеявшим в то утро массовое убийство, красивое именуемое боем.


Волна за волной наши цепи разбивались о траншеи австрийцев. Они выкашивали пулеметами сотни наших солдат, которые серыми шеренгами бежали по размякшей от дождей глинистой земле и падали в нее. Падали с разлета. Пехотный лейтенант Колосов (совсем ещё мальчик), с которым я случайно познакомился перед боем, погиб именно там.


А потом в атаку бросили нас. Боже, любимая! Ты бы видела, как мы пошли! Словно ангелы Апокалипсиса! Казалось, что никакие пулеметы не смогут остановить нашу лаву коней и всадников. Казалось, что эта лава сокрушит врага и втопчет его копытами в эту размытую землю. Они били по нам шрапнелью. Шалевича убило на моих глазах. Осколком снаряда срезало голову. Ровно срезало. Чуть выше верхней губы, как нож половинку яблока. Это произошло мгновенно, а мне казалось, что это продолжалось несколько минут.


Потом взрывом опрокинуло меня вместе с моим верным Мурадом. Он придавил меня всем своим весом. Горячий воздух, плотный и пахнущий чем-то прелым, ударил, словно огромный кузнечный молот.


Неделю после этого я спал и не видел никаких снов. А вот прошлой ночью мне приснился сон! Представляешь?! Впервые за целую неделю!


Мне снилась ты, моя любимая. Ты в тот самый день нашего знакомства. Помнишь тот день? Был май. Весна. Необычайно тепло. Пахло жасмином и почему-то морем. До сих пор не знаю, почему мне тогда чудился соленый морской аромат… Ты в своем белом платье и в белой шляпке. Ты и твои такие озорные и красивые глаза! А еще твоя улыбка.


Начинают путаться мысли…. Но это нормально после всего произошедшего со всеми нами в той атаке на австрийские позиции. Удивительнее другое – я видел сон! Это настоящее чудо. Уверяю! И Шалевич мне сказал, что такого попросту не могло быть. Ведь мертвые не видят снов….»