5- Моя четвертинка Неба- часть 2- Ветер в голове

Роман: «Мемуары советского мальчишки» или «Девять жизней Олежки Кошакова»
Жизнь первая: «Моя четвертинка Неба»
Часть вторая:  «Ветер в голове»

«Мечта становится ближе»

— Кошаков, проснись, ты сдал десять копеек?
— Какие десять копеек? — возмутился Олежка, он не был меценатом вовсе, мама не давала карманных денег, просто потому, что давать, особо нечего было, приходилось добывать самому, а это, не всегда оканчивалось благополучно.
— На членство в ДОСААФ, ты как всегда всё пропустил. Со всех собирают, — ответила учительница.
— А зачем?
— Что значит зачем? Ты, как мужчина, должен быть сильным и смелым, есть такая организация, ДОСААФ, все кто в ней, такие. Там учат ходить строем, стрелять, прыгать с парашютом…
— С парашюютом?! — удивился первоклашка, — тогда я согласен.
После того, как Олежкин воздушный змей улетел за облако, Олежка дал слово, что сам научится летать. Прыжок с парашютом не совсем полёт, но, всё-таки,  шаг в нужном направлении. Олег отдал деньги и получил взамен марку. Мечта становится ближе.

Прошло несколько недель после сбора членских взносов. Никто не пришёл в школу и ничего не говорил про прыжки с парашютом, Олежка немного нервничал. Чтобы развеять сомнения он спросил у учительницы:
— А когда можно будет уже прыгать с парашютом?
— Когда тебе исполнится восемнадцать лет, — довольно сухо ответила учительница, Олежка опешил.
— А зачем с меня сейчас деньги взяли?
— Чтобы когда тебе станет восемнадцать лет, ты бы мог прыгать бесплатно.
Конечно, о таких вещах стоит предупреждать заранее, но учителя в школе люди занятые, могут что-то упускать. Ладно,  в восемнадцать, значит в восемнадцать, не скоро, но судя по всему жизнь так устроена, — ждать положенного тебе времени.

— Кошаков, ты сдал десять копеек?
— Какие десять копеек? — спросил Олежка.
— На членство в ДОСААФ.
— Так я уже давал.
— Ты сдавал в прошлом году, а взнос платят ежегодно, понимаешь, Кошаков. Давай десять копеек.
Олежка прикинул, что до восемнадцати лет он отдаст, как минимум, целковый. Бесплатные прыжки с парашютом получались не такими уж и дешёвыми.

— Кошаков, ты сдал двадцать копеек?
— А почему двадцать? — возмутился Кошаков.
— Десять за ДОСААФ, и десять за Всесоюзное Добровольное Общество Любителей Книг.
— А я не люблю книги, — соврал Олежка.
— А должен любить и читать, Кошаков, потому и двоечник, что не читаешь, не мотай мне нервы, сдай двадцать копеек, и приклей марки в дневник, чтобы видно было, что ты оплатил.

Олежка понимал, что существуют всякие правила, и он понимал, что ему ещё расти положено, но он не понимал почему нельзя рассказать ему о всех правилах сразу. Интересно, как там с прыжками в ДОСААФ, наверняка будут другие неожиданности, но до восемнадцати ещё ой как далеко. Заглянуть бы хоть одним глазком, увидеть как оно там, в восемнадцатилетии. А пока только ветер в голове.

«Уроки Правды»

Школа. Советская общеобразовательная школа. Сколько светлых, золотых голов покрыла она чёрной патиной уравниловки и обязаловки. Школьные учителя. Советские школьные учителя. Нет более дешёвых душ, чем школьные учителя. За небольшую плату они готовы втирать неокрепшим умам самые нелепые небылицы, в которые сами ни за что не поверят. Зачем они это делают?! Просто работа. У них нет желания сделать детей тупыми и инфантильными, им вообще нет дела до детей. Они просто ходят на работу и совершают какую-то деятельность, эффективность которой никогда не ставилась под сомнение, потому что результат этой работы никогда не подразумевался. Результатом этой работы всегда была доска почёта. Олежка даже и не смотрел в её сторону, хоть там и висел его тёзка.

Школа очень сложное место для людей с самомнением. Олежка был весьма самомнителен. Учился Олежка плохо, был невнимателен. К концу второго класса Олежка совсем скатился до троечника. Все ровесники, особенно Катя отличница, считали Олежку тошнотиком, а педагоги откровенно говорили вслух, что он тупой. Впрочем, что ученик тупой учителя говорили вслух почти про всех, кроме отличницы Кати. Да Катя то и не нравилась Олежке. Он был ещё в том нежном возрасте, когда девчонки не нравятся как вид. Вот бы так до старости. Ещё учителя говорили, что старших нужно слушаться. Это понятно, на то они и старшие,  но вот что было непонятно,  так то, что говорили и делали взрослые часто разные вещи. И как было понять тогда, когда взрослые говорят правду, а когда врут?! а спросить было не у кого, кроме учителей. Школьные учителя врать не могут. Так учили в школе. Учителя.

В школе много читали интересных рассказов и стихов про страну, про Ленина и про то, как во всём мире плохо людям живётся, а нам хорошо. Олежку так впечатлила первая в его жизни политинформация, которая тогда  называлась — «Русский язык и родная речь», что по дороге домой, а Ниныванне было по пути, и Олежка часто провожал её до своей улицы, Олежка продолжил урок:
— А правда что СССР самая большая в мире страна?
— Да, Олежка, правильно.
— А правда что СССР самая богатая страна в мире?
— Конечно правда, — учительница была довольна усвоенным материалом.
— А правда что в СССР нигде нет безработицы и голода, а во всём мире есть везде?
— Разумеется, ты всё правильно понял на уроке.
— А тогда почему наша страна не позовёт тех, кому плохо к нам и не даст им работу и дом?
— Это всё не так просто, — стала оправдываться учительница. — Другие страны очень далеко, как они все доберутся?
— А чего непросто? Вот смотрите: страна самая большая, самая богатая, места много, ископаемых много. Вся наша школа марки ДОСААФ покупает, а если ещё по десять копеек собирать, то каждый год на несколько билетов накопить можно. А когда они приедут сюда, то страна даст всем работу и квартиру. Люди будут работать, и страна будет ещё больше. Я маму попрошу, и она разрешить приглашать кого-нибудь с ночёвкой. Буду сам иностранного мальчика учить змеев пускать, а то может он никогда и не пускал, а я умею. Просто же.
— Всё у тебя просто Олежка, — смеялась Ниныванна. — Тебе просто нужно подрасти. А вырастешь, сам всё поймёшь.
— Вырастешь, сам всё поймёшь, — повторил Олежка, и кажется, в его голосе впервые прозвучали нотки сарказма, а про себя он подумал: — а зачем тогда школа? Но не от него это зависело.

Пионер — всем ребятам пример. Олежка полагал, что как только его примут в пионеры, то его перестанут называть тошнотиком и тупым, это следовало из книг, которые задавали читать на лето. Но учительница сказала, что в пионеры примут не всех, а только тех, у кого в четверти нет троек. Мама дорогая, да у Олежки одни только тройки. Ну справедливости ради: по пению, рисованию и труду бывало и пятёрки возникали, но только в охотку. А вот с математикой беда. И особенно, с поведением. На самом деле Олежка не был тупым, просто ему было крайне неинтересно заниматься какой-то теоретической мутью, в то время когда с улицы несётся какофония игры и свободы. Но выглядеть совсем тошнотиком неприятно, а все учителя утверждают, что дорогу в жизнь получат те, у кого отметки высокие. Олежке казалось, что достаточно быть просто умным. А умным он был. Математика не давалась, всего лишь. Но, пионер — всем ребятам пример.

Мне приснилось, что я получил от неизвестного иностранного пионера кучу кляссеров с марками в подарок,  в благодарность за то, что я научил его запускать змеев. Ну чего только школьнику не приснится. Своих-то марок кот наплакал, пару раскладушек и в конвертике врассыпуху всякий хлам. Вот и рассматривал я во сне разные кляссеры, битком набитые красочными марками. И космос, и авиация, и флора-фауна. А все кляссеры разные, есть огромные альбомы, а есть маленькие раскладушки. Я открыл самый большой альбом, в нём было 10 строк, и весь разворот был забит марками. Сколько их здесь: по пять на страницу в каждой строке, две страницы по 10 строк. Это же 100! Моё магическое число. А кляссеры это таблица умножения! А какого мы в тетрадках без толку считаем?!

Я пришёл в школу полон решительности доказать всем учителям и Катьке что могу получить по математике пятёрку. В трёх четвертях я удержал четвёрку по математике, пора замахнуться на рекорд. Ниныванна сказала, что если я получу пятёрку по контрольной, то она поставит пятёрку и за год. Тогда и Катька заткнётся.

Ниныванна зачем-то посадила меня к Кате, хотя я всегда сидел один за последней партой, мне так комфортно. Но не я решаю.
— Прочтите задания и задайте вопросы, если есть. Нет вопросов, приступаем.
Стрелка воображаемого секундомера тронулась с места и стремительно понеслась, набирая обороты. Улицы нет, не существует. Существует только этот листок с заданием. Да смогу я его сделать. Смогу. Я всё ещё ярко представлял, как выглядит кляссер с марками, всё было просто, главное побыстрее перекладывать марки в воображении. Я потянул руку.
— Кошаков не сейчас, после того как задание решишь.
— Так я и решил.
Учительница недоверчиво подошла и посмотрела в тетрадь. Катя, отличница, смотрела с пылающим взором, а я даже забыл, что меня пересадили к ней. Я её вообще только увидел.
— Списал?
— А у кого? ещё никто не решил.
 Училка окинула взором класс. Дети как обычно, искривляя позвоночник, возились, пыхтя за партами.
— Тогда, реши второй вариант.
Катя кинулась телом на свою тетрадь как на амбразуру.
— Не дам списывать.
— Пересядь сюда, — пересадила Ниныванна Катю на моё место.
Вот же фигня, подумал я, но куда деваться, правила не я определяю.
Выдохнув ещё раз, и ещё раз зашорив все каналы восприятия я накинулся на задание, но тут было просто, те же задачки, только числа другие, а марки я перекладывать люблю по пять раз на дню.
— Я готов! — громко отрапортовал я и поднял руку.
Катя на моём месте заёрзала так, будто под ней кресло заполыхало. Училка хладнокровно дважды пробежала по листку. Молодец Кошаков, можешь, когда хочешь, оба задания правильно.
— То есть, «на пять» годовую? — Уточнил я.
— Ну у тебя в четвертях есть и другие отметки.
— Так вы сказали, если это решу правильно, то в четверти поставите пять. А я оба варианта решил «на пять». Вы что, обманули меня?
— Мал ты ещё, в обмане взрослых уличать. За задания поставлю пять, две пятёрки поставлю, а про четверть ещё посмотрим. У тебя с поведением не всё в порядке.
Ну вот же разворот делов. А зачем тогда говорить пустые слова? Может я бы и не стал напрягаться ради одной пятёрки. Детишки, казалось, злорадно оборачивались, Катя, отличница, показала язык.
— А можно тогда выйти из класса, во двор погулять?
— Нет, до конца урока ещё 20 минут.
— Так вы же Катю всегда отпускаете, когда она задание раньше всех решает, — ныл я уже чуть не плача, целых двадцать минут жизни можно ещё сэкономить.
— Катя так рано ни разу не заканчивала, и она по дворам не шастает. Мне не нужно чтобы тебя завуч во время уроков на улице увидал. Сиди здесь. — Но через минуту смягчилась и добавила. — За пять минут до звонка отпущу.

Пятёрку за год мне так и не поставили, но все четверти провели на «4», и я стал хорошистом неожиданно для всех, и потеснил с доски почёта тёзку. Он там был всегда. Тёзка немного обиделся. А я окончательно понял, что математика не моё. В четвёртом классе у меня снова были одни тройки в четверти, а в  шестом классе мне уже и троек не хотели ставить, и больше по математике выше двойки я не видел. Да и не хотел.

Принимали в пионеры всех подряд, и отличников и двоечников. Даже торжественное обещание, что Олежка заучил назубок, не пришлось читать. Принимали хором, человек триста. Олежка сильно расстроился, что потратил столько времени на ненужную учёбу. Зачем было его обманывать, вот зачем?! Что изменилось бы? Ну не висел бы Олежка на доске почёта, так и не хотел он этого. Он хотел змеев запускать. Осень-то, какая золотая.

Олежка стал пионером. Дед Вася помер. Маме дали новую квартиру в малосемейной пятиэтажке на окраине города. С переездом в новую квартиру, Олежка сменил и школу. А рассказывать, что был хорошистом на доске почёта он, на всякий случай, никому не стал. В новом районе не было старинных дворов и вязов, только разрозненные пятиэтажки с беззастенчиво голыми крышами, сиротливо стоящие в пыли между пустырём и промзоной. На них не было чердаков, негде было прятаться. Только тесные будки над подъездами.

«Мечта становится ближе»

Отгремел Первомай. Май, благостный май. Май Олежка любил, потому что сам майский. В мае уже тепло, но ещё не жарко, в мае уже сухо, но ещё не пыльно, в мае можно уже купаться, только яйки орешком и кожа как у палёного гуся. В мае у Олежки случился двенадцатый день рождения. Мама была на работе, а Олежка спал, так как в школу ему во вторую смену. А поспать Олежка любил.

В новом районе было много новых звуков, и пацан ещё не ко всему привык. Вот уже несколько минут с улицы доносилось назойливое, завывающее жужжание, будто огромные жуки, то приближались сквозь сон, то удалялись. Сонный Олежка вышел на балкон разобраться, в чем дело и не поверил своим глазам: в небе, совсем недалеко, так, что можно рассмотреть силуэт пилота в кабине, кувыркался ярко красный спортивный самолёт. Олежка ахнул. Вот это подарок!

Самолёт периодически скрывался за торец дома и Олежка, быстро надев штаны, кинулся на крышу. На крыше у него с Эдькой был штаб, устроенный в небольшой служебной будке. Олежка забрался на эту будку и уселся смотреть. Бочка, иммельман, петля Нестерова. Красный самолёт исполнял для Олежки фигуры пилотажа, о которых он уже знал, но никогда не видел. Однако счастье длилось недолго, красный самолёт взял курс на удаление. Стало тихо.

Олежка сидел на крыше, свесив ноги с будки, и смотрел на горизонт, туда, куда улетел красный самолёт. Всё-таки жизнь прекрасна и полна возможностей, просто нужно ещё немного подрасти, марки ДОСААФ Олежка покупает исправно. Он посмотрел в другую сторону: там над унылыми серыми пятиэтажками высится белый кремль. Это с той колокольни Олежка смотрел в сторону аэродрома несколько лет назад и мечтал побывать на нём. А теперь самолёты сами прилетают к нему в гости. Мечта становится ближе.

За глубокими философскими размышлениями Олежка не обратил внимания на новый звук. Он был непохож на прежние завывания оборотистого пропеллера. Он был похож скорее на мерное тарахтение трактора. Но когда звук стал совсем близко, Олежка понял что исходит он не снизу с дороги, а сверху с неба.

Пионер обернулся. Примерно в том же месте где крутился самолётик, но чуть выше летел, неспешно перебирая лопастями Ан-2. На грязно-зелёном борте был отчётливо виден чёрный проём открытой двери. Да быть того не может! воскликнул Олежка в своём уме. А вот может! От самолёта стали отделяться черные точки, с тянущимися от них серыми соплями, которые вскоре вспыхивали белоснежными, как облака куполами. Самолёт уже удалился, а десяток парашютов плавно оседали в майском небе. В утреннем безветрии даже были слышны возгласы парашютистов. Так близко. Казалось можно рассмотреть, куда они садятся, но нет, всё-таки горизонт скрывают сельские улицы.

<< 23 апреля 1933 года в газете «Коммунист» опубликована статья: «Аэроклубу - помощь общественности». Недавно открытый в Астрахани аэроклуб работает в крайне тяжёлых условиях. До сих пор аэроклуб не может закончить строительство аэродрома, а работники аэроклуба не уверены в том, получат они зарплату или нет. Основным источником финансирования аэроклуба являются паевые взносы членов-учредителей. Членами-учредителями аэроклуба должны быть все хозорганы, кооперативные, профессиональные, общественные и государственные организации. Но пока только 5 организаций оформили юридическое членство (астраханское отделение Союзнефти, горводопровод, многопромсоюз, артель «Красный обувщик» и редакция «Коммунист»), остальные, ссылаясь на разные «объективные причины», продолжают уклоняться от вступления в юридические члены аэроклуба и от уплаты паевых и вступительных взносов.
Дирекция кожзавода на предложение вступить в юридические члены аэроклуба ограничились отпиской в крайкожтрест, прося разрешения последнего на вступление в члены аэроклуба. ГОРТ, горрабкооп, снабсбыт, Союзпушнина, астраханская ТЭЦ, Союзмука, Роскоп, канализация, завод Союз-спирт совершенно отказались вступить в члены аэроклуба. Всё это привело к тому, что аэроклуб находится накануне приостановки всех своих работ. Такое отношение к аэроклубу, уже доказавшему свою полезность на путине, дальше не терпимо. Необходимо хозяйственникам принять самое активное участие в финансировании аэроклуба. ("История Астраханского аэроклуба" Герман Меньшов) >>

Начальник-военком читал все письма посвящённые проблемам аэроклуба, да он и сам не раз их писал, и в газеты и в кабинеты. Да не всё от него зависело. Что зависело от него, он исполнял как положено, в соответствии с нуждами страны и партийными принципами.

Опарин был уже в поле и докуривал третью Герцеговину, когда с дороги в степь свернули две подводы. Коммунист поправил кобуру и направился встречать. Несколько молодых человек в плохой одежде соскочили с обоза и сгрудились в кучку как арестанты. Вид у всех был крайне нищенский, голодный и печальный.

— Ты кого мне привёз? — спросил Опарин у Сахарова вместо здрасти.
— Комсомольцев. Сколько красноармейских пайков выделили столько и привёз бойцов.
— Бойцов?! — Опарин вскрикнул так громко, что комсомольцы услышали и обиженно посмотрели на военкома. Тот уже тише продолжал: — Да ты посмотри на них, они же лопату не поднимут, их откармливать нужно. Где ты их нашёл?
— А кто мне откормленных бойцов даст? — обижался Сахаров, — пусть они хоть здесь, на стройке пайками откормятся. Да ещё и зарплату получат.
— Сахаров, ты чо дурак, ты эти пайки видал? А деньги не еда. А они хоть и комсомольцы, а ассигнации жрать не будут. Короче, бери своих бойцов, как ты сказал, и начинайте, а я пойду в село, поищу сознательных граждан, может, к обеду котелок ухи сверху добуду. — Опарин, закурил, тронул за уголок партбилет и взвесил кобуру: — Обязательно добуду, товарищ Маузер поможет.

Прямо в степи, укрывшись от пыльного солёного ветра в тени обозов, сидели уставшие молодые комсомольцы и обедали. Многие были непривычны ни к работе, ни к горячей еде. Они макали куски чёрного пайкового хлеба в пустой горько-солёный бульон из рыбьих башок. Многие подолгу сосали и разжёвывали свою пищу, стараясь насладиться впервые нормальной едой. Многие уже умели свои порции, и мечтательно смотрели вдаль, провожая взглядом стремительные тени от жиденьких облаков. Опарин осматривал выполненные работы и размышлял:  так, комсомольцы есть, пайки есть, уху добыл. Осталось только кирпича и леса достать и всё будет по плану. Будет к осени ангар.

Эдька, сосед с пятого этажа сказал, что нужно ехать на автобусе, потому что с велосипедами по аэродрому палевно, а спрятать там негде. Засекут сразу. Ещё от автобусной остановки Олежка увидел настоящую парашютную вышку. Да не просто вышку. Наверху, вместо обычной беседки был установлен настоящий фюзеляж настоящего Ан-2. Капот, шасси, плоскости и оперение было демонтировано, но фюзеляж был настоящий. От проёма двери тянулся наклонный трос,  а на тросу висело проволочное подобие большого колеса от арбы, на котором лохмотьями весели остатки ткани. Всё как в кино. Только сильно обветшалое.

Эдька осторожно толкнул створку ворот. Цепь была достаточно длинная, чтобы мальчишка смог пролезть. Олежка последовал за ним, хоть и не совсем понимал, зачем так делать, ворота были закрыты, а забора-то не было вовсе. Как оказалось, если кто и засёк пацанов, то особого интереса не проявил, только пара собак лениво облаяли, как только те пролезли в щель. Вышел сторож и что-то невнятно пригрозил, Эдька крикнул: — нам только посмотреть, можно? Сторож махнул рукой и удалился в будку.

Парашютная вышка, лупинг-качели, рейнское колесо.  Два даже! одно стационарные качели, а другое как в цирке, катись куда хочешь. И даже, центрифужная карусель разгоняемая вручную! Всё настоящее. Но первым делом самолёты, а кататься потом будем.

Сразу за вышкой, посреди белоснежного солончака огромным грязным трупом цеппелина лежал ангар. Иначе и не скажешь. Какая некрасивая и неаккуратная постройка, — думал Олежка, карабкаясь на крышу какой-то будки. Кирпичи неровными рядами и грубая известковая кладка просолились насквозь и осыпались искристой пылью. Доски свода почернели и иссохлись, из них выпали все сучки. Рубероид на крыше был совсем седым и местами разорван. Олежка припал глазом к дырке. Полминуты глаз привыкал, но вскоре, в пыльных, перепутанных лучах, пробивающихся сквозь выпавшие сучки в иссохших досках, стали угадываться самолёты. Ух ты, как много. Олежка попытался сосчитать, но было так темно и было так много плоскостей и оперений, что Олежка не сумел. Ему даже показалось, что самым близким к нему стоит По- 2. Наверное, всё-таки показалось, машина-то раритетная. Эдька торопил: — там Як на улице стоит, пошли.

За ангаром, внавал  валялись плоскости и фюзеляжи, какие-то куски блестящего металлолома. Эдька подобрал железку: — о, стойка шасси,  магний, лови, бомбочек наточим, только не забудь на обратном пути. Кусок металла оказался удивительно лёгким. Олежка положил его на место и направился к самолёту, тот стоял ближе к сторожке. Навстречу снова выбежали собаки. Эдька отправился к ним, а Олежка к самолёту.

Одноместный, бело-красный Як-50 давно не летал. Пластик фонаря помутнел, пожелтел и покрылся сеткой бликующих трещин. Краска на приборах отшелушилась, дерматин сиденья протёрт до металла, на плоскостях дырки, сдутые колеса по ступицы занесло пылью. Олежка тронул самолёт за консоль. Еле уловимый ветер, однако, заставлял машину вздрагивать и печально вздыхать. Не зря самолёт тросами к земле прикручен. Силища. Отлетался братец,  — подумал Олежка, — вот бы мне тебя отдали, я бы тебя починил. Да кто отдаст?!

Была у Олежки тайная забава: оставлять автографы на казённом имуществе. Да кто в детстве не грешил таким? Олежка достал из кармана гвоздь, всё своё с собой, на всякий случай, и нацарапал на пластике фонаря, на сдвижном люке, в уголочке, число 100, некоторое время вспоминал как пишется знак процентов и дописал его. Сто процентов у меня будет свой самолёт, — решил Олежка. Сто число надёжное, никогда не подведёт.

До синих сполохов и до блевоты катался Олежка на всём подряд.
— Стой, стой. Стопэ,  — попросил Олежка.
Эдик остановил рейнское колесо и Олежка вылез из линялых брезентовых петлей. С дрожащими коленками он уселся на пенёк и сплюнул тягучую горькую слюну.
— Вобля, а как Гагарину досталось, представь.
— Да это с непривычки, — бахвалился Эдька, и крутился в колесе, его не тошнило что ли вовсе.

А теперь на вышку! Эдик как обезьяна влетел наверх, он точно не был здесь гостем. Он показал, как одевать парашютную беседку, — а чего её одевать, три карабина,  на дурака рассчитано, перепутать невозможно. Показал, как дёргать за кольцо, — к левой ленте, ржавой проволокой было прикручено квадратное кольцо с красной ручкой.
— О, а я такое в мусорке видел, — вспомнил Олежка и сиганул.
— Ух повезло. Сторожу не свети, отнимет, они денег стоят. За каждое потерянное парашютистов штрафуют на трёшку, — поучал Эдик.
Трёшка это деньги, школьник было даже хотел продать кольцо сторожу, но подумал, что оно может пригодиться до сроку, вдруг он сам, в первый раз, от испуга кольцо потеряет, а это будет запасное, денег-то на штраф нет.

А уже дома Олег вспомнил, как собирал прищепки для пугачей под балконами. Люди роняют, а ради одной спускаться лень. Вот и лежат под балконами кучи халявных прищепок. А совсем в детстве монетки искал под аппаратами с газировкой. А ещё раньше монетки на стрелке, где туристы кидали, чтобы вернуться. Это правило срабатывало не раз.

В следующий раз Олежка взял велосипед, и весь день катал по солончаку. Вдоль и поперёк объездил, раз пять в грязь вляпался, под солёной коркой грязи-то не видно, пару раз к сторожу ездил, водички попить и отмыться. Измотался. Велик изгавнякал, и сам как чушка перемазался. Результат: пять колец от армейского Д-5; одно от запасного З-5, оно такое же, только трос короткий; и одно от УТ-15, оно было красивое из нержавейки; половинка кирпича с вытяжным парашютом в качестве пристрелки, сгодится котов с крыши запускать; два непарных валенка со шнурочками, не на что не годятся; и очки, правда очки могли упасть и не с парашютиста. Часть этого богатства Олежка тут же попытался продать сторожу, но тот только смеялся, сказал, что такого хлама ему и задаром не надо. Оно халявное, с неба сыпется. Опять надули, расстроился Олежка, толи Эдька его надул, толи Эдьку кто-то надул, не важно, кольца выбрасывать не стал, пошли на меновую торговлю в школе.


Рецензии