ВВ

Три года работы на Кафедре сейсмометрии и геоакустики Геологического факультета МГУ в качестве не пойми кого (официальное название должности: мастер по точным и специальным приборам) – самое моё большое счастье и самая большая удача. В масштабах жизни.
Как я вообще туда попал, в этот храм, где серьёзные умные мужчины занимаются серьёз-ными делами – я, законченный гуманитарий, возомнивший себя физиком, даром что за 10 лет так и не понял принцип работы гравиметра?
Однажды на заседании кафедры ребром встал вопрос о моём отчислении с третьего курса. За прогулы.
Грешен – отвлекался, да. Семейная жизнь с красоткой-женой отчаянно не впихивалась в бюджет, ограниченный двумя стипендиями, а ночные разгрузочно-погрузочные упражнения весьма мало способствуют строгому соблюдению академического регламента.
Что показательно, никто из присутствующих на заседании не был против рокового реше-ния. Даже уже и я, устав от этих вечных попыток усидеть тощим задом на расползающихся стуль-ях, смирился со своей судьбой, как старый солдат с трёхлинейкой без патронов, окружённый пятнадцатью фашистскими танками.
Доценты с кандидатами начали высказываться по моему поводу, и тут настал момент, ко-гда нечто человеческое сгустилось в седых стенах альма-матер. Встал со своего места доцент Виктор Васильевич Калинин и сказал так:
- Этот студент – он плохой студент. Но зато он хороший человек. Я бы его даже взял с со-бой в экспедицию, и уверен, он бы меня ни разу не подвёл. А студент он, конечно, никудышный, и я присоединяюсь к мнению коллег, что его надо отчислять.
Я был поражён такой точной и исчерпывающей характеристикой моей особы, тем более что Виктора Васильевича я на тот момент практически и не знал – едва различал в лицо. Обычно я видел со спины седоватого человека в клетчатом пиджаке, который, уткнувшись носом в доску, что-то бубнил и рисовал непонятные формулы, мало интересуясь тем, что происходит в аудито-рии. Поскольку на 10-й минуте его лекции я обычно засыпал, этой клетчатой спиной мои тогдаш-ние представления о доценте и ограничивались.
Ещё я как-то нечаянно подслушал, как ему жаловался на мою супругу Александр Андриа-нович Мусатов, принимавший у неё экзамен по сейсмике:
- Ну ничего не знает! Но смотрит на тебя так… Рука не поворачивается ставить ей два бал-ла.
- Что делать, - отвечал ему ВВ. Института жён у нас нет, приходится Университету брать на себя эту миссию…
На заседании кафедры присутствовал студент Гусаров – в качестве главного по КПСС среди студентов. Мой, можно сказать, фронтовой товарищ, поскольку волею судеб мы служили в одном полку с разницей в полгода. Он уже тогда был человеком, исполненным большой партийной мудрости, в присутствии которого хотелось говорить только правду и ничего кроме таковой.
А может, и не в нём оказалось дело, а в пацанских понятиях, которым по жизни были верны братья Калинины со своим саратовским бэкграундом. Мы с Гусаровым вышли в курилку – а курилкой тогда считались все лестницы Главного здания; впрочем, курили и в рекреациях за милую душу – и подождали, пока ВВ выйдет с заседания засмолить сигаретку.
- Ну что же, - сказал я ему, едва он совершил первую затяжку и суровые морщины на его лбу немного разгладились. – Я согласный.
- С чем? – удивился ВВ.
- Чтобы вы взяли меня в экспедицию.
- Я? – изумился ВВ. – Вас?!.
- Ну да, вы же сказали только что… При свидетелях!
Партийное лицо свидетеля Гусарова тут же надвинулось на нас из облака сизого дыма.
- Ну что ж… - сказал ВВ, нервно выкурив одну сигарету и прикурив от ней вторую. – Слово сказано, а слово – не воробей, оно имеет вес. Зайдите ко мне завтра в лабораторию сейсмомет-рии в 14.38 пополудни.
Воистину, это было время, когда чудеса случались (к каковым можно отнести и редкое для советского человека умение держать ответ за сказанное слово). Через пару месяцев мы со студентом Жигалиным, выстроившись в шеренгу, стояли на железной палубе парохода «Ярославец» и получали от ВВ инструктаж:
- При такелажных работах главное внимание уделять технике безопасности. Это значит не совать выступающие части тела во всё, что имеет динамическую структуру: косы, верёвки, кабели, рулевые тросы. Нам ваши руки, ноги, пальцы и гениталии дороже всего, что есть на судне, включая само судно…
В России образца 84-го года бурлили потаённые до времени политические процессы, ко-торые вскоре, с Перестройкой, выплеснулись наружу, как лава из вулкана. Всё было в полном соответствии с песней Высоцкого: «Во субботу, чуть не плача, вся Канатчикова дача к телевизору рвалась…». В экспедиции у нас тоже присутствовали две противоборствующие стороны. Одна сторона был я со своими патриотическими на тот момент исканиями, другую представляла Вера Иннокентьевна из Института водных проблем, видный деятель диссидентского движения. Она же, несмотря на учёную степень, готовила нам ужин. Когда ужин был особо вкусный, мы все выражали ей свою благодарность, каждый по-своему. Мусатов церемонно целовал даме ручку. ВВ предлагал сердце – руку не мог, рука была занята. Кульницкий звал студента Жигалина и заставлял его вымыть всю посуду. Потом мы пили вечерний чай и спорили о судьбах России.
Вовлечённый в наши споры, ВВ некоторое время прислушивался, потом же едко высмеи-вал обе позиции. Патриотам, впрочем, от него доставалось больше. Главным образом, потому, что его головной болью в той экспедиции была непрерывная война с вечно пьяной командой судна – капитаном Эльнором и боцманом Серёгой. К ним обычно присоединялся, тоже не дурак принять на грудь, начальник партии Васильев – вместо того чтобы держать нашу сторону! Первую неделю нашего там пребывания судно вообще лежало на боку возле берега – команда посадила его на мель и уехала в Астрахань праздновать чью-то свадьбу.
- Мы хотим заниматься научной работой на базе производственно партии, которая этого не хочет, как невеста – прыщей на лице перед свадьбой, - говорил ВВ.
Никакие методы убеждения на алкашей не действовали. Отчаявшись, он мобилизовывал меня:
- Олег Анатольевич, не в службу, а в дружбу – сходите, выпейте с этими уродами и объяс-ните им на их языке, что нам от них нужно назавтра.
Судно пришлось спускать на воду с помощью крана с длинной стрелой.
- Русский человек пьян, грязен и бессовестен, - говорил ВВ после того, как пьяный боцман ночью наехал на полной скорости на бакен и оборвал нам кабель, по которому раз в секунду пробегало 20 000 вольт. – Возьмите русского человека, отмойте его от говна, поселите в золотой чертог, назначьте президентом мира, доверьте ключи от всех кладовых Земли – через 15 минут он будет валяться в моче, блевотине и во всём остальном, в чём положено валяться пьяному человеку.
Возражать я ему не смел, соблюдая субординацию, но мои патриотические воззрения в то лето под влиянием ВВ значительно пошатнулись; я, может, впервые в жизни начал понимать, что онтологические признаки могут быть основой мировоззрения и социальных паттернов только при отсутствии живого дела, которым человек занимался бы в своё удовольствие. Пускай даже это будет такая абстракция, как сейсмический профиль от Астрахани до Волгограда.
В те редкие моменты, когда ему всё же удавалось одержать победу над пьяной бандой речников, ВВ горделиво разглядывал себя в зеркало и говорил своему отражению:
- Вы думаете, я стар? О нет. Я не стар. Я суперстар!
В тот год парню стукнуло 48 лет.
Я же, будучи ровно в два раза его тогдашнего моложе, так устал от своей миссии посред-ника между ним и командой, что по возвращении в Москву попросил его отпустить меня на недельку отдохнуть – без всякого официального оформления и прочих глупостей. Что вы думаете? Отпустил. Неделя в Коктебеле в разгар бархатного сезона – и я готов к новым подвигам.
Подвиги заключались в следующем.
Ровно в 10 утра ВВ, свежий и бодрый, дымя сигаретой, входил в лабораторию и с порога, стряхивая снег с пальто, отдавал распоряжение:
- Олег Анатольевич, соблаговолите взять крестовую отвёртку и плоскогубцы и следовать за мной!
Это означало, что, проходя мимо какой-то помойки, ВВ углядел там выброшенную за не-надобностью железяку, с которой любители железяк не успели скрутить какое-нибудь ржавое реле. Потом эти реле вперемешку с раскуроченными осциллографами кучей валялись под всеми столами. Там же стояли, подтекая, баллоны с соляркой, валялись куски сейсмических кос – словом, у нас было не скучно.
Как вы понимаете, «реле» - это название условное. В качестве «реле» могли выступать ёмкостные накопители, ПТК, высокочастотные разъёмы, а то и вовсе вакуумный диод с подставкой. Из всего этого хлама мы вручную создавали приборы, которые потом двигали вперёд гражданскую советскую науку. Так мы определились с темой, в которую я погрузился на пару лет. Я начал создавать устройство, которое накапливает хренову тучу энергии, а потом в нужный момент выстреливает её в спаркер, плывущий вслед за пароходом, вследствие чего на мелководной акватории происходят разные интересные события. Советская промышленность выпускала подобное устройство, но оно весило 150 килограммов и вечно ломалось. Мой же ящичек можно будет легко поднять одной рукой.
Вопрос, почему было не купить такую штуку за границей, снимается с повестки дня как бессмысленный. Равно как и вопрос, почему нельзя было заказать все необходимые детали в магазине вместо того чтобы отковыривать их на заснеженных помойках. Нынешней школоте этого не понять.
Целый год я сверлил, точил и паял, отравляя атмосферу лаборатории парами канифоли. ВВ регулярно навещал мой стол, проверяя ход работ. Обнаружив небрежение при сборке какого-нибудь узла, он спрашивал:
- Вы помните событие, произошедшее с Ванькой Жуковым?
- Помню, - отвечал я без особенного энтузиазма. – «Ейной мордой мне в харю тыкать…» - и всё такое.
- Не опасаетесь, что аналогичное событие произойдёт со мной, с вами и с блоком, который вы делаете?
Я собрал прибор в общем виде к лету следующего года. Ящичек стоял на столе. Он имел две ручки по бокам и откидную крышку сверху. В лаборатории в тот торжественный момент находилось довольно много людей, в том числе почтенные дамы.
Надо сказать, что напряжение тока в моём приборе составляло 20 000 вольт. Это ровно в 90 раз больше, чем в розетке. А в розетке электричества, прямо скажем, уже до фига…
ВВ подошёл к нам с прибором, довольно улыбаясь.
- Надеюсь, у вас всё сделано не по-японски? – спросил он. – Надеюсь, там плюс к плюсу, а минус к минусу?
- Ни малейших сомнений, - уверенно сказал я. – Плюс к плюсу, а минус к этому самому… Включать?
- Подождите, - сказал ВВ.
Он откинул крышку, погрузил в прибор обе руки, ощупал конденсаторы и замер, насла-ждаясь совершенством конструкции.
- Включайте!
Я дёрнул за рубильник. В лаборатории стало тихо, как будто весь научный коллектив в один миг затонул в коллекторе с соляркой.
- А почему конденсаторы шипят? – поинтересовался ВВ спустя некоторое время.
Вопрос был уместен, поскольку эти самые конденсаторы он как раз держал в руках, засу-нутых по локоть в прибор.
- Не знаю, почему они шипят, - признался я. – Разрешите глянуть?
- Гляньте, - сказал ВВ, не убирая рук из прибора.
Я глянул.
- Похоже, я малость намудрил с коммутацией, - доложил я. – Токоограничивающие ёмко-сти посадил не на полтора киловольта, а на все три.
- И по сколько вольт сейчас висит на конденсаторах?
- По четыреста, - сказал я бодро.
- А сколько они держат по паспорту? – спросил ВВ, всё ещё не выпуская их из рук.
- Двести! – доложил я, тут же вспомнив, что данный параметр актуален для новых, в за-водской смазке, конденсаторов, а эти я выдирал заледенелыми плоскогубцами из ржавого меха-низма неизвестного назначения, брошенного подыхать на помойке.
ВВ отрывал пальцы от шипящих кондёров по одному. Освободив, наконец, руки, он вынул их из ящика и произнёс тихо, но чрезвычайно отчётливо:
- Японец. Ё…ный вы японец! Это всё, что я могу вам сказать.
Он ушёл курить, а в некоторых кругах моего общения того времени меня до сих пор знают под этой кличкой, состоящей из существительного и прилагательного.
Коллеги по работе, конечно же, не могли не заострить внимания любимого руководителя на совершенной бесполезности для советской науки сотрудника О. Горяйнова.
- Он три дня наматывал трансформатор! – говорили они. – Это же уму непостижимо!
- Знаю, что уму непостижимо, - вздыхал ВВ. – Всё знаю. И что безмозглый, и что безрукий.
- За что же мы его держим?
- За незлобивость.
И я оставался.
Избавить соратников от моего присутствия я мог только собственным волевым усилием. Что я и сделал в конце концов, поняв, что учёного из меня не выйдет никогда, а альтернативой бессмысленному сидению в подвале становится всё более весёлая и непредсказуемая жизнь обновляющейся страны 87-го года.
Расстались мы не сказать, чтобы хорошо. В последний месяц на работу я забил: мотался по разным площадкам столицы, давая концерты на пару с Иртеньевым и Шендеровичем, смотрел западное кино, хлынувшее на советские экраны мутным потоком, квадратными глазами читал «Новый мир», где печаталось такое, от чего у среднего русского интеллигента сносило крышу.
- Олег Анатольевич, - сказал мне ВВ напоследок. – Если вы хотите оставаться в моих глазах уважаемым человеком, я рекомендовал бы вам половину вашей майской зарплаты перечислить в Фонд Мира.
Я не стал делиться с Фондом Мира. Знал бы святой человек ВВ, какие жулики там сидят – отозвал бы свои рекомендации и уважал бы меня просто так.
К счастью, когда мы увиделись в следующий раз – в 91-м, он этих своих слов не вспомнил. В профессорском буфете на втором этаже тогда работала добрая женщина трудной судьбы Тама-ра Григорьевна. При всей своей строгости двум людям она наливала кофе без очереди: ВВ и, по-чему-то, мне.
Мы столкнулись с ним в начале очереди к стойке. Взяли кофе и отправились за столик. ВВ закурил – в своей вотчине он не признавал запретов – я тоже, не из наглости, а за компанию.
- Что вы здесь делаете, в этой стране? – спросил он, отхлебнув кофе. – Молодой, энергичный человек, с руками, с мозгами, с амбициями. Почему не уезжаете за границу?
Ого, подумал я. Вот у меня уже и мозги появились, и руки, оказывается. Когда в стране та-кие катаклизмы… и так далее по Козьме Пруткову.
- Не всем же уезжать, - возразил я. – Кто-то должен остаться и в этой стране…
- Зачем?! Объясните мне, зачем!
- Ну… хотя бы чтобы бороться с коммунизмом. Ведь эта зараза…
- Почему?!. –вскричал ВВ так пронзительно, что мирно обедающая вокруг профессура прекратила жевать и обернулась на нашу парочку. – Почему, объясните мне Христа ради, русский человек, проснувшись утром, ещё не умывшись, не продравши глаз, не убрав с лица коросту, бежит с кем-то бороться? Что вам так дались эти коммунисты? Через 20 лет коммунисты будут ходить в колпаках с колокольчиками, и вы будете показывать на них пальцем и говорить своим детям: это коммунист, обходи его стороной, чтобы не заразиться…
В августе 2000 года, когда загорелась Останкинская телебашня, я вдруг увидел ВВ в теле-визоре – в новостях. Репортёр остановил его на бульваре Королёва и сказал:
- Мы поинтересовались у сотрудника телебашни, что там произошло.
ВВ подробно и грамотно изложил, что там сгорело, и пошёл дальше, закинув на плечо сумку с инструментами.
Я подумал: прав он был тогда в буфете – что за страна такая, где доктор наук, учёный с мировым именем, профессор, 120 научных работ, 32 патента на изобретения, ползает с отвёрткой в зубах по пыльным закоулкам телебашни, припаивая фидеры к разъёмам, чтобы заработать на хлеб…
Бог наградил его лёгкой и быстрой смертью – в 76 лет, на рабочем месте, во время защиты чьего-то диплома. Говорят, скорая долго ехала, говорят, успели бы откачать, если бы не пробки…
Ерунда. Всё на свете происходит вовремя. Со светлыми и настоящими людьми.
Светлая память!