Где от весны не ждут чудес... Глава 19. Смерть

        Чтобы быть подальше от жилой зоны и подчинённых Стаса,   я устроился на интересную работу – колотить гробы.    Кто-то помог мне с этим,  теперь и не вспомню.   Я чувствовал себя обречённым,   но пойти,   и сказать Боре,   что готов напялить на рукав самую красивую повязку,   всё как-то не решался.   И вот подвернулась эта работа...

С утра до вечера я проводил время в другом конце лагеря,  который гордо назывался «промышленной зоной».   Но никакой промышленности здесь не было.   Была куча ангаров с брошенной военной техникой – ракетные тягачи,  гусеничные вездеходы,  «УРАЛы».   Была кузня.   И были плотники,   мастерившие гробы.   Я был одним из таких плотников.   Два метра в длину,   60 см в ширину – местный стандарт.   Материал – доски из разрушенного Дома культуры,   окрашенные белой и коричневой краской.   На производимый нами продукт был очень большой спрос.   Делать нужно было  быстро.   Нормы не было,   но я всё равно работал,   не покладая рук.   Если заметят,   что бездельничаешь, уволят.   У меня не всегда получалось соблюсти размер каждой доски,  и потому мои «изделия» не отличались изяществом.   Но вколачивая кривые гвозди в разнокалиберные доски,   я думал,   что тому,   кого положат в «мой» ящик будет абсолютно всё равно.

Впервые я увидел местную смерть ещё будучи в первом отряде,   когда только вернулся из ШИЗО.   Утром мы проснулись,  а один осужденный – нет.   Он полусидел в своей койке,  спина на подушке,  и смотрел сквозь нас остекленевшими глазами.   С синим лицом,   и вывалившимся изо рта чёрным языком.   Ещё вчера вечером в столовой он просил у «баландёра»  хлебную пайку из корки.   А теперь сидел с безразличным посиневшим видом.   Помню возникло тогда в душе противоречивое чувство:  жалость и зависть одновременно.   Ведь теперь он освободится...    Позже я узнал,   что умер от плеврита.   Скопилась жидкость в лёгких,  и он задохнулся.   Это была распространённая причина смертности,  но самой основной являлся туберкулёз.   В нашем лагере трёхэтажный корпус был отведён под «тубиков».  В нём находилось три отряда,  и отделение для тяжелобольных.  Всё лечение сводилось к приёму красных таблеток под названием «Тубозит».   Те к кому приезжали родные,  и привозили лекарства, имели шансы.  Те,  кому ничего не привозили,  просто ждали развития болезни.    Барсучий и собачий жир считались панацеей при профилактике и лечении смертельной болячки.   Эти «деликатесы» были на вес золота.

 Чтобы избавить себя от хлопот с бесполезным лечением,  содержанием и последующими похоронами,  администрация  списывала по акту (или актировала)  безнадёжных,  и они освобождались,  чтобы умереть на воле.   В третьем отряде у нас был осужденный по кличке «Адвокат».   Его так прозвали,  потому что он был юристом по образованию и специальности.   Мастерски писал местным нуждающимся всякие правовые бумажки и жалобы.   Был весёлым,  и никому не отказывал в помощи.   Вернувшись из Сангорода,   я проходил как-то мимо санчасти.   Кто-то окликнул меня,  и я с трудом узнал в обращавшемся  того самого «Адвоката».   Шевелящийся труп,   скелет обтянутый желтоватой кожей – он был рад встретить меня,  и поделиться радостной новостью:   завтра утром его освобождают.   Заплетающимся языком он говорил,   что завтра увидит двух своих дочек.  Он говорил мне,   а глаза были потухшими.   Он утверждал,  а в интонации звучал вопрос.   Конечно он всё знал.  Но не верил.   Не хотел верить.   Утром он умер. 

Подобные смерти я наблюдал неоднократно.   И теперь,   сооружая очередной неаккуратный сундук,  я думал о справедливости поговорки,   гласящей,  что всё,   что ни делается – к лучшему.   Точнее о её НЕ справедливости.   Неправильная это поговорка.   По крайней мере для здешних широт.   Вот,   к примеру,   жил был молодой парень в селе.  Украл он мешок картошки.  Денег,   чтобы дать следователю, или судье у него не было.   И поэтому,   он не получил условный срок,   а получил три года.   В нашем лагере он подхватил туберкулёз,  и через пару  месяцев умер.   Было ли это к лучшему?   Сомневаюсь.   Каждый сам выбирает свой путь.   А сделанный выбор уже приносит те,  или иные плоды.   И глупо думать,  что какой бы выбор ты ни сделал – всё к лучшему.

Мне тоже нужно было сделать выбор,   но я медлил.   Что дороже - честь,   самоуважение,   или жажда жизни?   Ещё два с половиной года назад,  валяясь в ШИЗО с разбитой башкой,  я точно мог ответить на этот вопрос.   Сейчас же,  сколачивая безобразные ящики,   я представлял каково это – лечь в один из них.   Вот так просто конец всему.   Никаких мыслей,   никаких мечт,   никаких желаний.    Сдох,  потому что не захотел носить повязку,   и писать доносы.   С другой стороны – возможность дальнейшего существования с постоянным сознанием того,  что ты гавно.   Не станет ли это в конце-концов причиной бесславной кончины в петле,  и расположением всё в том же перекошенном ящике из разноцветных досок?

Соня избавила меня от простого,  но такого сложного выбора.   Она выполнила своё обещание «забрать меня отсюда».   Совершенно неожиданно,   и очень своевременно мне сообщили,  что я перевожусь в зону под Алматы,  и отправили по этапу.   Не передать словами,   что я чувствовал,   когда покидал колонию.   Когда шёл в последний раз мимо плаца,   мимо «Катюши» на постаменте.  Мимо ШИЗО,  и свиданочного корпуса.   Я покидал горячо ненавидимое место,  ставшее вдруг родным.   Радость и грусть мешались во мне.   Так не бывает,  думалось мне.   Но так было.  Я был счастлив,   что страшная действительность пребывания в лагере 113 через несколько минут станет для меня историей.