Летний рассказ

                       ARMARIUM BOHEMICA


                                 Miscellanea


Литературные переводы Юрия Владимировича Мещаненко



                ЯРМИЛА ГАШКОВА



                РАССКАЗЫ

       о слабых женщинах и сильных мужчинах

                и наоборот




Издательство: "PRITEL KNIHY"
Прага
1927
Страниц: 222


                ЛЕТНИЙ РАССКАЗ

                (Стр. 77 — 81)


   Барышня Доубкова лежала на животе, подпирая подбородок руками и смотрела куда-то в море, куда-то далеко, хотя имела возможность, хотя могла бы смотреть на пана Фиалу, который лежал на песке, довольно близко.

   Пан Фиала сказал, что море не стареет, и человек не может упустить случая полюбоваться женщиной, потому что женщины, напротив, стареют, и человек бы мог многое потерять, рассматривая море, а не барышню Доубкову.

   Они молчали и рассматривали.

   Барышня Доубкова видела, как лучи проникают волнами, волны ритмично вздымаются и опускаются, и роскошное море раскрывает объятия, как страстная любовница.

   Пан Фиала рассматривал женщину, прекрасную и обольстительную, лежащую на песке с обнажёнными руками, плечами и спиной, с голыми ногами и видел, как под чёрным купальником ритмично поднимается и опускается полная грудь.

   Пан Фиала заговорил первым. Он решил, что скажет:

— «Боже, Вы так прекрасны, так близка. Вы всего лишь на расстоянии вытянутой руки, а я — просто мужчина. Если хотите я буду Вашим мужчиной!»

   Но, как только он решился это произнести, что-то у него застопорилось то ли в горле, то ли в мозгах, так что пан Фиала произнёс только:

— «Сколько бы могло быть сейчас времени?»

— «Думаю, — отвечала барышня Доубкова, у которой локти уже вдавились в песок, — думаю, что сейчас около пяти».

   Полежали потом ещё минутку, помолчали. Барышня Доубкова подумала, что пан Фиала, возможно, из ольхового дерева, и ни к чему не годен, и что она избыточно из-за него прижимала и натружала локти. Перевернулась на спину и положила руки под голову.

   Пан Фиала только на миг задержал взгляд на барышне Доубковой, но, вместо того, чтобы сказать ей, что она до безумия соблазнительна, сказал, что его мучает голод.

   Барышню Доубкову это обидело, она попросила, чтобы он подал ей халат, надела туфли и отправилась на ужин.

   Пан Фиала не спал всю ночь, вспоминая барышню Доубкову. Видел её снова и снова на берегу моря, как она лежит на животе или же на спине и мысленно разговаривал с ней очень смело, страстно и остроумно. Она отвечала ему так, как отвечает женщина мужчине только в самых сладких снах, и пан Фиала горел, и вздыхал, и шептал её имя.

   Барышня Доубкова тоже не спала. Злилась на пана Фиалу и была грустна. Повторяла десятикратно за собой, что пан Фиала — Буратино из ольхового дерева, и, что она просто не будет обращать на него внимания. Стыдилась сама за себя из-за того, что она лежала на пляже только ради пана Фиалы, но ещё больше из-за того, что всё это было абсолютно напрасно.

   Потом сказала, что уже никогда не будет купаться с паном Фиалой, в отчаянии надела купальный костюм, долго рассматривала себя в зеркале, и никак не могла понять, столько красоты и недостаточно, чтобы очаровать пана Фиалу. Потом, разозлившись, поклялась, что закажет сшить себе юбку, «длинную аж до пят», и блузку, «застёгивающуюся аж до горла». Когда же дала себе это страшное обещание, расплакалась и запричитала:

— «Когда бы у меня был ты, Пепичка, я была бы так счастлива».

   Утром они встретились за завтраком и поговорили о том, какая будет погода. Пан Фиала, который сам себе утром пообещал, что будет остроумным и находчивым, говорил:

— «Если не пойдёт дождь, то не намокнем».

   А барышня Доубкова, которая всё же решила, что сегодня она будет мила с паном Фиалой, отвечала:

— «Вы правы, пан Фиала!»

   Потом вместе они прогуливались, и пан Фиала уводил барышню Доубкову всё дальше и дальше, где не было курортных гостей, пока не пришли на место, где были только серые скалы, необъятное море и стаи белых чаек.

Барышня Доубкова посмотрела на море, потом залезла на валун, о который бились волны, изображая, что вообще не обращает внимания на пана Фиалу и мечтая, что пан Фиала подхватит её сильными руками, снимет с валуна и произнесёт заветные сладкие слова.

   Пан Фиала смотрел на барышню Доубкову, чувствуя непреодолимое желание сжать её в своих объятиях, но ноги у него будто вросли в песок. Руки, которые дрожали от горячечного представления прикосновений к телу барышни Доубковой, повисли, как свинцом налитые.

   Стояли так десят минут и молчали. Барышня Доубкова за это время пять раз сменила позу. Чувствовала, что так она ещё прекраснее, и что её счастье зависит только от того, выдержит ли она ещё пять минут стояния на валуне.

   Вся изогнулась, и, подняв голову, рассматривала облачка, которые тихо проплывали голубизной неба. Выглядела она прекрасно, как статуя желания, но колени её дрожали от усталости.

   Пан Фиала наконец-то понял, что он может, что он имеет право... Его пальцы распрямились, ноги его освободились, он понял, что уже имеет силу подняться к барышне Доубковой и забрать её у моря и у белых птиц, которые кричали на волнах. Он тоже хотел прокричать «Я люблю Вас», но барышня Доубкова уже отвернулась и сама сошла с валуна. Ноги у неё дрожали от усталости, а губы — от огорчения.

— «Здесь так печально, — сказала она удручённо, — пойдём назад».

   Пан Фиала понял, что упустил свою минуту, и возвращались они на пляж, рассказывая друг другу приличные анекдоты.

   Той ночью барышня Доубкова очень плакала, а пан Фиала бил себя кулаком по голове, потому что знал; завтра барышня Доубкова отъезжает в Пардубицы, а он послезавтра — в Прагу.

   Утром встретились в купальне, и пан Фиала снова тщетно пытался сказать барышне Доубковой, что он её любит и что хотел бы на ней жениться.

   Барышня Доубкова уже не беспокоилась. В одиннадцать часов пан Фиала провожал барышню Доубкову на вокзал.

— «Вы любите ездить поездом?» — спросил, потому что то, что хотел ей сказать, не произносилось губами.

— «Да, — сказала барышня Доубкова, — только не одна».

   У пана Фиалы забилось сердце, потому что поезд уже подходил к вокзалу.

— «Подождите меня, — сказал в он отчаянии, — я уезжаю завтра, я Вас люблю».

— «Не могу, — заплакала барышня Доубкова, — я должна быть послезавтра в канцелярии».

   Пан Фиала стиснул ей сильно руку и зашептал:

— «Может быть ты не должна бы..., — и барышня Доубкова ответила сквозь плач:

— «Почему же ты не сказал мне этого раньше, Пепичек? Я уже купила билет».

   И как только назвала его «Пепичек», почувствовала, как всё просто и ясно. Они сели на лавочку и теперь уже рассматривали поезд, который отъезжал без барышни Доубковой.


                * * *


   После обеда лежали на пляже и рассматривали.

   Барышня Доубкова рассматривала даль моря, которое волновалось, как страстная любовница.

   Пан Фиала рассматривал свою любовь.
 
   Она лежала перед ним на расстоянии руки, свежая и прекрасная в простом белом платье под которым угадывалось её молодое тело. Смотрели и молчали. Солнце опустилось в море и вода потемнела. Упали тени, вдали замигал маяк.

   Пан Фиала сел рядом с девушкой и зашептал ей на ушко сюжеты своих горячих сновидений.



                * * *