Осеннее настроение

Сентябрьское солнце заливало нору мягким теплым светом, и даже утренняя прохлада не могла скрыть начало хорошего дня.
«Холодает, — подумал Шарик, поджимая то одну лапу, то другую: в последнее время старые переломы ныли, напоминая хозяину о бурной молодости. — Надо бы домой проситься.»

В небе уже стали слышны переклики птиц, косяками направляющихся в теплые края. Да и слишком частые, хоть и недолгие, противные мелкие дожди извещали о том, что наступила осень.

«Аделина обрадуется, наверное. Она любит осень.»

Вспомнилось полузабытое: медведь-трехгодка, бурый, с оскалившейся пастью и горящими глазами, взбешенный, мотает крупной мордой, большой горой надвигаясь на девочку лет семи.
Он узнал ее: дочка егеря их заповедника. Ну и что, что заповедник — звери-то дикие. Заблудилась, видимо. А косолапый отчего-то решил, что она к нему в гости захотела.
Потянул носом, учуял детский запах — да у Бурого семейство появилось! Вот он и защищается.

Уйди, глупая, он ж тебя съест!

В глазах девочки застыл ужас, губы дрожали и вся она, кажется, уже раз пять успела умереть. Как назло, никого не было в округе на несколько сотен метров — это он тоже определил.
Вообще же ему, по большому счету, было все равно — кто, кого, когда… Закон природы, что поделать: выживает сильный, умирает слабый. Но как-то промелькнуло в памяти, как однажды егерь вытащил его из браконьерского капкана. Спутник егеря предлагал пристрелить звереныша, чтоб не мучился (была раздроблена передняя левая лапа), но тот не согласился, пожалел. Выходил. Кость позднее срослась, и он убежал — на волю, в лес. Как раз в то время, когда егерева дочка читать-писать научилась…

А сейчас, рыская по тропкам заповедника, он наткнулся на нее, только теперь ребенок оказался лицом к лицу со своей возможной смертью.
Шансы защитить ее были невелики: не такой уж он и большой, чтобы закрыть человека своим телом. Но он не растерялся, не испугался: в нем взыграл зов хищника, и, верно, этот зов подтолкнул тело навстречу оскалившемуся медведю. Лапы спружинили почти перед девочкой, шерсть на загривке поднялась дыбом, нос сморщился, верхняя губа дрогнула, обнажив белые клыки. Из горла раздалось хриплое злобное рычание, от которого девочка помертвела.

Да беги же скорей, я задержу его!

Но она словно приросла к месту и, не двигаясь, смотрела то на одного зверя, то на другого.
— Папа! — испуганно шепнула девочка.
Человеческий голос стал толчком к движению: косолапый, сидевший на задних лапах, тяжело опустился на передние, издал угрожающий рык и понесся прямо на них. Девочка в испуге закрыла лицо руками и не увидела серого клубка, метнувшегося под ноги медведю. Рычание, злобный визг, плач, истеричный вой и лязганье клыков смешались в какофонию; неожиданно совсем рядом грохнул выстрел.
— Папа!

Егерь, бросившийся на поиски дочери, услышал страшные звуки и направился прямиком на них. Выбежав на тропинку, увидал занятную картинку: его зареванная дочка стоит одна, а перед ней дерутся два озлобленных зверя. Выстрел был в воздух, но это подействовало: медведь, неуклюже передвигаясь и мотая окровавленной мордой, отскочил в сторону и убежал в заросли.
— Аделя!
— Папа!
Егерь крепко прижал к себе девочку одной рукой, другой отставил ружье в сторону.
— Все, все, успокойся, маленькая моя, все хорошо!
— Папа, он… он меня спас!
— Кто?
— Вот он! — она указала на безжизненно лежавшее тело. — Он меня защищал от медведя!
— Правда? — егерь опустился на колени, быстро ощупал грудную клетку: местами шерсть была в крови и, кажется, вспорото брюхо. — Вроде шевелится. Эге! — он присвистнул, приподнимая в воздух левую переднюю лапу, плетью висящую в его руке. — Старый знакомый.
На лапе, как браслеты, виднелись отметины от капкана: поврежденное место не затягивало шерстью.
— Он сейчас на сдувшийся шарик похож, — сказала девочка, шмыгая носом. — Ты же можешь его вылечить, правда? Ты же все можешь, папа!
— Не знаю, Аделя. Безнадежно это — его медведь смотри как потоптал.
— Давай возьмем его с собой, ну пожалуйста!
— Зачем? Чтобы смотреть, как он умирает, мучаясь от боли?
— Ты же можешь его вылечить! — повторила она и снова заплакала. — Ведь он меня спас!
— Попробую, дочка. Ну-ка, помоги мне…

«Холодно уже», — в который раз вздохнул Шарик. Старые шрамы беспокоили, ныли — верный признак ранней зимы. А волчье нутро все так же требовало бежать на охоту.