Из романа полководец соня- спектакль 1988год

ФРАГМЕНТ из моей книги "Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной" © -
эпизод из моей жизни, в точности такой, каким был, который я "отдала" своей героине.
   Время действия (в этом эпизоде)- 1988 год.

   Так как бумажные книги все проданы, то я разместила весь текст романа в электронном виде ТУТ, где его можно ПОЛНОСТЬЮ БЕСПЛАТНО СКАЧАТЬ или читать через опцию "Посмотреть", которая высвечивается, если поводить курсором по низу обложки:
   https://yadi.sk/d/YID9yQZTX54tA
 
 
ИТАК, ФРАГМЕНТ:

   "Соня спрашивает у директрисы, можно ли поставить рисковую пьесу на школьной сцене, пригласив людей со стороны и прессу, — зал в школе большой, на пятьсот мест.
   — Чтобы — событие? А-а, давай! Шишки ли, слава — пусть пополам!
   Случилась слава. Оглушительная. Для подстраховки от шишек Соня послала приглашения Булату Окуджаве, другу Высоцкого актёру Золотухину, писателю Борису Васильеву, общественным деятелям. Если им понравится — не дадут съесть ни её, ни школу.

   Накануне всех встревожило антиперестроечное письмо в правительственной газете ярой коммунистки Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами». Сигнал сверху к откату назад? Но решительная директриса премьеру не отменила.
Зал полон. Старшеклассники, родители, гости — пришли почти все приглашённые. Сидят на полу, стоят в проходах. Человек шестьсот! Декорации — то ли кремлёвские башни, то ли лагерные вышки.

   «Итак, начнём не торопясь.
   Сто лет тому назад
   В своём дворце неряха-князь
   развёл везде такую грязь,
   что был и сам не рад», —
начинает Соня под гитару песней ещё запретного Галича, как призвал князь маляра, «и стала грязно-белой грязь, и стала грязно-красной грязь, и стала грязно-жёлтой грязь… а потому что грязь есть грязь, в какой ты цвет её ни крась».

   Сразу ясно: пьеса не о «культе личности», который уже разрешено трогать, — она о грязи во всей советской истории и в сегодняшнем дне.

   Как ребята играли! Как играли! Слегка растерялись, когда вытер слёзы Золотухин, передал платок Окуджаве. Актёр, настоящий актёр, плачет?! И их кумир Окуджава!
   Слёзы кумиров вызвали они, дети?!

   Соня прикрыла короткую паузу, включив бравурный советский марш, оттенив ещё больше трагизм сценического действа. Плакала сонина мама — «аз воздам!». У скупых на чувства старшеклассников глаза на мокром месте. Вдохновлённые такой реакцией ребята уже не играли — жили и умирали на сцене. Вместе с ними жил и умирал зал.
И мимо кремлёвских башен-вышек шла под моцартовское «Лакримозо», накинув на волосы шаль, Мадонна — только что она была Ахматовой в тюремной очереди и Женщиной в очереди продуктовой, — бесподобная Юлька Морозова со светящимся лицом, и спускалась к расступающейся публике:
   «А Мадонна шла по Иудее.
   И всё легче, тоньше, всё худее
   с каждым шагом становилось тело...
   А вокруг шумела Иудея —
   и о мёртвых помнить не хотела.
   Но ложились тени на суглинок.
   И таились тени в каждой пяди,
   тени всех бутырок и треблинок,
   всех измен, предательств и распятий...
   Аве Мария!»

   Занавес закрылся. Невозможная тишина. Минута, другая. Почему не хлопают? Провал?
   И вдруг… Никогда ни в одном театре Соня не слышала таких аплодисментов. Нарастающая волна! Дрожали стёкла, качались светильники. Зал встал и хлопал, хлопал, хлопал.

   Потом всё смешалось. Бросились к ребятам, жали руки, спрашивали, не опасаются ли те испортить себе этим карьеру, каким видят будущее.

   Списывали слова сониной песни, последний куплет которой уже во время спектакля пели вместе с ней, а сейчас запели снова — «гимн! прямо гимн!»:

   Это страшное место. Здесь долго куражились черти.
   Затоптали дороги и в узел тропинки сплели,
   переставили вехи и грязными клочьями шерсти
   обозначили новые в серой зловещей пыли.

   Но я здесь родилась. Мне светили погасшие звёзды
   ярче пляшущих рядом обманных болотных огней.
   Я следы находила под илистой толстой коростой
   и свои для других оставляла пунктиром на ней.

   А вокруг улюлюкала сытая злобная нечисть.
   На болоте росли города и крутили кино.
   Патриоты болота читали согражданам речи,
   что, мол, родина это и что-де другой не дано.

   Не по мне ли звонят поутру в прикладбищенской роще?
   Где-то точат топор, но мне надо, мне надо идти.
   Не уйти от проблем и решений, а значит — на площадь,
   где сограждан моих непогода сбивает с пути.

   Ведь мы здесь родились. И нам светят погасшие звёзды
   ярче пляшущих рядом обманных болотных огней.
   И следы мы находим под илистой толстой коростой.
   И свои для других оставляем пунктиром на ней!

   «И следы мы находим под илистой толстой коростой. И свои для других оставляем пунктиром на ней!» — повторял зал.

   Долго не расходились. Двое парней из группы «Мемориал» собирали подписи под Обращением к Горбачёву о создании памятника жертвам репрессий и их реабилитации. Подписывали не задумываясь, хотя надо было указать фамилию, адрес, а это чревато. Подписали и Соня с мамой, Осей, Манюней, верным другом героем-романтиком Гошей.
   Соня взяла бланки, чтобы пустить по знакомым.

   В школьном дворе, обступив Окуджаву, пели «Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». В соседних домах распахивались окна. Оттуда подпевали.

   О спектакле написали газеты, отрывки показали по телевизору.
   Посыпались звонки и письма из других городов с приглашениями, обещаниями оплатить дорогу. Спектакль тем временем шёл с триумфом на разных московских сценических площадках. Кончился учебный год — поехали на гастроли. В Саратове вызвали бурные волнения, удостоились запрета повторных постановок, но дали ещё одну — на бульваре над Волгой.
   И каждый раз пускали по рукам Обращение.

   Из 50 000 подписей, собранных сотнями людей по всей стране и переданных на 19-й партконференции Горбачёву, около трети собрано Соней и её восемью «актёрами».
   Партконференцию транслировали.
   Когда в самом конце, уже после полуночи, Горбачёв обещал принять Обращение как руководство к действию, ребята кинулись звонить Соне:
   — Это значит, мы сделали кусок Истории?!

   А Соня думала о том, что привела их на баррикады, когда хотелось — на бориславскую лужайку с лютиками. Видно, там нельзя оказаться, минуя баррикады..."