Вечер с Ивлукичем

               
     Груня - партийка, Тоня - комсомолка и тетя Паша из рыбколхоза долго стояли перед затянутым рыбьим пузырем окном, сквозь которое с трудом пробивалось зимнее солнце, охорашиваясь и поправляя суетливыми руками ладные валенки, по чину и рангу разные : у Груни из пиломатериалу доброго, у Тони - из дээспэ, выданного по разнарядке, а у тети Паши никаких валенок не было, были кирзовые сапоги товарища политрука Самсонова, разоблаченного в предыдущую пятилетку как побочный сын генерала - предателя, утопившего целую армию на дальних подступах, и ведь прокололся - то вражий сын на малости. Взял да и брякнул на собрании, мол, тыр - пыр, е...ся в сраку, а отчего это у буржуев цилиндры на головах, раз известно, что цилиндр - вещь полезная, как и шарикоподшипник ? Мало того, вражий сын изобразил еще пальцами две форсунки и три втулки, а уж когда бросился показывать коленвал с шатуном, то не выдержало тут сердце председателя рыбколхоза, из прежних командиров, водивших в поход и всю дорогу шедших с простреленной рукой во главе, остановилось ретивое посреди циничных выпадов разошедшегося политрука и упал беззаветный командир под стол, ударившись лбом о костяное колено ответственного секретаря гражданина Сомика, который на самом деле был Леберманом, но скрывал этот факт своей биографии от трудящихся, упорно скрывал и особо злостно, прикрываясь граблями, арифмометром и переходящим вымпелом оленеводческой бригады, приданной рыбколхозу по указу от двадцать второго. Упал и лежит. Не дышит. Тут понятно, сообщили куда следует, а куда следует приехали на трех полуторках и одном " Студебеккере ", сначала самогону выпили, потом лекцию прослушали о вреде хозяйственного мыла, разложились в быту, но через месяц пришли в соответствие моменту и арестовали затаившегося политрука, председателя изъяли как вещдок, Сомика отправили по обмену в соседнее село, обменяли секретаря на три ведра спирту, потому как в соседнем селе стоял отдельный десантный батальон радистов, а радистам спирт положен по ранжиру для протирания контактов, клемм и иных сложных составляющих приборов, мигавших лампочками и тихо гудевших на радость всем советским детям, случившимся поблизости. При аресте выяснилось, что на скрюченных от ярости ногах предателя нет сапог, искали их, искали, но не нашли, потом война началась и стало не до этого, а после войны прибыла, сука, в село демобилизованная Нина Ургант с гитарой, встала на постой в конюшне, между ног могучего мерина по имени Колчак, его при старом режиме господин бурмистр Шмуле обменял на коробку голландского табаку у проезжающего гусара, огляделась и увидела лежащую навзничь на куче навоза тетю Пашу, она с самих с октябрьских там дислоцировалась, не в силах дойти до избы - читальни, где и было ее лежибище. И заметила отчаянная десантница сапоги, тускло блеснувшие голенищем в неверном свете фонаря " летучая мышь ", керосин к которому выдавался строго под роспись в канцелярии Завода имени пяти лет и шести зим сутулым бухгалтером с ненашенским выражением сухопарого лица, частично скрытого картузом с огромным козырьком.
     - Откуда у тебя сапоги ? - Захрипела страшно Нина Ургант, ползя на тетю Пашу, словно кошмарный аспид, она даже виляла хвостом в такт мерным шагам часового, ходившего размеренно по крыше конюшни. Тут надо уточнить, что тогда как раз ожидали нападения неустановленного врага, вот часового и поставили, а он ходил. - Ответствуй. Мы кровь проливали и ночей не спали, мы всходили на эшафоты и залезали в землянки, а ты тут, значится, жировала в сапогах кирзовых ?!
    Жуткая в своей священной неистовости десантница подползла к мирно спящей с устатку и Покрова Богородицы тете Паше и вцепилась коварными клыками в каблук, но тут тетя Паша гулко перднула и перевернулась на другой бок, по пути вышибив все зубы демобилизованной и отбросив ее на прежние позиции, к мерину, стало быть, а тот, большой и толстый, вдарил копытом Нине прямо в темя, отчего она и благополочно скончалась или, как говорят ветеринары, издохла, что более точно отражает ситуацию с такими вот десантницами.
     - А отчего у тебя, Тонька, - вопрошала голосом шершавым, как олово, Груня - партийка, зорко присматриваясь к пробегавшим у их ног тараканам, - волосня уже и из под фуфлыги лезет ?
     Она ткнула жестким пальцем в весело - полосатую телогреечку комсомолки, уже перевитую дубовыми листьями, ведь до святого всякому идиотическому человеку дня великой победы оставалась ровно неделя и тогда ужо, ужо, суки рваные, из под которой топорщились какие - то перья и буйная каштановая волосня, схожая по расцветке с шерстью незабываемой Каштанки с самим Грибовым. Тоня фыркнула и промолчала, проявляя бдительность и торжество разума над умом, пристукнула озябшим затылком по косяку и направилась на выход, отворившийся в этот самый ответственный момент снаружи чьей - то резкой рукой. На пороге стоял, пошатываясь Сомик, сбежавший из соседнего села и с тех пор ходивший несколько набок и почесывая зад, судя по всему, радисты чего - то там не доглядели. 
     - Ну, бабоньки, - весело прикрикнул он, хлопая рукавицей о притолоку, - айда. Кино привезли в клуб про двадцать восемь памфиловцев, а после, - он счастливо осклабился, пуская слюну на вышитый воротник фуфайки, - репетиция будет с лекцией. Прибыла, сука, с той стороны океана блондинистая тварь и расскажет она о тяжкой доле американской женщины.
     - Во падло, - удивилась молчавшая до того тетя Паша, выпирая на крыльцо, - и носит же земля - матушка эдаких паскудниц.
     Они давно уже удалились в пространство, а радиоточка все бормотала. Об успехах, даешь и навсегда. Но это к нашей истории отношения не имеет, потому что морок развеялся и говно стало снова говном, уже готовым к визиту и к Малахову, и к Меньшовой, и к Кизякову, чье наименование не просто так, а шельму метит, не говоря о толстой обоссанной старухе Малышевой, лечащей на расстоянии геморрой нечистым языком омерзительной деятельницы нашего смутного времени суток.