Куклы

Сегодня был последний день. Они прекрасно это знали, но все же… но все же не хотели верить. Прощальное выступление должно, просто обязано быть отличным, прекрасным, великолепным. По-другому никак нельзя. Ведь надо же о чем-то помнить.

Куклы лежали в коробках, тесно прижавшись друг к другу тряпичными телами, и думали – каждая о своем. Это были очень красивые куклы. Их несколько лет назад изготовили умелые руки, осмотрели внимательные глаза, ощупали чуткие пальцы, подарив возможность жить. Кроме того, сделаны они были с особой любовью и нежностью, ведь их задача – веселить детей в кукольном театре, театре тростевых кукол.

Незнайка, нелепо закинув руку за спину и вывернув голову, вспоминал сегодняшний день. Его назвали «куклой на палке». Какой-то красный, как большая креветка, мужик, проходящий мимо с бутылкой пива в руке, ухмыльнулся и ткнул пухлым пальцем:

- Зин, смотри, опять кукла на палке! А зачем вы засунули палку кукле в зад?
 
Зина, не менее красная и такая же большая, одной рукой тащила вопящего и упирающегося ребенка, а в другой держала сигарету. Нервно затянувшись, она хмыкнула, выбросила окурок и с неодобрением посмотрела на кукловода:

- Опять эти театры! Сколько можно тут стоять, проход загораживать, каждый день стоите. Не нужна нам ваша реклама, не придем мы!

И они пошли дальше, окатив запахом перегара, пота и дешевых сигарет. Упирающийся ребенок, не переставая кричать, с интересом оглядывался на Незнайку, пока не скрылся в толпе.

Незнайка загрустил и шумно вздохнул. Воспоминание об этой троице никак не хотело выходить из его головы. Пончик, лежащий рядом, беспокойно пошевелился:

- Ну что ты там сопишь? Опять о них вспоминаешь? Не надо, скоро все закончится, и мы отдохнем, долго отдыхать будем.

Незнайка, как обычно, промолчал. Да, сегодня последнее выступление. Оно закончится – и их уберут в коробки на долгие девять месяцев, ведь театр работал только в летнее время. Осень. Зима. Весна. Темнота. Тишина. И Пончик рядом. И больше никого. Жаль, что в каждой коробке только по две куклы. Жаль, что рядом Пончик.

Размышления прервали голоса хозяев. Взбодрившись и придав счастливое выражение тряпичному лицу, дабы не огорчать своего кукловода, Незнайка приготовился к свету. Крышку откинули, свет брызнул в глаза, ослепив на несколько секунд.  Две пары рук бережно и нежно взяли кукол, и Незнайка с Пончиком вынырнули из коробки…

И вот, наконец, все готово: декорации расставлены, реквизит подготовлен, музыка настроена, куклы разложены. Пора приглашать зрителей. Топот детских ног и веселые возгласы наполнили зал. Как обычно, шумя, толкаясь и переругиваясь, маленькие зрители рассаживались по местам. Строгие мамы раздавали последние указания своим чадам, предвкушая целый час отдыха от любимых детей.

А потом начался спектакль. Жизнь, такая яркая, искрящаяся и цветная, наполнила кукольные тела. Пьяные от восторга, одурманенные чувством сцены, впитывая каждый взгляд каждого ребенка, актеры играли свои роли. Энергия маленьких зрителей, плотная, крепкая и почти физически ощутимая, окатывала сцену, как волна. Эта волна напирала, давила, метала, сплющивала и дарила абсолютное счастье. Как хорошо, думал Незнайка, что я рожден. Как хорошо, что я рожден именно для этого…

Конечно, все проходит. Прошло и это. Роли сыграны, декорации убраны, свет погас. Уставших улыбающихся кукол бережно сложили в коробки. Это было последнее летнее представление. Теперь – тишина, покой и сон. До конца следующей весны…

Яркий свет и знакомые голоса разбудили Незнайку. Рядом опухшими глазами моргал сонный Пончик и тоже ничего не мог понять. Их почему-то достали из коробок, и сделали это слишком  рано. Кукловоды, такие близкие и родные, сегодня были будто чем-то опечалены. Их глаза, всегда нежно смотревшие на своих подопечных, теперь стыдливо избегали кукольных глаз. Добрые человеческие руки стали еще добрее, и у Незнайки заныло где-то внутри. Сегодня случится что-то плохое, понял он, и щемящая тревога накрыла его с головой.

Пончика внимательно осмотрели и положили на стоящий рядом пыльный стол. Незнайка, сидя на знакомых руках, скосил глаза и вглядывался в лица кукловодов, пытаясь уловить суть их разговора. Маленькое сердечко, если бы оно у него было, сейчас бы выпрыгнуло из тряпичной груди от страха. Что происходит? Он понять не мог. Его бережно вынесли из комнаты. В последний раз оглянувшись на знакомые коробки, Незнайка увидел недоумевающий взгляд сонного Пончика.

Его долго везли. Очень долго. Он лежал в каком-то ящике, слышал чужие голоса и незнакомые звуки. Иногда он засыпал и видел кукольные сны. Ему снились сцена, счастливые детские лица, теплые человеческие руки, держащие его. Счастье окутывало Незнайку теплым пледом и не отпускало… до пробуждения. Все это теперь не реально, думал он. Я в темном ящике, я один, и я куда-то еду. Остальное в прошлом.

Сколько минут, часов, дней прошло с момента начала поездки? Незнайка не знал и не хотел об этом думать. Пришло время - и ящик открыли. Куклу куда-то кто-то понес, осмотрел, оправил одежду. Затем незнакомые люди опять разглядывали Незнайку, снимали и чистили щеткой шляпу, отряхивали и без того чистый костюмчик. А затем путешественник достиг пункта назначения.

Незнайку торжественно усадили на витрину. Оглядевшись, он увидел рядом множество других кукол, сидящих, стоящих, принявших самые разнообразные позы. В этом зале кукол было так много, и все они были настолько разными, пестрыми и красивыми, что работник музея, проходящий мимо стендов и витрин, казался смешным и нелепым. В своей скучной форменной одежде, обводящий усталым взглядом кукол, он был менее живым и настоящим, чем они.

Незнайка обрел новый дом. Нельзя сказать, что музей ему не нравился – напротив, он был доволен тем, что попал сюда. Что стало с его друзьями? Жив ли Пончик, или его разобрали за ненадобностью? Почему любимые хозяева так поступили с ним? Незнайка не знал ответов на эти вопросы и не хотел об этом думать. Спектакли, зрители, окрыляющее чувство счастья, пьянящий восторг от игры на сцене остались далеко позади. Все это ушло, и Незнайка видел свое прошлое очень мутно, как через грязное немытое стекло. Новая жизнь, спокойная и размеренная, шла своим чередом. И лишь иногда по тряпичному лицу текли слезы, но теперь их никто не замечал.