Неевклидова геометрия судьбы

                ***
Сквозь хрупкую паутину сна до сознания Владимира Петровича донесся неприятный, тревожащий звук. Еще сонный, он попытался зарыться лицом в уютную мягкость подушки, но звук не прекращался, мешал. Тогда он с усилием разлепил припухшие ото сна веки и открыл глаза. Рассветный сумрак наполнял спальню. На табло электронных часов умиротворяющем зеленым светом светились цифры 06.38… Кто это в такую рань? Да еще и по городскому телефону?

Владимир Петрович уже отвык от этого звонка. Двадцать первый век на дворе, все пользуются мобильными телефонами. Массивный аппарат городской связи оставался в его квартире, как напоминание о прошлом, как антиквариат. И этот антиквариат почему-то звонил, надрывался механическим занудным звуком, пробуждая в душе тревогу.

Владимир Петрович резким движением вскочил с постели и, подтягивая на ходу пижамные штаны, бросился в коридор к телефону. Ничего хорошего этот звонок не предвещал…

Выплюнув в трубку неприветливое «Алло!», Владимир Петрович услышал голос своего заместителя.

- Владимир Петрович, - отчего-то шептал Василенков громовым шепотом, а его начальнику виделось, как при каждом торопливом слове изо-рта подчиненного веером вылетают мелкие брызги слюны, - Шамшева арестовали! Сегодня ночью. Прямо в загородном доме. Мне Игнатенко только что сообщил. Что делать, Владимир Петрович?..

Холодная волна внезапного испуга окатила Владимира Петровича с головы до ног так, что по спине между лопаток побежала тонкая зябкая струйка пота. Началось! С ужасом думал он, уже не вслушиваясь в панические интонации голоса Василенкова, лихорадочно пытаясь сообразить, где искать выход? Если самого Шамшева взяли, то и его не минует чаша сия.

Горько раскаиваться в том, что не переписал на какого-нибудь дальнего родственника две городские квартиры, загородный коттедж и виллу на берегу теплого моря было уже поздно. Мучительно остро захотелось найти какую-нибудь глубокую нору и забиться в нее, свернуться калачиком на самом дне и затаиться на время, подождать пока отшумят злые ветры, пронесется ураган беспощадной борьбы с коррупцией и снова настанет тишина.

Так ничего и не сказав заместителю, Владимир Петрович положил трубку на рычаг и задумался. Но, не зря же он был опытным чиновником, стратегом, если можно так выразится, подковёрной борьбы! Спасительная идея вспыхнула в голове ярким светом прожектора, осветившего в кромешной тьме путь к выходу. Больница!! Вот где можно отсидеться, отлежаться, переждать. А там видно будет! Может, сожрут одного Шамшева, да и угомоняться? А лежачих, как известно, не бьют.

И Владимир Петрович решительной рукой набрал номер неотложной помощи. Напустив в голос слезливой жалобности, он наврал диспетчеру про сердечный приступ. А пока ждал приезда дежурной бригады, предусмотрительно заглянул в интернет и внимательно прочитал про нестабильную стенокардию, стараясь запомнить все симптомы. К счастью выдержка опытного стратега не подвела его в стрессовой ситуации.

                ***
- Ну что, практикант, - пробасил доктор Артюхов и дружелюбно хлопнул Кольку по спине своей огромной ручищей так, что хрупкий парнишка чуть не упал, - с первым трудовым днем тебя!
Колька вздохнул. Очень хотелось спать, глаза слипались сами собой, в руках и ногах скопилась и никак не хотела оттуда уходить какая-то ватная неуклюжесть.Фельдшерский чемодан с красным крестом оказался зверски тяжелым. Но Колька мужественно доволок его до машины и втолкнул в боковую дверь.

- По коням! – гаркнул Артюхов, разбудив дремавшего за рулем Михалыча, и влез на переднее сидение.

Машина, взвизгнув тормозами, помчалась по улице, разгоняя синими сполохами проблескового маячка зазевавшихся водителей легковушек.

- Скажи, Николай, - доктор скосил на Кольку левый глаз и чуть повернул голову, в уголке его рта притаилась улыбка, - чего ты вдруг пошел на фельдшера учиться? Работа тяжелая, неблагодарная.
- У меня мама медсестрой в нашей больнице на травматологии работает, - ответил Колька.
- А-а. Значит у вас династия медицинская? А отец твой кто по профессии?
- Не знаю, - буркнул себе под нос Колька и, как ёжик, выставил в мир пару десятков иголок.

Но доктор Артюхов услышал, бросил понимающий взгляд в сторону практиканта и кивнул.

- Ясно…

Что вам ясно? Хотелось крикнуть Кольке. Что постороннему человеку может быть ясно, если ему самому ничего не ясно?! Если на каждый вопрос об отце мать отворачивается в сторону и молчит, как партизан на допросе. Хоть бы придумала какую-нибудь красивую историю про героического лётчика, погибшего в бою, или альпиниста, пропавшего в горах… А это молчание, как прозрачная глыба льда, вырастает между ними, вымораживает доверие, отдаляет друг от друга. А ведь у него кроме матери никого нет.

Колька провел растопыренной пятерней по светло-русым вихрам, зачесывая на затылок непокорные пряди. Он почему-то не осуждал отца, а даже оправдывал. Наверное, и его достала мать своими нравоучениями! Не выдержал занудства мужик и ушел, бросил семью. Мать всегда была рядом, поэтому обвинять ее в том, что семья у них не полная, хромая какая-то, было гораздо проще.

Он часто злился на мать, ворчал на нее про себя, фыркал, как упрямый жеребенок, но отчего-то обрадовался, когда выяснилось, что солидного дядьку лет пятидесяти с сердечным приступом, с подозрением на нестабильную стенокардию, они повезут в больницу, где работала его мама.

                ***
- Привет, Кристина!
-Привет, Маша.

Они встречались возле лифта в больничном холле каждый день и вместе поднимались на свои отделения на 6 этаже. Кристина на 1-ю кардиологию, а Маша на 2-ю. Так сложилось, что обе оказались самыми молодыми докторами на этих отделениях, оттого и сдружились, хотя дружба дальше совместных чаепитий в ближайшем от больницы кафе на распространялась. Маша, Мария Владимировна, все время ощущала какую-то незримую преграду, отгораживающую Кристину от всего мира. Вроде и улыбается доброжелательно, и при встрече кивнет приветливо, и сложные случаи врачебной практики с ней обсудить можно, и даже о своем, о девичьем пощебетать. А все равно подруга близко к себе никого не подпускает, на расстоянии вытянутой руки держит.

Старый лифт, угрожающе дребезжа, медленно раскрыл перед ними двери. Нажав на кнопку 6 этажа, девушки прижались к задней стенке тесной кабины, чтобы в нее впустить как можно больше пассажиров. Лишь бы перегрузки не было! Подумала про себя Маша, но радостно заулыбалась, когда последним в лифт втиснулся травматолог Максим Викторович.
 
Его лучезарная, белозубая улыбка осветила маленькую кабину тихим светом, но свет этот был явно дежурным и не относился ни к кому конкретно. Отчего Маша слегка разочарованно вздохнула.

- Эх, какой классный мужик, этот Максим! – мечтательно произнесла она, когда обе подруги вышли на своем этаже. – Умен, красив, молод и талантлив! Говорят, руки у него золотые. И до сих пор не женат. Вот бы заарканить такого…
- Не дай тебе бог, Машенька! – Кристина остановилась перед дверью на отделение.
- Это почему же?

- Влюбиться в красивого, умного, молодого и талантливого мужчину – худшее наказание, которое только можно придумать для девушки.
- Откуда ты знаешь?

- А я училась с ним на одном курсе. После института я сразу пришла в больницу, а он еще два года в ординатуре учился, а год назад пришел сюда. Знаешь, как у нас на курсе его называли?
- Интересно, как?

- Три Б: баламут, бабник и бард. Девицы на нем гроздьями висли, прохода не давали. Правда, хорошо играл на гитаре и неплохие песни писал. На студенческие капустники из-за него билетов не достать было.

Маша с любопытством посмотрела на Кристину. Ее насторожили нотки то ли грусти, то ли ностальгии, в голосе подруги, то ли давнего разочарования.

- Так что, Машенька, держись от него подальше. Ничего хорошего близкое знакомство с таким мужчиной не принесет. Журавлем лучше любоваться в небе, а не в домашнем птичнике. – Кристина решительно потянула на себя створку двери.
- Все равно, синица в руках меня тоже не устраивает! – ответила Маша и пошла по коридору в противоположную сторону.

Странная она, Кристина, вроде красивая, умная, одевается хорошо, стильно, а холодом от нее за версту веет. Снежная королева какая-то. За три года работы не подцепить себе кого-нибудь из местных докторов-мужчин, это постараться надо! Вон они как сами липнут, глазки строят, заигрывают, и женатые, и холостые, и молодые, и совсем старые. На прошлой неделе патологоанатом Завирухин так на нее, Марию Владимировну, выразительно смотрел на общей конференции, что она думала, дырку ей на халате прожжет своим взглядом. А самому-то, стыдно сказать, лет сорок, наверное, совсем старый! А все туда же, седина в голову – бес в ребро…

                ***
Только Владимир Петрович успокоился, только уютно устроился на больничной койке (не родная кровать, конечно, но сейчас не до выбора!), только смирился с тем, что отдельная платная палата пока занята и пришлось вселяться в двухместную, только дружелюбно познакомился с соседом по палате, как грянула беда, какой не ждали…

Через пять минут после того, как ушла его лечащий врач Кристина Станиславна, молодая, симпатичная, но очень строгая, как на пороге палаты возник… призрак его недавнего прошлого в виде медсестры Олечки Веселовой. У Владимира Петровича ощутимо ёкнуло сердце. Как бы и вправду нестабильную стенокардию не заработать…

Синие, как сапфиры, глаза ее удивленно округлились, изящные бровки поднялись вверх на младенчески чистый лобик в золотистых кудряшках. Ну, куколка, очаровательная куколка, одно слово!

- Здрасьти… - растерянно пробормотал он, с тревогой наблюдая, как изящные бровки сурово сдвигаются, а в сапфировых глазах сгущаются грозовые тучи. Громовой раскат не заставил себя долго ждать.
- Ах, это ты, пупсик?! – и готовый к употреблению шприц с насаженной уже длинной иглой, нацелился прямо в него.
- Моя фамилия Пузиков! – вяло возмутился Владимир Петрович. Ему никогда не нравилась ее манера называть его, взрослого, солидного мужчину уничижительным «пупсиком»! Но чего только не позволишь красивой девушке, если испытываешь к ней сердечную привязанность?
- Ах, Пузиков, говоришь? Мерзавец ты, а не Пузиков! Старый кобель! Решил, что со мной можно, как с другими? Поматросил и бросил? Я что тебе, кукла пластмассовая?!

Владимир Петрович вжался в тощую больничную подушку и втянул голову в плечи. А разъяренная красотка нависла над ним, угрожающим жестом подняв руку со шприцем.

И тут за их спинами раздался оглушительный хохот. Сосед по палате, толстяк, что минуту назад увлеченно читал детектив, установив книжку на свой выдающийся живот, как на подставку, заразительно ржал во все горло. При этом его живот трясся и колыхался, как английский пудинг.

- Ну ты попал, мужик! – хохотал сосед, - просто мыльная опера какая-то! Сестричка, если этот тип сейчас крякнется от инфаркта на фоне стресса, я про вас не скажу! Заслужил, паршивец, заслужил! Бросить такую красавицу! Ну, ты даешь, мужик! Я бы ни за что не бросил.

Заливистый хохот толстяка перемежался веселым похрюкиванием, постаныванием, а бывшие любовники все никак не могли оторвать друг от друга взгляд.

- Поворачивайся на живот, пупсик. Снимай штаны! – скомандовала Оленька Веселова.

А противное слово «пупсик» просвистело в мозгу Владимира Петровича спущенной стрелой, и он понял, что сопротивляться судьбе бессмысленно.

- Давай, давай, красавица, вмажь ему как следует! – продолжал хохотать сосед.

А бедному Владимиру Петровичу было не до смеха, когда он весь сжался в испуганный комок, готовый встретить свою погибель. Оленька от души, с размахом всадила иглу в его мягкое место. Но, странное дело, физическая боль принесла Владимиру Петровичу какое-то душевное удовлетворение, какое, наверное, испытывает преступник, понеся заслуженную кару.

                ***
Через полчаса все отделение от заведующего до санитарок знало трагическую историю любви Оленьки Веселовой и с воодушевлением смаковало подробности. Хоть какое-то разнообразие в скучных больничных буднях!

Кристину вызвали в отдел кадров на втором этаже подписать какую-то бумажку. Проходя мимо сестринского поста, она увидела Олю, в очередной раз рассказывающую эпопею с пупсиком, в окружении двух санитарок и процедурной сестры. Котел эмоций в душе Оленьки клокотал возмущением, периодически стравливая пар крепким словцом.
- Вот ведь козел, потаскун престарелый! А я-то его любила всем сердцем!

Пожилые санитарки в старых, линялых рабочих халатах, давние поклонницы телесериалов, сочувственно кивали головами. Процедурная медсестра, не на много старше героини романа, недоверчиво ухмылялась.

- Ольга Михайловна, - строго произнесла Кристина, - разве у вас больше нет работы?
- Есть, Кристина Станиславна…
- Так не отвлекайтесь! А на будущее я вас попрошу никогда не смешивать работу с личными отношениями! Здесь вы медицинская сестра, а уж все остальное - за дверями больницы.

- Извините, - пробормотала, явно смутившись и растеряв весь свой праведный гнев, девушка.
- Клавдия Васильевна, ну что ж вы болото в коридоре разводите, когда полы моете? Лужи кругом! Здесь же больные люди ходят, поскользнуться могут. Тряпку надо лучше отжимать! – и пошла к лифту, гордо выпрямив спину и стуча высокими каблучками.

- Фу ты, ну ты, ножки гнуты, – прошипела ей в спину пожилая санитарка, - ходют тут всякие, шпильками своими линолеум портют. Вот когда станешь заведующей отделением, тогда и будешь меня учить полы мыть, пигалица длинноногая.

Больничный лифт, как дряхлый старик, двигался вверх-вниз с черепашьей скоростью, издавая утомленные вздохи и подозрительные скрипы, периодически, когда одновременно пассажиры нажимали несколько кнопок, отправлялся не на тот этаж, на которой полагалось, выводя из терпения ожидающих своей очереди.
 
Кристина старательно жала на кнопку вызова, пока не заболел палец. К черту этот лифт! Подумала она и решительно развернулась на скользком полу, направившись к лестнице.

Лестница тоже была превращена стараниями Клавдии Васильевны в болото. И не успела Кристина торопливо простучать каблучками по нескольким верхним ступенькам, как нога ее поскользнулась, поехала по мокрой поверхности, и девушка кубарем полетела вниз по лестнице, на лету теряя красивые, модные туфли на высокой шпильке…

В это время с третьего этажа спускался молодой светило травматологии Максим Викторович, держась за перила и тихонько насвистывая себе под нос любимую мелодию. Когда мимо его руки, буквально в пяти сантиметрах, просвистело нечто странное. Резко оборвав мелодию, Максим остановился и удивленно посмотрел вниз, в лестничный пролет, где, шмякнувшись о бетонный пол с непонятным звуком, уже лежала женская туфелька с изящным каблуком-шпилькой.

В памяти его мгновенно всплыла картинка: он спускается вниз, ОНА поднимается вверх, цокая острыми каблучками по ступенькам. И ножки из-под халата такой стройности, и красоты, что глаз оторвать невозможно. Цокают каблучки, а он, как глупый пацан, провожает их восторженным взглядом, позабыв обо всем на свете…

- Ничего себе! – пробормотал Максим вслух, - чего только в нашей больнице не увидишь!

И пошел себе дальше, подумав, что это какая-нибудь истеричная дамочка из пациенток, небось, велела мужу принести сменную обувь, а он, растяпа, вместо домашних тапочек принес туфли на каблуке. Вот и не сдержалась дамочка, швырнула куда не попадя от избытка чувств…

                ***
- Старший следователь по особо важным делам Следственного Комитета! – представился Николай Робертович дежурному охраннику, развернув служебное удостоверение на уровне его глаз.

Немолодой охранник с печатью армейского отставника на суровом лице внимательно прочитал каждую строчку в удостоверении, на секунду задумался, и кивнул, пропуская посетителя в синей форме. Николай Робертович немного растерялся в просторном больничном холле. Где тут искать эту самую первую кардиологию? У каждой двери блестели тусклым серебром таблички с названиями отделений, а дверей было много. На прочтение всех полдня угрохать можно… Надо спросить у кого-нибудь из местных. Старший следователь по особо важным делам растерянно топтался на месте.

Этот свидетель Пузиков (смешная фамилия, скользкая какая-то, вёрткая!) очень подозрительно попал в больницу именно в день ареста основного фигуранта… Испугался чего-то? Совесть замучила? Надо будет поглубже копнуть этого самого Пузикова. За долгие годы работы в следствии у Николая Робертовича выработался профессиональный нюх, как у собаки-ищейки. И слабый, неприятный запашок, что исходил от этого дела, тонкой нитью тянулся сюда в больницу, где на 1-й кардиологии залёг подозрительный свидетель с вёрткой фамилией.

Николай Робертович растерянно крутил коротко стриженной головой с проблесками первой седины на висках по сторонам. Из-за двери с табличкой «рентгеновское отделение» появилась невысокая полноватая дама в белом халате и уверенным шагом направилась мимо следователя.

- Простите, как мне попасть на первую кардиологию? – спросил следователь, деликатно кашлянув у нее за спиной.
Дама обернулась и… оба остолбенели.

- Лида?.. – прошептал он и чуть не выронил тяжелую кожаную папку с документами из рук, – Лида…
- Ты?..
Лицо женщины, все еще удивительно милое, с очаровательными ямочками на щеках, с яркими голубыми глазами, вспыхнуло смущенным румянцем, а взгляд заметался в испуге по сторонам. Но в следующее мгновение она сумела взять себя в руки.

- Неожиданная встреча, Николай Робертович! -  и в голосе холодный металл, - Какими судьбами?
- Я по делу…
Он растерялся не столько от неожиданности встречи, которую все-таки в глубине души ждал столько лет, сколько от отсутствия хоть малой искорки того тепла, что согревало когда-то их обоих. Стоял, как истукан, и смотрел на ту, которую когда-то давно любил. А в ушах звучали слова старой песни: «Я перестану ждать тебя, а ты придешь совсем внезапно»…

«Господи, хоть бы сквозь землю провалиться! Зачем он здесь? Только все успокоилось, только смирилась, и на тебе!» - стучало в голове Лидии Степановны, старшей медсестры отделения травматологии. Ей стоило невероятных усилий «держать лицо», хотя рентгеновский снимок, зажатый в левой руке, предательски дрожал, как осиновый лист на ветру.

- По делу? Надеюсь, это дело со мной никак не связано?
- Нет. Я хотел со свидетелем побеседовать…
- А… Действительно, ведь у нас с тобой нет никаких общих дел, да и не может быть! – Главное, чтобы он не почувствовал слабинки в ее словах! Твердость и независимость. В глазах лёд, подбородок выше, спину прямее.

- Нам бы поговорить с тобой, Лидочка…- попытался он заглянуть ей в глаза.
- Извини, у меня слишком много дел. Да и говорить не о чем! А первая кардиология на 6 этаже.

Повернулась на каблуках и пошла прочь даже не попрощавшись. А ведь он ждал этой встречи, ждал много лет. И что, вот так вот разбежаться? И опять не получить ответы на те вопросы, что тяжким грузом лежат на дне души 20 лет? Николай Робертович даже руку протянул ей вслед в робкой попытке удержать, но тут же вспомнил о свидетеле. Нет, работа прежде всего! Сначала он поговорит с господином Пузиковым, а потом найдет ее и все выяснит. Уж теперь то она от него никуда не денется. Пусть наконец объяснит свой странный поступок! 

Проводив упрямо выпрямленную спину старшей медсестры, а заодно, не удержавшись, мягко скользнув взглядом по аппетитным округлостям ниже талии, Николай Робертович вздохнул и направился к лифту.

                ***
Кристина с замирающем от страха сердцем лежала на кушетке в перевязочной травматологического отделения и, приподнявшись на локтях, рассматривала свою распухающую на глазах лодыжку.

- Наконец то я понял для чего женщине нужны туфли на высоком каблуке! – Максим Викторович вошел в перевязочную, улыбаясь своей знаменитой улыбкой.
- Для чего? – поинтересовалась Кристина, стараясь не смотреть на белозубое ослепительное сияние.

- Для того, чтобы периодически с них падать и попадать в мои умелые, добрые руки!

Максим и правда потирал ладони с видом гурмана, завидевшего редкий деликатес.

- Баламут ты Макс, - недовольно нахмурившись, проворчала Кристина, - был и остался баламутом. Тебе бы только посмеяться.
- А что, плакать что ли, когда появляется возможность полюбоваться такими красивыми ножками? Лидия Степановна, принесли снимок?

Старшая медсестра сунула ему в руку рентгеновский снимок и задумчиво отвернулась к окну. Принесла же его нелегкая! И именно сегодня, когда у Кольки первое дежурство на неотложке. С утра пораньше возят и возят больных в ближайшую районную больницу. Не дай бог встретятся… Еще догадается, следователь…Ведь Колька так на него похож, просто одно лицо… Господи, пронеси!.. В душе ее царило полное смятение.

- Ну, Кристиночка, могу тебя обрадовать – перелома нет. Сейчас мы с Лидией Степановной соорудим тебе симпатичный гипсовый башмачок, и будешь форсить в нем ближайшие пару недель. Извини, к сожалению, пока без каблука. Обещаю, красоту твоих ножек он не испортит!
- Да ну тебя, Макс! Мне не до смеха.

Максим Викторович отложил снимок и склонился над пострадавшей, вмиг став серьёзным и сосредоточенным. Нога у Кристины болела, ныла, зудела и даже чуть-чуть дергала. Но когда большие сильные ладони доктора-травматолога легли на ее лодыжку, вся боль куда-то отступила, превратилась в фон, малозначимый и второстепенный. В колене сконцентрировался страх, словно струной стягивая всю ногу. Но волшебные руки доктора, подхватив одной ладонью лодыжку снизу и поглаживая другой голень сверху, источали такую нежность, с такой неприкрытой лаской бережно скользили вверх к колену, что страх ослабил свои вожжи, стал таять, растворяться, рассеиваться. Кристина затаила дыхание и прикрыла глаза, невольно попадая в плен этих волшебных рук, растекаясь, как карамель под жарким солнцем, переключаясь на что-то другое, совсем не связанное ни с травмой, ни с травматологией… Неожиданная острая боль пронзила лодыжку ножом, сопровождаясь ослепительной вспышкой в мозгу.

- Ай!! – вскрикнула больная, подскочив, и заморгала вдруг наполнившимися влагой глазами, – Изверг!

- Всё, всё, всё, душа моя! Больше больно не будет! – Максим положил ей руки на плечи и заставил снова лечь на кушетку. – Вывих то надо было вправить! – И обращаясь к медсестре, - готовьте гипс, Лидия Степановна.

Лидия Степановна, склонившись к пострадавшей, прошептала ей на ушко:

- Вот так всегда с мужчинами: сначала нежность, потом ласка, а потом боль… Держитесь от них подальше, милочка!

- За что же вы так на мужчин ополчились, Лидочка Степановна? – сверкая своей обворожительной улыбкой, поинтересовался Максим Викторович, ловко накладывая гипс, – Чем они вам так насолили?

- Никто мне не насолил, доктор, просто пытаюсь уберечь молодежь от ошибок.

                ***
Николай Робертович подошел к медсестре с игривыми золотыми кудряшками над большими синими глазами, которая сосредоточенно перебирала стопку историй болезни на сестринском посту.

- Добрый день, - вежливо поздоровался он, доставая служебное удостоверение, – не подскажите в какой палате лежит Пузиков Владимир Петрович?

Два сапфировых ока уставились на него удивленно и настороженно.

- Я следователь по особо важным делам Следственного Комитета.
- А зачем он вам?
- Побеседовать с ним очень бы хотелось. Он проходит у нас свидетелем по одному важному делу. Так в какой он палате?

При виде этого серьёзного человека в синей форме с устрашающем удостоверением в руках в душе Оленьки Веселовой произошла странная метаморфоза. Вместо того, чтобы решительно и с удовольствием передать мерзавца и предателя в руки так удачно подвернувшегося правосудия, она спросила:

- Вы с ума сошли? Собираетесь допрашивать больного человека? Совесть у вас есть?!
- Ну, во-первых, не допрашивать, а просто беседовать, - попытался убедить медсестру следователь. – А во-вторых, милая барышня, не вам меня совестить. Просто скажите, в какой он палате?

- Я вам не милая барышня! – Оленька возмущенно встряхнула кудряшками. – И без разрешения лечащего врача я не могу допустить вас к больному! У вас есть разрешение врача?

М-да, не думал он, отправляясь в обычную районную больницу, что тут на каждом шагу его ожидают трудности. Николай Робертович вздохнул.

- А где мне найти лечащего врача?
-Там… - Оленька неопределенно махнула рукой вправо. Она уже знала, что Кристина Станиславна вывихнула ногу, свалившись с лестницы, и ближайшие несколько недель будет лечиться дома на больничном. Но выдавать пупсика, своего пупсика, не собиралась.

Следователь, нахмурившись, недружелюбно кивнул и отправился по коридору искать отсутствующего доктора. А Оленька побежала в палату к Пузикову.

Владимир Петрович был в палате один, сосед куда-то вышел. Он лежал в кровати и сосредоточенно изучал стену, выкрашенную в бледно зеленый цвет. Все, решительно все было против него! Невольно в голове всплыла народная мудрость: «Не все коту масленица!» А кроме этой ни одной дельной мысли в голове не появлялось. Вдруг дверь распахнулась и, источая тревогу, в палату влетела Оленька.
   
- Пупсик, тут тебя следователь по особо важным делам разыскивает. Что ты натворил?
Пузиков вздрогнул и, повернувшись к ней, поднял жалобные глаза.

- Оленька, милая, я пропал, совсем пропал!..

Увидев этого взрослого, солидного мужчину таким растерянным, таким беспомощным и жалким, в душе ее вдруг шевельнулись жалость и сострадание. Она присела на край его кровати и сочувственно погладила по плечу.

- Меня посадят, Оленька, посадят! – жарко зашептал он, вдруг уловив поддержку в ее взгляде, почувствовав живое человеческое тепло, исходившее от ее маленькой, нежной ручки. – В тюрьму посадят и все конфискуют! Я буду нищим и никому не нужным…

К глазам подступили жгучие слёзы. И он по-детски доверчиво ткнулся лбом в ее плечо и всхлипнул.
 
- Ничего, пупсик, переживем! Я тебе в тюрьму передачки носить буду, - шептала она, ласково поглаживая так беззащитно и трогательно просвечивающую на макушке лысину.
- Оленька, милая, я же говорю, я нищий, совершенно нищий!
- Глупости, пупсик! Ты же сам называл меня «моё сокровище». А меня у тебя никто конфисковать не может. Я тебя ждать буду, глупенький!

Полные слез и удивления глаза посмотрели на нее.

- Что ты говоришь, Оленька! Неужели я тебе нужен без должности, без денег?
- А ты думал, пупсик, что если блондинка, то могу любить только кошелек в твоем кармане? – грустно усмехнулась Оленька, - Так даже лучше будет. Ты будешь только моим, больше никто на тебя претендовать не станет, и мне не придется страдать от ревности. Миллионы людей живут на зарплату, и ты научишься. Все образуется, милый, вот увидишь!

В дверь уверенно постучали и, едва Оленька успела вскочить на ноги, на пороге появился следователь. Обменявшись с ним многозначительными взглядами, но не сказав ни слова, Оленька Веселова вышла из палаты. А бедный Пузиков мысленно перекрестился, хоть и был совершенным атеистом, и приготовился отдаться в руки неумолимого правосудия.

                ***
Пережитая боль ослабила привычные защиты, как высокие кованные решетки, выставленные Кристиной навстречу коварному, опасному миру. А иначе чем можно объяснить, что она позволила Максиму вызвать для нее такси и сопроводить домой? В глубине души она была совершенно согласна с предупреждением умудренной жизненным опытом Лидии Степановны, но сил сопротивляться настойчивому желанию доктора доставить свою пациентку лично домой в целости и сохранности (а то вдруг вторую ногу подвернет?) не было.

Она неловко прыгала на одной ноге, повиснув на плече Максима Викторовича, пока они добирались от машины до подъезда, предоставив право крепкому и здоровому сопровождающему открывать дверь своими ключами и везти ее в лифте до нужного этажа. Перед дверью квартиры оба нерешительно замерли.

Ключи скрипнули и звякнули в его пальцах, открывая замки, и дверь в квартиру гостеприимно распахнулась. Максим помог ей добраться до банкетки, стоявшей в коридоре. Повисла неловкая пауза.

- Кажется, по закону вежливости я должна предложить тебе чай? – то ли у него, то ли у самой себя спросила неуверенно Кристина, - но у меня ничего нет к чаю, даже сахара.

Он посмотрел в ее виноватые глаза и улыбнулся благодарно.

- А я пью чай без сахара!
- К счастью, где-то завалялась баночка бабушкиного варенья. Кажется, земляничного.
- Земляничного? – воодушевился Макс. – Да это же мое любимое варенье! Ну, Кристина, ты меня, конечно, извини, но, даже если выгонять будешь, пока не попробую бабушкиного варенья – не уйду! – и решительно захлопнул входную дверь.
   
Максим с интересом осматривался в маленькой уютной квартирке. Мягкие плюшевые шторы на окне, несовременная, давно вышедшая из моды мебель, кружевные салфетки на полках, вышитая, с длинной бахромой, скатерть на круглом столе посреди комнаты, кресло с высокой спинкой, заставленный собраниями сочинений великих классиков книжный шкаф, зеркало в массивной деревянной раме…

- Интересная у тебя квартира. Здесь так уютно. От каждой салфеточки, от каждой безделушки на полке веет домашним теплом и уютом.
- Это бабушкина квартира, - пояснила Кристина, усаживаясь с помощью Макса на диван и бережно укладывая пострадавшую ногу. – Родители бабушку забрали к себе, а меня выселили сюда. Сказали, что так у меня будет хоть какая-то надежда устроить свою личную жизнь.

- Мудрые у тебя родители, – усмехнулся Макс, - мне бы таких.
- А у тебя не такие родители?
- А у меня никаких родителей. Я же детдомовский, Кристина. Разве ты не знала? Сначала интернат, потом общага. Этот общажный дух непонятно как перекочевал и в мою собственную квартиру, никак не выветривается, как бы я не старался. Наверное, только женская рука может избавить от него мое жилище.

- Что же ты до сих пор не женился? Выбор, помнится, у тебя всегда большой был. Все девчонки с курса за тобой бегали!

- Все, да не все. Да и не нужны мне те, что сами за мной бегают! Мне нужна такая, чтобы я за ней бегал, чтобы готов был пешком идти за ней на край света! – и непривычно серьёзно и пристально посмотрел прямо ей в глаза. – Такая, как ты, Кристина…

Этот взгляд смущал, тревожил что-то в глубине души, вызывая слабые волны жара, что из самого сердца поднимались вверх и разливались по щекам предательским румянцем. Кристина отвела глаза, не выдержав. Срочно надо было все перевести в шутку.

- Что ж ты за мной в институте не бегал? – немного высокомерно усмехнулась она.
- Ха! Да я тебя боялся, как огня все студенческие годы! И не я один, все ребята боялись.

- А чего меня бояться? – искренне удивилась Кристина неожиданному заявлению. Она всегда считала, что недостаточно привлекательна для мальчиков, поэтому они не проявляют к ней интерес, не приглашают на свидания. – Что я такая страшная? – и растерянно захлопала ресницами.

Максиму показалось, что она сейчас расплачется, и чтобы предотвратить внезапный потоп, сел на край дивана поближе к ней.

- Да ты была самой красивой девчонкой на курсе! Но такой холодной и неприступной, ужас. Как будто у тебя на лбу было написано: «Не подходи, убью!»

Кристина недоверчиво улыбнулась.

- А помнишь, как Славка Михайлов (на каком же это курсе было?) на спор подошел и при всех поцеловал тебя перед лекцией? Как же ты его отметелила учебником оперативной хирургии по башке!

- Еще бы не помнить! – воскликнула Кристина и заулыбалась своим воспоминаниям. – Все было так неожиданно. Я в шоке схватила первое, что попало под руку. Я была в состоянии аффекта!

- Ну, вот, после этого случая уже никто и близко к тебе подойти не решался. В целях самосохранения. Вот такой я трус, Кристинка… А чай то мы пить будем? – вдруг спохватился он. – Колись, где у тебя бабушкино варенье припрятано?

И они долго пили чай, вспоминая студенческие истории. В его устах их юношеские приключения сверкали весельем и беззаботностью, как капли росы на утреннем лугу. И на душе вдруг стало так легко и светло, что незаметно для себя умяли всю банку земляничного варенья целиком.

- А помнишь, какие песни ты пел под гитару? – она с нежностью смотрела на него, вслушиваясь в давно забытые мелодии, вдруг с новой силой зазвучавшие в глубине сердца. – Я так любила тебя слушать… И музыка была хорошая. И слова задушевные… Спой, Максим, пожалуйста! Там за шкафом стоит гитара.

Когда он достал старую, местами потертую, местами поцарапанную гитару, то онемел от изумления. Растерянно поковыряв пальцем наполовину содранную цветную наклейку, поднял глаза на хозяйку квартиры.

- Кристин, это же моя гитара! Та самая, старая, добрая гитара… Откуда?..

Пока он бережно и нежно гладил плавные изгибы инструмента, пока осторожно перебирал струны, Кристина постаралась объяснить:

- Помнишь, когда ты победил на студенческом конкурсе авторский песни, тебе в качестве приза вручили новую гитару? Навороченную такую, шикарную! Я тогда из-за кулис тайком наблюдала за происходящем. И по-тихому стащила старую гитару. Тебе уже было не до нее. Это была моя единственная в жизни настоящая кража…

- Помню, помню. Я эту гитару долго потом искал, никак не мог понять, куда она запропастилась? Приз был, конечно, хорош, но… Эта гитара, она, как старый друг, которому много лет доверял самое сокровенное, самое тайное… Мне ее очень не хватало! С новой гитарой даже песни стали другими, не такими душевными, кажется…

И он запел. Тихие, робкие сумерки заглядывали в комнату, чтобы послушать о том, о чем пело его сердце. Боль в травмированной ноге совсем улеглась, перестала напоминать о себе, и Кристина слушала и слушала. С удивлением отмечая про себя, что ей еще никогда не было так хорошо, что Максим вдруг открылся ей с совершенно другой стороны, и что ей совсем не хочется заслоняться от него высокой чугунной решеткой… Напоминание мудрой Лидии Степановны все еще летало невидимой птахой по углам уютной комнаты, все еще трепетало незримыми крыльями. Но на него уже никто не обращал никакого внимания. Оставалось только приоткрыть форточку и выпустить его вон.

Неожиданно оба заметили, что на улице совсем стемнело, а стрелки часов предательски жались к цифре 11.

- Мне пора! – спохватился Максим, возвращая гитару на место.
- Возьми ее себе, Макс, она же твоя.

- Нет, - он с легким сожалением покачал головой, - пусть теперь здесь живет. Я все равно завтра заеду к тебе навестить. Ну, в магазин за продуктами или в доме с чем помочь… Я буду приходить и петь тебе лечебные песни и играть на этой гитаре. Согласна?

- Согласна, доктор… - Ей вдруг стало ужасно грустно и захотелось заплакать. Но ведь она была взрослой, серьёзной девушкой. Какие уж тут слёзы? -Пока. Спасибо за помощь. Ты там дверь входную просто захлопни за собой.

И тут Максим, предусмотрительно окинув взглядом пространство на расстоянии вытянутой руки от Кристины и не заметив ничего, что хоть отдаленно напоминало бы учебник оперативной хирургии, наклонился и быстро поцеловал ее, словно вор, сорвав непрошеный поцелуй с ее нежных, чуть приоткрытых губ. И спустя секунду за ним хлопнула входная дверь. А она уткнулась лицом в диванную подушку, пытаясь скрыть от самой себя глупые, счастливые слезы…

                ***
Николай Робертович встретил Лидию Степановну уже в верхней одежде в холле больницы. Она суетливо застегивала пальто, будто спешила куда-то. Завидев Николая, бросилась к выходу, как ошпаренная.

- Лида, подожди, я только возьму куртку в гардеробе! – крикнул ей в след Николай.

А она, как загнанный заверь, заметалась, ища спасения между припаркованных у подъезда больницы машин скорой помощи, выбежала на вымощенную тротуарной плиткой дорожку и помчалась, не соображая, куда бежит и зачем… Апрельское солнце светило сквозь переплетения еще голых ветвей деревьев, доедая остатки грязного, ноздреватого снега по углам больничного сквера. В воздухе висел запах сырой земли, прелых листьев и выхлопных газов.

Только Лидия Степановна решила перевести дыхание, как за спиной прозвучали решительные шаги, и крепкая рука ухватила ее за плечо.
- Что же это ты, Лидочка, бегаешь от меня, как заяц? – Так и не успев взять в гардеробе верхнюю одежду, Николай Робертович догнал ее у садовой скамейки. – Что, совесть покоя не дает? От своей совести не убежишь, Лида!

От этого упрека все смятение, мутной волной затопившее было сознание старшей медсестры отделения травматологии, в миг улетучилось, уступив место яростному возмущению.

- И это ты мне говоришь про совесть? Ты?! Это ты - бессовестный врун, обманщик, предатель! Это у тебя должна быть совесть не на месте!

Николай Робертович даже растерялся от такого напора. Он ничего не понимал. Но и оставлять все, не разобравшись, не прояснив для самого себя их отношения, было не в его правилах. Следственный Комитет все-таки.

- Стоп, Лида. Давай разберемся, - голос прозвучал строго и решительно, - Ты двадцать лет назад исчезла за неделю до свадьбы, не сказав мне ни слова, оставив в полном неведении, подорвав мою веру в любовь, в честность и порядочность отношений. И теперь меня в чем-то обвиняешь? В чем я перед тобой виноват?!

- Ну, надо же, какая наглость! Ведь я же своими глазами видела тебя с ней, с этой рыжей вертихвосткой там, у памятника Пушкину! Видела, как вы мило ворковали друг с другом, смеялись, шушукались. Так кто подорвал веру в любовь по-твоему?! Разве я могла после такого выйти за тебя замуж? – глаза ее сверкали праведным гневом так, что он поёжился. Или это апрельский ветерок незаметно пробрался сквозь синюю форменную куртку и пробежался волной мурашек по спине?

- Так значит ты все-таки приходила тогда к памятнику Пушкину? – Николай Робертович неожиданно рассмеялся свободно и радостно, будто жесткие упреки Лидии Степановны столкнули с его души тяжелый камень. – Вот, что значит женская логика! То есть полное отсутствие всякой логики. Это же была Марина, невеста моего друга Сашки Котова. Они в тот день тоже договорились встретится у памятника Пушкину. Она ждала Сашку, а я тебя. Встретились совершенно неожиданно и посмеялись этой неевклидовой геометрии. Получается, что параллельные прямые все-таки иногда пересекаются! Понимаешь?
 
Лидия Степановна недоверчиво нахмурилась.

- Ты мне зубы не заговаривай, врун!
- Да не вру я, Лидочка, не вру! Я тебя обязательно познакомлю с Сашей и Мариной. Они уже 20 лет вместе, двух девчонок растят. У них прекрасная семья. А с Сашкой мы вместе в Комитете работаем.

Лида растерянно моргала, чувствуя, как из-под ног уходит привычная опора, и вся стройная структура мира, так тщательно отстроенная, выверенная за долгие годы, начинает рушится, рассыпаться на глазах.

- Ну разве можно делать заключение, не оценив все улики, не проверив показания свидетелей? Плохой из тебя следователь, Лидочка! Я тебя в тот день до глубокой ночи прождал, потом долго искал, волновался, не понимал, что же произошло?.. Не скрою, обижен был сильно, но потом простил. Потому что любил очень… Я ведь так и не женился, Лида. Трудно было решиться снова…

Лидия Степановна опустила глаза, сосредоточенно разглядывая носки своих сапог. Такой дурой она не чувствовала себя еще никогда в жизни…  И почему тогда не стала разбираться, выяснять отношения? Почему сломя голову понеслась на вокзал и уехала к троюродной тетке в Забайкалье? Зачем?..

- Мам, ты уже сдала смену? – раздался знакомый голос за спиной. Лидия Степановна внутренне сжалась в комок в ожидании чего-то неминуемо ужасного. – Хочешь, договорюсь с Михалычем, подкинем тебя до базы? А оттуда до дома всего-то минут десять пешком. Поехали?

Рядом с мамой стоял незнакомый человек без верхней одежды и смотрел на него…Колька не понял, почему на него смотрят ТАКИМИ глазами?..

- Здраствуйте! – спохватился он и кивнул незнакомому мужику в синей форменной куртке. Полицейский что ли? Чего ему от матери нужно?

- Здравствуй, - Николай Робертович смотрел то на Лиду, то на худенького ясноглазого паренька в мешковатой форме фельдшера скорой помощи. И взгляд его был красноречивее любых слов.

Спустя бесконечную, застывшую во времени секунду, он протянул Кольке руку и спросил:

- Тебя как зовут, парень?
- Николай.

Рука незнакомца была сильной и уверенной, как у настоящего мужчины. Да и вид внушал уважение.

- Николай? Ну, Лида, ну ты даешь… Николай Робертович, старший следователь по особо важным делам Следственного Комитета, - представился он, а голос почему-то дрожал.

- Это твой отец, Коля - вздохнув, произнесла мать.

Мой отец?! Важняк из Следственного Комитета?.. Вау!.. Это даже круче, чем лётчик или альпинист.

Пока на лице Кольки друг за другом менялись выражения удивления, сомнения и радости, в душе Лидии Степановны таяли вековые льды, затапливая все внутри. И это половодье подступало к глазам, грозя хлынуть неудержимым потоком слез.

- Чего ж ты такой худой, Николай? – вдруг спросил старший следователь и улыбнулся. – Спортом то занимаешься?

- Что ты, какой спорт! – воскликнула мать, с воодушевлением садясь на своего любимого конька. – Компьютерные игры у нас самый любимый спорт. Все свободное время торчит у компьютера, за уши не оттащить! Да ему только волю дай, про учебники совсем забудет со своими стрелялками!

- Не хорошо, сын, не хорошо. Ты же мужчина! А мужчина должен быть сильным. Каждый мужик должен уметь постоять за себя и за своих близких. – Тоном учителя заговорил новоявленный отец.

Мечтал, мечтал и домечтался!.. Подумал про себя Колька и тихо вздохнул. И медленно пошел по дорожке, с двух сторон окруженный родителями, стройно, слаженно, на два голоса вещавшими ему прописные истины, влетавшими ему в одно ухо и тут же, не задерживаясь, вылетавшими из другого.  Он не слушал слова, он всем своим существом впитывал тепло, исходившее от крепкого, надежного плеча отца, одетого в синее, форменное сукно, и незаметно косил в его сторону левым глазом...

Весеннее солнце разливало свое сияние по больничному скверу. Сквозь густое переплетение ветвей с небосвода доносились радостные птичьи трели. А вдоль дорожки на пригретых солнцем местах сквозь прелую листву уверенно и смело ковырялись первые зеленые стебельки…