Шаровая молния

  Зря говорят, что человек не в силах изменить в своей жизни ничего, что наша судьба – всего лишь плыть по течению, надеясь по пути на чудо. На самом деле любой из нас может стать кем угодно, и каким угодно – если, конечно, очень сильно захочет. Много лет назад Симор Гласс хотел стать дохлой кошкой (1) – но вместо этого начал писать об этом рассказы и повести. Будучи не в силах выносить то, что его читают, как книгу – Симор Гласс запретил себя печатать и издавать, и спрятался в одиноком доме посреди глубокого леса, где, по слухам, и стал к старости дохлой кошкой – как, собственно, и хотел. Можно, напротив, захотеть стать великим писателем, и почти получить Нобелевскую премию, после сделаться спортсменом, и попасть на обложки атлетических журналов – а потом стать самураем, и совершить харакири (2). Можно – многое. Да, чего греха таить – человек может всё. В один момент жизни можно, совершенно не понимая этого – раз и навсегда спятить, сойти с ума. Новое состояние мучительно, и будет висеть в голове постоянным кромешным адом до конца дней – но невозможно писать хорошо, предварительно навсегда и серьёзно не спятив, ведь лучшие тексты – и есть воплощённая в буквах невыносимая боль. От безвыходности, и невозможности жить с этим адом в голове можно пойти в психиатрическую больницу, и просить на коленях доктора избавить тебя от этих мучений – вот сколько возможностей открывает человеку мир. Можно, напротив, ни в какую больницу не ходить, а взять складной нож, и прирезать им кого-нибудь в тёмном подъезде – для этого вовсе не обязательно иметь какие-то специальные навыки. После этого сдаться полицейским, сказав им, что здоров, и совершенно ни в чём не раскаиваешься – и сесть в тюрьму. Массу возможностей открывает человеку мир – а в заключении, как известно, тоже живут люди, тем более что жизнь вокруг – не меньшая тюрьма, чем та, настоящая. В застенках можно записывать огрызком карандаша диковинные истории, рассказываемые печальными зэками – и выйти на свободу уже известным писателем-диссидентом, в распростёртые объятья мира.

  Кем угодно может стать человек – дизайнером, спортсменом, предпринимателем, учёным, пилотом реактивного самолёта – если сильно захочет, и задастся такой целью. Может стать полицейским, или бандитом. Можно даже стать дохлой кошкой, или мёртвым самураем – правда, для этого придётся сильно постараться. Петров же, изнемогая от боли постигшего его когда-то безумия, и ощущая полную бессмысленность кем-либо быть – захотел стать шаровой молнией, и тут же ей стал – небольшой, размером с теннисный шарик.

  Стояла летняя звёздная ночь без луны, самая середина ночи – поэтому людей на улицах почти не было, а те одинокие, что шли по тротуарам и дворам – совершенно не смотрели наверх. Петров, сверкая изнутри бледным плазменным огнём, сделал в высоте несколько пируэтов, и, освоившись с новым своим состоянием, залетел в открытую форточку последнего, девятого этажа высокого дома. Медленно влетев по воздуху на кухню, он старался ничего не задеть и не потревожить. На грязном столе, усыпанном пеплом и окурками, спал, облокотившись, человек, обхватив большой рукой железную рюмку. Двое других спали тут же, на полу, в куче из пустых пивных банок, стеклянных бутылок различных калибров, и пустых сигаретных пачек – во сне они шумно дышали, широко открыв запрокинутые рты. «Ай, как нехорошо», – искрясь и тихо шипя, подумал Петров голосом, какой бывает при зубной боли, и медленно полетел внутрь квартиры. По пути он заглянул в открытую дверь уборной, сделав там круг – на полу возле унитаза, обняв его рукой, как друга, сидел человек, рядом с ним валялся использованный шприц – казалось, что человек спит, если бы он не смотрел прямо перед собой открытыми непонимающими глазами, ни на что не обращая внимания. «Нехорошо», – мозг Петрова перекосило такой болью, как будто бы природное явление и правда может испытывать боль – и он направился, мерцая электричеством, по воздуху в гостиную. По пути он старался не задеть никакой одежды, чтобы не вызвать пожара – и заметил, что одежды в квартире было немного. На неприбранной кровати в углу, возле заваленного набок журнального стола, спали вповалку и в обнимку несколько одетых человек – сделал круг над кроватью, Петров вгляделся в их лица, и увидел в сплетении тел её лицо. Остановившись в воздухе непосредственно над ним, Петров мягко зашипел электрическим разрядом – стараясь разбудить, но ни в коем случае не обжечь. Многое может человек, если захочет, но она не могла ничего – ни уйти самой, ни выгнать весь этот сброд, ни купить себе еды или одежды. Защищаясь от яркого света – Петров тут же отлетел на безопасное расстояние – она потянулась, и проснулась.

  «Что это?», – спросила она с нарастающим ужасом. Посреди погружённой во мрак комнаты висел в воздухе шарик из чистого света размером с теннисный мяч, по которому переливались, как пятна на солнце, жёлтые электрические сполохи. «Уйди!», –  закричала она истерично, схватила с грязного стола какую-то рюмку, и метнула в Петрова её содержимое. Петров неожиданно для себя зашипел, разразился тонким, режущим слух свистом – и с грохотом взорвался.

  Огонь мигом охватил комнаты, перекрыв выходы из квартиры. «Пожар!», – раздавались крики людей, спросонья сталкивающихся, и натыкающихся друг на друга. В прихожей горела резина и пластмасса, распространяя внутрь едкий чёрный дым. От удушья и жара кто-то разбил окно – кислород, мигом наполнив пространство, разметал пламя по всей квартире. И показалось, что кто-то, потеряв разум в огненном аду, уже выпрыгнул с девятого этажа через окно навстречу судьбе. Петров же, исчезнув, возносился в небо – туда, куда рано или поздно отчаливают все сумасшедшие, и где высоко над головами покачивается на звёздах русская пустота.

Примечания - 1) Дж.Сэлинджер "Выше стропила, плотники" 2) Юкио Мисима