Повесть для подростков 12-15 лет.
- Все готовы? – Егор повернулся к друзьям, быстрым взглядом окинул каждого, просчитал, проверил, все ли взяли, коротко отдал команду, - Мишка, тебе сегодня на углу стоять. Если кому приспичит спозаранку двинуть куда-нибудь. Остальные, взяли инструмент и за мной. Маски оденьте.
В предрассветных сумерках три фигуры в наброшенных на голову капюшонах двинулись в угол двора к заваленной мусором помойке. Четвертая отступила в тень под развесистые ветки клена и замерла, растворилась на фоне разваленного частокола тусклых шершавых стволов. Присутствие ее выдавал только блеск настороженных глаз из глубины.
Тем временем фигура поменьше размашисто разровняла валиком красную грунтовку по бетонной стене, огораживающую помойку. Еще одна приготовила баллоны с краской, фигурно резаные куски картона, какие-то мелочи. Работали быстро, четко и слажено. Происходящее напоминало монтаж театральных декораций, где сценой был банальный мусорный угол двора, каких много в любом углу городской застройки. Колосниками сцены казались нависшие корявые ветви деревьев, а занавесом - ниспадающий сверху клоками предрассветный туман. И если бы не голос Егора, отрывистый, напряженно приглушенный, изредка переходящий в свистящий шепот, то спектакль можно было назвать пантомимой:
- Натаха, давай трафарет. Сюда приложи, еще сюда, и здесь тоже. Держи ровно, - нервничал, разражено выговаривал, - тихо, тихо все делаем. Утром любой звук гремит, как будильник в ведре.
Постепенно на свежеокрашенной, вызывающе красной поверхности стены, то здесь, то там начали появляться контуры мух, складываясь в неприятно кишащую перепончатую кашу.
- Теперь главного героя давай, - Егор перевел дух, приложил большой трафарет к стене, нажал кнопку аэрозоли, усмехнулся, - последний аккорд.
Часть стены над мусорным контейнером, декорированным стараниями жителей обрывками бумаги и картофельными очистками, украсил портрет местного начальника ЖЭКа. В искреннем удивлении слегка вздёрнуты брови, глаза колючат хитрым прищуром. Вот-вот важно качнет лысой головой с рисованной мухой на лбу, и прозвучит узнаваемое: « А что, собственно, здесь происходит?»
Егор отступил немного назад, прищурился, окинул взглядом новые декорации двора. Угловато задевая острыми локтями контейнеры, нанес маркерами сине-зеленые штрихи на мушиные брюшка. В правом верхнем углу размашисто чиркнул синим «Does»:
- Надеюсь, наш новый «кусок» подвигнет уважаемого Палыпалыча на подвиг, и он приведет в порядок этот двор.
Из-под клена раздался тихий протяжный свист.
- Уходим, - и четыре тени быстро растворились в сиреневой мгле дворов унылых пятиэтажек.
В гулком колодце двора послышался тонкий звук каблучков. Неожиданно он прекратился. Через минуту тишины сонный двор встрепенулся от мелодичного девичьего смеха:
- Ой, смотри! Какие шикарные мухи… Особенно на физиономии!
Девушка пританцовывала на одной ноге, пытаясь вытряхнуть из туфельки попавший туда камушек. Повиснув на руке своего приятеля, она махнула туфелькой в сторону свежей росписи и, заливаясь смехом, пояснила своему недоумевающему кавалеру, - этот «Does» появился весной и с тех пор своими живописными выходками не даёт покоя нашему ЖЭКу. Его никто не знает, никто не видел. Наряд полиции одно время дежурил, но он неуловим. И уже пресса заинтересовалась. Смех смехом, но он заставил шевелиться коммунальщиков. ЖЭК вынужден теперь все время наводить порядок там, где появляются его рисунки.
Где-то на этажах хлопнуло окно, парочка притихла, и цоканье каблучков утонуло в ближайшем подъезде. Гулко закрылась входная дверь.
***
Егор проводил Наташу до двери квартиры. Предусмотрительно, забрал маркеры, перчатки и вымазанную краской куртку:
- Очищу от пятен так, что не найдешь, где были, - на вопросительный взгляд девушки ободряюще улыбнулся, махнул на прощанье рукой и рванул вниз по лестнице, перескакивая через три ступеньки. У дверей подъезда остановился, прислушался, толкнул дверь. Грохнув металлическим полотном, шагнул на улицу. Усталой походкой спокойно пересек двор, в котором еще полчаса назад исполнял главную роль в театре серых теней, вооруженных баллонами с краской. Но теперь уже вряд ли кто мог с уверенностью сказать, что именно этот опрятно одетый, худощавый интеллигентный подросток с умными серыми глазами только что нарушал общественный порядок. Шел вдоль стены, привычным жестом руки ерошил, отбрасывал с высокого лба русые пряди волос. Насмешливо щурился, с ироничной улыбкой поглядывал на дело рук своих. Представлял, как будут рвать и метать блюстители коммунального порядка. Невесть откуда появятся журналисты и защелкают фотоаппаратами. Участковый составит протокол о хулиганстве неустановленных лиц. Мысленно возражал. Какое же это хулиганство? А невыполнение должностных обязанностей это нормально? Поэтому кусок росписи, прикрывший зачуханный угол во дворе, считается преступлением?
Мысль, что новость мелькнет в прессе, грела. Егору уже не раз представлялась возможность выйти на авансцену. Дать интервью, с открытым забралом высказать то, о чем он и его друзья думают, когда совершают свои вылазки. Но нет. Это исключено. Егор строго придерживается негласного «кодекса чести». Только анонимность для зрителя и неуловимость для закона. Иначе его искусство перестанет быть свободным.
Накануне Мишка-друг, когда эскизы готовили, возразил. Мол, клево, все это. Но почему страна не знает своих героев? Егор ему сказал, как отрезал, чтобы раз и навсегда зарубил себе на носу. Ладно, другие, пацаны, салаги начинающие, так думают. А с Мишкой Егор с первого класса за одной партой в школе сидят. Сколько всего уже было. С полужеста, полуслова друг друга понимают. Славы ему захотелось. Хвастануть, перед девчонками порисоваться. Соображать должен, не маленький. Обратной стороной медали станет конец их общественно полезной, как говорят в школе, деятельности. Наташка, Мишкина сестра, молчала при разговоре, а потом неожиданно щелкнула брата по носу и язвительно так поддела. Мол, уши у него в телевизор не войдут. Точно подметила. Уши у Мишки действительно знатные, большие и красные, особенно когда он злится. Но на сестру у него злиться не получается. Она хоть и младше Мишки на один год, а командует братом на раз-два.
Вообще, Наташка - клеевая девчонка. И талантом бог не обидел. Только одно растаивало Егора, влюбилась она в него. Ходила за ним как хвостик, проходу не давала. Егор с Мишкой соберутся куда-нибудь, и она тут как тут. А попробуй с собой не возьми. Настырная, ей слово, а она десяток аргументов в ответ. Собственно, из-за этой ее настырности Егор и был вынужден взять ее в свою команду. Думал, пару раз сходит, ей надоест и отстанет. Но нет, девчонка увлеклась. Гибкая, быстрая, стрельнет темными глазами, как пригвоздит. Всегда делает все в нужное время и в нужном месте. Сумела со временем стать незаменимой в команде.
Как-то раз принесла Егору свои эскизы. Молча открыла папку. На стол упали листы. Удивила его своей широкой фантазией, а еще больше - техничностью. Егор долго разглядывал, вертел в руках то один эскиз, то другой. Неумело скрывал восхищение. Не знал, как похвалить. Могла не поверить, решить, что просто утешить хочет. Потом ткнул пальцем в самый яркий лист, сказал, что такое должны увидеть люди. В следующий раз решим, когда и на какой стене расписывать будем. Спросил, придумала ли она себе тэг. Ждал бурных восторгов, а она только вспыхнула румянцем на скулах, потупила глаза, и губы едва прошептали: «Спасибо».
Чувствовал Егор, что не это главное для Наташки. Важной для нее была его, пусть скупая, но похвала. Казалось, что ждет она от него поступка, слов, предназначенных только ей. Стрельнет глазами, как насквозь пройдет. Только нечего было сказать ей Егору. Не выговаривалось. Неуютно чувствовал себя Егор под этим Наташкиным девичьим рентгеном, неловко как-то.
В свои пятнадцать лет влюбиться Егор себе категорически не разрешал. Слишком грандиозные он ставил перед собой цели. Не представлял, куда завтра вырулит его судьба, когда шагнет он из школьного класса в большую жизнь. Не мог он в такой ситуации взять на себя ответственность за кого-то. А любовь, как он считал – это все-таки ответственность. Не раз порывался поговорить с ней. Расставить все по местам, подвести черту. Но не требовала ничего Наташка. Не давала повода, не произносила тех слов, какими девчонки, ее ровесницы, легкомысленно бросались в ВКонтакте и смс-ках. Так разговор, заготовленный им давно, в котором даст он ей от ворот поворот, Егор каждый раз отодвигал на потом. А потом еще раз, и еще раз, на потом. А потом привык к тому, что рядом с ним верный, влюбленный в него, Егора, друг. Пусть даже это девчонка, но друг-товарищ, на которого во всем можно положиться.
***
Тихо, чтоб не разбудить мать, Егор открыл дверь. С кухни тянуло табачным дымом. Так и есть, у гремучего холодильника, в углу, за кухонным столом сидел отчим. Федор, как его называл Егор, уже пришел с ночной смены. Жил он у них уже года два. Егор замечал, как с появлением в их доме крепкого, немного медлительного, железобетонного Федора, мать расцвела, помолодела. Замужество, как ладонью сняло, казалось, накрепко прикипевшую к ее лицу житейскую усталость.
Растившая Егора в «безотцовщине», она теперь всякий раз повторяла, что обрела, наконец, опору, «мужское плечо». Егора немного обижала, такая материна внезапная забывчивость. А что, Егор - «не мужское плечо»? Ладно, когда еще маленький был. Но он с двенадцати лет он уже начал подрабатывать. Мало того, что никогда не просил у нее мелочь на свои удовольствия, мог иной раз в дом, в семью сам деньги принести. Поэтому, с точки зрения Егора, Федор в их семье, был скорее вторым «мужским плечом», но никак не первым. Со временем Егор понял, что, не материальную сторону жизни мать имела ввиду. Есть еще нечто такое, что может опору, более твердую, дать человеку в жизни.
С отчимом они нашли общий язык. Особенно после того, как Егор разрисовал въезд в автомастерскую Федора. Это был его первый эксперимент уличной живописи. Тем ценный для Егора, что он только-только отошёл от граффити. Он уважал продвинутых райтеров, с некоторыми приятельствовал. Нередко приходил пообщаться на место их встреч под городским мостом. Но бессмысленное повторение надписей на заборах Егора уже не привлекало. Ему хотелось большего. Сделать рисунок не просто заумной мазней, а наполнить его смыслом. Ворота автомастерской получились броскими, эффектными, цепляли случайный взгляд еще от перекрестка, и Федор предоставил Егору и его команде десятиметровый кусок забора для их художественных тренировок. Егор оценил жест отчима. Так началась их на равных, скупая на эмоции, мужская дружба.
- Курить, вредно, - Егор включил чайник, пошарил в холодильнике, нашел кусок сыра, порезал прямо на цветной клеенке стола.
- Ты прав, вредно. Вообще нужно бросать, - кивнул Федор и загасил окурок, - ты тоже с ночной смены?
- Почти.
- Ну и где сегодня автограф оставил?
- На помойке в соседнем дворе. Только не нужно морали читать, - Егор поспешно отвернулся.
Отчим хоть и не поддерживал бесконечные материны наставления, все же редко, но мог высказать пару назиданий. Особенно по поводу ночных вылазок.
- Я и не собираюсь, - Федор пристально посмотрел на пасынка, помолчал, бросив уставший взгляд в окно, - спросить хочу тебя, Егор. Ты вроде нормальный пацан. Зачем тебе этот экстрим? Я тебе целую стену отдал под роспись. Хочешь еще дам? Ты уже до белого каления местное начальство довел. А чиновник, существо прожорливое, и если кусок у него отрывают, что как раз ты и делаешь, то он начинает мстить, настырно и изощренно. Вычислят тебя, статью пришьют, да не хулиганскую, а что-нибудь вроде вандализма. А там штрафы… ого-го. Мы за всю жизнь не расплатимся.
- Я решу этот вопрос.
- Ух ты! Решит он, - усмехнулся Федор, - как? У меня в автомастерской заработаешь? Не спорю, парень ты толковый. Когда у меня подрабатывал, я хвалить не успевал. Но на эти заработки не выкрутишься. Не подмастерьем, мастером и то сомнительно, что много заработаешь. Пока выучишься…
- А я и не собираюсь всю жизнь гайки под машинами крутить. Я на будущий год, после девятого класса, в Москву поеду. В Строгановское поступлю.
- Э-э-э, до Москвы ещё доехать нужно. На что поедешь? На что учиться будешь? На что жить? Художеством своим заработаешь?
- А я уже заработал. Ночной клуб декорации в прошлом месяце заказывал. И еще заработаю, - Егор, заносчиво вздернул подбородок, - давай расставим точки… Хватит меня в пацанах держать…
- Да уж, заметно, что кухонный потолок макушкой подпираешь.
Оба враз замолчали, изредка прихлебывали терпкий горячий чай, жевали хлеб, сыр, вчерашнюю материну стряпню. Егор смотрел в окно, как заря, едва касаясь макушек дворовых кленов, медленно разливалась по небосклону. Мысли фрагментами возвращались к событиям этого утра. К новым эскизам, которые сделал вчера. Натахиной куртке, которую нужно сегодня обязательно отчисть, иначе краска прикипит напрочь. И еще о многом другом. Первым нарушил молчание Федор:
- Не знаю, Егор, то ли завидовать вам, вот таким, почти с пеленок предприимчивым. Знающим, что вам нужно, когда и сколько. То ли жалеть вас. Я с друзьями в твои годы летом под гитару в сквере песни орал, девчонок провожал, на дискотеках па-де-де выделывал под попсу. Все было так безбашенно. Впереди широкая жизнь, в которой сто дорог и все твои. Торопился отгулять, наестся «от пуза» этой безалаберностью, без обязательств, без расчета. А уж потом со спокойной совестью можно и в ярмо взрослой жизни впрягаться. Армия, работа, семья, дети, пенсия – и на покой. Все переломало, перекрутило в раз, рухнуло в девяностые в тартарары. Перемолотило жерновами. Потом устаканилось, и пришли вы. Безмерно озабоченные что ли. Будущим своим. Еще дети, а уже вроде как взрослые. С планами, расписанными на всю жизнь почти с пеленок. С мозгами, заполненными мыслями о заработках, о карьере, о бесконечных удовольствиях. Кто-то в соцсетях по уши завяз, думает, что жизнь можно в виртуале прожить. Третьим адреналина не хватает, в поисках экстрима по трубам, да вышкам лазят. Живут даже не одним днем, одной секундой. И ты тоже без экстрима не обходишься. Зачем вам все это? Неужели нельзя просто, пока школьное детство, любить, дружить? Гулять пока гуляется? Чего улыбаешься, Егор? Не так сказал? Не так понял?
- Не так. То есть, ты совсем не понял. У тебя трафарет древний. На нас, сегодняшних не подходит. Угол зрения устарел. Извечное. Отцы и дети. Ты торопился отгулять по полной, а потом - куда жизнь вырулит. А я предпочитаю не ждать, чтоб не получать от судьбы сюрпризы. Я выберу свою, только мне нужную дорогу. И буду шагать по ней сам, без чьих-то советов. Несмотря ни на что.
- В старики, значит, записал? В мумию фараонскую меня определил? Ух, Егор, ну и заявленице. В каких книжках вычитал? Смотришь на вас, молодежь, на друзей твоих, и не понятно, какая каша в голове у вас варится. Откуда и почему такая самоуверенность? Словами такими бросаться нельзя. Судьба, она, как колесо огненное, прокатит по твоей спине и разрешения не спросит, - усмехнулся Федор, встал, с высоты роста хлопнул Егора по плечу, - ладно, герой, иди досыпать, у тебя уже глаза закрываются. Только тихо, мать не разбуди.
Егор, с почти закрытыми глазами добрел до своей кровати и провалился в тревожный сон, скрутивший в лоскутный калейдоскоп все события этого утра.
***
Проснулся Егор от дразнящих кухонных запахов. Доносилось чем-то вкусным, не давало спать. Сквозь обрывки еще не отступившего сна услышал оживленный голос матери:
- Да отправить Егорку в деревню, к моей сестре. Она давно зовет. Отдохнет там, на природе, отъестся на натуральном молоке. Худоба такая. Федя, ты поговори с ним.
Егор открыл глаза, напряженно прислушивался к разговору. Визит в Тургеневку к тётке не вызывал энтузиазма. Что он там делать будет? Коров пасти? Егор сел на кровати. У тетки в деревне он гостил всего раз, да и то давно, еще, наверное, первом классе. Из воспоминаний сохранились только яркие, словно книжные, картинки. Речка с узкой песчаной косой, желтой дугой уходящей к стремнине. Душистое поле за огородом, желтой лютиковой простыней подступившее к темной щетине соснового бора. И невозможно синее небо с пирамидами белоснежных облаков.
- В ссылку меня собрались отправить? – пришлепал босыми ногами на кухню, подпер плечом дверной косяк, поглядывал исподлобья сквозь упавшие на лоб нечесаные светлые пряди.
- Егорушка, в какую ссылку? К тёте Тане, в Тургеневку. Разве ж это ссылка? Садись, Егор, я тебе сейчас тоже блинчиков положу. Ох, полотенце забыла принести. Федор, пригляди за сковородкой, я сейчас, - и засеменила в комнату, в халатике с ситцевыми цветочками, животом вперед, положив на него руку, другой подбирая упавшие светлые пряди волос. Федор придвинулся ближе к севшему за стол Егору:
- Не бузи. Матери скоро рожать. Малыш появится, тут первое время суета будет. Ор, беспокойство сплошное. Ты поезжай лучше. И ты отдохнешь, и ей спокойнее будет.
- Ясно, мешаю вам. То есть вашей семейной идиллии мешаю.
- Что несешь? Не вздумай это матери сказать. Она и так по ночам с боку на бок перекладывается, все заботы о тебе.
- А вот это уже шантажом называется. А вы меня спросили, хочу я в деревню или нет? Может, у меня планы есть? Когда-нибудь мои желания начнут уважать в этом доме?
- Да что ты как ребенок? Хочу, не хочу. Гляди-ка, важный какой стал. У него планы видите ли. Планы твои должны совпадать с семейными. Вот будешь жить самостоятельно, тогда и планы свои будешь претворять в жизнь. В общем, не о чем говорить, собирай вещички. Сегодня вечером дядя Коля, приедет за тобой.
- А я помогу собраться, уложу все, как надо. Гостинцы еще подсобрать успею, - подхватила вернувшаяся с полотенцем в руках мать.
Спорить было бесполезно. Егор выскочил в коридор, схватил Наташину куртку. Хлопнул входной дверью на материно: «Егорка, блинчики-то?» Не заметил, как пролетел три лестничных марша, остановился на крыльце подъезда. Злился, от того, что не было на самом деле у него планов, но все решили за него. Не спросили, не посоветовались. Понимал, что нельзя так. Нагрубил всем, самое главное матери. Не хотел, как-то так само получилось. Знакомое чувство вины шевельнулось, растаяло, но осадок остался. Умом-то Егор понимал, что любовь это материнская, но всякий раз казалась она ему удушливой какой-то, связывающей по рукам и ногам. Раздражала, заставляла срываться на крик, грубить, бросаться обидным «Отстань»! А потом жалеть, что так себя вел, и прятать глаза от стыда. Мама-то, она единственный человек, кому он нужен.
***
До вечера Егор проболтался у Мишки. Благо его предки были на работе. Там же помог Наташке отчистить куртку. Мишка со смехом рассказывал, как они с сестрой, вернувшись с вылазки, сочиняли проснувшейся матери, что ходили смотреть рассвет. Им, как будто бы, задание в школе дали на каникулы, встретить рассвет, проводить закат. А потом написать первого сентября сочинение.
Егор сочувственно улыбался. У него не было проблем с ночными отлучками. Мать доверяла ему. Да и отчим всякий раз проводил параллели между своими школьными похождениями с Егоровыми, на фоне которых тот в своих художественных развлечениях выглядел более, чем скромно. У Мишки с сестрой родители по-другому относились к их увлечениям, поэтому другу часто приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы договориться с ними.
К концу дня Егор вернулся домой, под укоризненным взглядом матери на дно сумки демонстративно бросил альбом. Собрал маркеры, карандаши. Сверху мать упаковала одежду:
- Егор, ну зачем ты так? Мы же добра тебе желаем, и я, и Федор. Отдохнешь на природе. Там речка, лес. И мне спокойнее будет.
- Ладно, мам, ладно, - и Егор приобнял всхлипнувшую было мать, - ты только себя береги.
***
- А, поворотись-ка, сынку! Здоров стал, вырос, длинный-то какой! Тетка и не узнает тебя. Хорош племянник, хорош, - Егор выбирался из объятий дяди Коли, как из-под обвалившейся на него поленницы дров.
Дядька был мужиком большим, шумным, с острым взглядом, проникающим внутрь до самого позвоночника, с гудящим из широкой груди трубным голосом:
- Вещи собрал? Машина внизу стоит, у подъезда. Да куда ты торопишься? С матерью не подосвиданькался. И на дорожку, как полагается, присесть нужно.
Суета, поднятая дядькой, переполняла и выплескивалась вместе с ним из маленькой прихожей в подъезд. Егор едва успел присесть на край тумбочки, как дядя Коля уже схватил его сумку, весело брякнувшую баллонами аэрозоли, которые Егор успел сунуть напоследок:
- О, что это так музыкально гремит?
- Егор, ты зачем это взял, где ты там рисовать будешь? – всплеснула руками мать, - оставь, там деревня, природа… До красок ли?
- Мам, я сам знаю, что мне брать, - Егор сухими губами прижался к ее плечу, крепким рукопожатием сжал ладонь Федору, взял сумку из рук дяди Коли, и стремительно понесся через три ступеньки вниз к машине.
***
- Егор! Я сейчас в соседнем дворе была, там, оказывается, шум, гам весь день. Помойку выкрасили, - Наташа смотрела снизу вверх на высокого Егора, улыбалась, морщила свой аккуратный носик. Маленький, быстроглазый Санчо Панса. Верный оруженосец с хвостиком-пучком темных кудрявых волос.
- Ты как будто караулишь меня. Куда не пойду – словно из земли вырастаешь, - насмешливо улыбался, - надо же, даже не смутилась… А я вот уезжаю к тетке в деревню.
- Как уезжаешь? Целый день был у нас, и не сказал ничего, - в глазах девочки блеснула слеза, встряхнула головой, справилась с подступившим к горлу спазмом, тихо прошептала, - Егор, а как же я? Возьми меня с собой.
- Наташа, ты же умница, - Егор поставил сумку на землю, взял ее за тонкие, чуть подрагивающие прохладные пальцы, - ты вот сейчас сказала это, а сама наверняка знаешь, что это невозможно.
- Когда девушке говорят, что она умница, это значит, что она круглая дура? – пыталась пошутить, потом отвернулась, стояла, смотрела куда-то в конец двора.
- Зачем ты говоришь такие глупости? Ты хорошая, красивая. Нам давно нужно было поговорить. Я не хочу, чтобы ты напрасно надеялась, - Егор, не решался продолжить, медлил, потом собрался духом, наклонился к ее лицу:
- В общем, давай останемся друзьями. Договорились? – выдохнул резко. Наконец он хоть как-то обозначил границы. Ему стало жаль ее. Нужно бы объяснить, растолковать, что не в ней дело, а в его, Егоровых планах. Но дальше он уже не мог продолжать. Испугался слез, боялся упреков. Лучше сразу повернуться и уйти, даже если это будет грубо. Торопливо бросил вещи на заднее сиденье тарахтящего УАЗика, шлёпнулся рядом с дядькой, плотно захлопнул скрипучую дверь.
- Зазноба? – дядя Коля кивнул в сторону все еще стоявшей у подъезда Наташи, - яркая.
- Нет, просто друг, - осадок от разговора сводил зубы, срывал голос на высокие ноты. И не то чтобы он досадовал на Наташу, больше злился на себя.
- Не отвечаешь, значит, взаимностью? - ухмыльнулся в усы дядька, - Ничего, придет время, влюбишься. Закрутит, завертит.
Дорога в тряской машине по жаре и в пыли сильно утомила Егора. Сказалась бессонная ночь накануне и все волнения утра. Дядя Коля куда-то, заезжал по пути. То запчасти купить, то с кем-то договориться. Егор не заметил, как уснул, и открыл глаза только, когда машина подъехала к большим воротам, за которыми стояли в ряд несколько длинных белых построек с маленькими окнами. Справа на высоком цоколе возвышался большой деревянный дом, обшитый свежей, остро пахнущей смолой, вагонкой. Из-под крыльца лениво вылез патлатый пес. Вяло помахивал хвостом. Подошел к машине. Дружелюбно обнюхивал гостей. В тени навеса виднелась усыпанная опилками пилорама, два аккуратно уложенных штабеля досок. Неподалёку, в лопухах, футуристично возвышались гигантские железяки. Рядом стоял трактор, в двигателе которого ковырялся невысокий белобрысый паренек.
- Дядя Коля, уже приехали?- Егор не узнавал местность.
- Нет. Здесь хозяйство располагается, фермера местного, Петровича. А до Тургеневки рукой подать. Вон через то поле проедем, и за лесом первые дома будут, – дядька махнул короткой рукой в сторону низины, где извивалась серебристой вязью небольшая река. По берегам горохом рассыпались разноцветные крыши. Заборы огородов чертили кривые прямоугольники. Стелился ситцевыми заплатками луг. Дядя Коля зашел на крыльцо, крикнул в сторону трактора, - Санька, Петрович дома?
- Дома. Заходите, дядя Коля, - ответил паренек, приветливо махнув рукой.
Егор двинулся к трактору. Санька сначала показался ему намного старше него, но, присмотревшись, обнаружил, что тот приходится ему ровесником. Невысокого роста, широкоплечий, в клетчатой рубахе-ковбойке. Стоял крепко, плотно, словно это он землю держал, а не она его. Когда Егор подошел, сдвинул бейсболку с ежика белобрысых волос на затылок, прищурил на солнце безбровые синие глаза, протянул широкую мазутную ладонь:
- Санька, - пробасил под крепкое рукопожатие.
- Егор, - кивнул тот в ответ, оценивающе оглядел трактор, - старовата машина. Неужели еще бегает по полю?
- В хороших руках поработает не год и не два. Пускач перебирал. Заедало вот тут немного.
- А ты и работаешь на нем?
- Отец не разрешает. Права дают только с восемнадцати лет. Но я умею, - Санька внимательно оглядел Егора, его расписанные в хлам штаны, яркую с тропическим принтом рубаху, - ну и прикид у тебя. У вас все так в городе сейчас ходят?
- Нет не все, только исключительно креативные личности вроде меня. Сам разрисовывал.
- Художник, значит. Забавно. У нас так не рядятся. А ты к дяде Коле приехал? На лето? Приходи завтра после обеда к школе. Мы там с ребятами будем ветрогенератор монтировать. Посмотрим, какой ты креативный.
От ворот просигналила машина. Дядя Коля уже сидел за рулем. Рядом стоял Петрович, Санькин отец, в чем сомневаться не приходилось. Санька один в один был пацанячьей копией фермера.
***
Егор проснулся от шелеста листвы. Ш-ш-ш… На оконных стёклах мельтешили солнечные зайчики. Скок-скок, вправо-влево. Перепрыгивали по рисованной вязи теней от черемухи. Ш-ш-ш… Порыв ветра согнул кусты в палисаднике, и ветки зацарапали по оконной раме. В комнате по стенам, по потолку, где спал Егор, закрутилась веселая солнечная круговерть. Не давала снова закрыть глаза, будоражила. Заставляла подняться, прошлепать к умывальнику на кухне и плеснуть в лицо холодной свежести, чтобы окончательно проснуться.
На кухонном столе стоял завтрак, прикрытый от мух свежим полотенцем. Рядом лежала прижатая яблоком записка: «Проснулся, творец? Завтрак на столе. К оладьям сметана есть. В холодильнике стоит. Если не хватит – в морозилке пельмени. Сам сваришь? Чайник включается нажатием красной кнопочки. Если есть еще силы после ночных похождений, то тяпка находится в сарае, который ты разукрасил. Картошка, которую нужно огрести, в огороде растет. Вперед Егорка! Твоя тетя Таня».
Егор прочитал записку, хмыкнул, вспомнил, как сквозь утренний сон слышал теткины хохотки разговаривающей с собиравшимся на работу дядей Колей:
- Господи, да что же это такое? Теперь все соседи засмеют! Сарай стал, что цирковой балаган! И когда только успел? Ну, сестренка, ну, дорогуша, племянничка мне отправила!
Вслед басил голос дяди Коли:
- Да ладно. Что ты соседей застеснялась? Может у тебя во дворе великий художник появился, а ты на соседей оглядываешься! Расшумелась тут, пусть спит пацан, он всю ночь работал.
Потом хлопнула дверь, и все стихло. Лишь где-то далеко петухи, словно на спор, кто кого переорет, кукарекали. Егор повернулся на другой бок и словно провалился в бездну.
Сейчас, плотно позавтракав, напоследок выпив стакан молока, дожевал на ходу яблоко, вышел через двор в огород. По стене сарая, прижав к бокам розовые крылья и подобрав к животу копыта, в крутом пике заходили на посадку в кустистый одуванчиками луг две коровы. На заднем плане серебристой лентой сверкала река, как продолжение настоящей речки, что извивалась в низине за огородами.
Егор еще накануне вечером обратил внимание на этот сарай. Его серая, грязная стена раздражала, загораживала взгляду Егора панораму умиротворяющей вечерней деревенской пасторали. Луг круто спускался в низину. Его изумрудный запах доносился с едва ощутимым вечерним ветерком. Спины коз светились белизной в высокой луговой траве, меж горстями рассыпанной по косогору пестроты разноцветья. Зигзаг реки, с проступающим кое-где желтым кантом песчаных бережков, извивался к горизонту, чтобы заблудиться там меж сиреневых сопок тайги. На берегу купались ребятишки, веселый ор которых, далеко разносился над деревенской околицей. Хотелось дернуть грязную занавеску стены, застирать ее добела и расписать для восстановления нарушенной гармонии.
Поздно вечером, уже в сумерках, в этом самом сарае Егор, предварительно перевернув несколько пустых банок и коробок, нашел початую банку белой краски и засохший валик. Почувствовал, как знакомо накатило. Отчаянно захотелось рвануть к стене и работать, работать. Под лунным прожектором в ночи. Весь вечер нетерпеливо ждал, пока тётка подоит коров, отбрякает подойником, разольёт молоко по банкам. С трудом вытерпел просмотр вечернего сериала по телевизору.
Наконец все стихло, деревня погрузилась в сон. Ровно дышала, изредка всхрапывала в глубоком сне, то скрипом незапертой калитки, то ворчаньем сторожевого пса где-то у соседей. Егор долго напряженно вслушивался в наступившую тишину. Потом тихо вылез из-под одеяла. Быстро натянул штаны с майкой. Прихватил заранее заготовленные баллоны с маркерами. Старался не шуметь. Осторожно двинулся к сараю.
Под укоризненным оком желтой луны работалось споро, лишь комары досаждали. В какой-то момент Егор перестал слышать и видеть все, что находилось вокруг. Пространство сжалось до белого настенного полотна. И только предрассветный крик петуха на фоне смеженных век земли и неба на горизонте, вернул Егора к действительности. Почти засыпая на ходу, автоматически чиркнул в нижнем углу свой автограф. Как убрал краску и дошел до кровати, Егор уже не помнил.
Сейчас под ярким утренним солнцем Егор бегло окинул взглядом дело рук своих. Удовлетворенно хмыкнул, вспомнив утренний разговор тетки. В сумраке сарая нашарил тяпку и отправился в конец огорода к зарослям уже подразвалившихся в стороны кустов картошки.
Солнечный диск нещадно палил, приближаясь к зениту. За полтора часа Егор огреб половину теткиной картофельной плантации. Внезапно чуткий слух уловил за соседским забором тихий смешок. Егор повернулся к зарослям малины, густо переплетенной со штакетником, и заметил мелькающий сквозь дыры васильковый клок девичьего сарафана.
- Эй, кто тут прячется? Выходи, не бойся.
- Привет, - ветки малины раздвинулись, и от неожиданности Егор отступил назад, споткнулся о тяпку, чуть не упал. Солнце просвечивало сквозь светлую кудрявую копну небрежно подобранных волос, от чего голова незнакомки казалась на фоне темной зелени малины одуванчиковым шаром. Одуванчик хлопнул ресницами, от чего из его глаз брызнуло синевой под цвет сарафана и продолжил:
- Меня Ленка зовут. Я живу здесь, по соседству. А ты кто?
- Егор. И давно ты за мной подглядываешь?
- Очень мне нужно, за тобой подглядывать, - Ленка-Одуванчик сложила в цветочек обмазанные малиной губы, но любопытство взяло верх, - а это ты тете Тане сарай разрисовал?
- Что, не нравится?
- Ну почему так сразу не нравится? Во-первых, я еще толком не разглядела, кусты мешают. Во-вторых, у нас здесь еще такого не было. Сумасшедший пейзаж с сумасшедшими дикими животными на стене сарая. Рядом нужник стоит. Почему его не разрисовал?
- Ага, у вас в лучшем случае только ставни красят, - съехидничал Егор. Уж очень его развеселила заносчивая вредность, с которой этот цветочек вынес вердикт его художеству, - а ты давай сюда. Чтобы лучше разглядеть. Через забор перелезешь?
- Ой, держите меня, а то я рассыплюсь - фыркнула девушка, мелькнули загорелые коленки, и в один момент она оказалась рядом с Егором, - пошли смотреть твою красоту. Тяпку только убери, нельзя бросать, где попало.
Егор двинулся за ней, совершенно заинтригованный ее уверенностью и зазнайством. Надо же какие они тут, деревенские… Нашим не уступят. И фигурка у нее точеная. Да и вообще ничего. Вспомнил Наташку. Совсем разные. Та угловатая, спортивная, быстрая. Новая знакомая фигурная, как шахматная королева, плавная. Не идет, а пишет по траве-мураве. Цепляет цветастым подолом за кусты.
- Клёво, - Ленка внезапно остановилась, и Егор с размаху ткнулся в ее лопатку, - соблюдай дистанцию, сосед.
И девушка рассмеялась, так звонко, так искренне, что Егор не выдержал и рассмеялся вместе с ней. Широко, открыто, непринужденно. Стало легко, закружилась голова. И Егор не мог отвести взгляд от Ленкиных небесно-синих глаз, в которых отражались, приплясывая, сумасшедшие белые облака. Отсмеявшись, Ленка протянула загорелую руку к стене. Водила кончиками пальцев по радужным изгибам. Едва притрагивалась, тыкала в круги нарисованных цветов. Внимательно разглядывая рисунок, загадочно улыбалась:
- А что за надпись в углу?
Егор так увлекся такой необычной пластикой ее рук, что, наблюдая за ней, не сразу понял вопрос:
- Какая надпись? А… это тэг, то есть подпись, - каждый райтер имеет свою подпись. «Does» значит «Делает». Я делаю, несмотря ни на что.
Егору захотелось рассказать девушке все и сразу. Заторопился, начал заикаться от волнения, объяснять. Чувствовал, что говорит непонятно. Ленка ему отчаянно нравилась:
- Но это в граффити – райтер, писатель значит. А я уже ушёл оттуда в стрит-арт. о есть уличным художником стал. А тэг остался. Моя визитная карточка.
- Какие ты странные слова говоришь. Стрит-арт, тэг, граффити… Это как хипстеры или готы? Посмотришь на них… По-моему, дурью маются. Как будто чем-нибудь дельным заняться не могут. Ты тоже такой?
- Нет, ты все перемешала. Там нормальные ребята есть. Но среди них, ты права, много таких, кто кроме наркоты и тряпочного прикида за душой ничего не держит. Пустота. А стрит-артом я занимаюсь, потому что убежден, что общее уличное пространство принадлежит всем. Мне, тебе, и соседу, и тетке, которая каждый день в садик водит свою малявку. И если я могу это пространство сделать красивым, подарить всем, кто в нем живет гармонию, то почему я этого не должен делать? Я делаю, несмотря ни на что. Ты вот сейчас смотришь и тебе интересно, а раньше, наверняка, смотреть не хотелось в эту сторону.
- Мудрено-то как, - Ленка прищурила синь своих глаз. Стояла, покачивала пушистой головой. Молчала, разглядывала Егора. Отчего тот неожиданно для себя почувствовал, что краснеет. Еще больше смутился и все никак не мог отвести взгляд от намазанного ягодой-малиной красного пятнышка на ее щеке. Прилипший кусочек не давал покоя, смешил и одновременно вызывал чувство нежности к этой деревенской нахальной девчонке. Такой любопытной и поразительно уверенной в себе. Неожиданно для себя, Егор быстро наклонился к ней и поцеловал в щеку, смахнув губами сладкую ягоду.
- Ты чего? Ненормальный! - взвизгнула Ленка, и только ситец сарафана мелькнул за калиткой, торопливо прихлопнувшей вслед за ней.
Егор растерялся, привалился к стене сарая, долго размышлял, прокручивал разговор. Перед глазами сияла своей одуванчиковой шевелюрой Ленка. Улыбалась, что-то говорила, склонив пушистую головку, перебирала левой рукой плетеный поясок, правой кокетливо, подбирала волосы. Инопланетянка. Старик, ты, кажется, увлекся. Еще только первый день в деревне, а уже так попасться. Некстати и совсем не вовремя. Нужно отвлечься, найти себе дело. Егор вспомнил про Саньку. Ага, генератор какой-то собирать собрались. Где у них тут школа? Потом спохватился, в деревне и десятка улиц не наберется. Теткин дом находился на главной, наверняка школа где-то недалеко.
Егор вышел со двора. На пригорке, в конце улицы, увидел большое выкрашенное белым здание, рядом распластался стадион. Хлопнув калиткой, шагнул в горячую пыль, уверенно зашагал в сторону школы.
***
Школьный двор был маленьким, уютным, огороженным пушистыми кустами цветущей акации. С торца беленую стену школы, подпирала новая, наверное, дня два назад сколоченная небольшая эстрада.
- Привет, художник, - Санька сдвинул бейсболку на затылок, протянул ладонь, - давай подключайся к моей команде.
Егор огляделся. Рыжий кучерявый паренек, пританцовывая, заканчивал обшивку сцены. Другой, смуглый, цыганистый, с черными, как смоль волосами, ладил дверцу под сцену. Ряды широких лавок еще не были выкрашены и пунктиром белели на фоне песчано-желтой площадки. Вдоль нее лежала длинная мачта, закрепленная через шарнирный механизм к бетонному основанию. Еще двое ребят крепили к ней на болты полутораметровые лопасти. Самым старшим в этой компании казался Санька, остальные на год-два помладше.
- Все, командир. Можно поднимать, - конопатый паренек, из тех двоих, которые возились с ветряком, повернулся к Саньке. Тот кивнул, подозвал рыжего и цыганенка, сунул в руки Егору трос:
- Ты, Егор, страхуй, чтобы в обратную сторону не опрокинулась, пока мы фиксировать ее будем. Ну, давай, ребята, - взялся за рычаг лебедки.
Заскрежетали блоки, мачта медленно начала подниматься. Длинная, тяжелая, гулко вибрировала, покачивала журавлиными лопастями-крыльями. Егор перебирал руками трос, старался держать его внатяжку. Едва мачта встала в вертикальное положение, Санька быстро закрутил фиксирующие штурвалы. Лопасти покачнулись, хвост раскрылся. Ветряк медленно повернулся по ветру и, набирая обороты, начал выравнивать в воздушных потоках свой ход.
- Ура-а-а! Получилось! – победный клич ребячьих голосов шуганул с кустов горластую стаю воробьев, - получилось!
- Тихо! Рано в ладоши хлопать. Еще движок не запустили, - прикрикнул Санька на ребят, повернулся к Егору, - цепь сможешь собрать? Давай вместе. Пацаны, тащите колонки и все остальное.
Вслед за Санькой Егор двинулся в каморку под сценой. С электричеством он был накоротке. По физике пятерки получал. Почувствовал себя уверенно, когда увидел пучки проводов. Под струями солнечных лучей, проникающих в щели между досками сцены, прикручивал контакты на аккумулятор. поглядывал, как Санька колдует с проводами. Не выдержал, спросил:
- Твоя идея?
- Моя. Клуб в деревне совсем загнулся, уже год как с заколоченными окнами стоит. Шпане податься некуда. В соседнее село на дискотеку ходили, а там местные их бьют. Пьянь, рвань, наркота. Поэтому я их собрал, да к делу приставил.
- Ага. А здесь, в Тургеневке, вы все святые. Ни пьяни, ни рвани, - ухмыльнулся Егор.
Деревенские ему всегда казались примитивными, хамоватыми, падкими на любую отраву. Санькино откровенное презрение к этим повсеместным молодежным развлечениям ему показались любопытными, неожиданно взрослыми. Санька явно не соответствовал его, Егоровым, представлениям о деревенских ровесниках.
- А у вас этого нет в городе? Чистенькие все? Правильные? - Санька в упор посмотрел на Егора, - скажи, что ты никогда не пробовал. Не поверю.
- Представь себе, нет, не пробовал. Не поверишь, твое дело. Ладно. Ты чего взъелся? Я просто из любопытства спросил. У нас тоже есть всякие, у кого мозгов не хватает. А материалы где взяли, школа выделила?
- Откуда у школы деньги? Сами заработали, и еще батя помог пиломатериалом. Он фермер, полдеревни у него работает, но он при этом и содержит почти все здесь. В прошлом месяце в фельдшерском пункте ремонт сделал, школе компьютеры купил.
- А ты, значит, как батя твой, пацанов организовал на работу?
- А что плохого? И они при деле, и дискотеку теперь можно организовать. Кино по вечерам, праздники. Реальная польза. А ты вот тетке своей сарай разрисовал, какая здесь польза? Корове все равно. Она в стойло хоть в крашенное, хоть в некрашеное, пойдет. Получается, пустой расход краски.
- Примитивно ты рассуждаешь, – Егор не ожидал такого поворота. Санька так напористо отвергал то, что ему, Егору, всегда казалось неоспоримым. То, что не только бетонные тиски городских стен нужно разжимать гармонией красок. И здесь на природе, в деревне, можно избавиться от привычного уродства серых построек:
- А как же красота? Пусть она стоит усилий и даже денег, но красота должна быть.
- Польза, вот что главное. Без пользы твоя красота - ненужная заплатка. И вроде прикрывать нечего было, и материал истрачен впустую, - Санька помолчал, покрутил белобрысой головой, продолжил, - вы, городские, в празднике, как в мишуре новогодней. ВКонтакте ерунду какую-то на страничках пишете. Друг перед другом самоутверждаетесь. Кто больше лайков соберёт. Мусор. Гаджетами с ног до головы обвешались. Озабоченные любой ценой выгрести наверх. План-график по минутам расписан, еще с первого класса. Боитесь отстать, боитесь, что другие вперед успеют, обойдут.
- А ты сам, разве не думаешь о том, как в жизни устроиться?
- Зачем, мне велосипед изобретать? Школу закончу, попробую поступить дальше, образование получить. Не получится - в армию, потом семья, дети, работа.
- Ага, потом пенсия и на покой… Забавно. У меня отчим то же самое говорит. Разница у вас в сорок лет, а слова-то у вас почему-то с ним одинаковые. Выходит, деревня отстала?
Егор наблюдал за Санькой. Ага, что на это скажешь? Тот усмехнулся, пожал плечами:
- Это вы у себя в городе деградировали, а мы чем жили, на том и стоим. И, как видишь, неплохо стоим.
Молчали, крутили гайки, каждый думал о своем, каждый удивлялся такому неожиданному повороту знакомства.
- Ладно, можно запускать, - Санька поднял голову, простукал отверткой клеммы, - аккумулятор, ингибитор, автоматы, все вроде правильно. Генератор собрали на базе автомобильной ступицы, трехфазный. Сам рассчитал обмотку.
Потом выпрямился, прямо в упор посмотрел Егору в глаза. По взрослому, с расстановкой, сказал, как гвоздь забил:
- У вас свои заморочки, у нас свои. Разные точки отсчета. Ты о землю опираешься, чтоб не упасть, а я, наоборот, этой самой опорой для нее прихожусь, чтоб не укатилась, - хлопнул тяжело по плечу, по-командирски, с нажимом, почти приказал,- пошли, Художник. Хочу сегодня все запустить и дискотеку вечером устроить со светомузыкой.
Улыбнулся ободряюще, шагнул из каморки, заорал на разлегшихся в тени кустов товарищей. Егор шагнул вслед, во внезапно поднявшуюся беготню, грохот от передвигающихся по сцене тяжелых предметов, сопровождаемых отрывистыми Санькиными командами.
***
По скамейкам воробьями скакали младшие ребятишки. В дальнем углу пристроились стайкой девчонки. Перешептывались, хихикали, наклонялись друг к другу, косички мотались из стороны в сторону. После жаркого дня уже плотно подступала прохлада вечерней зари. Егор с азартом окунулся в подготовительную суету. Сам лез на стремянку, ругался, отпускал колкие замечания. Сам развешивал лампы, досадовал на бестолковость своих помощников. Это была та самая, знакомая Егору, взрывная атмосфера, насыщенная идеями, фантазиями, и, имеющая конкретную цель. Ту, что Санька называл пользой, а по сути своей было той же красотой, к какой стремился Егор, когда выходил на рассвете со своей командой к очередной грязной стене.
Вечерний ветер гулял по лопастям ветряка, генератор ровно гудел зудящим звуком. Вот-вот все будет готово, и эта рукотворная птица станет, наконец, главным персонажем. Гордо расправит крылья, замерцает разноцветными лампочками над сценой, задубасит из колонок ритмом попсы. Санька положил руку на рубильник.
- Все. Приготовились. Начинаю обратный отсчет.
Егор с удивлением заметил, что тот все же волнуется. Румянец проступил сквозь загорелую кожу, глаза сильнее прищурил, пальцы слегка подрагивали на рычаге. Эге, не такой уж железный ты, как хочешь казаться. Но крут, ничего не скажешь. Нравился Санька Егору. Не встречал он еще таких крепких пацанов. Таких же как он сам, взрослых не по годам. Звонко зазвучал, срываясь от волнения Санькин голос:
- Пять, четыре, три, два, один… пуск! – все сразу, сцена, скамейки, истомленные жарой кусты акации, ожидающие чуда лица пацанов, осветилось праздничной радугой разноцветных ламп и прожекторов. Второй щелчок – зашуршало, закряхтело в старых больших колонках, и воздух взорвался ритмичной музыкой. Разлетелся далеко за околицу, притихшей было к вечеру, Тургеневки.
Вечерние сумерки быстро сменились ночной темнотой. Луна, казалась одним из прожекторов, застрявшем в ветках деревьев. На площадке стало многолюдно, появились взрослые. У сцены мелькнул знакомый васильковый сарафан. Егор сидел в компании новых друзей, краем глаза наблюдал за щебечущей о чем-то с подружками Ленкой. Кое-кто из компании Санькиных ребят временами срывался на импровизированный танцпол или исчезал за отбрасывающими густую фиолетовую тень кустами. Снова появлялся, уже пригубивший пиво и дыша табаком. Рядом с Егором на скамейку хлопнулся чернявый Васька:
- С Ленки глаз не сводишь? Зря. она с Санькой дружит. Не по зубам тебе.
Васька не успел договорить, подошел Санька, тряхнул его за воротник:
- Васька, еще раз увижу с сигаретой, вылетишь из команды, а обратно не возьму. Мне куряки не нужны. Сам гробишься, еще и малышню травишь, - повернулся к Егору, - респект тебе за освещение, художник. Чего не танцуешь? Или не любитель?
Егор посмотрел на изгибающиеся под музыку тени. Васькины слова его зацепили. Егор не привык отступать, ответил внезапно объявившемуся сопернику:
- Любитель. Сейчас отмочу, только потом не критикуй, - неожиданно почувствовал знакомый кураж. Тот самый, с холодком по спине. Вдруг не получится? Подсознательно понимал, что, хотя хип-хоп для него был уже давно пройденным этапом, отточенные в свое время часами тренировок движения тело запомнило навсегда. Это как, если кто-нибудь научится на велосипеде кататься, то на всю жизнь.
Ночные клубы Егору прискучили еще год назад, своей духотой, вонью, отупелым дерганьем толпы под звуки «ржавого металлургического комбината». Так он называл эту музыку. К началу карьеры райтера он уже сносно мог выделывать самые сложные прыжки и элементы. Это время для него было уже давно прошедшим. И сейчас Егор почувствовал себя этаким трясущим стариной хипстером прошлой пятилетки. Когда проходил сквозь толпу на освещенный прожекторами круг, на ходу ухватил за руку щебетавшую с подружками Ленку. Дернул ее в центр, краем глаза отметил, как все расступились и замерли. Неожиданно смолкла музыка. В наступившей тишине Егор наклонился к девушке и громко произнес:
- Мадам, я посвящаю эту композицию вам, - нетерпеливо добавил, - ну где там музыка?
Не дожидаясь, начал пританцовывать вокруг растерянной Ленки, а когда почувствовал первые аккорды, ноги сами выдали цепочку флоутс-шагов. Внезапно Ленка тоже выполнила в такт несколько резких бросков. Сарафан ей совершенно не мешал, а плавно оплетал ее гибкую фигуру, сглаживал угловатые движения и выпады. Она все делала так грациозно, что Егор, не желая заслонять собой ее странную смесь плавной грации и резких жестов хип-хопа, перешёл на нижний брейк, все больше убыстряя темп и усложняя элементы.
Сквозь грохот музыки прорезалось восхищенное:
- Во, жарят… и Ленка, и этот… Художник.
Егор чувствовал, что уже стал задыхаться, к счастью, музыка начала стихать и, наконец, остановилась вместе со всей круговертью их с Ленкой стремительного танца. Егор тяжело дышал, смотрел на свою партнершу и, не в силах что-либо произнести, только улыбался, усталой, натянутой улыбкой. А она, словно дразнила, требовала похвалы, покачивала пушистой головой, бесцеремонно разглядывала его, потемневшей в ночи синью глаз. Другая. Совсем не такая, какой была в полдень. Словно кто-то чуть повернул калейдоскоп, и в Ленкин узор добавились новые нотки. Егор перевел дыхание, запинаясь проговорил:
- Молодец. Не ожидал от тебя такого. Ты где так классно научилась?
- Она в танцевальный ансамбль ходит, - вывернул из-под руки Егора вездесущий Васька, подмигнул ему и многозначительно добавил, - Ленка, тебя Санька искал.
Санька? Мало ли кто ее искал. Егор шагнул к девушке, положил руку на тонкое плечо, наклонился. Пушистые волосы щекотали нос:
- Я могу проводить, если ты не против, - и неожиданно получил шлепок по щеке.
- Ой, комарик, - засмеялась Ленка и исчезла в фиолетовой темноте, мелькнула смуглой лодыжкой из-под подола. Со всех сторон раздались смешки. Егор зло обернулся, потирал щеку, не мог сориентироваться в контрастных клоках густой темноты и ярко освещенного пространства. Взгляд упал на провал торцовой школьной стены над сценой, запомнил ее раздражающую пустоту.
Дискотека закончилась, кто-то из ребят убирал оборудование. В микрофон громко объявили, что завтра здесь пройдёт собрание жителей Тургеневки по вопросу засухи и пожарной обстановки. Егор оглядывал расходящихся людей, искал глазами, надеялся увидеть Ленку, но тщетно. То и дело мелькала Санькина бейсболка, но и с ним рядом девушки не было. Потом и Санька исчез куда-то. Может он пошел ее провожать? От этой мысли у Егора сжалось сердце. И здесь Санька успел ухватить. Неужели он ей нравится? А если нравится, то зачем она устроила танцевальный дуэт на дискотеке? Ведь она же с ним, Егором, танцевала, а не с Санькой. Куда не ткнешься в этой деревне, везде Санька. Вчера даже тетка пару раз о нем упомянула. Фермерский сынок… хват, однако… Слишком прочно, на взгляд Егора, он здесь, в Тургеневке, землю подпирал. Казалось, что идет, а земля от его шагов отталкиваясь, крутится. Егор не заметил, как дошел до дома. Толкнул калитку. Закрыта. Шарил в темноте щеколду.
- Егор, - тихо позвали в темноте. От палисадника из-под черемуховых кустов, отделилась тонкая фигура девушки, - Егор, извини меня за выходку. Хотела пошутить, а так неловко получилось.
Егор не знал, что ответить. Сначала внутри поднялась волна ехидства, сменилась обидой, горечью, потом посмотрел на девушку. Она стояла, тоненькая, робкая, теребила в руках поясок. Блестели в ночной темноте глаза. Ждала, что скажет. И снова другая. Не такая как час назад. Даже не верилось, что только что эта девчонка залепила на глазах у всех Егору пощечину. Вообще-то, сам виноват. Развязно говорил с ней, нагло положил руку на плечо, не спрашивая разрешения приобнял.
- А это ты Лена? А мне показалось, что тебя Санька провожает, - Егору вдруг подумалось, что, наверное, стоит сейчас там, в тени кустов этот Санька, с одной только целью, превратить его, Егора, опять в посмешище. Озирался на фиолетовый мрак кустов. Ждал ответа от девушки. Убеждал себя, что придумал он все. На пустом месте проблему нарисовал. Хотел верить, что скажет ему Ленка сейчас слова, которые согреют его надеждой.
- Егор, ты такой… такой… немного странный какой-то. Причем здесь Санька? Я хотела тебе просто сказать… давай дружить, Егор? – Ленка быстро придвинулась к нему. Навалилась теплым предплечьем ему на грудь. Неумело, по-птичьи, клюнула в щеку так, что тот задохнулся. Как вошел в дом не помнил. Что выговаривала ему спросонок тетка, тоже забыл. Дошел до кровати и рухнул в беспокойный, путанный, всклокоченный сон.
***
День занимался безветренный, ясный. Уже знакомые солнечные зайчики замерли на стене. Под размеренный шаг старых часов, громко цокающих в такт покрытому патиной времени маятнику. Ленка, Лена… Старик, ты, кажется, влюблен безнадежно. Кто мог подумать, что в этой далекой от цивилизации деревеньке, найдется девчонка, которая заставит вздрогнуть сердце железного райтера? Ленка, синие глаза. Пушистая одуванчиковая голова. Васильковый сарафан, подолом обвивающий ее загорелые лодыжки… Ленка… и звучит как мелодично… Ллл-е-е-е-н-ка… Сегодня я ее непременно увижу… и непременно нарисую ее портрет…
Но как ни заглядывал через забор в соседский огород Егор, как долго ни караулил девушку у калитки, Ленку он так и не увидел. Терзаемый сомнениями, не имеющий возможности узнать что-либо о ней, он дважды сходил к школе. Но и там не было никого, кроме малышни, копающейся в песке у сцены. Жара стояла невыносимая, деревня как вымерла. И уже казались Егору невероятными все события предыдущего дня. Не было Саньки. Не было дискотеки. Не было отжигающего брейка под музыкальный долбеж колонок. И не было Ленки… почудилось… или придумалось все. Просто случайно прокатило по сердцу огненным колесом. И оставило след. Неширокий. Так, чуть-чуть, небольшой отметиной, с множеством знаков вопроса.
- Эй, племянник, чего нос повесил? Уж не заболел ли? – тетка Таня, пришла на обед из своего фельдшерского пункта, громко гремела на кухне посудой, - так и сидишь в доме полдня? На речку сходи. В такую жарищу там вся ребятня толчется. Чего молчишь то?
Тетка подошла к Егору, взъерошила волосы, заглянула в глаза:
- Да ты не заболел ли, Егорка? А я попросить тебя хотела… вечером, часам к семи, сходи, пожалуйста, на поскотину, коров пригони из стада. Справишься? Если что, тебе соседская Ленка поможет.
- Лена? – Егор встрепенулся, - такая светлая, с пушистой косой, в сарафане? А что-то я ее не вижу сегодня.
- Так ты ее видать с утра караулишь? Эх ты… Рыцарь печального образа, - тетка добродушно рассмеялась, пошла на кухню, хитро поглядывала оттуда, покачивала совсем, как мать Егора, головой, - на работе она. На каникулах в оранжерее подрабатывает твоя зазноба. Вот вечером ее и увидишь, когда за скотиной пойдешь.
- А почему ты ее моей зазнобой называешь? – искренне удивился Егор. Прикинул, пожал плечами. С чего она взяла? Или, может, я вчера проговорился?
- Егорка, Егорка, - опять покачала головой тетка, снова рассмеялась, - это деревня. Здесь на одном конце чихнешь, на другом – здоровья пожелают. А сейчас иди обедать, да марш на речку. Иначе мать твоя мне не простит твоего унылого вида. Увидишь ты свою Ленку, вечером и увидишь.
Оказывается все так просто, а он уж надумал катастрофу вселенского масштаба. Егор, пообедав со смешливой теткой, наслушался ее коротких замечаний о нравах и привычках в Тургеневке. Потом торопливо набросил на плечо полотенце и, насвистывая, отправился на речку по петляющей меж пахучих колтунов донника тропинке.
***
Песчаный берег порос по краям густыми зарослями тальника, вытягивался в воду длиной косой, почти на середину реки, к острову, лиловому от зарослей иван-чая. На берегу было людно. У кромки воды верещали девчонки. Поодаль орущее пацанье, на спор ныряло в глубину с полуразваленных деревянных подмостков.
- Эй, давай к нам! - от группы ребят повзрослее, играющих в волейбол на прибрежном лугу, ему махнул рукой Санька.
- Нет, спасибо, - мотнул головой в ответ, - я пока освежусь.
Егор вошел в воду. После плотной, удушливой от запаха цветущего разнотравья, жары вода показалась обжигающе ледяной. Егор стиснул зубы, торопливо окунулся и в три взмаха преодолел стремнину, отделяющую косу от острова. Босыми ногами пробежал по колкой траве, рухнул в ближайшую тень под развесистой старой березой. Шум с берега сюда доносился глухо, невнятно. Можно было долго вот так смотреть в бесконечную синь жаркого неба и ни о чем не думать. Замереть в полудреме и ждать вечерней зари, того самого времени «ч», когда он, наконец, увидит Ленку.
- На жаре спать нельзя, перегреешься, - Санька примял высокую траву, шумно сел рядом. Жевал травинку, щурился на ярком солнце. Поглядывал то на Егора, то куда-то вдаль за деревню, на голубые сопки, горбом выпирающие из-за зубчатой пилы ближнего леса.
- Слышишь, Художник. От Ленки отстань. По-человечески тебя прошу.
- С какой стати?- Егор приподнялся, сел, вытащил травину, застрявшую между пальцев ног.
- С такой… Что это я тебе говорю. Ленка хорошая девчонка, только глупая еще. Вбила себе в голову, что в артистки должна податься, а ты тут как тут. Приехал сюда, как на курорт. Хвост павлиний распустил… Художник… Ленка-то вся в фантазиях, голову ей задуришь и обратно в город свой смотаешься. А ей здесь оставаться.
- Как просто ты решил за нее. А ты Ленку спросил?
- И спрашивать не буду. А тебя я предупредил, - Санька встал и шумно, с разбегу, загребая ногами холодный поток, шагнул в воду.
Егор закрыл глаза. Ленка, Ленка… Королевна в синем сарафане… Как же, испугал меня этот деревенский рыцарь… Видали мы таких. Возомнил из себя. Хозяин. Егор, наконец, нашел то нужное слово, которым можно было назвать Саньку. Хозяин пацанячьей Тургеневки. Со своими правилами, со своим только им установленным порядком. В их с Санькой назревшем конфликте Егора совсем не смущало, что он здесь один, а за спиной у того стояла вся его деревенская рать. Интуитивно он чувствовал, что вряд ли ему придется иметь дела с его ребятами. Санька тоже, как и Егор, придерживался некоего «кодекса чести». И, скорее всего, если будет выяснять отношения с Егором, то один на один, по-честному.
Нравился Егору этот крепкий деревенский пацан, чувствовал, что ровня он ему. По внутренней силе, по авторитету, по уму. Живи Санька в городе, с таким бы на самое крутое дело не задумываясь пошел. Мэрию, например, разрисовать или площадь городскую. Только уж очень он плотно на земле стоит, дальше линии горизонта не заглядывает. А он, Егор, предпочитает мир сверху, с высоты птичьего полета, из облаков рассматривать. Дороги у них с Санькой, как в геометрии, в разных плоскостях идут и не пересекаются в пространстве. А раз так, то решать самой Ленке придется с кем дружить, а с кем нет.
***
Егор едва дождался вечера. Лишь стрелки часов коснулись заветных цифр, рванул на дальний конец деревни. Туда, где маленькая речушка отбивает границу деревенских огородов от леса. Еще солнечный диск перекатывался по неровной кромке потемневшей сосновой стены, еще деревенское стадо только-только показалось вдалеке по распадку, Егор уже подходил к поскотине. Когда стадо остановилось на водопой, а затем животных начали разбирать деревенские ребятишки и, весело помахивая прутиками тальника, отгонять коров, овец, коз каждый в свою сторону, Егор растерялся. Он никак не мог узнать теткиных коров в этом текучем, шумно вздыхающем потоке рыжих, черно-белых рогатых голов. Еще на подходе к водопою, издалека, он увидел знакомую Ленкину фигурку. А сейчас, попав в коровью круговерть, потерял Ленку из виду, лихорадочно искал глазами, озирался, крутил головой.
- Егор, тебе помочь? – девушка появилась откуда-то слева, махнула прутиком и ловко отогнала в сторону трех животных, в двух из которых Егор узнал теткиных, - пошли, только не подгоняй. Они сами дорогу знают.
Так у Егора начались самые счастливые дни. Все вечера они проводили с Ленкой вместе. Пригоняли коров из стада, уходили вдвоем за деревню, на реку. Сидели на высоком мысу. Вдвоем смотрели, как на закате солнце пурпурной акварелью заливает горизонт. Вдыхали ароматы трав, истомленных за день жарой. Мечтали под осторожный плеск воды у берега о будущем. О том, какая их ждет жизнь впереди. Ленка рассказывала, что мечтает о сцене, что еще в детстве устраивала спектакли для своих игрушек, что в школе, с подружками, организовала театральный кружок. И была там режиссером и декоратором и, конечно, примой. Только мальчишки не хотели участвовать в постановках, и им приходилось самим играть мужские роли. Вместе смеялись, над ее рассказами о нарисованных усах, о мушкетерских шляпах с петушиными перьями. Вместе покатывались от смеха над рассказами Егора о его вылазках.
Нахохотавшись вдоволь, иной раз запрокинет Ленка лицо, тряхнет головой, волосы разлетятся пушистой копной, и в декорациях закатного неба начинает она читать стихи. Потом хитро глянет и заведет высоким голоском протяжную песню. Всякий раз, встречаясь на следующий день, обнаруживал Егор необъяснимую перемену в Ленке. Черты лица вроде все те же, а взгляд другой, незнакомый, странный. Играла. Все время играла чужую судьбу. То кротко заглянет в глаза: «Я жду тебя, Грей. Где твои алые паруса?», то вдруг возомнит себя королевой-воительницей Марией Стюарт. И не знал Егор, когда же она была Ленкой. Самой собой, настоящей Ленкой.
В те вечера Егор не выпускал карандаш из рук. Торопился ухватить, поймать эту ускользающую из рук жар-птицу. Хотел успеть положить на тисненый альбомный лист то, что видел, слышал, чувствовал. Под тонким грифелем проступал Ленкин профиль. Мягким штрихом ложились широкие тени. Точным движением пальца растушевывались пряди волос.
Про Саньку Егор не спрашивал. Боялся, что неосторожным любопытством испортит очарование этой нечаянной дружбы. А она, как нарочно, не раз о Саньке разговор заводила. Словно дразнила, ждала, что заведется Егор, потеряет равновесие. Но он упорно отмалчивался, только при этом карандаш в его руке жестко вел штрих по наброску в альбоме.
Когда огненный диск жаркого солнца, исчезал за лесом, в сумеречном небе начинали мигать первые звезды, Егор провожал Ленку до порога ее дома. Уже в темноте, на крыльце, долго не решался сказать прощальное слово. Пока Ленкина мать, сурово прихлопнув дверью, не выговаривала полуночникам. А по утрам, под первые крики предрассветных петухов, крался Егор по огородам к Ленкиному окну с охапкой в руках едва успевших умыться росой полевых цветов.
***
Дни стояли в июле жаркие. Сушь незаметно подступила. Тяжелым удушьем накрыла все живое вокруг. Земля, истомленная и обезвоженная, зашершавела чешуей засохшей под беспощадным солнечным жаром травы. В деревне говорили, что далеко в тайге от сухих гроз начались пожары. И правда. С каждым днем все явственнее тянуло дымом. Закаты сменили пурпур на оранжево-коричневое марево. Дискотеки у школы уже не проводили. Энергию ветряка направили на работу насосов для полива оранжереи. На деревенском сходе Петрович, Санькин отец, зачитал приказ МЧС о введении в районе чрезвычайного положения, в связи с высокой пожароопасностью. По дворам провели инвентаризацию пожарного оборудования.
Дядя Коля срочно взялся за ревизию насоса в скважине. Позвал Егора помочь. Склонившись над разложенными на крышке колодца фильтрами, рассуждал:
- Петрович правильно, говорит. В таком деле лучше перебдеть, чем недобдеть. Новости смотрим. В соседнем районе три деревни выгорело. Страшное дело. Петрович, вон как все распределил. Кто что делает, если, не дай Бог эвакуация. Кто, куда вывозит детей, стариков. Кто в дружину идет. И сын у него, Санька, не отстает. Свою пожарную команду организовал.
Егор, услышав про Саньку, промолчал. Подумал, что уже неделя прошла с того памятного разговора на реке, а Санька не появлялся. Значит, пожарную команду организовывал. Не до Ленки ему. Вспомнил отчего-то Наташу. Ее глаза, когда уезжал. Верный, надежный друг. Будет ждать и надеяться столько, сколько нужно. А с Ленкой не так. С ней Егор себя чувствовал, словно на пороховой бочке. Каждый раз, когда торопился, бежал к ней на свидание, каждый раз не знал, не уверен был, что не качнет ему Ленка пушистой головкой отказом, не мотнет подолом, не дернет плечом, отворачиваясь от него.
- Я насчет соседской девчонки, Ленки, хотел поговорить с тобой. Тетка твоя попросила, - неожиданно продолжил свой монолог дядя Коля. Медлил, осторожно подбирал слова, - ты парень взрослый, понять должен. Она девочка хорошая, только шальная немного. Артистка. Смотри, не обидь девчонку. Ты уедешь, а ей жить здесь. Ну ты сам понимаешь, о чем я.
- О чем, дядя Коля? – Егор в упор посмотрел ему прямо в глаза.
Тот смутился, кашлянул в усы, потом улыбнулся:
- Вообще-то я понимаю, ты, парень, вроде с головой дружишь. Вспомнил я себя, как в твои годы с девчонками целовался под черемухой. Но только целовался. Другого не позволял себе. И тебе не советую.
- Может, вы вообще будете мне указывать, с кем встречаться, когда и как, дядя Коля? – Егор встал, смотрел сверху вниз на него, растерянного. Повернулся, пошел быстрым шагом. Не оглядывался, не отвечал на теткино удивленное:
- Куда? Ужинать-то?
Шел, не разбирая дороги. Сломал прут. С размаху, на выдохе срубал головки цветов по обе стороны. Ну почему они считают, что имеют право вмешиваться в его, Егорову, жизнь? Дома материна пилорама работает. Отчим с нравоучениями. И даже здесь без этого не обходится. Каждый норовит учить. Да не просто учить, а с назиданием. Так, как будто владеют истиной в последней инстанции. О нравственности все. О том, как жить нужно. Да его, Егорова, мораль на несколько порядков чище, чем все их вместе взятые. Потому что чем дольше человек живет, тем больше он вынужден поступаться этой своей моралью. А ему еще отступать не приходилось ни разу. Потому что делал, не смотря ни на что. Так как думал, как видел, как сердце подсказывало. Так и учить его нечего.
- Егор, подожди! - Егор обернулся, за ним быстро шагала Ленка, - зову, зову тебя, а ты идешь, не слышишь, не оборачиваешься.
- Лена, - Егор неожиданно наклонился к Ленке и прижался губами к ее губам. Она не ответила. Уперлась руками ему в плечи, отклонилась. Вопросительно смотрела в глаза.
- Лена, я люблю тебя. Я на следующий год рвану в Москву поступать. В Строгановское. Ты поедешь со мной?
- Егор, мне же школу сначала закончить нужно.
- После школы поедешь? – она молчала. Егор нетерпеливо тряхнул девушку за плечи, - Лена, ты любишь меня?
- Егор, мне кажется, рано задавать такие вопросы, - девушка опустила глаза, молчала. Вдруг подняла голову, засмеялась, встряхнула копной волос, театрально протянула руку, - я знаю, в вашем сердце есть и гордость, и прямая честь. Я вас люблю… К чему лукавить? Но я другому отдана. Я буду век ему верна.
- Значит, нет. Это ты так ответила «нет», - Егор опустил руки, - Лена, Лена… Когда ты бываешь настоящей?
Быстро пошел прочь. Дурила ему голову. Артистка. Лицемерила, а сама, наверное, встречалась с Санькой. И они дружно смеялись над ним, Егором. Над его чистым чувством, которое, по сути, он впервые в своей жизни испытал. Над тем, как у него при одном звуке ее голоса сердце замирало и потом медленными гулко бухающими ударами возвращалось к жизни. Над тем, как у него кружилась голова от запаха ее пушистой копны волос, когда она откидывалась на траву. И волосы ее разлетались, путались, свивались в косы с душистыми луговыми травами. Над его словами нежности, что шептал он ей под открытым окном на рассвете, положив охапку полевых цветов на подоконник.
Егор вошел на школьный двор. Как он предполагал, Санька был здесь. Трудовоспитанием своего пацанья занимается. Лавки выкрашены, сцена, мачта ветряка. Только стена за сценой бельмом маячит своей пустой неровной белизной. Санька, как обычно, раздавал поручения. Егор шагнул к нему:
- Поговорить нужно. Дело есть.
Санька кивнул. Тщательно вытер мазутные руки. Обстоятельно положил инструмент на ближайшую лавку:
- Ну, если дело есть, то почему не поговорить? Давай, говори, - стоял усмехаясь. Уверенный в себе, правильный. Так бы сразу и дал в зубы.
- Я в продолжение нашего предыдущего разговора на острове, - Егор заметил, как мелькнула искра любопытства в Санькиных глазах. Так знает он все или нет? Ждет, что отступлю? Не ждет, уверен, - я предлагаю тебе честный поединок. На кулачках. Кто первым коснется лопатками земли, тот проиграл.
Санька молчал. Егор вдруг подумал, что тот просмеет его сейчас. Санька был крепче, массивнее худощавого Егора, и сомневаться не приходилось, кто выиграет в этой дуэли.
- Ребята не нужно, пожалуйста, - между ними неожиданно появилась Ленка.
- Лена, тебя не спрашивают. Здесь мужской разговор, уйди, - Санька мягко оттолкнул девушку.
- Не трогай ее, – закричал Егор и резко заехал Саньке в лицо. Тот покачнулся, устоял, оттер кровь с разбитой скулы, - ну что стоишь? Дерись, если ты не трус.
И оба, накрепко вцепившись друг в друга, начали топтаться. Не уступал ни тот, ни другой. Одну лишь пыль поднимали. Несколько раз Егор пытался повторить удар, но кулак уходил в пустоту. И тогда они оба, тяжело дыша, стояли, держали друг друга, переводили дыхание. Странно, что Санька ответных ударов не делал. Хотя Егор понимал, что одного Санькиного взмаха руки хватит, чтобы все сразу кончилось. Он поддавался Егору. И это было тем обиднее, чем, если бы Санька грохнул его на землю за один раз.
- Это что за петушиные бои тут у нас происходят? Санька, ты как такое допустил? – кто-то крепко взял Егора за воротник, оттащил от Саньки, тряхнул, заставив еще раз впустую промолотить в воздухе руками, - а я смотрю, Ленка бежит по улице, слезами заливается. Драться, это самое последнее дело. Тем более из-за девчонки.
Петрович посмеивался в усы, старался нахмурить брови, но ему это не удавалось и он, похохатывая, продолжал:
- А вы ее-то спросили? Иди, умойся, рыцарь, - обидно подтолкнул Егора в угол двора к крану с водой.
Пока Егор смывал грязь с лица, подошел Санька:
- Егор, выбрось из головы. Она не только с тобой, со всеми так. Не ты первый, не ты последний. Из нас двоих здесь нет победителя.
Егор не ответил. Оттер рукавом воду с лица, не оборачиваясь, пошел прочь.
Уже в сумерках Егор доплелся до дому. Не то что бы что-то болело после драки, душа ныла, не переставая. Где-то внутри, в глубине нее, огненным колесом прокатило, и теперь там осталась глубокая рваная борозда.
***
Стук в окно был громким, почти сумасшедшим. Егор вскочил. С улицы доносились крики:
- Вставайте! Огонь! Огонь стеной идет!
Не помнил, как выскочил во двор. Между сараем и домом металась тетя Таня:
- Егор скорее, документы, нужные вещи я уже взяла! Пожар с сопок ветром гонит сюда! Дядя Коля с мужиками поехал тушить. Коров скорее из стайки на улицу выгоняй. Там все стадо Санька с ребятами перегоняет на ферму.
Егор, кулаками наддавая по торчащим коровьим крестцам, торопливо начал выталкивать упирающихся животных со двора. По улице, надрывно мыча и поднимая пыль, тяжело ступало деревенское стадо. Удушливо пахло гарью. Над лесом выгибалась огненная дуга, окантованная черным дымом. Ничто, не истошные крики женщин, не плачь ребятишек, не вой собак не могли заглушить зловещий треск этого гигантского кострища на горизонте. И непонятно было, то ли еще ночь не ушла, то ли рассвет такой оранжево-рыжий опустился на деревню. Накрывал охристыми отсветами кроны пожухлой от жары черемухи. Даже река внизу извивалась, не водой. Горящим потоком вулканической лавы.
- Егор, давай помогай! – Санька, чумазый, весь в копоти, словно только оттуда из того самого, на горизонте горящего лесного котла. Носился на велосипеде, в распахнутые ворота выгонял животных из дворов, орал на помощников, давал указания, - на ферму гнать стадо будем!
- А Ленка где? Ленка куда делась? – Егор метнулся к соседям в распахнутые ворота.
- Не ищи ее. Их вывезли на машинах. Всех. Малышню, старух. Всех собрали. Давай скорее. Это сейчас просто ветер, вот-вот обещали штормовое. А вот и авиация, наконец, летит.
По небу с воем пронесся самолет. Послышался глухой удар сброшенной лавины воды. Егор отпустил с цепи мечущуюся собаку в соседском дворе, прихватил здесь же прислоненный к дому велосипед, рванул по улице догонять.
До фермы со скоростью медлительного стада добирались примерно час. Располагалась она далеко от леса. Справа подпирали картофельные поля. Слева широкую полосу выгонов и покосов с полузасохшей травой и редкими березовыми колками обрезала река. Тяжело загребая дорожную пыль, под надрывные ребячьи голоса «Геть! Геть! Пошла милая!» стадо медленным потоком затекало в огороженный пряслами загон. Санька, задвинул жерди за последним животным. Вытер ладонью взмокший лоб, оставил на лбу разводы от пальцев. Устало сказал:
- Все, пацаны, дело сделано. Сколько нас? Четверо? Остальные на реке помогают. Нам батя велел здесь ждать. Эх, сейчас бы туда, на пожарище. Там каждый человек на счету.
Побросали велосипеды в кучу. Долго плескались под краном, не раздеваясь, смывали бурую пыль. В доме опустошили сковородку со вчерашней жареной картошкой. Наелись хлеба, запивали прохладным молоком. Тревожно поглядывали на оранжевую мглу на горизонте. Вконец сморились, привалившись к тюкам сена под навесом.
Первым очнулся Егор. Чувство надвигающейся опасности заставило открыть глаза, насторожиться.
- Санька, - Егор ткнул его в бок, - тишина какая-то странная и животина тревожно себя ведет.
- Коровы не кормлены, не доены, вот и ведут себя так, - Санька быстро сел, вытянул шею, прислушивался.
Внезапно тяжелое бурое небо на горизонте распорол зазубренный клинок молнии. Через минуту ударило так, что показалось бревна на пилораме раскатились. Далеко в поле полыхнул кустарник.
- Сухая гроза, будь она неладна, - Санька тревожно смотрел на далекий костер, который на глазах расширялся и вот уже полностью очертил линию горизонта, - плохо дело, нужно людей на помощь звать.
Двоих ребят Санька отправил назад в деревню. Егор наблюдал за огненной полосой. Казалось, что она далеко. Ну нет же, не может огонь сюда дойти. Справа картофельное поле не даст, слева река. А прямо… Так там огня пока нет. Может быть, обойдется? Между тем, пылающая дуга на горизонте медленно ползла через поле к реке, замыкала кольцо за деревней. Вот уже дальние березовые колки занялись костром. Вот уже небо полностью затянуло удушливым дымом. Похоже, не обойдется.
И странное дело, еще вчера, он видел в Саньке стоявшего поперек его, Егорова, горла, соперника. А сегодня, перед огненной пастью на горизонте, перед молохом, против которого сейчас они были только вдвоем, все их разногласия показались ему совершенно не важными. Вчерашняя отметина от несостоявшейся Егоровой первой любви измельчала перед опасностью. Боль куда-то ушла. А рядом был товарищ, с которым он пошел бы сейчас на самое крутое дело навстречу этой надвигающейся на них огненной лаве.
- Егор, теперь точно не обойдется. Нужно что-то делать, - Санька крутанул головой. Напряженно думал, что-то соображал, рассуждал вслух, - дальше реки огонь не пойдет, и картофельное поле ему препятствие, если ветер не дунет. Получается, нужно отрезать ему путь на выпасе. Ширина полосы километра полтора.
- Может попробовать запахать, - Егор кивнул на трактор, - он в ремонте или работает?
- Не совсем рабочий. На нем получится только вдвоем. Пускач у него барахлит. Один заводит, другой трогает с места. Только сначала его нужно соляркой заправить, - двинувшийся было к трактору, Санька резко остановился, - нет, сначала другое дело сделаем. Животным путь откроем. На случай если огонь подступит.
Выбиваясь из сил, Егор вместе с Санькой с трудом открыли тяжелые ворота сначала одного, потом второго коровника.
- Вот так, вот так, - медленно толкая тяжелое полотно, приговаривал Санька, - если огонь подойдет, то они сами выйдут. Только задвижки у калиток нужно открыть везде.
Егор, вместе с Санькой, торопливо отодвигал задвижки. Тревожно поглядывал в открытый проем на приближающийся огненный вал. Наконец, все было сделано и ребята, прихватив две канистры солярки, побежали к трактору. Вдвоем, придерживая тяжелую канистру, заливали топливо в бак. Огонь неумолимо подступал все ближе. Потом разбирались с пускачем. Старая машина никак не заводилась. Наконец, у Егора получилось дернуть как нужно, и трактор, громко и обнадеживающе затарахтел. Егор на ходу успел вскочить в кабину. Санька дернул рычаги, и трактор двинулся навстречу огненным сполохам. По мере приближения к полосе огня Егору становилось все страшнее. Он сжимал зубы, старался не показывать свою растерянность, оглядывался на Саньку. У того лицо словно окаменело. Смотрел вперед. Набычил, наклонил голову, словно своим твердым лбом намеревался пробить борозду на этой засушенной земле. Наконец, подошли к нужной точке. Санька дернул рычаги справа и плуг медленно опустился. Тронулись вдоль линии огня к реке, пытаясь отсечь, горячей пахотой ферму от подступающего огня. Лемех, вгрызался острыми зубами в землю. Переворачивал раскаленный сухой пласт. Оставлял за собой пыльную взвесь над распоротым полем. Пока двигались к реке, двигатель дважды глох. Егор, выскакивал на задубевшую от жары траву и снова дёргал пускач, пока старенький движок не начинал оживленно тарахтеть. Трактор вновь начинал двигаться по изжеванной засухой траве. Когда развернулись у реки, стало ясно, что не успеют второй бороздой расширить пахоту.
- Ну, тогда, сколько получится, - отплевываясь от горячей пыли, сказал Санька, - сделаем несмотря ни на что. Давай, Егор, заводи.
Огонь приближался. Треск сухого кустарника уже перекрывал звук старенького двигателя. Дышала жаром, накрывала летучим пеплом подступающая огненная полоса. Ворочала раскаленными челюстями. Пережевывала все новые и новые клоки сухоты. Егор начал кричать Саньке, пытался оторвать его руки от рычагов:
- Санька, уходить нужно! Скорее уходить! Не успеем до конца пропахать, сгорим заживо!
- Не дрейфь, Егор! – Санька оттолкнул Егора, едва произнес спекшимися губами, - еще немного времени есть. Давай, Егор, жми на ферму, тащи лопаты сюда. Оставшийся кусок, если перебросит через борозду ветром, окапывать будем. Ну чего ты ждешь, не теряй время! Я трактор пока уведу.
Егор спрыгнул на землю. Нерешительно сделал несколько шагов в сторону фермы. Оглянулся. Санька уверенно заворачивал трактор от первой борозды. Начал чертить вторую, криво, но все же чертил. Егор побежал. В спину дышало жаром приближающейся полосы огня. Внезапно остановился. Острое ощущение опасности заставило оглянуться назад. Санькин трактор стоял, и это отсутствие движения остро полоснуло Егора. Случилось. Не может он стоять просто так. Что-то случилось. Задыхаясь, Егор побежал назад, навстречу пылающей стене, которая внезапно остановила на границе свежей борозды свой страшный марш. Чадила, что-то выжидала, словно готовилась переступить, сделать бросок через, очерченную трактором черту. Егор не замечал ни пот, смешанный со слезами и заливающий лицо, ни горячих подошв кроссовок, ни удушливого дыма, заполняющего легкие так, что невозможно было вдохнуть, и невозможно было выдохнуть. Он видел только неподвижного Саньку, положившего голову на руль, словно тот просто решил отдохнуть.
- Санька! Санька, спасайся! – Егор звал, задыхался от дыма. Ему казалось, что он бежит очень медленно, едва переставляет ставшие вдруг ватными ноги, - Санька! Санька!
Егор заскочил в раскаленную кабину. Охлопывал уже тлеющую рубашку. Подхватил внезапно отяжелевшего Саньку. Выворачивая рычаги. Отрывал от них зацепившуюся одежду. Волоком, рывками, тащил по колючей траве подальше от огня и тяжелого дымного удушья.
Санька! – звал, просил, уговаривал, - Санька не умирай, пожалуйста! Живи!
- Егор! Да живой я, живой! – очнувшийся Санька ухватил Егора за плечи, - давай, давай отсюда скорее, в дыму задохнемся!
И уже непонятно кто кого тащил, то ли Егор Саньку, то ли Санька его. Теряя сознание, Егор еще успел увидеть, как по полю неслась к ним машина. Как отливали, отпаивали водой, уже не помнил. Не помнил, как Санькин отец рванул дверцу машины:
- Отравление угарным газом. Срочно в больницу.
***
Наконец-то пошли запоздалые дожди. Тёткин дом сразу посмурнел, стал влажным и прохладным. Несколько дней Егору не разрешали вставать. Тетка принесла из своего фельдшерского пункта капельницу. Пичкала Егора таблетками, сокрушенно вздыхала:
- Матери не решилась твоей сообщить, нельзя ей волноваться. Еще родит не ко времени. Только Федору сказала.
От Егоровых расспросов отмахивалась:
- Все нормально с Санькой. Здоровее тебя будет. Уже снова команду свою собрал. А к тебе не пущу. Слабоват ты еще. Ленка перед отъездом просилась, и ее не пустила.
- Перед каким отъездом?
- А ты же не знаешь ничего, - всплеснула руками тетка, - она же в прошлом месяце запись свою отправила куда-то на телевиденье. Вот ее и пригласили на кастинг в Москву. Артистка. Теперь уже не вернется. Наверное, останется жить там у родственников.
Улетела, значит, жар-птица. Не осталась, ни с Санькой, ни с ним, Егором. По своей дороге пошла. И неизвестно, пересечется эта дорога когда-нибудь, с его, Егоровой. Егор взял альбом со стола, подоткнул подушку, устроился, долго смотрел на наброски с Ленкой. Потом взял карандаш и перевернул страницу.
***
В первый же день, когда вместо дождя по стеклу запрыгали солнечные зайчики, Егор не слушая уговоры тетки, вышел на улицу. Деревня сильно изменилась. Словно, как и Егор, только встала с больничной койки. В воздухе все еще пахло гарью. Запах был сырой, навязчивый, резкий. Ел глаза, першил в горле. Огонь смогли остановить в нескольких сотнях метров от домов. Теперь, посреди этой мертвенной черноты, окружившей деревню, Тургеневка казалась маленьким, едва выжившим островком, притулившемся в изгибе реки.
В школьном дворе, у сцены, на лавке сидел Санька. Что-то чертил в блокноте. Подняв голову, прищуривался, считал, прикидывал. Увидел Егора, поднялся, пошел навстречу, крепко обнял:
- Привет, Егор, а я тут затеял детский городок для малышни сделать. Пойдем, может, посоветуешь что-нибудь.
Постепенно подтянулись другие ребята. Уже знакомый чернявый Васька, и рыжий Серега, который делал обшивку у сцены. Другие, Глеб, Колька, Антон. По-мужски, крепко жали руку Егору. Заглядывали Саньке в блокнот. Вместе придумывали, прикидывали, как сделать. Вечером, отгоняв по стадиону футбольный мяч, сидели на лавках перед сценой. Дурачились, толкая друг друга в бок, смеялись, рассказывали анекдоты.
- А знаешь, Егор, - внезапно посерьезнел Санька, - ты, все-таки прав. Не все измеряется только пользой, красота должна быть.
Санька махнул рукой туда, где за покрытой копотью стеной школы частоколом черных стволов закрывал солнце мертвый лес:
- Гарь разгребем. Что-то выпилим. Останется только выжженная земля, - вопросительно взглянул на Егора.
- Печальный пейзаж, - согласился тот. Потом достал свой альбом, показал эскиз. Все тут же склонились над листом, начали оживленно обсуждать. Спорили, фантазировали, советовали. Карандаш в руке Егора торопливо, чтобы успеть, ухватить все идеи, оставлял на бумаге изломанные линии. То чиркал с нажимом, то мягко укладывал штрих. Так просидели до самой темноты.
***
В сумерках предрассветного часа кусты акации у школы казались фантастическим стадом, медленно шествующим под ленивыми взмахами крыльев погонщика-ветряка. Уже гасли звезды. Побледневшая луна с любопытством заглядывала в черную пустоту сгоревшего леса. Заботливо укрывала занавесью прозрачного света сцену, скамейки, серые фигуры, усердно грунтующие широкими кистями и валиками, закопченный холст стены.
Егор коротко отдавал команды. Потом взял баллон, выдержав паузу, еще раз сверил с эскизом. Начал размашисто наносить контуры. Жестами показывал, в каком месте делать заливку. Сам оттенял, детализировал, работал маркерами. Изредка отступал к краю сцены. Прищурив глаза, оглядывал целиком. К рассвету все было закончено. Все разошлись, растворились в тени деревенских палисадников. Где-то вдалеке раз, потом еще раз, запоздало скрипнула калитка.
***
Дядя Коля спозаранку собрался заехать на ферму. Встал рано, с первыми петухами. Заглянул в комнату племянника. Егор крепко спал, раскинув руки, разметав русые пряди по подушке. Рядом с кроватью на полу валялся альбом с карандашом. Яркие пятна эскиза, пестрили на открытой странице. Стараясь не шуметь, дядя Коля осторожно поднял альбом. Положил рядом на стол. Наскоро позавтракал. Завел машину во дворе и поехал по еще пустой деревенской улице. На выезде из деревни, у школы, увидел такое, от чего резко нажал на тормоза. Вылез из машины в клокастую пыль. Подошел ближе. Разглядывал, усмехался в усы. От печальной черноты погибшего леса Тургеневка отгородилась яркой жизнеутверждающей красотой на школьной стене. В нижнем углу, поверх живописного разноцветья красовался маленький росчерк «Does».
И уже захотелось верить и ждать, что пройдет времени всего-то чуть-чуть. Как пробьют горелый панцирь земли сумевшие выжить в огненном аду тысячи маленьких жизней. Потянутся к солнцу, как прежде. Заголосит лес птичьим хором. Набросит на свою черную наготу листвяную одежду. И снова деревня станет прежней Тургеневкой. Только уже чуть другой. Лучше.
Огненное колесо
© Copyright: Олеся Стасевич, 2017
Свидетельство о публикации №217050301543
Свидетельство о публикации №217050301543
Рецензии
Благодарю за хорошую повесть!
Приглашаю опубликовать у нас в Питере
С уважением
Диана
Мост Будущее 16.05.2025 11:03 • Заявить о нарушении
Приглашаю опубликовать у нас в Питере
С уважением
Диана
Мост Будущее 16.05.2025 11:03 • Заявить о нарушении