Сашка

          Поверь, в этом нет ни  какого ёрничества,  это действительно и жалостливая и страшная история. Короче, слушай.
Молодой доктор анестезиолог-реаниматолог, то бишь я, усталый и измотанный ежедневной работой и плюс десятью - двенадцати ночными дежурствами. Но я тогда абсолютно не чувствовал себя усталым и тем более измотанным. Я постоянно был на подъеме. У меня молодого врача всего два года после интернатуры за плечами, но я уже возглавляю всю анестезиологическо-реанимационную службу нашего маленького стотысячного городка утопающего в тайге среди гор и речек. Без сельского района, но зато в окружении зон и воинских частей раскиданных в горной Шории и Хакасии. Зона ответственности - это район в радиусе трехсот-четырехсот километров.
             И было в моем отделение  анестезиоллогии-реанимации  всего вместе со мной четыре анестезиолога-реаниматолога. Один из них тихий алкоголик в стадии деградации. Другой - сумашедший, собирающий уже двадцатый год самолет и постоянно меняющий жен. При этом переезжающий с квартиры на квартиру и перетаскивающий с нашей помощью пианино и мотор от АН-2. И все почему-то переезжал он с пятого этажа на пятый, конечно же, в разных домах, а лифтов в нашем городке отродясь не было. Следующим был парень старше меня на два года, абсолютный пофигист и страшный лодырь. Его жена была завмагом, и посему он принадлежал к элите городка. На работе он старался не париться. Дежурил он мало, и все чаще  брал больничные по причине подорванного здоровья неуемным жранием колбасы и тушенки. Продукты, которые в те времена считались страшным дефицитом и  делили общество на классы - способных и неспособных их доставать. Четвертый, что мне сказать про Ваню, он был никакой и сейчас по прошествии лет я не могу что-либо вспомнить об этом полудебильном, тихом,  сером тридцатипятилетнем  парне, единственном выходце из алкогольно-трудовой семьи в высшее образование.  Вот такая славная команда была доверена мне на второй год после окончания интернатуры, руководством здравоохранения городка. Было мне двадцать четыре года и выбор пал на меня возглавлять отделение  видимо  от полной безысходности и безвыборности.
Проводя основную часть своей молодой жизни в больнице, я настолько вошел в этот график постоянного пребывания в больнице, что редкие выходные казались страшно тревожными и неуютными. И каждый экстренный вызов на работу приносил облегчение и успокоение. Те годы сейчас ассоциируются у меня со сплошной ночью, кричащими детьми, пьяными мордами избитых и резаных местных жителей, ночными операциями, но  при  постоянном моем  физическом и духовным подъеме.
Порой проведя всю ночь в операционной и поспав всего прау часов утром, как ни в чем небывало шел в операционную на плановые наркозы, в палаты реанимации. Вечером домой, сон часов семь и опять по новой, на полтора суток.  Вот силы-то было не меренно. Сейчас  в это просто трудно поверить, но это истинная правда.
Промозглая осень, октябрь, короткий день и длинная ночь, холод собачий, горы покрытые облаками со всех сторон окружающие городок, грязь и серость, темные  неосвещенные улицы. И бесконечное дежурство, переходящее из дежурства в стационаре в дежурство на дому. В тот вечер, возвратившись домой после очередного "марафона" (так мы называли двух с половиной суточное пребывание на работе), отупевший от недосыпания и слабо воспринимающий окружающих попытался заснуть. Но чувство тревоги, чувство гона не проходило.  Уже тогда я стал слышать внутри тонкий, надсадный звон струны, как предвестник    надвигающихся экстремальных событий. В то время я еще не осознавал, что значит этот надсадный, даже не звон, а просто звучание на одной ноте этой струны. Только спустя несколько лет я понял, что это предзнаменование и посылающий его мне еще ни разу не ошибся. Сон упорно не шел, и звонок в дверь оказался окончанием недосказанности ситуации.
- Сергей, тебя с работы, - сказал сосед дядя Миша.
Мне поставили служебный телефон только спустя три месяца после этих событий. А так связь со мной   осуществлялась посредством домашних телефонов соседей или посылкой " Скорой".
- Серега, привет,- в телефоне звучал голос главного хирурга Володи Гаштыкова.
- Привезли четырехмесячную девочку с тяжелой черепно-мозговой травмой, твои мудаки уже час не могут поставить подключичный катетер, а девочку надо срочно брать в операционную. Короче, я послал за тобой машину и не хрен вылеживаться, когда тут такие дела. Хорошо ?.
Изумительный хирург, хирург от Бога, Володя имел лишь один недостаток, был страшным матерщинником. И странно было видеть и слышать  его всегда безупречно одетого и в цивильном костюме, и в операционной форме, со строгими, интеллигентными чертами лица в очках в тонкой золотой оправе в сочетании с отборным матом органично вписывающегося в его речь.
Десять минут по темным, дождливым улицам и я в родной стихии. Вокруг реанимационной койки стояла вся дежурная бригада, главный хирург, заведующий детской хирургией, заведующий травматологией. Ситуация была критическая.
Две четырех месячные  девочки-близняшки  остались дома с папой, в то время когда мама выбежала в магазин за продуктами. В магазине была очередь, папа был с похмелья, а девочки сильно плакали вначале, а затем стали кричать. Папа, раздраженный головной болью, постоянной бедностью на грани нищеты, желанием покоя и выпивки пытался успокоить крошек, качая и матерясь. Но затем его терпение лопнуло и он, схватив одну из близняшек за ноги хлопнул ее  головой об стол. В это время в квартиру входила мать близняшек, наконец-то купив кой-какой снеди. Последние мгновения трагедии разворачивались на ее глазах. Девочка сразу же успокоилась, перестала кричать и вообще двигаться. Мама в то же мгновение потеряла сознание и рухнула у входа в комнату. Папашка моментально протрезвевший кинулся поднимать жену. Она очнулась и со слезами бросилась к малышке. Девочка еще дышала, но без признаков сознания. Мать с криком ринулась к соседям, вызвали " Скорую". Их всех троих привезли в больницу, мать побоялась оставлять вторую близняшку с извергом папашей.  И вот теперь крошка лежала перед нами с признаками нарастающей дислокации головного мозга на фоне, по всей видимости,   внутричерепной гематомы. Нужно было срочно оперировать, делать трепанацию черепа.
Через пять минут я поставил крошке подключичный катетер, и мы поехали в операционную. Осторожно заинтубировав трахею и начав искусственную вентиляцию легких, я боялся остановки  сердца в любое мгновение. Но Бог миловал и девочку и меня, он опять распростер свою длань над нами, и мы  благополучно проскочили самый трудный момент, момент  вводного наркоза.  На операции действительно была обнаружена гематома левого полушария, которую успешно удалили. Гемодинамика во время операции не колыхнулась, кровопотеря была незначительной. И вот мы опять в реанимации. Предстояли новые этапы в лечении нашей крошки - интенсивной терапии и выхаживания, на любом из которых мы могли ее потерять. Все осложнялось тем, что девочка была из двойни, рождена с весом два килограмма,  пять баллов по шкале Апгар, находилась на искусственном вскармливании с первого месяца. И, конечно же в свои четыре месяца она отставала по развитию месяца на три. Бедная, замученная мамочка, лет тридцати,  встретила нас с рыданиями. В свои неполные тридцать лет она выглядела на все пятьдесят, и казалась не матерью, а бабушкой близняшек.
Но девочка была розовенькой, спала в наркозе, аппарат искусственной вентиляции легких мерно работал и, мамочка постепенно успокоилась. Через три-четыре часа после операции мы отправили ее со здоровой дочкой домой на "Скорой". К этому времени ее супруг уже сидел в каталашке и превращался в "опущенного", о чем не преминули нам сообщить ребята из горотдела.
Девочку звали Саша. Мне пришлось провести с ней еще двое суток не выходя из отделения. На третий послеоперационный день Сашка пришла в сознание. Стала самостоятельно дышать, и мы отключили ее от аппарата искусственной вентиляции легких. К счастью никаких грубых неврологических расстройств у девочки не было. Она во всю двигала ручками и ножками, гукала, сосала соску и восстанавливалась просто по часам.
Ее мамашка, увидев, что девочка окружена достаточным вниманием и находится среди нормальных людей, наверно впервые отоспалась за многие месяцы и приняла более-менее нормальный вид. Она каждый день приходила со второй близняшкой и по, несколько часов проводила в палате рядом с Сашкой.
На десятые сутки пребывания в реанимации она пришла ко мне на беседу и тихо сказала,
- Доктор, а может быть, если все обошлось, не будем сажать Кольку, мужа моего?
Я оторопел.
- Доктор, ну, как я справлюсь одна с двумя-то малышками. А он-то хоть какие-никакие деньги, но приносит. Давайте доктор напишем, что Сашка сама слетела с кроватки. Я уже поговорила в милиции.
Я моментально набрал телефон следователя горотдела. В городке все врачи, учителя и милиционеры знали друг друга.
- Никита, ты, что хочешь отпустить нашего детоубийцу?
- Опустить? Так мы его давно опустили, с первых часов на "хате".
- Извини, Никит, а то тут сердобольная жена ересь порет, что вступила с Вами в сговор. Хочу заметить не вполне законный, а где-то даже и преступный.
- Так, Серега, щас мы и  ее "примем" за клевету и за преступный сговор с мужем в истязании детей. Так ей и передай.
Я объяснил все и не в самых лестных фразах этой замученной и олигофреничной женщине, чем грозят ей последующие ходатайства о спасении мужа, и какая она после этого мать. Из благодарной и счастливой женщины она моментально превратилась в затравленного зверька и смотрела на меня ни как на спасителя, а как будто я разрушил ее семейную идиллию (если она знала это слово), покалечил дочь и посадил мужа.
 На следующий день мы перевели Сашку в детскую неврологию.
Мать больше к ней не появлялась. Она через два месяца написала отказ от ребенка в связи с трудным материальным положением и невозможностью одной воспитывать двух девочек, одна из которых инвалид.
Сашка умерла в возрасте года и двух месяцев в детском доме от прогрессирующей гидроцефалии и атрофии коры головного мозга.