Книга Первая. Оставь свое имя. Глава Вторая

Глава Вторая,
в которой, помимо прочего,
полковник Хота Серебряный вступает в опасную связь с математикой

Утром того же дня полковник Хота Ирбис, фамилию которого давно позабыли, потому что все звали его Хота Серебряный, вместе с тремя своими солдатами отправился на патрулирование улиц Верхнего города. Обычно эти необременительные прогулки были уделом его офицеров, однако сегодня жизненные обстоятельства ненавязчиво переложили эту обязанность на его плечи. Патруль объехал уже около половины территории, с улицы Поэтов свернул в переулок Благовоний. По переулку, вымощенному пестрыми морскими камушками, плыла им навстречу прекрасная дама. Больше того: не просто дама, а «дама сердца» самого полковника.
Традиции романтической любви были, как ни странно, весьма сильны среди стражей Мадога, и неженатому офицеру было просто не обойтись без прекрасной возлюбленной. Тем не менее нельзя сказать, чтобы Хота Серебряный страстно добивался любви своей дамы. Точнее, он ее и вовсе не добивался; их отношения были всецело плодом воображения солдат внешней стражи. В жизни полковника было достаточно других дам; кроме того, уже почти год его одиночество согревала рыжеволосая Кайра. «Дама сердца» была для него лишь поводом к сочинению любовных баллад: стихи расходились в Порогах нарасхват, но сам Серебряный легкомысленно не придавал этим опусам никакого значения. Такое пренебрежительное отношение к формальному объекту любви привело к тому, что Хота только сегодня впервые увидел вблизи свою собственную «возлюбленную».
Девушка замедлила шаг на середине дороги и как раз настолько, чтобы с ней успели поравняться приближающиеся всадники. Полковнику пришлось поинтересоваться, какого рода помощь он мог бы оказать ее совершенству. Вместо ответа она пристально и откровенно посмотрела в его глаза как раз таким взглядом, который исключает всякое использование слов, и, усмехнувшись, продолжила путь.
Полковник чуть задержался, провожая ее взглядом. Девушка была определенно хороша, но Хота не испытал ожидаемого восторга. Теплый взор Кайры был как огонь камина зимним вечером, а циничный взгляд дамы обдавал холодом. Ее глаза, красивые и прозрачные, были пусты.
Однако не успел Хота Серебряный привести в порядок свои впечатления, как снова почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.
Само по себе это было не столь удивительно, на него многие так глядели. Серебряный невольно обращал на себя внимание несмотря на то, что внешность не была главной составляющей его личности. И все же он обернулся. Поблизости, кроме патрульных, никого не было, но в самом конце проезда – довольно далеко, между прочим – стояла кавалькада Великого Воплощенного: белые кони, белые пони, всё в белом. Сам Великий, чуть склонив голову, не отрываясь смотрел на полковника. Заметив, что Хота тоже его увидел, Великий развернул гарцующего коня и кавалькада скрылась.
Как и следовало ожидать, патрулирование не выявило ничего особого – все было мирно. Вообще, в Мадоге совершалось до странности мало преступлений. Мелкие кражи, конечно, происходили постоянно, но крупные – довольно редко, и уж совсем редкими были убийства. Люди, живущие в этом городе, были как один были светлы и талантливы, искусства и ремесла находились в почете, торговля цвела. Конечно, без мелких пакостей и жизнь – не жизнь, но все же в Мадоге почти не встречалось зла как такового. Хота повидал на своем веку достаточно городов, чтобы считать это несколько неестественным, но почему-то никто, кроме него самого, не придавал этому значения.
Кстати, именно с преступлениями, истинными или мнимыми, были связаны его метания последних дней.
Белоснежный цвет великого города, по одинокому мнению Хоты Серебряного, изрядно омрачала зловещая тень внутренней стражи. Сумрачные молодцы, равные как на подбор, занимались поимкой редких преступников, забирали их в Управление порядка и затем навсегда уводили в Замок Восходящей Луны, из подвалов которого еще не возвращался ни один уголовник. Они могли забрать и того, кто как будто бы ничего нехорошего не совершил, и не было среди внутренней стражи человека, способного поколебаться в своей уверенности или посочувствовать узникам. Они никогда ни с кем не общались, только друг с другом, а к прочим обращались исключительно затем, чтобы огласить приговор. Их прозвали Ангелами разлуки, но часто называли и Ангелами смерти.
Тайна внутренней стражи была не единственной загадкой белого города, которая не давала Хоте покоя и которую, кроме него самого, никто не желал замечать. Например, далеко не каждый, вошедший или въехавший в Мадог через одни из семи Ворот, мог остаться в городе. О нет, никаких законов, ограничивающих права иммигрантов! Напротив, большинство населения традиционно было пришлым. Однако через несколько дней большинство из приехавших начинало чувствовать себя в городе неуютно. Кто-то беспробудно спал и не мог проснуться, кого-то одолевали бесконечные фобии, кому-то было физически душно… или не по себе… к слову, из двадцати с лишним человек, вошедших, в свое время, вместе с Хотой в Мадог Белый, удержаться в городе смогли лишь шестеро.
Было в Мадоге и много другого. Хота собрал немало странных, с его точки зрения, фактов и построил немало теорий; но только одна из них, самая неразумная, более или менее объясняла все особенности города, и то потому лишь, что сама по себе была напрочь лишена здравого смысла. Нельзя сказать, чтобы Хота горел в своих изысканиях, как факел, но и угомониться никак не мог. Он был убежден, что все загадки Мадога имели одну отгадку, но так уж случилось, что именно Ангелы разлуки занимали его в последнее время больше всего.
В это закрытое подразделение принимали только супербойцов, и только со строго определенными чертами характера. Совершено разные внешне люди, попав во внутреннюю стражу, со временем приобретали однотипную внешность белокурых бестий, служившую им чем-то вроде униформы. Низкорослые вытягивались, круглолицые теряли мягкость черт, а темноволосые неудержимо светлели.
Года полтора назад в Мадог с далекого востока пришла невиданная нигде ранее манера боя, которую называли «дыхание времени». Овладевшим ею казалось, что во время схватки замедляется скоротечность самого бытия, хотя никому из смертных, разумеется, такое не под силу.
Эту манеру боя мог освоить далеко не каждый. Она требовала высочайшей физической подготовки и способности мгновенно отрешаться от всего ненужного, одновременно концентрируясь на таких абстрактных понятиях, как незримые потоки жизни и смерти, пронизывающие ткань мироздания, бесконечность пространства и времени, единство движения и покоя… Правда, плата за использование такой техники была достаточно высокой – предельная скорость могла погубить вернее самой схватки. Хота Ирбис не был бы самим собой, если бы после восьми с небольшим месяцев жесточайших тренировок не освоил эту фантастику одним из первых в городе. Слегка отстали от него еще человек пятьдесят из внешней стражи и дворцовой охраны; остальными – уже немногими – выпускниками школы были исключительно Ангелы, освоившие невероятную технику в полном составе.
Хота по понятным причинам не испытывал к «однокашникам» особой теплоты, но тем не менее из любопытства попытался завести с ними хоть какое-то знакомство. Однако впервые его врожденное обаяние дало осечку – знакомства не состоялось. А через несколько месяцев Ангелы разлуки пришли и навсегда увели в Замок Восходящей Луны одного из его солдат, молодого парня по имени Эйсон, диковатого по характеру, но как будто не совершившего ничего предосудительного.
Неизвестно, как повел бы себя Хота Серебряный, окажись он в этот момент в городе, ведь за шесть с половиной лет службы такого не случалось в его окружении ни разу. Известие застигло его на Западных порогах, которые подверглись короткой, но яростной атаке темных альвов и теперь требовали немедленного восстановления.
Когда через два дня он, внешне как будто спокойный, вошел в Управление порядка, присутствующим показалось, что это буйный ветер внезапно ворвался в помещение, распахнул двери, захлопал форточками. Тем не менее полковника Серебряного самым вежливым образом провели в подземелья Замка Восходящей Луны, где и представили его потемневшему от бешенства взору Эйсона, закованного в цепи. Хота обратился к нему, но тот в ответ лишь покачал головой. Офицер из Управления церемонно спросил узника, сознает ли он, куда повернет завтра дорога его судьбы, и тот ответил четко и решительно: «Да!». Хота не совсем понимал, о чем речь, и спросил, согласен ли он, Эйсон, с задержанием, на что Эйсон ясно сказал:
- Все правильно, господин полковник. Поверьте, здесь нет никакой ошибки.
На этом инцидент, собственно, был исчерпан, но Хота, неожиданно даже для самого себя, принял, поднимаясь вслед за офицером из подземелий, парадоксальное решение. В тот же день он отправился в Управление порядка и обратился с просьбой о переводе его во внутреннюю стражу в любой должности.
Вопреки его ожиданиям, ответ был совершенно категоричным:
 - Господин Серебряный, - ответили ему, - при всем безграничном к вам уважении… Вы нам абсолютно, решительно не подходите. О нет, ваши боевые качества превосходны и здесь никак не при чем… но вы никогда не сможете стать одним из нас. - Офицер Управления искоса посмотрел на озадаченного полковника и неожиданно добавил, как будто бы поясняя: - Внутренняя стража думает не своей головой.
Это было вчера около пяти часов вечера. Городские, да и дворцовые легенды об Ангелах повествуют, что осужденные уходят из-под неба этого мира ровно в полдень. Поскольку вчерашнее «завтра» – это как раз «сегодня», то Эйсона должны казнить через пять часов, думал Хота. Через полчаса он выслушает обычные утренние рапорты, разберется с неотложными делами и отправится в замок.
Он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь присутствовал при казни осужденного, и плохо представлял себе, где именно может проходить эта неприятная церемония. Во всяком случае, вряд ли где-нибудь за пределами замка, стоящего в самом центре Верхнего города, ибо преступников, схваченных Ангелами, никогда больше не видела ни одна живая душа.
Хота и впрямь имел свои дела в замке, что лишало его необходимости лгать внутренней охране без особой на то нужды. Совет по обороне ждал его отчета о состоянии Западных стен и войны с темными альвами, а Ученое общество на днях прислало ему приглашение на сегодняшнюю сессию на тему «Амфибрахий* пятистиший периода раннего Мадога». Слушать эту галиматью было решительно невозможно, но, в общем, и необязательно.  Сложно сказать, с чего Хота вбил себе в голову, что непременно должен присутствовать при казни, но Эйсон все-таки был его солдатом, пусть и признавшимся в неведомой полковнику провинности.

_________
* стихотворный метр, образуемый трехсложными стопами с ударением на втором слоге


Итак, около девяти часов утра Хота Серебряный, начальник Четвертого порога белого Мадога, великого Города семи дорог, во всем блеске выехал на Площадь покровительства, от которой к Замку Восходящей Луны вела Дорога блаженных – широкий проспект, пролегший сквозь старинный каштановый парк – нам, между прочим, уже знакомый. По левую руку от него на Площади покровительства возвышалась древняя башня Святого двора, ровесница города, та самая, на одном из верхних этажей которой Великий Воплощенный прозрел этим утром прекрасную гору. Верхняя ее часть состояла из семи хитрых башенок, издалека похожих на звезды. По вечерам на них зажигались факелы, горевшие всю ночь. О башне говорили, что даже дождь, стекая каплями по ее гладким стенам, проливается уже в другом мире… Когда-то давно горожане упивались балладой о трагической судьбе двух влюбленных, погибших у ее стен, и ее также называли башней Поэта; но за столетия от стихов остались лишь возвышенные эпитеты по отношению к самому зданию, такие как «ось семи миров» или «держатель созвездий венца», да пара мрачноватых детских считалок из разряда «меч вошел по рукоять – значит, время умирать»: истина, не вызывающая ни малейших сомнений.
Среди остальных архитектурных украшений площади выделялась также Палата путешествий, которая славилась на полмира своими барельефами, и дом купца Мелкина. Его простой фасад украшал мраморный бюст отца-основателя торговой династии.
Дорога блаженных, соответствуя своему странному названию, была словно дорога в рай. Широкую мостовую справа и слева окружали ряды огромных мраморных статуй, за которыми росли вековые ухоженные деревья.
Миновав вальяжных сфинксов, последних в ряду статуй дороги, полковник оказался в парковой зоне замка. Но, вдыхая терпкий аромат цветов, сегодня он не испытывал наслаждения жизнью. Тик-так, звучали копыта его жеребца по каменным плитам. Четыре часа и тридцать пять минут, думал Хота. У тебя есть всего четыре часа и тридцать пять минут.
В замок его пропустили сразу же. Миновав гулкую арку, он оказался во внутреннем дворе, как всегда полном народу. Не глядя, бросил повод подоспевшему слуге и спокойно направился к высоким резным воротам. По пути его несколько раз окликали, он сдержанно возвращал приветствия. Непосредственно у входа в замок дежурило, как водится, двое гвардейцев в парадных мундирах. Никто, кроме Верховного и Великого, не мог войти внутрь, не объяснив цели визита. Каменная кладка ворот запомнит каждое слово, произнесенное в этом месте. Люцерн хаммер, церемониальное оружие стражников, преградили ему путь вперед.   
- Полковник Хота Серебряный. Доклад в Совет по обороне, - произнес он, не дожидаясь вопроса. Голос у него был довольно низкий, но отлично поставленный и приятный на слух.
Люцерн хаммер взметнулись вверх. Солдаты отдали честь полковнику и, наконец, он оказался в Замке Восходящей Луны.
Красоты замка не привлекали сегодня его внимание… Широкая парадная лестница ведет на третий этаж, в Совет по обороне. Три часа и двадцать минут.
- Господин полковник, я счастлив вас видеть! Разрешите показать вам свою последнюю работу…
Хота вынужден был остановиться и постараться, чтобы улыбка на его лице вышла достаточно искренней. Он слегка поклонился подбежавшему к нему толстяку в белой тоге. Ученое собрание просто обожало приходить на сессии в этом старинном наряде.
- Вот, посмотрите, - продолжал тот с гордостью, - «Космогонические символы на бутероли; клинкового оружия Иберии периода среднего царства»… Я осветил проблему, связанную…
Как бы ты освещал ее в другом месте, любезный Сессиль, подумал в ответ Хота, не забывая улыбаться и кивать головой. Космогонические символы на бутероли, надо же. Господи, куда я попал?
 - Возможно, у вас есть копия вашей работы? - сумел, наконец, вставить он. - Такое ценное изыскание нельзя оставлять в единственном экземпляре. К сожалению, я тороплюсь, но если вы пришлете мне ваш труд и обогатите тем самым мою коллекцию, я буду по-настоящему благодарен вам за заботу.
Отделавшись, наконец, от словоохотливого теоретика искусства и пообещав непременно быть сегодня в Ученом собрании, Хота ускорил шаг.
- А-а, полковник Серебряный! Заходите, я ждал вас.
Це-Ге, заместитель главы Совета. Сейчас обязательно предложит выпить.
- Не хотите вина, полковник?
- Благодарю. Меня ждут на сессии, видите ли, сегодня обсуждается такая потрясающая тема… Амфибрахий пятистиший, это так серьезно… Боюсь, меня сочтут невежливым мужланом, если тонкое обоняние ученых мужей уловит запах напитка, отнимающего разум.
- Мой дорогой полковник! Вы умеете так заковыристо отказывать! Впрочем, вы правы, сперва доклад. Но вы должны обещать мне хороший вечер у вашего… как его… Старого волка?
- Старого лиса, мой генерал. Старый лис Бундель.
- Точно! Старый скряга. Однако мы славно повеселились у него тогда, вы помните?
Хота притворно-мечтательно вскинул четкие брови:
- Кажется, мы обмывали чье-то повышение?
Генерал откинулся в кресле со стаканом вина.
- Да, кстати, - Хота внезапно сменил тон. - Вы проводите меня на Совет? Я коротко представлю свой доклад, вот его письменная копия.
- А если в двух словах, любезный полковник?
- В двух словах все спокойно. Укрепления уже приведены в боевую готовность. Альвы вряд ли покажутся в ближайший месяц, если только к ним не пожалует родня из-за семи морей.
Генерал гоготнул:
- С вами приятно иметь дело, полковник. У вас прямо дар укладываться в сроки… - он взглянул на часы, - Совет уже почти собрался. Если желаете, вас я могу поставить первым.
Хота поклонился:
- Буду крайне признателен. Кроме того, если возможно, сегодня я хотел бы успеть на собрание… Амфибрахий…
- Да. Анти… это серьезно, вы правы. Сегодня у нас рутина, вы вполне можете покинуть Совет раньше других… Я пришлю вам протокол.
- Благодарю вас, господин генерал.
- Но про волка все же помните, - прокряхтел тучный Це-Ге, поднимаясь, наконец, с кресла. - С вами с одним я могу напиться спокойно.
Це-Ге был в свое время отличным командиром, стройным и быстрым. Даже шесть лет назад Хота помнил его еще совсем другим. Не убила война, добивает жизнь, с горечью подумал он.
С Совета ему, как будто, удалось уйти незамеченным. Два часа с четвертью. Надо было бы заглянуть к ученым мужам, но там придется потерять не меньше часа. Итак, пропустим амфибрахий, в трехсложной стопе которого ударение, как известно, приходится на второй слог…
Хота быстро сбежал по боковой лестнице на цокольный этаж. Вчера они шли по главной балюстраде, там стража стоит на каждом шагу. Дежурные, как каменные изваяния, застыли у входа на нижние ярусы.
- Полковник Серебряный, Четвертый порог. В казначейство по поручению Совета по обороне.
Главное – уверенный тон, высокомерный вид. Это нормально, это не запоминается. Лишь бы не спросили бумагу… Впрочем, военным всегда нужны деньги.
Взметнулись алебарды, пропуская Серебряного вниз. Хота вздохнул с облегчением. Теперь начинается путь во мраке.

***

В ту ночь было холодно, так холодно, что земля, а вместе с ней и несколько сотен трупов, покрылась колючим инеем. Как-то удивительно было идти в темноте по мертвым… кто-то из сражавшихся, правда, мог быть еще жив, кого-то, возможно, даже можно было спасти – но дона Мигеля интересовал в этом аду только один человек. Что он хотел с ним сделать? Наверное, на этот вопрос он и сам не смог бы ответить. Не отрезать же голову как доказательство.
Впрочем, была и еще причина. Тяжелые латники, которые смели обе воюющих стороны… Мигель понимал – они едва ли принадлежали к частной дружине. Ему хотелось бы выяснить… И отомстить. Что было бы, если бы он, дон Мигель, все-таки принял участие в битве?! У него кулаки сжимались от ненависти при такой мысли. Надо бы забрать с собой одного живого и допросить, размышлял дон Мигель. Но все эти чужие, кого, досадливо морщась, он отнимал от холодной земли, были мертвы. Никого в живых! И даже из этих местных, горемык, оборванцев, из-за которых Хуан устроил всю эту бойню – никого. Должно быть, отсиживаются где-то… зачем им такая жизнь…
Зубы дона Мигеля и его спутников выстукивали громкую дробь.
- Кажется, где-то здесь, - пробормотал один из сопровождавших Мигеля людей.
- Ищи, - бросил тот. – Вроде бы они не забрали его.
- Вроде, нет, - согласился третий, брезгливо приподнимая ближайшего – мертвого, полголовы на кусочке кожи. Кто-то громко застонал – дон Мигель пнул раненого ногой. Этот не нужен.
Чертыхаясь, они разбирали завалы тел. Какой-то солдат, восстав из мертвых, вдруг вскрикнул и кинулся на дона Мигеля. Короткий взгляд на обмотанную белым руку, короткий удар – и снова мертвые, мертвые…
- Вот. Это он.
Они вытащили своего врага откуда-то из-под десятка других тел. Дон Мигель, склонившись, откинул с его лба прядь светло-русых волос. Весь в крови… Он присел на труп лошади, еще почти теплый. Он определенно что-то чувствовал, что-то сильное, но не мог понять, что. Его люди, убитые, раскиданные… не то. Ему все равно. Ничего не трепещет. Эти латники… о да, уже ближе. Они все-таки могли быть только людьми судьи, то есть Судьи, дона Хосе, но пока этот факт никак не вязался с тем, что происходило в жизни дона Мигеля раньше.
- Ну? – подал голос один из его спутников. – Нашли, разве нет? Долго будем стоять? Холодно, как…
- Заткнись, - бросил дон Мигель, неотрывно глядя в лицо убитого… и… да. Дело в нем. Никогда, ни при каких обстоятельствах дон Мигель еще не испытывал этого чувства – ему было страшно, невыносимо жаль… того, что дон Хуан умер? Того, что он знал когда-то его отца? Того, что когда они были друзьями, они были молоды – как сейчас и навсегда дон Хуан?
Дон Мигель поднялся и попытался вытащить тело Хуана из-под убитых – почти удалось, и боже мой, сколько крови. Двое его товарищей, лязгая зубами от холода, придвинулись ближе. Еще не зная, что будет делать и зачем он все это делает, дон Мигель расстегнул на убитом колет и рубашку, положил руку ему на грудь… а ведь сердце еще не остыло, и… что это? Дон Мигель потянул кулон за шнурок… это была ладанка из цветного стекла, это была ладанка его дочери.
Мысли и чувства отказали на время дону Мигелю – как всегда, когда их наваливалось на него слишком много. Он поднялся, тяжелый, уставший:
- Я хочу забрать его.
Пока его приятели занимались доном Хуаном, он сделал пару бездумных шагов… лишь мимолетно подумав о вероятном герое сегодняшней ночи – своем племяннике, очевидно убившим врага и стяжавшем славу. Дон Мигель ненавидел его отца, претендовавшего на слишком большую долю наследства, и не мог отделаться от неприязни к сыну. Герой! Ба! Никто не просил его вмешиваться – если, собственно, это и вправду был он. Дон Мигель коротко выдохнул и оглядел поле битвы. Искать тут еще одного – о нет, уже нет. Если жив и придет – придется его как-то принять. Если нет – значит, погиб, лучшего и желать нельзя.
Споткнувшись о чье-то тело, дон Мигель нагнулся… нахмурил брови… и снял с мертвого, и вынул из его рук то, что даже не сказать, чтобы искал, хотя должен бы. Такой вот доспех… и вот это оружие… о черт, сомнений быть не могло.
Тяжелые латники, уничтожившие обе сражавшихся у Каса Вьеха стороны, действительно могли подчиняться только Судье… и, следовательно, могли быть посланы только Монахом. Дон Мигель зарычал от бешенства. Еще тогда, когда Монах так легко согласился расстаться с деньгами… уже тогда надо было думать. А сейчас – поздно. Поздно думать, теперь можно лишь действовать.   
Тени четырех человек, когда-то считавшихся лучшими на свете друзьями, сошлись сейчас здесь, на этом поле, усеянном замерзавшими трупами. И навсегда оказались по разные стороны жизни и смерти.   

***

Горькие чувства одолевали беднягу Ману до самой вечерней трапезы, во время которой, он был уверен, его непременно казнят для развлечения обедающих. Оскорбление, нанесенное Великому Воплощению, могло быть смыто лишь его юной кровью.
Просто взять да и уйти из обители он не мог. Ворота Святого двора были не заперты, но демон соблазна избегнуть наказания не одолел душу послушника. Ману закончил незавершенные земные дела, прошептал по памяти винегрет из вечерних молитв и с чистой душой отправился на вечернюю трапезу. Солнце еще только садилось, а Ману уже сидел за длинным столом во дворе Святого двора. Он ждал смерти.
Однако вместо этого перед печальным взором юноши возникли двое старших послушников и представили ему улыбчивого скуластого малого: 
- Это Даса, - сказали они. Даса сложил ладони и поклонился. - Вам двоим выпала высочайшая честь сопровождать Великого Воплощенного в паломничество к Святой горе…
Они говорили и еще что-то, но Ману уже ничего больше не понял. Он вспоминал, как столкнулся утром с Великим, и гадал, какое преступление, в таком случае, свершил его новый улыбчивый друг. Когда будущих паломников оставили вдвоем, Ману хрипло спросил:
- А как избрали тебя?..
И Даса с достоинством ответил:
- На меня пал жребий.

***

Казначейство находилось на первом круге. Хота бывал там не раз и знал, что на этом ярусе нет ничего, нужного ему сегодня. Он быстро миновал полутемные переходы. За поворотом Хота увидел двух приближающихся сотрудников казначейства. Их легко было узнать даже в полутьме по характерной форменной одежде. Здесь слишком узкие коридоры... Несколько шагов назад, вжаться в дверной проем. Только не в эту дверь, братцы, только не в эту дверь…
 - Сотню раз тебе говорил, чтобы отчетность хранил в одном месте… А сейчас сам виноват, ищи бумажку где хочешь, я тебе не помощник… Месячное жалование…
Хота перевел дыхание. Дальше. В конце коридора, по законам симметрии, должна быть лестница вниз. Есть. Ниже. Второй круг – архив. Чтобы казнить в архиве, надо иметь особое чувство юмора. Ниже. Шаги. Черт! Кому приспичило подниматься по лестнице?! Полковник бесшумной тенью проскользнул последние ступеньки. Третий круг. Шаги все ближе. Кто-то поднимается, тяжело дыша. Дыхание одышливое, с присвистом. Остановился отдохнуть. Кстати, что у нас на третьем круге? Хота пошел вглубь короткого коридора, всматриваясь в таблички. Ничего, опять ничего… Тайная канцелярия… Тайная канцелярия?! Действительно Тайная. И чем, интересно, она занимается? Одышливое дыхание… Чтоб ты провалился, беззлобно подумал Хота, чтоб тебе икнулось! Ну зачем тебе Тайная канцелярия? В этот момент в глубинах канцелярии раздалось шарканье. Кто-то шел к двери с той стороны! Хота оглянулся. Деваться некуда, разве что на потолок. Одышка… Шаги… Маленькая площадка, на которой он стоит, освещена единственным факелом… Шаги… За дверь встать невозможно… Одышка… Стены… Стены! Храни господь тягу к прекрасному. Стены покрыты узкими полосками горельефов; – и хорошо, что ни чем иным. За что-то иное и не уцепишься…
Шаги! Полковник достал квилон, маленькую копию меча, наполовину притушил факел. Одышка…  Хота взлетел наверх. В тот же миг отворилась дверь Тайной канцелярии, а на площадку с тремя табличками вступил одышливый. Факел мигнул и погас. Хота заставил себя забыть, что человеку нужно дышать.
- Дрянь! Вечно гаснет! Что ж, заходи так, время дорого.
Дверь бесшумно закрылась. Хота бесшумно сполз вниз и вернулся на лестницу. Спуск на четвертый ярус был долгим – сорок шесть ступеней против двадцати двух. На четвертом круге была тюрьма, в которой Хота видел вчера своего солдата. Пути вниз не было… а главная лестница, помнил он, спускалась ниже. Хота вступил в коридор. В тюрьме стража – из Ангелов. Осторожно, друг мой Хота. Ангелы в Мадоге не умеют смеяться.
Хота двинулся вперед, пытаясь отыскать знакомую дверь. Номеров на дверях не было, но полковник был уверен, что не пропустит нужную. Вчера они приближались с другой стороны, и дверь была справа. Хота вжался в правую стену. Через пространство коридора легче заметить то, что ищешь.
Дважды мимо него проходил патруль, но тюремные коридоры оказались шире казначейских. Вероятно, казны в Мадоге было все же больше, чем преступников… А-а, вот она. Ручка ниже, чем обычно, и свежие царапины около нее. Оглянувшись, Хота перебежал коридор, прижался к двери. За дверью ясно были слышны шаги, громыхание оков. Эйсон был еще там. Хота перевел дыхание. Куда идти дальше, он не знал. Придется подождать.
Ждать пришлось недолго. Со стороны главной лестницы пришли трое – священник в желтом облачении и двое Ангелов. Ангелы остались снаружи, священник вошел внутрь. Хота вовремя успел убраться подальше, выбрав, впрочем, такое место, откуда все было видно. Священник вскоре вышел. Дверь снова заперли, и троица удалилась. Однако вскоре Ангелы вернулись, теперь уже вшестером. Четверо встали по обе стороны от двери, двое вошли внутрь и вывели Эйсона. Шестерка перестроилась и все направились в сторону главной лестницы. Хота бесшумно последовал за ними. Благодаря «школе времени» он знал все возможности и способности Ангелов и был уверен, что его пока не заметят. В темноте Ангелы видели несколько хуже, чем на свету – вероятно, это было своеобразной расплатой за их лучезарную внешность. 
Начался спуск вниз. Ступеньки теперь вырублены прямо в скале. Сорок шесть, сорок семь, пятьдесят… Пятьдесят… Сколько там было? Пятьдесят два? Три? Ах, какая разница, сколько ступеней отделяют четвертый круг от пятого, пятьдесят или пятьдесят три? Шестой круг… Двадцать пять… Сорок… Сорок восемь… что это? Сорок девять… Впереди находилась ярко освещенная площадка, на которой стояли Верховный и с ним еще четверо. Осужденный предстал пред очами правителя города.
- Мне жаль отпускать тебя, - тихо сказал Верховный, - но Мадог Белый, великий Город семи дорог, больше не хочет видеть тебя под своим небом.
Эйсон ничего не ответил. Демонстративно тряхнув цепями, он прошел мимо правителя и первый начал спускаться вниз. Конвой последовал за ним. Верховный остался стоять в задумчивости, не сменив позы. Хота был несколько озадачен. На площадке, где уже стояло пять человек, нечего было и думать остаться незамеченным. Эйсон скрылся из виду. Постояв с минуту, Хота все же решился спуститься как можно ниже. Иначе зачем он, собственно, сюда шел?
Спуск очень даже удался. Прильнув к стене, он встал на последней ступеньке, буквально за спиной правителя Мадога, и понял, отчего Верховный остановился именно здесь. Внизу, как в театре, открывался седьмой круг, седьмой ярус замка.
Шесть Ангелов смерти встали полукругом по периметру круглой площадки, держа в руках церемониальные сабли наголо. Эйсон стоял в центре круга, спиной к правителю. Пространство перед ним было залито тьмой.
Неожиданно в тишине один из тех, что пришли с Верховным, запел высоким голосом пронзительную и печальную песнь. Эхо мрачного подземелья играло его чистым голосом, создавая совершенно жуткие звуки. Внезапно закричал второй. Его вопль вплелся в мелодию. В мелодию один за другим вступили еще два голоса. Теперь трое пели сложную песню, а четвертый иногда издавал душераздирающие крики, эхом отражавшиеся от холодных стен. Странная песнь в непроглядной тьме, скупо освещенной красноватыми факелами, производила сильное впечатление. Казалось, это души смертных тщетно взывают к бесстрастным небесам… из темных глубин преисподней.
Пение оборвалось так же внезапно, как началось. Раздался тяжелый металлический грохот, и Эйсон, как завороженный, двинулся вперед. Он сделал всего несколько шагов. Цепи вдруг упали с него, но он словно не заметил этого и продолжил движение к краю площадки. На мгновение вспыхнули ярким пламенем факелы в подземелье; отблески света заиграли на лезвиях обнаженных сабель. Мелькнула и пропала фигура Эйсона. Снова загрохотало что-то тяжелое, и свет погас на нижнем ярусе. Свершилось то, что должно было свершиться.
Хоте пришлось тут же вспомнить о своем нелегальном положении. Подниматься наверх впереди процессии – совсем не то, что спускаться последним, потому что идущего впереди, увы, всегда видно как на ладони. Хота выругался про себя. О такой простой вещи следовало подумать раньше, а Ангелы, между прочим, уже поднимаются из глубин последнего яруса.
Неслышной тенью он скользнул вверх. До сих пор ему везло, так зачем же удаче изменять ему теперь?
Действительно, она сопутствовала ему до пятого яруса. Но в пролете между пятым и четвертым произошло как раз то, о чем он твердил про себя: только не это, только не здесь, только не сейчас!
Кто-то быстро спускался по лестнице.
У него оставался только один выход – метнуться в полумрак пятого круга, но этот маневр был мгновенно замечен Ангелами снизу. В полном молчании они кинулись следом за Хотой, обнажив теперь уже не церемониальные сабли, а боевые мечи.  Хота с трудом подавил в себе желание принять бой. Кровь буквально вскипела и требовала битвы, мечи явственно задрожали от предвкушения. Битва, битва!
Заткнись, приказал себе Хота. Убивать, в сущности, своих… да и ради чего? Подобно самому дыханию времени, он несся по коридорам пятого яруса, не видя преследователей, но вполне представляя себе, где они находятся. Неожиданно ему припомнился одышливый хрип человека, поднимавшегося в Тайную канцелярию. Коридор разветвился. Хота, не задумываясь, свернул налево… и провалился в глубокий колодец.
Мелькнули черные отвесные стены. Каменное дно оказалось недалеко, иначе… но оно, к счастью, было недалеко! Хота упал и быстро поднялся на ноги. В колодце было темно. Наверху пропал свет факелов, и он перестал чувствовать своих преследователей. Несколько обескураженный, полковник подошел к стене и обошел колодец по кругу. Рука попала в длинную щель, что-то вроде двери. Действительно, дверь, только без ручки… Заперта. Через два шага от первой двери Хота обнаружил вторую, точно такую же, а потом еще одну. Открыть не удавалось ни одну из них. Наконец Хота прекратил бесцельные блуждания в колодце с тремя запечатанными выходами. Вокруг стояла полная тишина. Ангелы куда-то пропали.
Хота решился зажечь огонь. Огниво в Мадоге представляло собой два небольших плоских камня: при ударе друг о друга они обычно давали яркие искры, легко способные разжечь трут, сухую траву или что-то в этом роде. С первой попытки Хота выбил длинную искру, зажег тонкую бумагу приглашения на ученую сессию.
Колодец осветился мягким красноватым светом. Хота подошел к первой двери. На ней было выбито изображение длинного крестика с маленькой перекладиной и кривым хвостиком, торчащим с правой стороны, а также слова: «Не верь тому, что написано под Солнцем». Ниже, на уровне ручки, была еще одна надпись: «Чтобы войти, назови мое имя».
Приглашение сгорало быстро и обожгло полковнику руку. Он чертыхнулся, выхватил из кармана повестку заседания Совета обороны. Бумага у военных оказалась не в пример плотнее и качественнее. Хота зажег повестку от приглашения, одновременно переходя к другой двери.
«Не верь Юпитеру», - было начертано под изображением окружности с точкой в центре. Вторая надпись ничем не отличалась от той, что была выбита посередине первой двери.
«Сатурн и Солнце лгут тебе», - утверждала третья дверь. Над этими словами было изображено что-то вроде четверки с отогнутым наружу левым рогом. Совершенно сбитый с толку этими откровениями, Хота повернулся к противоположной стене и прочел надпись, высеченную так высоко, что он едва достал бы до середины букв: «Ошибка стоит жизни».
Забавная игра, подумал Хота. Не хочешь – не играй, помрешь от голода, а цена ошибки – жизнь. Значит, выход может быть только один – играть и выиграть с первого раза... Повестка заседания наконец погасла. Полковник остался в темноте.
Что ж, играем! Надписи он запомнил, двери не перепутает.
Длинный крестик с хвостиком – это знак Сатурна. Значит, Сатурн обвиняет во лжи Солнце. Окружность с точкой в центре – знак Солнца. Солнце обвиняет Юпитер. А последний, в свою очередь, утверждает, что лгут и Солнце, и Сатурн. Классическая задачка, друг мой Хота!
Либо Сатурн сказал правду, и тогда солгало Солнце, либо Сатурн солгал, и тогда Солнце сказало правду. Либо Солнце обманывает, и тогда правду говорит Юпитер, либо оно не лжет, и тогда лжет Юпитер. Либо Юпитер говорит правду, и тогда нельзя верить ни Сатурну, ни Солнцу, либо Юпитер лжет, и тогда хотя бы кто-то, или Сатурн, или Солнце, говорит правду. Хота вздохнул и пожалел, что не помнит готового ответа к этой задачке.
Он еще немного подумал, разорвал напополам второй оставшийся листок повестки заседания. Половинку выложил на пол, из маленького кармашка на поясе извлек крохотное перо и чернильницу, устроился поудобнее, потом зажег вторую половинку повестки и начал писать, держа горящую бумажку в левой руке. Четыре строчки вычислений дали результат: правда то, что одновременно лгут Сатурн и Юпитер, а Солнце говорит истину. Повестка догорела до пальцев, и Хота уронил ее остаток на пол. Иногда и рутинные заседания бывают очень даже полезны… Он подобрал с пола исписанный листок и еще что-то обгоревшее, сунул в карман и решительно подошел к средней двери.
- Солнце, - назвал он ее имя.
И дверь отворилась.

***

Молодость, любовь и судьба. Как странно сплетаются они иногда – молодость, любовь и судьба.
Сложно было найти в городе и его окрестностях человека, меньше, чем дон Мигель, склонного к раздумьям на эти темы, и все же тогда, поднимаясь верхом по каменистой тропе, он находился всецело в их власти. Он даже не думал – всем существом ощущал, что его грубое, топором рубленое прошлое смещается вдоль некой незримой оси, подобно тому как вращаются над его головой холодные острые звезды.
Его спутники могли лишь гадать о том, куда они направлялись. Холод глубокой ночи пронизывал до костей, но дон Мигель решительно миновал повороты к деревням и селениям, где болталось обычно большинство их товарищей, и оставил дорогу, которая петляла теперь далеко под ногами. Если там, где он двигался, и была тропинка или дорожка, его провожатые не могли разглядеть ее и при каждом шаге рисковали свалиться с уступа.
- Куда едем? – один из них догнал дона Мигеля на узком карнизе. – Не видно ни черта! Если мы тебя потеряем…
Дон Мигель еще раз взглянул наверх, в колючее небо, и вниз, с обрыва и на дорогу. 
- Ты, - он кивнул тому, кто вез дона Хуана в седле, - и ты. Передайте его мне. И свободны. Я дам знать, когда понадобитесь.
Молодость и любовь… Для дона Мигеля, казалось, они давно перешли в разряд бесплотных абстракций. А в судьбу он не верил, полагая, что просто едет сейчас по одной из мало кому известных, нехоженых тайных троп.

***

Хота был страшно разочарован. Вместо выхода (а люди всегда верят в то, что все будет так, как им хочется) он обнаружил вход. Средняя дверь вела в сокровищницу белого Мадога.
Немного поколебавшись, Хота вошел внутрь. Не оставаться же в колодце, в самом деле. Дверь Солнца тотчас встала на свое место, но Хоту это не огорчило – какая разница, насколько больше темница или насколько меньше!
Сокровищница поражала воображение. Тут были самые дорогие, самые изысканные и редкие предметы и украшения. Хота невольно залюбовался. В свете факелов мягко играло золото, сияли драгоценные камни. Это великолепие радовало взор, но оставляло равнодушным сердце Хоты Серебряного. Его не волновало чужое богатство… равно, впрочем, как и собственное.
В центре комнаты искрился небольшой круг из ослепительных алмазов. Сияние было таким мощным, что без преувеличения резало глаза. Прищурившись, Хота даже покачал головой от изумления. Неужели корона великого города – реальность? Он-то относил ее к разряду легенд. Что ж, значит, он ошибался.
Несмотря на окружавшие его чудеса, Хота приуныл. Зачем ему сокровища? Все, что нужно – это выбраться отсюда. Задумавшись, он обошел сокровищницу по кругу, бездумно пиная золото и драгоценности.
На плечо серо-голубого полковничьего мундира упала капля с мигающего факела, на дорогой ткани быстро расплылось отвратительное пятно. Хота поморщился. Грязный камзол! Фи! Но внезапно до него дошло. Стоило изгадить парадный мундир, чтобы понять очевидное – за факелами надо ухаживать! Кто-нибудь обязательно появится здесь, рано или поздно.
Однако радость полковника угасла так же быстро, как вспыхнула. Кто-нибудь появится, верно. А что он, полковник Хота Серебряный, делает тут в Сокровищнице?..
Вот теперь Хота приуныл по-настоящему. Какая нелепица – попасть так глупо в столь позорное положение! Позор или смерть, а, Хота? Вот какие высокие мысли, как искры, могут высекать из бытия последствия чрезмерного любопытства.
Он так живо представил, сколько сраму ему придется схватить, когда его тут найдут, что даже застонал, как от боли.
Лучше уж смерть от голода. Где этот проклятый колодец? Хота снова пошел разыскивать дверь. Может, она откроется наружу? Стены были сплошь завешаны дорогущими безделушками, но, войдя, Хота беззаботно не заметил их расположения. Теперь найти дверь было практически невозможно, но он принялся за поиски с таким рвением, как будто искал спасительный, а не гибельный, выход.
Хота лихорадочно скидывал со стен золотые украшения. Свинство, безобразие, ругал он себя, отвратительное свинство и безобразие! Но в этом споре у него был могучий оппонент – он сам. Да кто ж спорит? Конечно, свинство и безобразие. Но если тебя, родной, тут найдут, будет еще и позорище, притом какое! Он остановился. А если найдут посреди свинства и безобразия?!
Хота с досадой махнул рукой. Где эта проклятая дверь?!
Он, конечно, нашел ее, перевернув полкомнаты. Нашел и толкнул с такой силой, что она, распахнувшись, гулко ударилась о стену. Даже не оглянувшись, Хота покинул Сокровищницу и закрыл за собою выход. Странно.
Колодец изменился. Теперь он был какой-то длинный и освещался чередой факелов. Хота неуверенно двинулся вперед, совсем позабыв об осторожности… и внезапно наткнулся на что-то шумное и мягкое. Высокий и тонкий Хота лоб в лоб столкнулся с высоким и широким Це-Ге.
- Простите, мой генерал…
На минуту Серебряному показалось, что он бредит.
- А, полковник, это вы! - обрадовано загудел Це-Ге, обдавая Хоту волнами перегара. - А я, признаться, думал, что забыл попросить вас сходить в казначейство… Очень хорошо! Может быть, мы пойдем вместе?