Книга Первая. Оставь свое имя. Глава Третья

Глава Третья, 
которую - совершенно серьезно! - нетерпеливый читатель
может пока пропустить и прочесть потом, по велению сердца

В тот же вечер полковник Хота Серебряный сидел за широким деревянным столом в заведении Старого лиса в обществе генерала Це-Ге и своих сослуживцев. Эта компания была у лиса на хорошем счету. Быть стражем в Нижнем городе считалось пределом карьерных мечтаний; как следствие, лису всегда доставались от них щедрые чаевые. Спокойной эта компания, правда, не числилась, но лис никогда не входил в убыток, запрашивая за разбитые бутылки и сломанную мебель вдвое против обычного.
Хота любил это заведение. В нем явственно ощущалось биение жизни. В любое время дня и ночи здесь кто-нибудь ел, пел, пил, отмечал, заключал сделки и шел на спор; в конце концов, просто спал за столом – да мало ли что происходило в заведении старого Бунделя. Кроме того, у старика была неплохая кухня и вина, пришедшиеся по вкусу даже знающему генералу.
На этот раз центром пирушки оказался сам Хота. Стражи облегчали его кошелек по поводу того, что дама сердца Хоты Серебряного, красавица, наконец назначила ему сегодня свидание. Во всяком случае, собравшиеся в трактире не сомневались в этом ни на минуту. Свидетели утренней встречи, не расслышав нежных речей, все же сделали вывод, что свидание назначено, а сам Хота предпочел разориться на коллективный обед, нежели терпеливо и настойчиво разубеждать их в этом. Собравшиеся в трактире ничего не знали о Кайре. Личная жизнь – запретная тема, а «дама» – всего лишь мимолетный образ для интересующихся. Кроме того, представился прекрасный повод угостить обедом господина Це-Ге, так головокружительно кстати отправившегося после полудня в казначейство.
Более или менее удобно устроившись в деревянном кресле, под привычный шум трактира Хота вполне естественно переживал заново события минувшего дня. Во-первых, Великий. Они встречались не раз. С чего бы это ему так смотреть? Во-вторых, Эйсон. Куда он делся? Умер или еще жив? В-третьих, Сокровищница. О-о! Хота потянулся к своему бокалу. Где генерал? Надо выпить.
Мысли полковника переходили с одного утреннего эпизода на другой и в итоге обратились к более глобальным личным вопросам, благо пищи для размышлений оказалось достаточно.
Хота Ирбис был в Мадоге довольно известной личностью. Кстати, имя Серебряный ему вначале очень не нравилось, хотя бы потому, что у него уже было другое, но прозвище Серебряный настолько шло ему, что скоро стало использоваться как фамилия, и Хота прекратил бессмысленное сопротивление.
Внешне он вел достаточно обычную для военного человека жизнь, не лишенную, правда, известных странностей, и никто в Мадоге не знал о том, что слова «я не знаю, что такое я» имели для него не столько метафизический оттенок, сколько являлись одной из реалий его жизни.
Родителей своих он не знал. Он рос где-то в далекой стране, в огромных залах, посреди бесконечного числа книг, табличек, свертков, свитков, рулонов и экранов. Никто им особенно не занимался, но и не оставлял совсем без присмотра.
Незаметно он научился читать, говорить и писать на нескольких языках, на которых была написана основная часть текстов в Хранилище. Он видел множество разных людей – высоких и низких, зеленых, белых, синих, красных и желтых. Они приходили и уходили, занимались с ним и рассказывали истории, иногда играли – и пропадали из его жизни так же легко, как пришли. Впрочем, об этом удивительном времени у него остались лишь воспоминания, задвинутые, как говорится, подальше… ведь дети не задаются вопросами о мироустройстве.
Однажды кто-то спросил его, «а не хотел бы он сам стать героем песни»: тогда Хота даже не сразу понял вопрос. Но он был задан! И – день за днем, его безмятежное существование кончилось. Душа мальчишки потеряла покой.
Самые интересные сказки больше не увлекали его, а привычные стены лишь усиливали тоску… он едва не возненавидел свою ученую тюрьму, и вот – мироздание ответило на его чувства. Заснув как-то раз у холодной стены Хранилища в обнимку с «Записками о галльской войне», он проснулся один в горах, под ярким солнцем и бескрайним небом.
Он легко добрался до обжитых мест: местные понимали его, хотя и находили его речь звучащей не по-здешнему. У ребенка хватило ума придумать сказку о несчастном случае в горах, и никто не заинтересовался его происхождением. Жизнь «в людях» наполнила его восторгом новизны. Первая же работа, которую ему доверили (вынос нечистот за поселение), вызвала в нем радостное чувство причастности к нуждам общества. К счастью, скоро выяснилось, что парнишка грамотный, и Хота начал интеллектуальную карьеру. 
Однако ни писарем, ни сельским учителем ему тоже не суждено было стать. Гвардейское подразделение, временно расквартированное в тех краях, очаровало его неподражаемым духом вседозволенности и удальства, и ничего нет удивительного в том, что вскоре он стал настоящим «сыном полка».
Так с ратными людьми он прошагал и проехал сквозь тысячу земель и тысячу приключений. О Хранилище ему даже не вспоминалось, но, повзрослев, он здорово пожалел, что не запоминал своего маршрута и теперь совершенно не имеет понятия, где искать те горы, в которых впервые увидел солнце. Он изучал карты, не пропускал ни одной возможности отправиться в путешествие, даже потратил почти год жизни на целенаправленное изучение древнего Аймакского Хребта, но к Хранилищу это его не приблизило.
В горах ему суждено было найти другое. Однажды он столкнулся там с темноволосой девушкой, нежной, как горный цветок, и упоительной, как сама жизнь. До этого Хота не знал настоящей любви, хотя и был достаточно опытен в этом искусстве. Вскоре в небольшой деревне на склоне гор сыграли веселую свадьбу, и Хота познал несколько месяцев семейного счастья.
Места эти были ох как неспокойные, так что ремесло военного было там в большом почете. Недалеко от деревни стоял военный гарнизон, и Хота без труда нашел там себе занятие. В один прекрасный день его подразделение отправилось на защиту соседнего поселения, а когда вернулось, живых не было уже ни в деревне, ни в гарнизоне.
За несколько дней Хота Ирбис изменился до неузнаваемости. Похоронив все, что можно было похоронить, он собрал своих людей и повел их на смерть и мщение. Месть была скорой и неумолимой, но она никак не могла утолить то пламя, которое буквально сжигало его. Постепенно к нему стало стекаться немало сорвиголов, и его стали называть Диким Хотой.
На древней земле Аймакских гор кто-то непрестанно кого-то угнетал и завоевывал, и в этой мясорубке сумасшедшая ватага Дикого Хоты всегда оказывалась в гуще событий. Хота не был жесток к врагам, но при этом был к ним совершенно беспощаден. Он категорически не позволял своим людям выпускать грязь на свободу и измываться над случайными пленными: он вообще не брал пленных, оставляя после себя только мертвых врагов. Как ни странно, своей неукротимостью ему удалось восстановить на этих землях краткое подобие мира, и простые жители благословляли его.
Возможно, потому, что за его здоровье непрестанно молились сотни людей, Хота не получал в безумных битвах ни единой царапины. С непонятной ожесточенностью на самого себя он, как одержимый, бросался в самое сердце схватки, но ни копье, ни меч не брали его. Он был словно заговоренный… Однако – ничто не вечно.
Однажды его отряд попал в засаду, с боем вырвался, но тут же столкнулся с почти вчетверо превосходящими силами противника. Кровь дешевле воды стала ценой той битвы, о которой будут вспоминать в тех краях и сто лет спустя. Победителя не было. Кто чудом уцелел в этой бойне, разобрали своих умирающих. На погребение павших ни у кого уже не было сил, разве только – своих командиров… Хоту нашли и повезли хоронить.
По счастью, опытные плакальщицы отличают живых от мертвых, даже если эти живые почти ничем от мертвых не отличаются. За время своих диких странствий Хота ушел достаточно далеко на запад от Аймакского Хребта и оказался теперь всего в девяти днях пути от Мадога Белого, великого Города семи дорог, который был известен не только своей красотой и богатством, но, в частности, тем, что человек, которого он примет, не умрет в этом городе, если у него есть хотя бы малейший шанс на жизнь.
Так шесть с половиной лет назад Хота появился в Мадоге, куда боевые друзья привезли его, не веря, что он дожил до этого дня.
Придя, наконец, в себя, он обнаружил, что из всех, кто сопровождал его в город, с ним осталось лишь несколько человек. Остальные, войдя в Мадог Белый, не вынесли совершенства его красоты и вынуждены были покинуть его. Пятеро из оставшихся погибли потом в сражениях за Мадог, а последний, Омба, до сих пор служит в Седьмом пороге.
Узнав, что за человек оказался в Мадоге, Совет по обороне предложил Серебряному занять вакантное место начальника Четвертого порога. Так Хота стал одним из семи Стражей Мадога или, проще, командующим седьмой частью укреплений, подобно стене опоясывающих белый город, который приходилось непрестанно оберегать от армий желающих стереть его с лица прекрасной земли.
В Мадоге Хота куда-то растерял свою неукротимость. Впрочем, его бывшие товарищи объясняли такую перемену слишком долгими прогулками в обнимку со смертью.
Невидимая работа духа стала для него новым источником жизненных сил. Окружающие видели и чувствовали, что господин Серебряный есть нечто большее, чем просто страж города, пусть даже – начальник порога. У самых мудрых его знакомых возникало иногда ощущение, что он лишь играет в храброго солдатика, а истинная жизнь у него другая (заметим, кстати, что мудрые знакомые редко ошибаются). Хота очевидно был слишком независимой и образованной личностью для такого – относительно – невысокого общественного положения.
Жизнь в Мадоге он вообще воспринимал по-своему, особенно в те дни, когда небо было таким же синим и бескрайним, как в тот день, когда он впервые увидел его. Именно в белом городе он всерьез задумался над тем, в какой же все-таки мир он попал, вывалившись лет двадцать назад из Хранилища, как птенец из гнезда.
В этом новом мире все было как-то не так. Люди, правда, здесь тоже называли землю «землей», но при этом имели в виду скорее стихию, нежели саму реальность. Луна называлась Луной, Марс – Марсом, а Венера – Венерой, только в новом мире ничего не знали про Уран, Нептун и Плутон – и ничего удивительного, их просто так не увидишь.
Очертания, а иногда и названия материков, гор, рек, равнин – по крайней мере, тех, где Хота бывал лично или тех, карты которых он видел и, по возможности, собирал – тоже, в основном, совпадали. «Новые», измененные имена обычно связывались с прославленными людьми (как, например, Микитское озеро к северу от Мадога), или с цветом и направлением: Белая река, Восточные горы, Синедальное море.
Животные, как будто, были привычными. Языки, с некоторыми вариациями, совпадали с земными – употребительными или мертвыми. Но были и различия, заметные, быть может, не сразу.
Единого календаря или мер длины и веса здесь просто не существовало. Единообразие можно было углядеть лишь в том, что повсеместно (и совершенно естественно) люди использовали собственное тело в качестве эталона длины. История Земли здесь тоже была ни к чему. Хота более-менее сносно помнил имена и события – но ничего этого не было там, где он жил теперь. Его новая родина практически не знала своей истории. Люди все время куда-то переселялись, теряли те немногие традиции, что имели, и передавали из поколения в поколения разве что сказки и легенды, которые ценились выше всех фактов. 
Наконец – и это самое главное – законы материального мира работали «тут», как будто бы, так же, как «там». До сих пор самой необъяснимой чертой нового мира Хота считал тот факт, что здесь почти не пользовались стрелами, не говоря о полном отсутствии даже намеков на огнестрельное оружие. В свое время он пытался ввести практику стрельбы из лука в своей неукротимой дружине, но из этой затеи, как ни странно, ничего толком не вышло. Само по себе изготовление примитивного лука заняло несоразмерно много времени; люди обучались и экспериментировали безо всякой радости, стрелы ломались и редко попадали в цель… Все закончилось тем, что за полгода в беспрерывных боях погибли все, кто только был к этому причастен, за исключением самого Хоты, нежданно-негаданно попавшего в белый Мадог.
Вообще, говорить обо всем этом можно было бы долго – но не с кем. Здесь о многом не знали, не имели представления и даже не стремились узнать. Хота же, к счастью или к несчастью, не был обременен сознанием собственной интеллектуальной значимости и не собирался нести нездоровое бремя хранителя идеологических и духовных ценностей народа великого Мадога.
Тем не менее он не был, разумеется, единственной искрой разума в сумерках невежества. В Мадоге было немало ученых; вообще, с неким подобием наук он впервые столкнулся именно здесь. Мадогу насчитывалось, если верить записям, больше полутора тысяч лет – неслыханно старый город.
Хота Серебряный постепенно познакомился со всеми, или почти со всеми, местными учеными, но вот что бросалось глаза – среди этих ученых практически не было тех, кто занимался бы естественными науками, зато в изобилии процветали умники типа Сессиля. Были, правда, географы и картографы, были геологи, ботаники, зоологи, орнитологи – но не было физиков или химиков. Иными словами, мир описывали, но не изучали. В других городах Хота не задерживался настолько долго, как в Мадоге, но тем не менее достаточно точно знал, что там с науками дело обстояло еще хуже.
Кстати, мы заметили, что мудрые знакомые редко ошибаются. В самом деле, Хота иногда развлекался.
Однажды, будучи в особо ценном для общества расположении духа, он пересказал математикам десять аксиом из «Начал»* Евклида и систему доказательств, насколько сам ее помнил, и те пришли в такой восторг и замешательство, что не меньше месяца потом буквально жили у Серебряного. К слову, ему ничего не стоило приписывать авторство себе, но такая глупость даже не пришла ему в голову.

_______________
* геометрию мы изучаем по "Началам" уже две с половиной тысячи лет. Кое-что обо всем этом есть в Примечаниях для любопытных

В другой раз от случайного путешественника он узнал, что в Семане, второму по величине городу небольшого государства на юге от Мадога, в день летнего солнцестояния вертикальные стены не отбрасывают тени. Это ничем не примечательное известие ужасно его взволновало, не вызвав притом никакого интереса ни у кого из присутствующих, потому что никто из них не знал, что жил в свое время человек по имени Эратосфен Киренский. Не имея в своих руках практически ничего и зная лишь расстояние между двумя городами, он сообразил, как вычислить радиус земного шара – и вычислил, причем весьма точно! Хота читал об этом еще в Хранилище и был по-детски поражен этим научным подвигом до глубины души. В соответствующий день он произвел во дворе своего дома необходимые измерения и на следующий же год построил свои дела так, чтобы его послали в Семану. С собой он прихватил старенького картографа, разделявшего, в числе немногих, его мнение по поводу шарообразности мира. В пути они самолично и с достаточной точностью определили расстояние между городами. Подчиненные Хоты Серебряного рассказывали потом с недоумением, что полковник и старик-картограф в день солнцестояния вели себя как безумцы. Они втыкали в землю палку с камешком на веревочке, заглядывали на дно самых глубоких колодцев, о чем-то спорили, что-то рисовали, считали и оба потом млели от счастья. Полковник даже устроил своим людям замечательный праздник в этот вечер. Солдаты были, конечно, не против повеселиться, но причины веселья полковника оказались им явно недоступны.
Этот и другие случаи подобного рода, а также очевидные для солдат странности (чего стоила одна только дружба с блаженными поэтами) добавляли Хоте определенного шарма в глазах его приверженцев и множили число сплетен о нем, тем более что сам о себе он ничего не рассказывал и от наводящих вопросов отшучивался… но загадочность не порок, и определенная таинственность лишь добавляла ему популярности.
Ученая братия белого города, со своей стороны, тоже признавала таланты полковника. Его часто просили быть гостем на различных диспутах и приглашали на каждую сессию Ученого общества.
Кроме того, как мы помним, немалую часть своего свободного времени, которого, кстати, у него было не так уж и много, Хота посвящал необъяснимым свойствам Мадога. Он не забыл, что обязан жизнью одному из них; возможно, именно это обстоятельство, а также вынужденный уход из города его боевых товарищей, и послужило отправным пунктом в его изысканиях.
Хота по-своему любил этот город, не столько потому, что был обязан ему жизнью, но потому, что Мадог было за что любить. Возможно, он был бы просто влюблен в белый город, если бы в его чреве не пропадали бесследно люди, пусть даже преступившие закон.
Город был необыкновенно красив. Себет, семерка, считалась священным числом в Мадоге, и его герб изображал семь звезд, окружающих птицу в короне с семью лучами. Этот герб украшал каждые из семи ворот, выложенных драгоценными изразцами. В Нижнем городе не было ни одного деревянного дома, только каменные, а в Верхнем – ни одного дома, одни дворцы. На каждом перекрестке – фонтаны и статуи, в каждом дворе – ухоженные сады. Мадог создавал единое впечатление чистого сияния совершенства.
Его величественная красота действовала умиротворяюще, но Хота частенько ловил себя на мысли, что пара шумных рынков и несколько кварталов простых домов придали бы Верхнему городу больше привлекательности.
Возможно, именно поэтому он не стремился переселяться сюда из Нижнего. Ему не раз предлагали возглавить Совет по обороне (стал бы, кстати, генералом), но он не хотел оставлять людей, которые, казалось, были полностью ему преданы, да и вообще считал, что  находится, вроде  как,  на  своем  месте.  Мысли о том, что в качестве генерала он мог бы принести большую пользу, чем будучи просто начальником одного из Порогов, он искренне считал вредными для здоровья, и, в общем, был прав. В случае необходимости к дельному совету в Мадоге обычно прислушивались, а в своем нынешнем качестве Хота имел возможность подать любой совет – было бы чего подавать.
Жизнь стража, со своей стороны, придавала его жизни необходимую пряность, и обычно такой баланс устраивал Хоту Ирбиса как нельзя лучше… Однако, мы изрядно отвлеклись.