Книга Первая. Оставь свое имя. Глава Четвертая

Глава Четвертая,
в которой полковник становится паломником

Итак, в пятый день осени в заведении старого Бунделя…  В пятый день осени полковник Хота Серебряный сидел в трактире и вспоминал свою жизнь, а в особенности события сегодняшнего дня. Он и представить себе не мог, что эти события еще не закончились.
- Да, видишь ли, друг мой Хота, мои-то в дозоре, в двух переездах отсюда, - говорил, не забывая пережевывать баранье жаркое, капитан Вера, временный начальник Второго южного рубежа, сущий барбос, но как будто порядочный человек. – Так вот, у меня же приказ… м-м.. отличное мясо… пока не замечу… этих… проклятых зеленых…
- Зеленых? – переспросил было полковник, но его опередил Смага, один из лейтенантов стражи, долговязый патлатый малый:
- Вера, о чем ты? Зеленые на юге? С какого перепугу?
- Да-да, капитан! Давай рассказывай!
- Вот паразиты, ну надо ли так орать, - поморщился Хота на соседний развеселый стол. -  Говори громче, нам тут не слышно.
Вера, польщенный всеобщим вниманием, поведал то, что было уже и так ясно. Сообщали, что зеленые дважды тревожили крестьян в южном округе. Обошлось, правда, без жертв, но Вера получил строгий приказ «во что бы то ни стало отыскать следы пребывания чужаков», используя при этом «любые возможные средства». Настораживало в рассказе другое. Во-первых, на юге зеленые еще никогда не показывались, ибо всегда приходили с запада (а следовательно, были в Хотином, так сказать, ведении), а во-вторых, подобные сообщения в обязательном порядке рассылались всем начальникам стражи. Для собравшихся же рассказ с Южного рубежа был совершенной новостью.
- Слышь, Вер, а ты, случайно, не нарушил кода секретности? - Смаге, очевидно, тоже пришла в голову мысль о том, что о появлении зеленых его должны были бы уведомить официально. Капитан побледнел:
- Кода секретности? Бог мой, конечно же нет! А правда, вы-то и так должны были знать… 
Насупившись, он занялся овощами и больше за весь вечер не проронил ни слова, хотя никто и не думал его обижать. За столом несколько стихло, и веселые песни соседей стали еще слышнее.
- Разрешим это завтра, - пожал плечами полковник, поднимая новый бокал с красным вином. – Это странно, да, но не более.
Предложение было принято без возражений. Ужин возобновился с прежним энтузиазмом, а общий разговор распался на обсуждение отдельных сплетен. Стражи, казалось, и вовсе забыли о Вера, но что-то тонкое, едва уловимое и тревожное осталось в воздухе. Такая, казалось бы, мелочь, как то, что стражей забыли о чем-то совокупно предупредить… нет, ерунда, но… такого еще не бывало.
Вечеринка у Старого лиса уже подходила к концу, когда к столу, за которым сидели военные, подбежал паренек лет двенадцати.
- Господин начальник, господин начальник! - обращался он ко всем сразу. - Это вы, да? Да?
- Кого ищешь? – спросил полковник.
- Меня попросили найти господина Хоту Серебряного.
- Тогда это я.
Посопев, мальчишка извлек из глубин рваного платья небольшой сверток и вручил его господину начальнику. Слегка озадаченный, Хота развернул ткань – на его ладонях лежал стилет или, возможно, кинжал. Клинок из простого металла имел довольно странную форму: если можно было бы разломить его пополам, то скол напоминал бы неправильную семиконечную звезду, один сильно вытянутый луч которой и формировал лезвие. Сбоку же стилет казался почти прямоугольным. Короткие лучи звезды образовывали на тупье; желобки во всю длину. 
Стилет, очевидно, был старый, и, прямо сказать, не очень чистый и острый. Его рукоять с одной стороны была украшена гладким прозрачным камнем, с другой – грубоватым, но выразительным изображением человека… гордого такого человека, опирающегося двумя руками на меч. Ничего подобного полковник еще не видел и был сейчас озадачен гораздо больше, нежели тогда, когда взял посылку в руки.
- Это что? – спросил он.
- Как – «что»? – мальчишка удивленно взглянул на Стража Мадога, не знавшего, как назвать оружие. - Это же ножик!
В самом деле, глупый вопрос, признал про себя полковник. Рисунок на рукояти будил в нем какие-то воспоминания, но сосредоточиться на них не удавалось.
- Откуда он у тебя?
- Ну, дали… Не помню. Кто-то. Забыл. А что, это важно, господин Хота?
Вот как, удивился Серебряный. У нас тут провалы в памяти?
- Не помнишь, кто дал? А когда? Это знаешь хотя бы?
- Да только что… Я как раз шел сюда, мама долг отнести послала. Ну и там, знаете… где забор… там еще в прошлом году…  э-э… м-м…
- Хорошо, - сказал Хота, - пропустим забор. Что дальше?
- Не знаю. Он… Кто-то светленький. Передай, говорит, для Хоты Серебряного. Я и принес. А что теперь будет?
- Наверное, ничего, - рассмеялся Хота, взглянув на нервничающего посыльного. - А что он дал тебе за услугу?
Мальчишка поморгал и оглядел свои пустые ладони:
- М, ничего… Совсем ничего.
- Ну-ну, - Хота еще раз взглянул на стилет.
- Дела! - прокомментировал кто-то. - Слушай, Хота, а этот… ножичек… не отравленный? Может, там яд на лезвии?
- Разумеется, что же еще, - согласился полковник, - дома на экономке проверю.
Он завернул стилет обратно в ткань и полез за вознаграждением для посыльного.
- На тебе, горе рода человеческого, спасибо за ножик.
Мальчишка схватил монету и проворно сунул ее куда-то в одежду.
- Постой, а как твое имя? – попытался задержать его лейтенант.
Мальчишка крикнул:
- Я Денвер! До свидания, господин начальник! – и оставил наконец стражей одних.
- Вот так, ребята, - заявил Смага, выразительно глядя на сверток. - Я думаю, это Дама ему послала – аванс, значит, чтобы парень не передумал.
Стражи загоготали. Хота усмехнулся и спрятал неожиданный подарок в куртку. 
- Все, братцы, пора. Мне завтра вставать до свету.
Дискуссия, таким образом, была закрыта. Сдав полубесчувственного генерала на попечение его адъютантов, коротавших в соседнем зале время за картами, Хота расплатился за всех и быстро дошел до своего дома на улице Мер и Весов, но все же спать ему почти не пришлось. Он просто не мог заснуть, не рассмотрев стилет с гордым человеком. Где-то он уже видел это изображение... Сомнений на этот счет у него не было, но воспоминания ускользали в тот самый миг, когда, казалось, им пора было обрести отчетливую форму.
Хота протер лезвие тряпочкой, смоченной в крепкой настойке, и стал мягкой замшей счищать грязь. Не верилось, чтобы Дама могла подарить ему такой немытый подарок. Неясным было также и то, почему этот Денвер вдруг все позабыл. Полковник невольно думал о событиях прошедшего дня. Великий, Эйсон, колодец, стилет, да еще эти зеленые. Каждое по отдельности – впервые и без объяснений, но все вместе… не имело ни малейшего смысла. 
Внезапно Хота вспомнил – изображение человека с мечом он видел давно, задолго до жизни в Мадоге. Но где? И что это была за жизнь? Однако его разум уже не желал вести диалог. Хота изрядно устал за день… Он грохнулся на кровать, но потом вернулся к столу, завернул стилет в замшу и убрал подальше, в секретный ящик оружейного шкафа.
Засыпая, он думал о том, что служаку Вера, по сути, ни с того ни с сего выставили за стены города, и прикидывал, не причислить ли и этот факт к сегодняшним несуразностям.
И снилось ему что-то странное.
Как будто бы он, во сне – не он, а кто-то другой: больше и, кажется, шире. Он видит темноту, холодную, ломкую, лунную… он знает, что уже потерял кого-то, кого хотел отыскать в этой тьме, но еще может найти другого. Он поднимается, его шатает, он идет по каким-то ледяным кочкам и падает на колени. Это не кочки, это трупы… Десятки, а, может, сотни убитых… И среди этих сотен ему надо найти… кого?
Тот, другой, кем был он сейчас во сне – он это знал, а Хота Серебряный – нет. И вот когда он заметил наконец что-то знакомое, когда готов был что-то припомнить, вдруг все закончилось в этой холодной тьме. Земля и небо, вспыхнув, разлетелись в разные стороны, и тогда раздался такой безнадежный звук…   
Будто захлопнулись железные ворота. 

***

Дон Родриго мерил шагами комнату. Все не так, все не так! А что тебе, собственно, надо, тут же вопрошал сам себя вспыльчивый дон. Две отрубленных головы?
Он резко остановился, чтобы не врезаться в слуг, несущих в повозку поставец и стопку оловянных тарелок. Да, все не так. Старина Судья, кстати, сегодня был откровенно груб, он потерял людей больше, чем мог позволить себе. Да и сами те люди… кирасиры и даже собственный лучший его отряд… сделав дело, они развернулись и покинули поле битвы, не потрудившись не то чтобы собрать доказательства, но даже подобрать своих раненых и убитых. Отвратительный, между прочим, факт, набирают в солдаты кого придется…
- Прошу прощения, Ваше преосвященство, - Хайме, личный секретарь дона Родриго, склонился в поклоне. – Ваши рукописи… прикажете погрузить их в карету?
- Не беспокой меня! – вспылил епископ. – Неужели не решишь сам?!
Хайме, согнувшись еще ниже, вылетел из комнаты, и уже через минуту в коридоре раздался его резкий голос, распекавший кого-то из слуг.
Дон Родриго провел рукой по волосам на затылке. Что ж… Нужных тел не нашли, но перебежчик утверждает, что убил Хуана своей рукой, а болван кирасир, который приходил вчера на исповедь, заявил, что видел, как дона Хуана, а следом и быка Мигеля, зарубили его товарищи. По его словам выходило, правда, что перед гибелью дон Мигель набросился на убийцу Хуана – с чего бы? Или Бык так нежно хранил дружбу юности, что решился нарушить слово?
Сомнения, сомнения! Дон Родриго зарычал и потряс головой. Слуга, несший коробку с предметами для богослужений, едва не выронил поклажу из рук, но епископ не обращал внимания на такие мелочи. Что ж, думал он. Придется принять меры. Леонора, - так, кажется, зовут девушку. Почему бы ее не… Пожалуй, признал дон Родриго. Пожалуй, не повредит.
- Хайме! – позвал он и, когда секретарь появился, вполголоса распорядился:
- Пригласите ко мне… этого нового альгвасила.
- Которого Вы… рекомендовали дону Хосе?
- Да. И еще, нет, постойте… Мне нужен будет Гонсало. Поторопитесь, я хочу повидать его перед отъездом.
- А тот, первый? От… дона Хуана? Я могу составить письмо для дона Хосе.
- Да, зовите. Пускай нагонит меня в дороге, распорядитесь.
Епископ замолчал, показывая, что разговор закончен, отвернулся и взглянул еще раз в окно. Реку отсюда не было видно, но дон Родриго знал, что дорогу вдоль нее ремонтировали не далее как месяц назад, а значит, карету будет трясти меньше, чем обычно, и он сможет даже поспать… а там его ждет погребок фра; Стефана… чудесное греческое вино… забвение и – да, конечно же, разумеется. Святыня из Константинополя, конечная цель воистину благого пути.
Коротко и зло вздохнув, дон Родриго повернулся на каблуках и вышел. Его путь уже начался.
________________
; Фра – от латинского слова fratre, брат – обращение к монаху.

***

Наутро, покончив с неотложными делами, с головой, в которой, судя по ощущениям, веселилось не меньше дюжины нетрезвых солдат, Хота отправился на внутренние стены в канцелярию по вопросам охраны и обороны. По пути он встретил Гоера, чернокожего своего приятеля, с которым на днях увеселялся в Себет. Гоер Ба, лейтенант Седьмого порога, болтал с солдатами, только что вернувшимися с патрулирования Верхнего города.
- Слышал, Хота, что народ говорит? Вот молодцы принесли сплетню.
- Нет, - сказал Хота, -  а что говорит народ?
Ответил ему один из солдат:
- Я слышал, Наследник или даже Верховный не то болен, не то не в себе. А Великий вроде как собрался куда-то из города. И Ангелы все чаще забирают людей в свой замок… а в Верхнем городе несколько человек заболело какой-то дрянью… вроде так.
- И это все? - вопросил полковник. – Я видел вчера и Верховного, и Великого. Верховный как Верховный… и у священника есть право ездить, где ему вздумается.
Одним словом, Хота вряд ли был настроен на разговор. Отпустив солдат и посоветовав им поменьше молоть языком (энтропия, братцы, и без вас возрастает), он все же остался покурить с лейтенантом. Голова у начальника Четвертого порога болела немилосердно. Это было тем более странно, что Хота никогда ничем не болел.
Гоер был ему скорее другом, чем сослуживцем. Они были примерно одного возраста, в один год пришли в Мадог Белый и стали стражами его Порогов. Черный и совершенно лысый Гоер был родом с далекого континента, говорил на нескольких непонятных наречиях, помнил множество жутких историй, которыми так славится восточный удел мира, и у общего очага частенько пугал этими байками солдат.
Укрывшись за стеной сарая от свежего осеннего ветра, Гоер и Хота вдыхали вонючий дым. Угощал Гоер. За шесть с лишним лет дружбы Хота так и не добился от него, где он достает такое отличное зелье для трубок – у каждого свои тайны.
Друзья молча курили и смотрели на великолепные красно-золотые пейзажи, простиравшиеся до самого горизонта. Жителям было запрещено заниматься сельским хозяйством у стен города, с тем чтобы даже с самой высокой его башни можно было видеть лишь заповедные красоты и семь дорог, обсаженных благородным кипарисом. Они были старые, эти кипарисы. Тяжелые от росы, они слегка качались от ветра… Они мудрые, они такое помнят…
- Странно, - высказался наконец Хота. – Но что-то действительно изменилось в городе… со вчерашнего дня.
Не хотелось признаться, но слова солдат в аккурат легли на чашу весов его вчерашних сомнений. Отчего-то он припомнил одышливого господина в подземельях Замка Восходящей Луны.
Гоер кивнул и добавил:
- Не знаю, как тебе, но… с Наследником, по-моему, и вправду не все в порядке. И Верховный… Он похудел, что ли, и посерел. Серое лицо. Интересно, такое вообще бывало когда-нибудь?
- Что именно? Посерение Верховных? – поинтересовался полковник. Но Гоер, даже не улыбнувшись, покачал головой:
- Люди нервничают.
- На мой взгляд, поводов для этого пока нет, - довольно резко сказал Серебряный. Он как-то не жаловал напрасный трепет. -  Знал бы твои настроения, ничего бы не говорил.
Гоер придвинулся чуть поближе.
- Это потому только, что ты только что вернулся с Порогов и ничего толком не видел.
- Дружище, - ответил Хота, – чего б я не видел, пусть это пока что побудет при мне.
Но Гоер, не докурив, рассмеялся и неожиданно хлопнул полковника по плечу:
- Ох и мрачный же ты сегодня!
- Кто – я?! - Хота лишь чудом удержал свою трубку. – А ты, значит, так меня веселишь? И, между прочим, вчера, когда я был в городе...
- А, точно, был! - просиял Гоер. - Тебе, говорят, красотки прямо на улицах драгоценности дарят! Когда ты только успел!
- Сходил бы ты к черту! Или на дежурство, все какая-то польза, - Хота выбил трубку и спрятал ее в карман куртки. – Впрочем, если слухи о Верховном такие же верные, как о моих красотках, то с Мадогом наверняка все в порядке… Лучше скажи, башка лысая, где ты берешь такой прекрасный табак?
Простившись с Гоером (а кстати, Хота, что такое энтропия?), полковник продолжил свой путь к работникам пера и бумаги.
В канцелярии он с головой ушел в море приказов и распоряжений, окончательно испортил свое и без того не блестящее настроение, но, как и следовало ожидать, не выяснил ничего стоящего. Да, господин начальник, конечно, господин начальник, вы правы, господин начальник, обязаны известить, но, согласитесь, ничего страшного не произошло… А сообщения на стены мы разошлем, разошлем… да что вы, обычный недосмотр… где сам приказ, говорите? Можно найти, да, да, нужно найти, вы правы, конечно, вы правы…
Как начальник одного из семи Порогов, Хота имел полный доступ к любым документам в канцелярии. Возможно, в другой день он, отчитав книжных червей, счел бы свой долг вполне выполненным, повернулся бы и пошел спать. Но сегодня он был не в духе, оттого ли, что болела голова, оттого ли, что не выспался или бог знает отчего еще – но Хота Серебряный во что бы ни стало желал сам взглянуть на злополучный приказ.
Просмотрев стопки исходящих документов, он действительно отыскал его, но в нем было сказано лишь, что и.о. начальника Второго южного рубежа Пятого порога капитану Вера надлежит отрядить патруль на подступы к городу и в течение возможно более короткого промежутка времени проверить истинность сообщения о появлении зеленых вблизи поселения Верхний Коймит.
Хота дважды прочел приказ и даже взглянул на его обратную сторону. Еще не было случая, чтобы Вера что-то напутал, да и вряд ли он сам был способен составить те казенные фразы, которыми на память блистал в харчевне. Хота взглянул туда, где обычно ставили свою подпись исполнители и курьеры, но ничего не нашел. Он еще раз осмотрел лист – ничего. Создавалось впечатление, что Вера видел совсем другое распоряжение.
Хота вздохнул и отправился к начальнику канцелярии – теперь пусть сам во всем разбирается! К столу, где полковник перебирал бумажки, устремилось, как к разоренному улью, сразу несколько человек – собирать и раскладывать по местам.
Выходя, Хота на полу у самой двери заметил еще одну бумагу и машинально посмотрел, что в ней было написано. То, что он прочитал, заставило его глаза стать совершенно круглыми, как луна в полнолуние, как очки господина главного-в-канцелярии: это было еще одно затерявшееся распоряжение.
Согласно строгому указанию, начальник Четвертого порога господин Хота Серебряный обязан был сопровождать Великого Воплощенного в паломничество в восточные горы в связи с тяжелой болезнью Наследника Верховного Правителя Белого Мадога, великого Города семи дорог. Кортеж покидает город не позднее седьмого дня осени, и господин Хота Серебряный, со своей стороны, должен немедленно связаться со Святым двором для обсуждения маршрута и других подробностей путешествия. Приказ содержал пометку «секретно» и вышел в пятый день осени. Опустив взгляд, Хота увидел подобие собственной подписи и дату – 22 во Льве, год 7511.
Хота прислонился к стене и, задумавшись, опустил руку с бумагой. Вчера. Вчера кто-то расписался за него. А завтра он отправляется в паломничество, сопровождать Великого Воплощенного. А Наследник и вправду болен. Замечательно.
Разговор, произошедший сразу после этого между Хотой и начальником канцелярии, нам лучше пропустить из соображений цензуры, тем более что суть его угадать несложно. Выйдя из канцелярии, Хота сразу направился в Верхний город, к Святому двору, а оттуда – к своим офицерам, готовить себе замену и, не сообщая об истинной цели поездки, набирать спутников.
Таковых, согласно распоряжениям Великого, надлежало быть семь человек, считая самого полковника. Хота узнал, что, помимо священника, со Двора отправлялось еще двое монахов в ярких одеждах для освобождения Великого Воплощения от всех неприятностей, связанных с наличием у него бренной земной оболочки.
Хота был немного знаком с местностью у подножия гор и имел представление об их географии, поскольку пересекал эти горы три года назад, направляясь в Семану. Он точно знал, что никакой Святой горы там нет, разве что монахи так называют какую-нибудь вершину – но приказы Верховных и Великих, даже отданные столь странными способами, обсуждению не подлежат.
Раздача ценных указаний отняла у господина Серебряного весь вечер, экипировка – всю ночь, а наутро, задолго до рассвета, двенадцать лошадей вынесли за пределы Города семи дорог десять человек и восемь пестрых тюков с поклажей.

***

Здесь пахло воском и ладаном, но не так, как в кафедральном соборе. Когда Родриго, в облачении, торжественным шагом шел мимо, помахивая кадильницей, дон Мигель едва сдерживался, чтобы не угостить приятеля подзатыльником или хотя бы не наступить ему на сутану. А тут… скорее, здесь пахло… как в детстве. Когда-то… давным-давно. Ладаном, сушеными травами и еще каким-то цветком, дон Мигель не очень-то в них разбирался.
- Не проси, - хозяин лачуги, сильный, худой человек лет шестидесяти, стоял напротив рыжего дона почти посередине квадратной комнаты, у бело-красной, не до конца задернутой занавеси, служившей чем-то наподобие ширмы. Беленые известью стены, деревянный потолок с остатками какой-то резьбы, примитивный камин, обложенный грубым камнем… Вдоль стен – полки, на полках, на столе, на полу – иконы, книги… стеклянные колбы, свечи... какие-то плошки... Все как всегда, в идеальной, невиданной чистоте, и все на своих местах – дон Мигель наощупь отыскал бы любой предмет.
- Рад, что веришь мне, но я не распоряжаюсь жизнью и смертью.
- Заплачу, отработаю! Вы же знаете меня, padre. Раз он еще жив…
- Он не слышит меня. Я не вижу, где он. Тебе лучше пока уйти. – Хозяин незаметно оттеснял дона Мигеля к выходу.
- И все же, padre!
- Иди, Мигель. – Padre говорил с ним довольно сухо, но дон Мигель, возбужденный, уставший, не заметил этого совершенно. - Помощников я сам себе позову. Заедешь позже.
Дон Мигель, поколебавшись, пожевав губу, подчинился. Padre едва ли не силой выставил его наружу, но быку Мигелю и в голову бы не пришло обижаться. Он так много взял здесь и так мало отдал…
«Я вернусь», - хотел было сказать он, но промолчал. Потоптался у закрытой двери, запахнув плащ, прошелся по двору, обнесенному оградой из камня, подошел к высокому каменному кресту – единственному, что внешне отличало этот дом от любого другого в селении. Бездумно передвинул какую-то деревянную утварь в углу под навесом, все время поглядывая на закрытое потемневшим деревянным ставнем окно, затем отвязал наконец коня и вышел на улицу. Далеко справа ютилось несколько таких же домишек, кое-как сложенных из каменных плит, оставшихся в этих краях еще от доисторических великанов, и камней поменьше, из которых воздвигали свои крепости римляне. Богатства тут не было – здесь жило что-то другое…
Однако долго размышлять дону было уже не с руки. Холод забрался глубоко под одежду, а до ближайшего трактира скакать до полудня, если даже не дольше.
- Я вернусь, - все-таки буркнул он вслух, - я вернусь.
Вернешься, Мигель! Только куда позже, чем думаешь. Потому что и дня не пройдет, как ты по-глупому попадешься за пьяную хулиганскую выходку, и очнешься от хмельного угара в тюрьме, среди – даже не благородных разбойников, а примитивного уголовного сброда. И ты пропустишь тот день, когда тебе позарез надо было быть в другом месте… Но ты ведь не знал. Незнание не освобождает от наказания, зато по крайней мере снимает часть горечи.
Ты вернешься, Мигель… но только гораздо позже.

***

«Восточные горы», на самом деле, находились по отношению к Мадогу строго на юге. Южный тракт, прямой, как честный взгляд, приведет к самому подножию мелового хребта – очень удобно, не надо никуда сворачивать, не надо ничего искать.
Дорога до гор отнимала около двенадцати дней пути. Окрыленные силой молитв Великого Воплощенного, лошади паломников бежали почти вдвое быстрее, вызывая недоверчивое изумление эскорта – так что к вечеру седьмого, ну максимум восьмого дня путешествия Хота надеялся вступить под сень Роковых отрогов.
С этим названием, насколько он помнил, была связана какая-то забавная история. Во всяком случае, раньше отроги назывались Розовыми – скалы в том месте действительно имеют светло-розовый цвет, изобилуя редким кварцем. Кто-то из картографов перепутал название, и новое показалось больше подходящим для гор. Тем не менее никакой «святой» вершины там не было наверняка, и Хота совершенно не представлял себе, куда они направятся после того, как увидят розовые скалы Роковых отрогов. Впрочем, Даса и Ману, те самые двое в ярких одеждах, уверяли полковника, что путь до Святой горы Великий прозрит третьим оком в тот самый миг, как только вступит в предгорье.
Поначалу Серебряному было довольно сложно унять свои чувства. Ложный приказ, грязный стилет, неразгаданные загадки. И вообще, стражи Мадога не занимаются сопровождением паломников, даже великих! Кроме того, вчера он ненавязчиво выяснил у ребят из Пятого порога, что поддельный приказ принес капитану новый курьер, «светлый какой-то, больше пока не показывался». Проклиная в душе свой отъезд и город блондинов, в котором все, кто ни приносит посылки и письма, были «светлыми», Хота отмечал и приятные моменты: голова, например, перестала болеть и он снова позабыл, как это вообще бывает.
Дорога, между тем, была совершенно пуста, а рассвет в пути – с этим ничто не сравнится! Лошади бежали, будто летели, разделяя с людьми восхитительное чувство полноты жизни.
Процессия представляла собой довольно живописное зрелище. Поскольку она имела государственный статус, все двенадцать лошадей были белой масти. Эскорт носил одинаковую одежду; уставное оружие стражей Мадога составляла пара мечей-риото, обычно носившаяся на ремнях, крест-накрест пересекавших грудь, и кинжалы разных типов.
Авангардом был Чосер Стерн. Его имя Хота вполне естественно воспринимал как фамилию* и никак не мог отделаться от ассоциаций с «Кентерберийскими рассказами». Аккуратный и исполнительный Чосер уже стал лейтенантом, несмотря на свой юный возраст, благодаря тому, что недавно окончил Школу времени и получил право обучать сумасшедшей технике боя тех, кто был к этому пригоден. К передней луке седла Чосера был прилажен Указующий Перст – нечто вроде разумной карты, который (или которая) всегда знал, куда идти. Перст полагался процессии исключительно по статусу и был пока совершенно не нужен.

_________
* и правильно: Джефри Чосер, XIV в. - классик английской литературы

За Чосером ехали Инир и Тонтон – старые солдаты, седые, спокойные и верные, как правая рука. Тонтон слыл балагуром и заядлым курильщиком, а Инир был особо известен тем, что учил всех обращаться с лошадьми, любил их безмерно. Никто в Четвертом Пороге не пользовался, благодаря ему, ни шпорами, ни трензелями.
Следующая пара – конечно же, Великий и Хота. Великий, прямой, как палка, был одет во все белое, сверху желто-золотая куртка, поверх нее еще одна, пурпурного цвета. Куртки были разной длины: необычно, но эстетично. Лицо Великого казалось безмятежным, а глаз и вовсе не было видно – лишь узкие длинные щели: то ли прищурился, то ли спит. На бритой голове Великий носил белую шапочку, на ногах – пурпурные, мучительно чистые сапожки.
Хота Серебряный был на полторы головы выше Великого Воплощенного (что ничуть не умаляло величия последнего). Он действительно обращал на себя внимание, что верно, то верно. От рождения у него была светлая кожа; загар придавал ей терракотовый оттенок. Черты лица его были классически правильные, тонкие, но совершенно… простые. К особенностям можно было причислить разве что удлиненные, миндалевидного разреза глаза – но увы! Не было у Хоты Серебряного ни длинного вычурного носа, по которому можно было бы судить о его порочных склонностях, ни оттопыренных ушей, которые свидетельствовали бы о его простодушии. Психоаналитик, привыкший по лицу определять характер человека, зашел бы в тупик, глядя на Хоту, ибо человек с такими чертами мог быть как очень даже хорошим, так и совсем не того. Неповторимость облику полковника придавало иное. Его густые тяжелые волосы, всегда подстриженные в безупречное каре выше плеч, имели необычный для людского племени металлический цвет, более всего напоминающий ртуть. В помещении Хота казался темноволосым, на солнце – пепельным блондином. Но еще больше поражал его взгляд, потому что глаза его, светло-серые, были примерно того же оттенка, что и волосы. Обычно они казались невозможно светлыми, как вода в горной речке, и когда Хота смеялся, в этой речке словно играло и плескалось солнце; но в минуты гнева они темнели до черноты, и тогда под этот взгляд лучше было не попадаться – прямые черные ресницы придавали ему какое-то невероятное, даже шокирующее выражение. Впрочем, сейчас Хота находился в самом незамутненном состоянии духа, ибо гневаться ему было решительно не на что.
Одет он был так же, как и его люди, за исключением того, что на его плече блестел золотой знак полковника и что оружие у него было, конечно, дороже и качественней, потому что это было его личное оружие.
Следом за священником и Хотой ехали Ая и Цамба, тоже непростые люди. Ая был настоящим принцем с востока, правда, престол ему не светил ни при каких обстоятельствах. Он был желто-смуглым, улыбчивым парнем невысокого роста, проворным и гибким. Ая носил длинные, до пояса, волосы, собранные в пучок на затылке и заплетенные в толстую косу, и рубиновые серьги. Эти серьги были одно время предметом острых шуток всей служивой братии, но по мере знакомства шутников с Ая и его манерой боя число весельчаков неуклонно сокращалось, пока наконец не сократилось до нуля.
Его друг Цамба не был принцем, однако не был и человеком, или, может, не совсем человеком. Цамба был зеленым, а принадлежность зеленых к роду человеческому до сих пор стоит под вопросом. Цамба был таким же высоким, как Хота, но в обхвате заметно превосходил широкоплечего полковника и был раза в два тяжелее даже толстяка Вера. Лицо у Цамбы было вполне человеческим, курносым, только фисташкового цвета. Цамба имел редкий талант – он был профи в различных ядах. Хоте этот талант, в общем, пока был без надобности – травить врагов он как-то не привык – но познания зеленого все же внушали ему несомненное уважение.
Далее следовали неразлучные Даса и Ману. Они светились таким лучезарным счастьем, что любо-дорого.
Замыкал отряд Адам (ну и, конечно, вьючные лошади). Адам был довольно темный и замкнутый человек, жгучий брюнет с резко очерченным орлиным профилем. К Хоте он попал по случаю, дружбу ни с кем не водил. Адам везде таскал свою любимую гаду – неуставное оружие, внушительного вида камень на палке, имеющий внутри полость с каменными шариками для баланса и усиления удара. На юге такое оружие использовалось на тренировках, для укрепления мышц, но Адам использовал его как боевое, причем с большим успехом. Носить с собой гаду было, по общему мнению, страсть как неудобно, но что Адаму общее мнение!
Однажды, лет пару назад, полковнику случилось с Адамом и еще десятком людей стоять против целого отряда дарматов, которые невесть какими судьбами высадились на побережье Синедальнего моря и по врожденной злобности стали убивать все, что движется. Адам тогда применил несколько таких приемов, что это впечатлило даже полковника. Тем не менее учиться у него Хота не стал, потому что адамов стиль показался ему чересчур жестоким даже для военных действий – от врагов оставались только лепешки.
В поход Хота взял его по нескольким причинам – во-первых, он несколько опасался оставлять его без присмотра, хотя Адам был, в общем, в меру буйным товарищем. Во-вторых, кто знает, какие черты могли пригодиться в новом походе, ведь Хота даже близко не мог представить себе, что ждет их за Розовыми отрогами, которые сделались Роковыми. Ну и в-третьих, думал полковник, кто знает, вдруг общение с Великим благотворно повлияет на темную адамову личность.
Ко всему этому можно добавить лишь, что, кроме Хоты и Чосера, «дыханием времени» владели Ая и тот же самый Адам.
Путники подъехали к границе заповедных земель. Скоро покажутся стены Южных порогов. Внезапно Чосер крикнул «Стоять!» и резко осадил свою лошадь. Тонтон и Инир развернули своих коней почти на девяносто градусов, одновременно разводя их в стороны. Хота придержал кобылу священнослужителя, сам выехал чуть вперед.
На дороге перед Чосером стоял высокий, худощавый старик с седыми волосами и аккуратно подстриженной белой бородой, одетый, как говорится, бедно, но чисто. Солнце начало всходить как раз в тот момент, когда он поднял голову и взглянул прямо в глаза Хоты Серебряного, и… полковнику это страшно не понравилось. Не то, чтобы он счел это наглостью – просто на мизерную долю мгновения… он словно провалился в знакомый кошмар. Зима, темнота… и он что-то должен был знать… Но все закончилось быстрее, чем началось. Тонтон и Инир стояли спокойно, а молодой Чосер гарцевал на коне, шипя сквозь зубы, не решаясь заговорить раньше полковника. Никто не мог понять, откуда старик взялся на совершенно пустой дороге. Великий же по-прежнему был велик и невозмутим.
- Здравствуйте, - осипшим голосом сказал старику полковник.
Ничего более умного ему в голову не пришло. Он не мог понять, что случилось. Хуже того, он не был уверен, что вообще что-то случалось. Старик же смотрел на него так, словно вокруг и вовсе никого не было.
- Вернись, - неожиданно сказал он.
Хота почувствовал, что начинает выходить из себя. Куда – вернись? Вот так все брось и вернись? И даже если очень бы захотел, не вернулся бы – они же не на прогулке.
- Возможно, вы не видите, - ответил он без тени иронии, - но я не один. Проводить вас до города?
Старик будто не услышал его.
- Вернись, - без особых эмоций повторил он, - ты должен остаться, не уходи.
Он протянул полковнику руку:
- Я помогу.
- Тонтон! – Хота еле сдерживал танцующего коня. Животное чувствовало нарастающее раздражение всадника и не желало стоять на месте. - Проводишь господина до Мадога и догонишь нас у брода через Хрустальную.
- Слушаюсь! – Тонтон подъехал и спешился, намереваясь помочь деду взобраться в седло. Однако старик с неожиданной легкостью отскочил от ветерана, встав между Серебряным и обочиной дороги.
- Хота! - позвал он.
От неожиданности Хота резко повернул коня в его сторону.
- Вы знаете мое имя?! Что вообще это значит?
- Хота, - спокойно повторил старик. - Не надо тебе туда.
Последовала некоторая пауза.
- Но ты не слышишь... – тут дед впервые оглядел паломников: точнее, не людей, а место, где они находились. Людей для него будто и не было. Даже Великого он пропустил, как пустое место… лишь задержал внимательный, принизывающий взгляд на Инире… и склонил голову, одновременно отходя и освобождая кортежу дорогу. Солнце светило прямо в его седую макушку. Все, кроме Великого, глядели на него в полном недоумении.
- Я помолюсь за вас, - сообщил дед, повернулся и пошел прочь. Спутники Хоты переглянулись. Однако полковник только передернул плечами и сделал знак продолжать путь.
Вскоре они миновали стены Южных порогов. Дежурные на стенах, заметившие приближение кавалькады, затрубили в трубы, оповещая заставу. Затрепетали флаги, промелькнула почетная стража в парадных мундирах. Процессия выехала прочь из города, не задержавшись ни на секунду.
Уважение к Великому Воплощенному было столь велико, что на заставе никому даже в голову не пришло, что, беспрепятственно пропуская кортеж, они тем самым нарушают строжайшее и секретнейшее распоряжение. Приказ пришел на Южные пороги вчера к вечеру и предписывал не выпускать за пределы Мадога Белого никого без тщательного досмотра всех его вещей, а также личного досмотра. Такие суровые меры вводились по причине беспрецедентной пропажи из государственной казны, причем имелись все основания полагать, что было совершено дерзкое ограбление… Если бы Хота Серебряный увидел этот приказ, то он был бы очень неприятно удивлен.
Из Сокровищницы великого города пропало два из семи драгоценных алмазов, составляющих корону Мадога Белого.