Книга Первая. Оставь свое имя. Глава Девятая

Глава Девятая,
которая открывает перспективы черного города

О, несвобода! Как пережить тебя? Смириться с тобой невозможно. Терпеть – нереально… особенно когда ждать избавления осталось недолго.
Несвобода демона, как мы помним, не имела материального выражения. Он мог покинуть философа, с которым «застрял», и перетечь куда-то в иное место, но в плане его личной зависимости от короля и повелителя это ничего не меняло. Каждое движение, каждая его мысль подчинялись, как всегда, одному – осуществить свою миссию и обрести, наконец, свободу, – но теперь накал эмоций достиг апогея. Сейчас, когда осуществление миссии из области несбыточного явно переходило в область действительного, желания и мысли о близком освобождении не давали ему ни жить, ни ждать, ни дышать, и наконец сделались всепоглощающей страстью, манией, наваждением.
Желания! Как много они могут… разрушить. Если демон в какой-то момент и представлял собой некую цельную личность, то теперь от нее не осталось и тени. Невыносимо! Он алкал одного лишь, так просто и так естественно, за голову – голову, быть свободным… но в закоулках разума он понимал и помнил и то, что судьба никогда не тратит усилий по мелочам. Принцип наименьшего действия проявляется в ее деяниях настолько отчетливо, что надеяться на случайность – совершенно пустое дело. События имеют место тогда и только тогда, когда единым движением созидается или же разрешается целый пучок ситуаций. На языке действий это означало, что одного лишь, даже очень сильного, желания, чтобы свершилось что-то неординарное, бывает мало. Сильных желаний должно быть несколько, и они должны удовлетворяться одним и только одним событием. Покрываясь потом, холодея и возгораясь, демон беспрерывно обдумывал – что будет? Чья страсть усилит его алкание? Успеет ли он понять, что для него настал момент действовать, или  останется в несвободе на еще одну бесконечную жизнь?! Он снова и снова возвращался к одному и тому же: о, несвобода! Жить с тобой невозможно…
Но при том уже ясно чувствовал… знал… что скоро что-то точно должно было произойти.

***

Ая со стариком… все в порядке.
- Принц, будешь пока за главного.
Хота почти не помнил, как добирались до лагеря, что по дороге им начало попадаться зверье и Цамба сумел реабилитироваться, пронзив метательным ножом какого-то представителя той самой фауны, о которой с такой горечью вспоминали минуту назад. Полковник знал, что может пока расслабиться, положившись на тех, кто не участвовал в схватке и, стало быть, не так уж невозможно устал. Он не чувствовал голода или жажды… просто хотел отдохнуть.
Падая от усталости прямо на землю, Серебряный строго-настрого приказал себе проснуться через час… Отлично. Через час он, конечно, поднялся, но вот проснулся ли? Где здесь ручей? Ледяная вода немного привела в чувство.
- Разбудить Цамбу и Чосера! В поход!
Остаток дня прошел для него весьма смутно. Чосер с Адамом и Цамба спали прямо в седлах, ветераны и Ая казались вполне бодрыми. Хота не чувствовал впереди опасности и позволил себе немного… полуотдыха, так сказать. В дыхании жизни надо, все же, делать и перерывы. До того места, где можно было увидеть Мадог Белый, оставалось еще три дня пути.
Ночью, как обычно, дежурили по двое, но бдительный караул ничего особого не заметил. Утром все казались приободрившимися. Нормальная еда кого угодно сделает довольным жизнью, а тут еще и город совсем близко!
Снова пошли однообразные пейзажи, желтоватые холмы, редкие рощи. Внешний мир не являл разнообразия, так что течение мыслей полковника, и без того уставшего от дороги, вполне естественно осуществлялось в соответствии с нехитрым принципом: «все подряд и попроще». Его отчетливо тяготила бесконечная агрессивность нового мира. С другой стороны, если тут хозяйничает Эрешкигаль, то ничего удивительного. После визита в крепость он и думать забыл о полузнакомых именах, полагая, что женские склоки – не его ума дело. Но теперь…
У одного из древних народов Земли были легенды о двух сестрах-богинях. Старшая, Эрешкигаль, или Кигаль, получила в подарок от Великих богов Подземный мир, Большую землю, и стала в нем полновластной Хозяйкой. Младшая, Инанна, от состояния нежной и игривой богини любви эволюционировала до состояния богини воинственности и коварства, а затем снова обратилась к женской сущности, плодородию и любви… Она называла себя «Утренняя звезда». Для письма в то время и в том месте пользовались клинописью – поэтому Хота, со времен Хранилища знакомый с языком и культурой людей, придумавших себе семейку богов с неугомонными сестрами, сумел прочитать прощальную надпись на стене дома. Очевидно, охотник настиг в нем свою жертву... А то, что язык оказался ему знаком, его даже не удивило – всего лишь часть его полузабытого прошлого.   
«Печень моя сохнет при виде тебя»… Выходит, это Кигаль и Инанна ссорились в крепости так, что огонь стоял столбом до самого неба? И, значит, это Эрешкигаль он видел той ночью? Помнится, когда Утренняя звезда захотела подчинить себе Большую землю, Эрешкигаль попросту лишила ее жизни… и вернула наверх только в обмен на другую жизнь. Эх! Несвобода и смерть, мир в подарок… Ну надо же, влезть в самое сердце древнего мифа! И нет чтоб попасть, хотя бы, к Инанне... А мир, стало быть, и вправду «другой»?!
Возможно, ледяное щемящее чувство, так прочно занявшее его душу, было связано с перемещением в куда-то чужую жизнь? Хота почти привык к этому чувству, но был бы куда более счастлив, если бы оно оставило его, наконец, в покое. Предчувствия – они как древние демоны из сказок: наверняка исчезнут, если назвать их истинное Имя как причину возникновения, тот самый Логос, который и породил их на свет. Но Хота никак не мог определиться со своими непрошенными переживаниями. Ибо причины их он не знал.
Бесспорный же вывод об изменении реальности он, как ни странно, воспринял довольно спокойно – скорее всего потому, что просто не верил в него до конца. Можно было, конечно, предположить, - вслед за принцем, - что он просто взял да и сошел вдруг с ума… или погиб, например, в схватке с шакалами и теперь скитается среди асфоделей… Эрешкигаль, в конце концов – богиня подземного мира. Однако речь на тему «ты напрасно мучаешься экзистенциальными вопросами», произнесенная им недавно перед друзьями, относилась в равной степени к нему самому. Правда, из постулата о смене миров напрямую следовало, что «нестыковки в воспоминаниях» могут иметь гораздо более глубокие, чем хотелось бы, корни, но этот вопрос подождет до возвращения в город.
Между делом, интереса ради, он вытряс из Цамбы все, что тот помнил про Тайное сказание, но это «все» оказалось ничтожно малым. «Ну, бабка когда-то рассказывала, а почему Тайное, я не спрашивал, думал, это она только для меня говорила, вот и тайное»… ничего Цамба толком не знал, клинописью не владел, да и вряд ли это могло что-то дать. Попытавшись втолковать своим людям мутноватую гипотезу двух богинь, Хота Серебряный углубился в мифологию древних и едва не попал в положение самого Цамбы, так неудачно изложившего свое «сказание». Мифы, где было мало кровопролития, стражей явно не увлекали, и загружать им мозги просто не было никакого смысла.
 «Я не знаю, что такое мир, что такое я»… Выросший в каком-то Хранилище, воспитанный на культуре Земли, попавший… зачем-то в Мадог, а потом еще и к Хозяйке… Какому, собственно, миру принадлежишь ты сам, полковник Серебряный?
Впрочем, на этот непростой вопрос у него имелся довольно простой ответ. Жизнь человека – там, где его ответственность. Его ответственность – это в первую очередь его люди… и Мадог, которому он клялся в верности… и кое-что задолжал – собственную жизнь, ни больше, ни меньше.
Оторвавшись от своих мыслей, Серебряный оглянулся – но ничего особого не увидел. Та же пустая дорога, те же уставшие люди. Да, кстати, о людях! Чосер, один из супербойцов Четвертого порога, не нанес врагу в роще ни единой царапины. И у горы он один слышал… «денег не ждите». Парень откровенно страдал, переживая, спустя день после стычки с гигантами, несколько крайне неприятных минут тет-а-тет с полковником, но не вынул из себя ничего внятного. «Они хотели меня убить», - твердил лейтенант, на что Серебряному оставалось только пожать плечами: они бы всех готовы были убить. И Цамба: не струсил, нет, из боя не вышел, но ничего не смог сделать со своими противниками... чудно, господа. Вы заставили меня сомневаться!
Тракт, между делом, проходил там, где в реальности Мадога шла деревня за деревней. А тут – ничего. Грязноватые плиты дороги, по которым ступали лошади, потрескались, между ними росла трава… Ничего, никого.
Хота вернулся в мыслях к последним событиям.
Черные жрицы пытались ему что-то сказать… что «это он сам» и что «он ошибся»… однако общаться с ними было противно, и диалога не вышло бы все равно. С чего бы им верить? И что там несла про Хозяйку та черная девушка? Взятая как самое себя… это что же, умноженная? Возведенная в степень? А богинь, значит, можно умножать? Она станет как две… то есть, двумя. Забавно. Корень из двойки – иррациональное число. Не сомневаюсь, что ты иррациональна, Хозяйка Большой Земли… и сестрица твоя тоже иррациональная. А женщины, вообще, бывают рациональными?
И, между прочим, вопли в крепости слышали тоже не все. Ая, Адам, Чосер – как раз те, кто способен к «дыханию времени». Как странно, что Чосер, во всем аккуратный и последовательный Чосер – куда менее рационален, чем кажется… И как там доказывается, что нет такой рациональной дроби, квадрат которой равен двум? Такое коротенькое и милое доказательство… А ну-ка… допустим, есть такая дробь, тогда, если возвести ее в квадрат… числитель – четный, а знаменатель, понятно, нет… теперь в числитель запишем четное число… и получаем четный знаменатель. Противоречие доказывает истинность…
Одним словом, Хота развлекал себя, как мог, но по мере приближения к тому месту, где его люди надеялись увидеть белый Мадог, он с некоторой неприязнью даже отметил, что начинает тревожиться все больше и больше. С каждым шагом стеснение чувств нарастало – настолько явственно, что, кажется, оглянись – и вот он, кошмар! Волна синяя, как печаль, и черная, как безумие. И Мадога там не будет. А если и будет… ведь было же поселение на месте Кер Шон… то что это будет за город?!
Он показался, как ожидали, на рассвете двенадцатого дня. Люди обрадовались несказанно, но на Хоту Серебряного эта радость вообще не распространялась. Вероятно, в полковнике тоже было немало иррационального, потому что, увидев издали «Мадог», он просто места не находил от холодного трепета в груди. Не то, не то, ну ведь очевидно не то!
Невозможно было не заметить, что у нового Мадога не было Порогов, внешних стен, а цвет его внутренних стен и угловых башен отнюдь не казался белым, скорее каким-то грязным.
Однако товарищи не разделяли его смятения. Они были счастливы уже тем, что скоро увидят человеческие лица, посидят в трактире за кружкой пива или там еще чего, помоются, наконец! Насчет помыться полковник, понятно, тоже был не против, все-таки ручей – не баня, но идти в город ему все равно не хотелось.
Тем не менее серые стены неуклонно приближались. На протяжении всего пути им не повстречался ни один попутчик, и даже сейчас, у самого города, дорога была пустынна.
Вот и Пятые ворота. Закрыты. Хота остановил коня, не доезжая, и обернулся к своим. Радостное возбуждение.
-  Ребята, посмотрите на герб. Тут же змея вместо птицы.
- Так что же, полковник? Зачем мучиться? Давай войдем, там же люди!
А это еще что такое?!
С полпути между отрядом и горизонтом к городу ошеломляюще быстро приближалась армия в боевом порядке.
Внезапно отчетливыми стали звуки. Они нарастали, как лавина в горах, неумолимо, стремительно. Ржание коней, команды, лязг и бряцанье оружия… вот уже можно разглядеть даже выражения лиц… черные штандарты, пышные бунчуки… Откуда?! И все эти бесконечные войны у стен белого Мадога – откуда все это берется?!…
Но выбора не было. Безлюдные Пятые ворота открылись, и отряд Хоты Серебряного вошел в город.

***
«Киммерийские тени покроют реторту черным покрывалом, и ты найдешь внутри истинного дракона, ибо он пожирает свой хвост», - вспоминал padre. Вот уж, действительно, «дракон истинный»! Что будет, когда он вернется на стезю жизни?
То, что «дракон» непременно вернется на эту стезю, казалось padre само собой разумеющимся – никакого негодяя, как знал он по опыту, просто так не убить. Стараясь, правда, быть не только хирургом, но и христианином, отец Мигель пытался умягчить свое сердце рассуждениями о том, что именно низости дона Франциско он обязан был тем, что перебрался в свое время в Святую землю и стал там действительно искусным целителем,- но рассуждения помогали слабо. Ужас от допросов в учреждениях Святой палаты въелся в отца Мигеля так глубоко, что неизменно, даже спустя столько лет, перевешивал любые попытки оправдать дона де Луна перед лицом вечности. 
 Его мечты, сны, какие-то очень личные способы выхватывать из рук смерти живые души, были растоптаны, оболганы и преданы унижению. «Мне казалось, что я попал в Сарагосу, какой она была, когда ее называли белокаменной»… Дикий страх – возможность возникновения которого в самом себе он до той поры даже не мыслил – грубо разрушил в нем какие-то важные духовные составляющие. Он перестал понимать вещи и категории, которые раньше были для него так же просты, как дыхание. «Прекратил заходить и в итоге обосновался у внешних стен города»… Он стал ошибаться. И хотя годы, как будто, сгладили эту боль, сейчас, пытаясь решить новую и неожиданную для себя задачу, он полностью потерял равновесие.
Привычка к исполнению долга звала его в одну сторону, а человеческие страсти – в другую. Он не мог отыскать в себе и тени той искренности, которая позволила бы ему всеми силами желать выздоровления тому, кто – почти… был, по его мнению, причиной всех его бед. Предположение, что он может оказаться неправ, или что отец и сын – отнюдь не одно и то же, его даже не посещало.
«Ты увидишь появление горючей воды и человеческой крови»… Ты увидишь, отец Мигель, как Испания потонет в крови своих сыновей, когда этот «идальго», этот дракон будет отвоевывать себе власть. И хотя padre глаз не сомкнул за последние дни, не отходя от одра дракона – есть вещи, которые изменить в себе почти невозможно. Имел ли он право возвращать этому чудовищу жизнь, заранее понимая, что тот сделает дальше? Благодеяние, оказываемые недостойному, есть несомненное зло. Имел ли он право совершать это зло?
Отца Мигеля съедали противоречия, и время, время – драгоценная и капризная субстанция времени, которую он с тех горьких пор совершенно перестал понимать – походило между тем безвозвратно.   
***

- Не понимаю. Можешь сформулировать, что именно тебе надо? – в тысячный раз повторил Философ, невольно вспоминая при этом синекожего демона. «Вы, люди, никогда не можете ясно выразить свои мысли»… 
Он уже совершенно оправился от последних неудач и пытался решить сейчас только одну задачу – как обратить незавидные обстоятельства в свою пользу.
- Я не знаю! Придумай что-нибудь! Ты же самый умный из нас четверых.
- Троих. Теперь – троих, разве нет?
- Оставь. Да, я ошибся. Не уничтожил бы этого рыжего разгильдяя… и он повторил бы сейчас для меня свой концерт, и у меня не было бы столько проблем! Полгорода – в щепки, разрушения, смерть… Уф! Никто и не вздумал бы считать мой доход – все сгорело, все уничтожено… но я поторопился. Поторопился…
- Иными словами, - Философ, поглаживая двумя пальцами подбородок, расхаживал по небольшой комнате, фактически, келье с узким зарешеченным окном у самого потолка, - иными словами, тебе нужны люди, так? Люди, готовые выполнить любое твое приказание… не состоящие ни на какой службе…
- Ну, значит, так! Ты сможешь помочь мне, ведь я не ошибся? В конце концов, разве не ты втянул меня в это дело? И разве не от этого будет зависеть твоя свобода и жизнь? Твоя жена, я имею в виду…
- Так, следовательно, ты предлагаешь мне сделку, - алхимик прекратил мерить шагами комнату и резко остановился. - Смеешься?
Он поднял на бывшего друга глаза.
- Ты отобрал у меня имение, лишил денег… не желаешь даже выпустить меня отсюда, а теперь хочешь, чтобы я сотворил для тебя армию головорезов? А как? Вот прямо из ничего?
- Ах, прекрати, - его преосвященство с досады дернул рукой, едва не смахнув со стола единственную оплывшую свечу. – Сколько раз повторять, что я действовал по прямому указанию членов Супремы… Должен быть благодарен, что содержишься в келье, а не… О боже!!..
В глазах епископа внезапно зажглось вдохновение.
- Из ничего… из ничего, так ты сказал?! Но это же… Это… Ты заклинаешь демонов, - тяжело дыша, он приблизился к алхимику почти что вплотную и сжал кулаки так, что ногти вонзились в ладони. – Так что тебе стоит?!! Разрушить, убить – это для них работа, если я правильно понимаю…
Философ, отстранившись, глядел на него с плохо скрытой иронией:
- Демоны?! И это говорит мне епископ?! Мне казалось, ты обязан их изгонять, а не призывать.
- Призывать будешь ты!!! – закричал дон Родриго. Мысль о том, что, возможно, решение найдено, взбудоражила его до предела. Армия демонов! Капли пота отчетливо выступили у него на лбу, во рту пересохло. Решение всех вопросов… проблем… и с растратами, и вообще со всем, что он наворотил тут за столько лет… и что может быть в итоге благороднее и понятнее, чем борьба с врагом рода человеческого…
Философ отступил еще на полшага, зло выдохнул, почти фыркнул. Он хорошо знал такое его состояние… Монах. Если что-то втемяшилось в голову, уже не выбить. Тем более, сила сейчас на его стороне.
- М-м, - протянул он, соображая. Обмануть? Разыграть комедию? Но как?! Чревовещанием он не владел, вдохновенья не чувствует… да и епископ не полный дурак. Нет. Признаться, что в последний раз с демоном сорвалось или сказать, что ничего этого он, может быть, вовсе и не умеет – бессмысленно… и опасно. Бессмысленно – потому что Монах не поверит. Опасно, потому что при этом он сразу лишится своего единственного, пусть даже и призрачного, преимущества.
Епископ нервно мерил шагами комнату.
- Ну?! – не сдерживаясь, вскричал он.
- Хорошо, - согласился адепт, упорно разглядывая свои туфли. Терять все равно нечего! Глупо, глупо, но все же…
- Хорошо, - повторил алхимик. – Я дам тебе список книг и всего осталь…
- Что угодно!! – заорал наш холерик.
- Ну, тогда… этим вечером, лучше ближе к полуночи.
- Приду, - энергично кивнул головой епископ. От возбуждения его трясло, как в лихорадке, в прохладной келье он весь уже взмок, как в июльский зной. – Я буду у тебя в полдвенадцатого, когда отслужу вечерню.
- И приготовь комнату попросторнее, эта слишком мала.
Дернув головой в знак согласия, епископ вышел – не забыв повернуть ключ в замке.
А алхимик остановился посредине комнаты.
Неужели Родриго действительно верил в то, что он, Философ, его старинный и вполне лояльный приятель, которого он обобрал да еще и заточил в эту келью, поможет ему собрать армию демонов?! До каких степеней безумия должен был дойти был этот нестабильный в душе человек из страха быть преданным суду Церкви а, может, и Инквизиции, за растрату церковных средств? «Втянул меня в это дело»… не сам ли он так активно использовал «это дело», что теперь оказался на грани позора и смерти?!
Алхимик подошел к книгам, которые лежали на полу его комнаты. Библия… старинный семейный фолиант. Не тот ли, в который втянулся в тот вечер крылатый демон. Страницы книги были местами обожжены – во время переезда дурное настроение твари выражалось, в частности, тем, что книги в ящиках постоянно воспламенялись. Где он, собственно, этот демон… Обещал, что что-то произойдет… быть может, это было предсказание его, чародея, нынешнего незавидного положения? Все это было уже как будто не с ним... На мгновение Философу показалось, что в комнате, освещенной скудным закатом из зарешеченного окна и единственной мигающей свечкой, действительно распростерлись знакомые угольно-черные крылья. За голову – голову… он осмотрелся вокруг быстро и нервно. Запертая дверь, забранное решеткой окно. О, несвобода…
Но – никого. Всего лишь игра лучей закатного солнца со смертью печального декабря.
Философ присел за стол, помедлил и начал составлять список того, что может понадобиться ему для сегодняшней церемонии. Попробуем… а там будь как будет. 

***

Резные створки словно сами собой наглухо захлопнулись. Вначале всем показалось, что небольшая площадь перед воротами пустует, но мгновением позже, будто из ниоткуда, на них с ревом обрушилась целая толпа вооруженных до зубов людей.
Враги были вроде как своими. Даже в те краткие мгновения, что судьба отвела людям полковника перед боем, они заметили в этой толпе множество знакомых лиц… Но боя, собственно, не состоялось. Кем был противник? Собратьями по оружию? И кем были они сами, пришельцы в собственном городе?
Клинки скользнули в руки, но никто, даже сам полковник, не был уверен, что поступает правильно, обнажая оружие. Уверенность – главная причина победы, а неуверенность губит вернее самых тяжелых обстоятельств. Никто из отряда Хоты Серебряного не нападал, лишь отбивал удары, стараясь при этом никого не задеть по-настоящему. Хота вдруг вспомнил старую сказку, которую рассказывал не раз Гоер, о том, как караван купцов, вернувшись в родной город, не заметил в нем никаких перемен, но сами горожане увидели в своих бывших друзьях лишь отвратительных злобных демонов. «Они стали гнать нас и побивать камнями»… Так кто же, все-таки, сошел вдруг с ума?!
Первым схватили Инира, которому в противнике почудился старина Тонтон. Два Тонтона рядом – уже нагрузка на разум. Вторым попался Цамба, затем сам Тонтон (где настоящий?) и почти сразу за ними – Ая. Чосер пропустил удар, остолбенело уставившись на кого-то в толпе, и тоже пополнил ряды пленников.
Адам с полковником сопротивлялись несколько дольше. У мрачноватого Адама не было друзей среди стражей Мадога и, в отличие от своих товарищей, он не был обременен излишними сантиментами. Ему, конечно, и в голову не пришло переходить к дыханию времени, но, когда представился искусительно удобный случай, он едва не зарубил нападающего. Адама остановил только окрик полковника:
- Не убивать!
Неловко отведя меч в сторону, Адам решил свою участь.
Для Хоты пока не составляло особого труда отбиваться от нападающих, но госпожа уверенность сражалась не на его стороне. Он видел здания вокруг, их архитектуру… все совпадало! И этот тоскливый, нудный холод в груди – ну просто невыносимо. Все не так, все не так!
Перед ним встало черное насмешливое лицо. Гоер, легок на помине! Зазвенели парные клинки. Атакующих было много, со всех сторон, но Хота видел только своего черного друга. Или врага? И кто из них кто?! И не убьет ли он, сумасшедший Хота, своего друга в припадке безумия?
- Гоер! - позвал он.
- «И тут мы поняли, что этот город был одержим шайтанами», - неожиданно продекламировал тот в ответ.
Невозможно! «И мы покинули родной город, и скитались в лесах и по берегам рек», - едва ли не вслух произнеся продолжение, Хота опустил мечи, и в то же мгновение друг Гоер нанес ему такой силы удар тупым концом меча, что полковника швырнуло куда-то назад, на стену нападающих. Синее небо перед его глазами вдруг обратилось в пыльные камни мостовой… Через какое-то время изрядно помятый полковник со связанными спереди руками занял свое место среди остальных пленников. Неужели они семеро все же сошли вдруг с ума? Значит, идиотизм, как холера, бывает заразен?!
Бывшие стражи Мадога, тщательно обезоруженные и умеренно избитые, стояли в кольце врагов, которых считали друзьями… а, может, среди друзей, которые считали врагами их? В любом случае, они были по разные стороны.
- Великие боги, да что же это? А мы кто, а, полковник? Почему нас не узнают?!
Хота оглядел свой потрепанный отряд. Асы во владении оружием, схваченные толпой, с которой при обычных обстоятельствах справились бы наверняка…
- Я не знаю, Ая. Мне кажется, что это не Мадог. Но когда кажется, сам знаешь, надо осенять себя знамением, а у меня руки связаны.
- А ну, пошел! - человек, напоминающий лейтенанта Второго Порога, бесцеремонно ткнул полковника рукоятью сабли в бок.
- Скотина, - огрызнулся за Хоту Ая и едва не получил за это по физиономии, но вовремя увернулся.
Возбужденная толпа стражей вывела их из Нижнего Города. Дальше, дальше… Кто-то откалывался от шумной процессии, кто-то, наоборот, вливался в нее. Вот улица Поэтов… фонтан в виде обнаженной девушки… все правильно, только цвет другой. Как и стены, дома в городе не были белоснежными, они были здесь цвета пепла, цвета сгоревшей дотла жизни… чьей жизни?
Полковник Серебряный шагал по знакомым улицам, окруженный толкающейся, гомонящей рекой полузнакомых людей. Нелепое положение. Путь оказался долгим, и он, притушив свои горькие чувства, стал больше обращать внимание на мелкие детали знакомых дворцов. Эти наблюдения заставили его заметно воспрять духом. Разница все-таки была!
Толпа вынесла их на Площадь покровительства, главную площадь Мадога Белого, и, вероятно, не менее главную площадь Мадога Черного. Давно ли ты был на этой площади, полковник? Странные игры. Слева возвышался близнец башни Святого Двора, только угольно-черного цвета. «Ни начала, ни конца», - как говорилось в считалке Цамбы... Хота поднял голову. «Есть у башни два лица». Корону башни составляли семь шпилей вместо семи башенок в Мадоге. Как там дальше? «Меч вошел по рукоять»… Очень хорошо. Значит, все-таки, это не Мадог.
Хота поискал глазами своих людей. Вот выталкивают Чосера… Он видит полковника, стремится подойти поближе… никто ему не препятствует, но и конвоиры не отстают. Площадь Покровительства буквально залита народом, в основном военными. Стражи-то вроде бы и свободны, никто даже не связан, кроме Серебряного, но бежать – немыслимо, некуда. И что это тут за сборище, в самом деле? Вон Цамба… тоже заметил их… остальные здания на площади как будто не отличаются от тех, что в Мадоге, только кто знает, какая Палата стоит здесь на месте Палаты путешествий… Тонтон, Адам… Ая… А вот и дом купца… О-о-о!
Фронтон дома купца Мелкина, как и в Мадоге, украшал классический лавровый венок, только в Мадоге Черном он не осенял своей благородной тенью чела знаменитого человека… а, кстати, вот и Инир. Все в сборе… Так вот, царственный лавр торжественно охватывал внушительную голую задницу!
Этот элемент декора стал для полковника решающим аргументом – никогда, ни при каких обстоятельствах ему, Хоте Ирбису, не придет в голову, что подобное изображение сможет приблизить образ города к идеальному.
Итак, серый город – не плод его воображения, но и не Мадог Белый. И эти люди – не знакомые, а полноценные враги. Цамба, стоящий к Серебряному ближе всех, как раз обратился к нему с вопросом:
- Послушай, полковник, а, может, это и впрямь не Мадог? Башня-то черная… - Цамба повернул к нему перекошенное лицо: левая бровь вздернута, правый уголок рта ушел вниз. 
- Посмотри на дом купца Мелкина, - Хота кивнул, указывая на этот самый дом. - Что там выбито над вензелем?
Зеленый повернулся в нужную сторону:
- …опа в листьях, - брякнул он, не задумываясь. - А тебе что, не видно ее, полковник?
- Еще как видно. Только как давно ты был в Верхнем городе, брат мой Цамба? У Мелкина там лицо.
Цамба выпятил челюсть, раздумывая.
- Даже если мы все сошли вдруг с ума, - продолжал Хота, - с ума не сходят одинаково! Ты это видишь, и я это вижу. Уверен, что и другие видят то же самое. Это не бред и не обман. Это другой город.
Никто пока не обращал на них усиленного внимания, правда, и без присмотра они не оставались… только бежать все равно было некуда.

***

Обстановка, ничего не сказать, вышла довольно жуткой.
В центре комнаты с заложенными наглухо окнами – бывшей комнаты для допросов, хранившей чудовищные воспоминания, - был очерчен круг или, правильней сказать, колесо. По его ободу адепт вывел латинскими буквами какие-то нечитающиеся фразы; в верхней четверти он расставил, на равном расстоянии друг от друга, толстые, длинные, темно-синего цвета свечи – семь штук. Внутри колеса алхимик нарисовал звезду. В ее впадинах он асимметрично расположил странные, корявые, как будто трепещущие от боли символы. Иудейские буквы мешались с римскими цифрами, латинскими слогами и астрологическими знаками. Пространство вне круга на несколько шагов было утыкано низкими белыми свечками. Ни одна из них – исключая семь длинных свечей на ободе – пока не горела.
Адепт стоял в нижней части звезды, за ее пределами, - точнее, между ее внешней границей и внутренней частью обода. У верхнего рога звезды лежала открытая где-то в начале старинная книга с обуглившимися листами. Алхимик держал в правой руке легкий магический меч, но больше в его внешности не было ничего маскарадного. Ни плаща, ни головного убора.   
Комнату в прямом смысле окутывал мрак. Высокие закопченные потолки, забывшие, что такое солнечный свет, терялись где-то в холодном сумраке. Колеблющиеся огоньки свечей выхватывали из темноты только носки туфель философа, иногда – отблеск меча, какие-то складки на одежде.
Пока что адепт молчал, собираясь с мыслями. В комнате стояла напряженная, почти ощутимо плотная тишина.   
Дверь в допросную была заперта на замок и еще на засов. В правом, дальнем от входа углу комнаты стоял, прямой, напряженный, с испариной на висках, дон Родриго Пинилья. Он был в рясе, но без богослужебного облачения. В опущенной руке он сжимал распятие, а на груди его, под рубашкой – на всякий случай – висел на шнурке пузырек со святой водой. Он знал, что ввязывается в головокружительную и страшную ересь, и его утешало лишь то, что он не станет участником ритуала, только свидетелем.
Левее священника и справа от еретика, у стены, располагался маленький складной стол. За ним на походном стуле сидел Хайме, доверенный секретарь, в обязанности которого входило протоколировать все, что здесь вскоре произойдет. Не сдерживаясь, он громко стучал зубами от холода и от страха. 
Внезапно алхимик заговорил. У дона Родриго заложило от волнения уши: он даже не сразу понял, что язык ему незнаком. Хайме, уверенный, что демоны посыплются на их головы прямо сейчас, зажмурился и втянул голову в плечи… Но ничего такого не произошло. Чуть расслабившись, секретарь приоткрыл глаза, огляделся… все то же, пока что все то же. Алхимик, не двигаясь, размеренно говорил что-то, не разобрать.
Трясущимися руками Хайме высек искру, зажег – с бог знает какого раза – свечу на своем столе, разгладил бумаги. Привычное движение, прикосновение к документам слегка успокоило его. Он взял в руки перо... Философ неохотно, как бы преодолевая сопротивление, произносил странные сухие, шаркающие слова, его магический меч не двигался. Хайме несколько раз глубоко вздохнул, взглянул в сторону своего господина – лица священника не разглядеть, одни тени, - и старательно начал писать.
«Сей день, 6 декабря 1517 года от Рождества Христова я, Хайме Мендес, личный и доверенный секретарь Его преосвященства дона Родриго Пинилья, явился, совокупно с и по указанию упомянутого дона Родриго, в никем не занимаемый дом, принадлежавший ранее городскому хустисье Сарагосы и именуемый «Дом у моста», ныне же перешедший во владение по праву собственности вышепоименованному дону Родриго Пинилья на основании купчей, завизированной представителями Высшего трибунала города Сарагосы от 5 июля 1505 года, и расположенный у нового каменного моста»…
Свеча неожиданно шикнула, замигала. Очнувшись, Хайме вздрогнул. Он с таким упоением ушел в протокол, что едва не забыл, где находится.
Семь свечей в верхней части пентакля словно бы вытянулись в длину. Теперь их пламя, танцуя, колеблясь, освещало красноватым светом искаженное лицо философа. Острие магического меча беспрерывно двигалось, вычерчивая в отблесках пламени причудливые плавные линии. Голос алхимика, поставленный, звучный, уже заполнил собой всю комнату. Слова шуршали, как громадные насекомые, отскакивали от стен, забивали уши и будто бы щекотали, не давали толком вздохнуть. Мрак, сгустившийся, почернел еще больше и зажил своей, страшной жизнью в углах и под потолком комнаты… и у него были длинные, мягкие крылья… Хайме сморщился, поморгал и перевел взгляд на епископа, как бы ища у него поддержки. Но епископ, едва различимый, крупно дрожал и не отрываясь смотрел на адепта. Напряжение нарастало.

***

Крылья мрака от небольшой мигающей свечки постоянно то возникали, то терялись в углах комнаты, в изголовье кровати, на занавеси, и временами почти скрывали осунувшееся лицо идальго, дона Хуана, «врага достойного». «Возьми этого черного дракона, разотри на камне и прикоснись к нему раскаленным углем», - бездумно повторял padre, клюя носом от адской усталости. В полусне ему начинало казаться, что он снова, как раньше, видит свою «белокаменную Сарагосу», место его личных побед и таких страшных для него поражений… но на этот раз она была как будто окутана тенью. «Разотри дракона на камне»… Так много людей вокруг. И кто-то стоял совсем рядом… Padre открывал глаза, озирался, но видел только все ту же скупо освещенную свою комнату – беленые известью стены, деревянный потолок с остатками старинной резьбы, книги, полки… тени, смутные очертания – и взгляд его снова падал на ложе «дракона».
Padre судорожно вздыхал, зевал и невольно ронял на грудь голову. Он истратил все силы, пытаясь привести дона Хуана в чувство. Дракон-идальго натурально измучил его, беспрестанно склоняясь то к жизни, то к смерти. Несколько раз padre чудилось, что парень пришел, наконец, в сознание – открыл глаза, сказал что-то. Он даже готовился обратиться к Хуану с каким-нибудь хитрым макиавеллиевским рассуждением, но всякий раз оказывалось, что обращаться уже снова и не к кому… что дон Хуан не мог бы так быстро оправиться… Но, собственно, чего о нем беспокоиться?! Дракон – он дракон и есть… Рептилия… Упрямый парень… Не пришел в себя, так не надо. Все будет по плану… пойдет на поправку. А правильно это или нет, решать не ему, целителю отцу Мигелю. Padre кутался от холода в шерстяную накидку, поджимал ноги, пытаясь устроиться поудобнее в деревянном кресле, и давящий сон без отдохновения снова смыкал ему веки. 
«Он загорится и, приняв вскоре великолепный лимонный цвет, вновь воспроизведет зеленого льва. Сделай, чтоб он пожрал свой хвост, и снова дистиллируй продукт. Наконец, мой сын, тщательно раздели, и ты увидишь появление горючей воды и человеческой крови»…
Одно и то же, и опять то же самое! Padre потер рукой грудь, будто что-то физически теснило его. Человеческой крови, да, человеческой крови. Он был утомлен – и бесконечной работой, и бодрствованием, и смятенными мыслями. Этим полувечером, полуночью – в декабре темнеет так рано, не разберешь, - почти не сопротивляясь сильным крыльям подступающего кошмарного сновидения, не додумав ни аллюзию на дракона и кровь, ни очередную макиавеллиевскую мысль («при управлении людьми их необходимо или ласкать, или угнетать, ибо сильный гнет лишает их возможности мстить, - притом второе, конечно же, предпочтительнее») – padre провалился в бездонный и темный сон.

***

Толпа на площади явно пребывала в ожидании. Ожидание полковника и его людей длилось не так уж и долго.
Со стороны дороги Блаженных кто-то приближался. Люди на площади заволновались, раздались первые приветственные крики. Так встречать могут только Верховного, или Великого. Хота, естественно, понимал, что их появление в Черном городе и приход высоких людей на площадь, где они стояли – не более чем совпадение, но приятнее было думать, что правители города специально идут поглазеть на кучку пленников… что ж, это честь.
Кто-то высокий, широкоплечий, черный, на могучем вороном коне, в окружении гвардии, тоже одетой в черное, выехал на площадь. И сразу рты – нараспашку, шапки – в воздух, клинки – из ножен! Ура! Успеть, поглазеть, прокричать! Конвой выстроился в ровный четырехугольник. Пленники волей-неволей оказались в его центре.
Появление на площади «черного-верховного», как скаламбурил Тонтон, вселяло в Хоту некую призрачную надежду. В конце концов, в белом городе параноики не становились правителями, и Серебряный полагал, что в черном городе тоже действует это немудреное правило. А раз так, думал он, есть возможность как-то договориться.
Правитель неторопливо приближался. Крики толпы раздавались со всех сторон. Черный-верховный казался то немного выше, то чуть ниже, то тоньше, то шире. Лица вообще разглядеть было невозможно, его черты терялись, если смотреть в упор. Пленники переглянулись.
- Напоминает кое-что, да? - произнес полковник. – Что потом исчезает и сгорает в огне.
Наконец правитель оказался прямо перед шеренгой конвоя. На нем был черный боевой доспех, на голове – корона. Он поднял руку. Наступила тишина. Знак падающей ладонью – и часть гвардейцев мгновенно окружила пленных вторым кольцом. Неожиданно черный заговорил:
- Как приятно. Нечасто подобные птицы залетают в наше поднебесье.
Голос у него был, как звучание расколотого колокола. Птицы… герб Мадога.
Черный король замолчал, продолжая разглядывать бывших стражей Четвертого порога, и тогда заговорил полковник Серебряный:
- Зачем вы напали на нас? Мы пришли без зла в ваш город, - он произнес это без ненужных эмоций, безо всякого вызова. 
- В том-то и дело, - медленно ответил надтреснутый колокол, - вы здесь чужие. Вы лишние.
- Так отпустите нас, мы с радостью отсюда уйдем. Уверяю, возвращаться нам не захочется.
Но черный ничего не сказал в ответ. Он поднял голову, тяжело взглянул на кого-то за спиной Чосера. Хота быстро обернулся. Рослый гвардеец отсалютовал длинной саблей своему повелителю. Ну и гнусная ухмылка у этого молодца, прямо оскал какой-то...
Все дальнейшее не заняло и секунды.
Черный щелкнул пальцами. Гвардеец отвел руку.
 - Чосер!!!
И тут все стало… если и не понятно, то – просто. Предельно просто. Не мой это мир! Не мой! Не отрывая взгляда от лейтенанта, Хота выхватил связанными руками саблю у ближайшего охранника. Все к черту… al infierno* ... Хочу домой!!.. Чосер скользнул в сторону. Меч гвардейца вскрыл воздух там, где он только что стоял. Движение и покой… Наконец-то. Враги мои… так будьте благословенны. И ровная поступь времени сквозь пески смерти.

_______
* к черту (исп.)

Голова ближайшего стражника разлетелась на куски, грудь второго брызнула алой кровью… короткое движение… руки свободны! Хота подхватил падающую саблю, теплую от уже мертвой ладони…
Стражи Мадога среагировали мгновенно. Хота подарил им несколько секунд, в течение которых они успели повторить его маневр, выхватив оружие у растерявшихся конвоиров. Черный король отодвинулся глубоко назад, чуть склонил голову. Ему было на что посмотреть!
Ярость накрыла полковника с головой. Он и сам не ожидал от себя настолько бурной реакции, но сейчас любой из его бывших товарищей без колебаний признал бы в нем того Дикого Хоту, который в течение нескольких лет наводил ужас на банды северо-восточного «удела мира».
…Каждый его удар находил цель. За считанные секунды он буквально прорубил просеку в нападавших, и туда сразу же устремились его люди, убивая, убивая, убивая. Они дрались как безумные, они обливались кровью. Нападавших было неправдоподобно много, но мечи его рубили вправо и влево, скашивая жизни, снося руки и головы…
Кровь алыми цветами вспыхивала на концах его сабель. Незримая, неуловимая, нереальная пляска клинков, безмерная свобода и бесконечность. Полковник не помнил себя от бешенства. Он действовал не глядя, не думая… кто он и кто такие вокруг... как прекрасна смерть и как тяжела жизнь. Ломался клинок – он подхватывал новый. Кто-то вторгался в его личное, очерченное блеском стали пространство – и падал в потоки крови. Сколько людей уже погибло от его рук? Смерть!
…К нему невозможно было даже приблизиться – никто не искал своей смерти, ибо она сама приближалась к ним, неумолимо и жутко. Тягучий свист стали и утробное чавканье тел – он убивал, не останавливаясь ни на мгновение… 
Его противники падали подле него, живые люди падали мертвыми, но никто не думал отступать перед лицом короля. Поток ищущих гибели не кончался… Но почему, почему ему показалось, что для него вдруг настала холодная ночь?!
Каждый из стражей дрался сам за себя, разойдясь довольно далеко в стороны. В такой схватке ничего невозможно заметить – где свой, где чужой. Можно было лишь убивать… и они убивали.

***

Неожиданно около короля воздух сгустился, закружился, потемнел… около черного жеребца встала черная пантера, рядом с мужчиной возникла стройная женщина.
- М-м… что это у тебя тут такое? Я почуяла море крови, такой запах… это ты для меня приготовил, милый? На днях, знаешь ли, какие-то ненормальные напали на моих жриц в Храме огня… Куда ты только смотришь… Я, между прочим, осталась без дичи! Скукота… А почему ты меня сразу же не позвал? Почему не провел обряды? Мне очень приятно, конечно, столько смерти и боли… Но если бы ты сделал, как я говорю, было бы еще лучше!
Король наконец повернулся к черноволосой богине:
- Прости, любовь моя, но это не я устроил. Все само собой, но все для тебя. Ты видишь, откуда эти семеро?
Кигаль прищурилась:
-  Конечно. Думаешь, он нарочно послал их?
- Кто его знает. Если да, то почему всего семерых? Нет, ты посмотри, что творят! Красота!
Богиня искоса посмотрела на своего собеседника:
- Но это же твои люди! Нет, мне, понятно, не жалко, но ты, вроде, собирался о них заботиться!
- Ба! Тем хуже для них. Такое нечасто увидишь с ними, болванами. Особенно вот эти, четверо… как они успевают? Не боги, не ангелы… но как?!
Ярость Хоты Серебряного угасла, уступив место холодному разуму. Он вспомнил – отчетливо вспомнил – факелы, воткнутые в припорошенную снегом мерзлую землю, луна, глядящая из-за оборванных туч, и белые повязки на рукавах чуть повыше локтя… Да, это было… было. Но сейчас все не так. И дрался он теперь не так, как вначале. Чистый расчет, сверхточный речитатив смерти… и смерть громче запела песню на его неудержимых клинках. Они мелькали так быстро, что радуга играла на их мимолетных гранях, как в каплях росы. Красота – и ужас смерти. Его движения, выверенные и отточенные до немыслимого совершенства – и обезображенные тела врагов.
Он огляделся. Что делать?! Поток идущих на смерть не иссякает, выйти из города – невозможно. А тогда, зимой, так ярко светила луна… Но где, кстати, та армия? Зашла в город, стоит у его стен? Или, может, они тоже здесь? Нет, ерунда, у них был другой доспех… Вот Тонтон с Иниром, спина к спине, вдвоем как один. Цамба, зеленое дерево в речном потоке… утешает лишь то, что на них троих нападают относительно вяло, основной поток атакующих приходится на тех, кто сражается быстрее времени. Адам… Он видел их удивительно ясно – там, где светила луна и были белые повязки на рукавах у людей.
Хота почти не замечал тех, кого убивал. Не смотрел в лица. Мечи и сабли подводили, ломались, но он подхватывал новые из скрюченных агонией рук. Лица, пальцы, тела – все слилось в ужасающей свалке. Он не видел, какие страшные, жестокие раны оставляет его оружие. Люди вдруг раскрывались, рассказывая все о себе этому миру, и падали на землю перед полковником… один за другим... Он был уже несколько раз ранен, но так, мелочь, пустяки. Весь в крови – не разберешь, где своя, где чужая, вся красная… Чужой, разумеется, больше. Реки красной, как гранат, вязкой горячей крови…
Но как же его люди? Биться до самой смерти – благословенная смерть, но неужели им совсем не осталось жизни? Жить, только убивая – чудовищный парадокс! Вот кто-то просунулся сквозь его оборону… дерзко, гибельно, безнадежно… вдруг чьи-то карие распахнутые глаза перед смертью: «Как? Я?.. Уже?!» Чьи-то вопли… Кровь на руках, что тянутся схватить свою долю вечности, кровь всюду, во взглядах… Она разливается, и течет на землю, но земля не пьет ее, и она идет дальше… Жить, только убивая – как все-таки это страшно… Однако никто из них, включая самого полковника, не продержится так уж долго: дыхание вечности не прощает таких чудес.
- А это кто? В нем есть что-то знакомое.
- Вот этот, одержимый? Нет, как идет, а? Народу посек – тебе море работы!
- Постой, Мара. Я и вправду его где-то видела… ну-ка…
Женщина вгляделась в сражающихся…
…и Хота Серебряный почувствовал этот взгляд. По-прежнему, сражаясь, он контролировал поле битвы, но вместе с тем оказался в недлинном, слегка затененном коридоре. В конце коридора стояла знакомая ему высокая женщина, жуткая женщина из ночной охоты.
Ни на мгновение в его голове не возникла мысль о том, что появление богини смерти принесет ему окончательное поражение. Совсем наоборот. Увидев свою старую знакомую, он стал осторожно подходить к тому месту, где из последних сил сражались ветераны. Только бы успеть…
- Что смотришь, девочка? И как ты сюда попала? Здесь опасно, беги скорее отсюда!
Если женщине говорить: «Беги отсюда!», она обязательно остановится и начнет расспрашивать.
- Ты кто? Я тебя видела!
- Уходи, детка, прошу тебя. Если тебя убьют, я буду всю жизнь мучиться чувством вины.
Ослепительная брюнетка захохотала:
- Не убьют! Я же богиня, глупый ты человек!
Теперь рассмеялся полковник:
- Богиня! Кто это тебе сказал?.. Не больше богиня, чем те несчастные, что умирают вокруг меня. Беги же скорей – хотя бы и в Мадог Белый.
Примитивно донельзя, но может сработать… а придумывать что-то менее примитивное у него просто не было возможности. Он и так не подозревал, что может сражаться быстрее времени да еще и обманывать при этом прекрасных богинь!
- Мадог!! Ты все-таки знаешь этого придурка?!
«Придурка»?.. Может, Мадог не один на белом свете, может, это какой-то местный юроди…
- Так это он тебя послал?
- Ну что ты, девочка, как он может кого-то послать? Он же город. Такой красивый, такой потрясающий город, этот Мадог. Тебе обязательно нужно там побывать! Там, в парке, есть такой фонтан… тебе понравится! Это же Мадог, великий Мадог! Мадог Белый!
Хота уже прорубился к Иниру и Тонтону. Теперь приходилось еще и следить, чтобы помощь не обратилась в свою противоположность... Он выкрикнул несколько слов, которые ничего не значили ни для кого, кроме стражей Четвертого порога. Этот кодовый язык использовался только в исключительных случаях.
- Да что ты пристал ко мне со своим городом! И что ты бормочешь?!
Забавно. В этом коридоре она слышала обращенные к ней мысли, как слова, а громкие крики для нее – не более чем бормотание.
- И как ты со мной разговариваешь?!
- А что?
- Ты прах у моих ног целовать должен! Я – богиня подземного мира!
- Зачем же мне целовать прах? Целовать можно и более приятные вещи… Но ты, боюсь, не поймешь. Кто будет целоваться с девушкой, уверенной, что она богиня? Тоска… Вот если бы ты попала в Мадог…
- Чтоб ты провалился со своим Мадогом!
- Детка, ты не богиня! Если б тебе попасть в Мадог, там безумие лечится в два счета. Я поверил бы, конечно, если б ты отыскала туда дорогу, но куда уж тебе… малышка...
Боже, как примитивно… по-детски просто… Поймет!.. Она ведь, наверное, тоже когда-то сказки читала!
- Мне?! Да пожалуйста!! Смотри!!! Видишь теперь?!
Прямо перед ним вспыхнуло яркое сияние. Хота шагнул в ослепительный круг света… Залитые солнцем мостовые белого Мадога! Он обернулся. Ничего не изменилось. Он по-прежнему видел своих сражающихся товарищей, которые, повинуясь приказу, все подтянулись теперь к нему, и сам сражался рядом с ними… Сражался?! Но как?! И отчего вокруг снова… ночь?! Снова обернулся – луч солнца скользнул по вымощенной площади Верхнего города. Картинка начала стремительно смещаться… Но это был не его мир.
- Ко мне! Быстро!!!
Как тогда, в крепости, он стоял у открытой двери…
- Шевелитесь!
Его люди подчинялись мгновенно. Инир, Тонтон… Цамба… Адам, Чосер… Ая!! Да быстрее же… яркий свет начал меркнуть… Помедлив, он все же вступил в гаснущий полукруг…
…и чуть не врезался в атакующего гвардейца в черной, как мрак безумия, королевской форме. Он не успел…
- Что ты наделала, Кигаль?! Куда ты их вышвырнула?! Не всех?.. Да, вот он, наш одержимый. А остальные?
Богиня не отвечала, неудержимо смеясь.
- Этот парень провел меня, как деревенскую дурочку… Ладно, ему уже недолго осталось. Как помрет, наиграюсь вволю – он симпатичный… Ну, будет тебе, любовь моя, он же простой смертный! Куда ему до тебя, Мара, великий король!.. Однако я задержалась. Работы теперь – м-м! Давно уж так не было.
Не прощаясь, она растаяла в воздухе.
…не успел. Хота понимал, что теперь это все, конец. Истаяло видение лунной битвы, пропали белоснежные улицы Мадога. Врата в иной мир совершенно лишили его сил, и без того бывших уже на исходе. Машинально, инстинктивно он еще отбивался – на износ, пока дыхание не сольется навечно с чистым потоком вечности. Не мой это мир. И Мадог – не мой… Он пропустил удар, другой… мир перевернулся. Он упал на колени. Но все же… его друзья, его люди… Спасибо тебе, прекрасная… девочка.
Бурный поток сомкнулся над ним. Поток ярости и ненависти. Еще полстука сердца – и все было бы кончено. Но Мара, Черный король, тоже знал цену времени. 
- Назад!!!
Забыться, не подчиниться Королю – вернейшая смерть, притом не из райских. Бурный поток разинул пасть, как воронку…
- Что там?
Мара танцующим шагом подвел своего черного коня. Конный гвардеец из тех, что неотлучно находился при его особе, спешился, подошел к сломанному, окровавленному телу, резко поднял за грудки с земли. Голова пленника безвольно откинулась, и роскошные волосы, перемазанные грязью и кровью, качнулись в такт этому движению. Гвардеец легко перехватил Хоту на руки, повернулся к своему королю.
- Он… жив, или уже развлекается с нашей черноокой богиней?
- Как будто не помер еще.
- Хм, - Король подъехал поближе, вгляделся в безжизненные черты Хоты Серебряного. - Действительно, я вовремя отогнал этих болванов. Заковать и в Семизвездную башню, - громко распорядился он, собираясь отъезжать.
Гвардеец многозначительно ухмыльнулся:
- В подвалы, мой господин?
- Н-нет… нет пока. Он может мне очень и очень пригодиться. Приведите его во вменяемое состояние – и сообщите мне. Я решу, что с ним делать.

***

Черное-черное море, без конца и края… И боль, такая же черная и безбрежная. На мгновение он увидел красноватый свет, как отблеск огня… Отчего же так больно? Низкий потолок с остатками какой-то резьбы, потом снова безбрежная тьма… неясные тени, крылья, смутные очертания – и вода… вода, смешанная с кровью. Видимо, его постоянно пытались привести в чувство – а он постоянно терял сознание. Сколько времени это продолжалось? Ему казалось, что – вечно. Что это было всегда, до Черного города и даже до Мадога и, значит, и так дальше будет всегда.
Иногда он видел какие-то образы – вот кто-то лежит на каменном полу, рядом человек, стоит на коленях, что-то пытается влить лежащему в рот, но дымящаяся жидкость стекает с окровавленных губ и мгновенно вспыхивает темным пламенем – но сообразить ничего не мог. Почему же так больно? И холодно… Что-то твердое… стекло? Вода? Лед… И черное, бесконечное, равнодушное море.
Размытые голоса… О чем они говорят? Кто-то приблизился… близко-близко… заполнил собой весь воздух, может быть, его нужно вдохнуть? Темнота раскололась от яркого света, потолок улетел вверх, боль, как пламя, вспыхнула в груди и расползлась по всему телу, сжигая его. Хота открыл глаза.
Огонь. Огонь прямо над ним. И слева. Он лежит в углу? Что-то темное склоняется к нему. Лицо? Чье?
- Упрямый парень. Крылатый черт на этот раз наверняка заработает… Королю понравится, я уверен.
- Понравится?! Да он и на человека не похож.
- Ничего, теперь очухается очень быстро, увидишь.
- Глядя на него, так не скажешь.
- Э!.. Часика четыре, пять – и готово. Главное было – не упустить его тогда. А теперь он наш, целиком и полностью.
Не хочу. Ни целиком, ни полностью… Хота попытался было подняться, но тут же грохнулся обратно на камни. Боль – отличный сторож. И тошнота… жаль, желудок пустой, а то можно было бы испортить кому-нибудь настроение.
- Видишь, я же говорил! Он сильный.
Чьи-то руки приподняли его за плечи, встряхнули. Снова вспыхнуло всесжигающее темное пламя, резко и противно закружилась голова. Хота с трудом удержался, чтобы не застонать. Еще не хватало.
 - Ты меня слышишь? Как тебя зовут?
Слышу, слышу… Только к чему тебе мое имя?.. Руки выпустили его, и он снова упал на каменный пол… и голова… разлетелась на тысячу частей.
- Чего с ним разговаривать! Королевский пленник – пусть король сам с ним и разбирается. Да позови кузнеца, говорю же, он скоро очнется!
Он смутно помнил, как его заковывали в тяжелые цепи, как кто-то снова пытался влить в него ледяную дрянь… а потом он заснул.

***

Впервые в жизни Философ ничего не ожидал от своих действий. И все же… о да, он надеялся. Отчаянно, страстно… как неофит. Он сделал все точно как полагалось, по Плану… без добавлений. Стандартное обращение, стандартные формулы, стандартный язык. Свершая, к примеру, Деяние, алхимики верили, что возрождают тем самым больное грехом человечество – однако Философ был очень далек от подобных помыслов. В его голове был лишь страх… и страстное желание освободиться, разрешить свою ситуацию. Когда-то, взывая к астральным сущностям, он оправдывал себя тем, что ищет родного сына, отданного в свое время Трисмегисту в обмен на могущество, но на этот раз он забыл даже о таком оправдании. Слова он знал наизусть, ронял их, не думая, и они падали из его уст, шуршали, шаркали, скреблись о холодные стены мрака.
Все складывалось как будто само собой…
Но что станет потом? Потом, когда ничего не выйдет? Зачем он, вообще, вступил на эту дорогу? Сын – всего лишь предлог, демон был прав... Богатство? Так обошлись и без маскарада. Быть может, попытаться вызвать ту черную тварь? Поежившись, он взглянул на старинную книгу с обожженными страницами… что было с ним? И будет дальше? Что сделает с ним Родриго, когда не получит для себя армию демонов?!
Философ вдруг понял, что находится на грани истерики. Он просто не знал, что делать. «Помогите!», отчаянно – мысленно – взвизгнул он, обращаясь ни к кому и ко всем. Помогите!! Я хочу жить! Мне нужна помощь. Мне нужно… мне нужна армия. Люди. Сын мой… Помочь… Помочь! Ему показалось, что рядом действительно возник кто-то… Помоги!!! Кто ты? Кто-то… не разобрать... Нужда… Безумие… Наваждение… Помоги, помоги! Сын… Армия… Хотя бы совет… я даже не знаю, что делать!!!
Произнося заклинания, пытаясь вести диалог с нарастающей истерией, Философ как-то забылся, отвлекся… и лишь попытавшись вернуться в происходящее, понял, что сам себе почти не принадлежит. Хотел закрыть рот – уже слишком сложно. Хотел опустить руку с мечом – она словно чужая выписывала отточенные движения, рассекала и снова сводила вместе черные крылья мрака. Черные-черные крылья… Философ хотел закричать, но всего лишь мерно произносил привычные сухие слова. Сопротивляться, изменять, прерывать ритуал – он даже не пробовал, хотя, он знал это где-то внутри, он бы мог это сделать. На том пути не повернуть назад… так пусть все идет как идет.
Пламя свечей поднялось уже до колен. Он стоял перед короной огня…
И тогда ему стало нестерпимо, адски, до физической боли жутко. Как никогда, как никогда еще в жизни.       
Сегодня он рисковал абсолютно всем, что у него еще оставалось.

***

В короне Семизвездной башни танцевал холодный рассветный ветер. Черный король стоял у самого края площадки, обрывавшейся в бесконечность. Парапета не было. Семь высоких шпилей, на вершинах которых не успели еще погаснуть ночные факелы, поднимались прямо из каменного пола. Но король не боялся высоты и бесконечности. Он спокойно размышлял и о том, и о другом, стоя над пропастью. Черты его лица поражали неопределенностью. Ничего нельзя было сказать про него наверняка – хорош он собой или безобразен… только одно оставалось неизменным в его неверном облике – высокая черная корона.
На площадку поднялись двое гвардейцев из личной охраны, за ними еще двое, мечи наголо. Следом вышел закованный в цепи пленник, тот самый единственный, который не пропал невесть куда с поля битвы и которого вчера король называл одержимым. Он был бледен как полотно, но отнюдь не производил впечатления слабого или больного. Напротив, он казался предельно собранным и опасным, как острый нож, даже лежащий в бархатных ножнах. У него были темно-серые дерзкие глаза и темные волосы.
Королевский пленник, выйдя наверх, отошел от края лестничного проема, сложил руки на груди и уставился на Мару с таким видом, будто он, никчемный король, оторвал его от крайне важных и неотложных дел, потревожив некстати его драгоценный покой. Тем временем наверх поднялись еще четверо из конвоя, закрыли путь вниз каменной плитой.
Несколько секунд король, прищурившись и откинув голову, с одобрением разглядывал своего оппонента, а потом… потом он начал меняться. Он стал чуть выше, тоньше, изящнее в очертаниях, лицо приобрело четкий контур – тонкий и совершенно прямой нос, удлиненные глаза, гордо сложенная полуулыбка… волна черных волос, подстриженных, как под линейку… Если Хота и был удивлен (а он, конечно, был, и еще как), то не подал и намека на удивление.
В десятке шагов перед ним стоял человек, как две капли воды, даже в жестах, даже в выражении лица похожий на него самого! Хота Ирбис, только выполненный, так сказать, в другой цветовой гамме – король не сменил свой цвет. Черные волосы, черные глаза, черная кожа – оттенки разные, цвет один. Даже зубы и белки глаз, казалось, отливали черным жемчугом.
Король молчал, ожидая, пока заговорит пленник, а пленник молчал, ожидая, пока заговорит король. И Мара заговорил первым:
- Кто ты такой? Я хочу знать.
…Кто я такой?! А я-то как хочу это знать, милейший король. Помолчав, господин полковник ответил:
- В добрый час. Хотеть, как известно, для здоровья не вредно.
Может, не очень благоразумно так себя вести… то есть, совсем не благоразумно, но Хоту отчего-то переполняла бесшабашная гибельная радость человека, стоящего на краю пропасти и овеваемого всеми ветрами мира. Все к черту! И это, наконец, хорошо.
-  Вот как? А откуда ты взялся в этом мире?
- У меня есть пуп, следовательно, в этот мир я пришел из чрева женщины.
Король сделал нетерпеливый жест:
- Как тебя зовут, умник?
Хота в это время бесцеремонно подошел к краю площадки, взглянул сверху вниз на Черный город. Он не бывал на вершине Башни святого двора, но был уверен, что оттуда открывался почти идентичный вид. «Есть у башни два лица», вспомнил он… Машинально он отыскал глазами место, где мог бы находиться его собственный (да и собственный ли) дом, попытался представить себе на минуту, что все же находится в Мадоге… но нет, это никак, решительно не получалось!
- Ты сам назвал меня умником, великий король, - ответил он, не отрываясь от созерцания города; слова «великий король» он произнес с особым сарказмом. - Так и зови меня, я, в общем, не против.
Король вспылил было, но сразу взял себя в руки. Его черное сердце билось у самого горла. Неужели? Неужели наконец?! Столько ошибок, и вот теперь…
-  Подойди сюда, - приказал он.
- Спасибо, но мне и отсюда тебя прекрасно видно... Как в зеркале, -  добавил Хота ехидно. - К чему ты нацепил мою внешность? Она, между прочим, эксклюзивная.
- Подойди сюда, - повторил король громче и так холодно, что птицы, наверное, замерзали на лету, проносясь в этот миг над Семизвездной башней. Никто в черном городе не посмел бы ослушаться этого голоса. - Подойди сюда и встань на колени.
- А это еще зачем? У тебя комплекс неполноценности, король?
- Так мне удобнее будет заглянуть в твою душу.
Пленник в ответ заразительно расхохотался. Несмотря свой на торжественный тон, в душе король по-настоящему восхищался самообладанием этого человека. Dignus!
- Ты смеешься в последний раз в жизни.
- Правда? Тогда запомню на всю оставшуюся.
Король сделал едва уловимый знак своим людям, не спускавшим с него глаз. Восемь человек тотчас бросились на закованного в кандалы пленника… Ну? Успеешь, умник?
Умник успел! Читать едва уловимые знаки – это не сложно. Он легко, будто играя, сложил руки и двинул тяжелой цепью по лицу ближайшего стражника, выхватил у него оружие, развернулся…
- Назад!
Король выглядел очень довольным и одновременно взволнованным.
Медленно, со звоном, со смаком он вытянул из ножен свой роскошный меч, похожий на старинный тяжелый риттершверт.
- Я сам поиграю с тобой. Ты не возражаешь?
Пленник милостиво согласился, насмешливо отсалютовав оружием. Король несколько сменил торжественность тона.
 - Только учти, одержимый… тебе не убить меня. Мы с тобой в разных, как бы это сказать, весовых категориях.
Хота в ответ беспечно пожал плечами – не убить, так не убить! Лишь бы…
- И умереть легкой смертью в бою тебе тоже не удастся, - добавил черный, словно отвечая на его мысль. - У судьбы сардонический взгляд на жизнь, умник. У меня относительно тебя о-очень большие планы.
- О своих планах расскажи Вышнему Богу, король… Ну?
Черный атаковал. Он не учился «дыханию времени», но это было ему и не нужно. Мара, повелитель Черного города, не был человеком.
Хота беззаботно расходовал свои силы, и так неизвестно откуда взявшиеся. Недлинные тяжелые цепи, сковывавшие ему и руки, и ноги, для кого угодно стали бы непреодолимым препятствием для полноценного боя, но в первые мгновения схватки ему удалось абстрагироваться от ограниченности пространства, вычеркнуть их из своего сознания и больше не вспоминать о них как о помехе. Напротив, ему несколько раз удалось обратить эту помеху в преимущество, использовав оковы как дополнительное оружие. Гвардейцы, опустив мечи, в немом восторге наблюдали за поединком. До сих пор считалось, что с королем сражаться просто немыслимо.
Противники оказались достойны друг друга.

     Птица скачет и поет,
     Звезды кружат хоровод…

Они двигались так быстро, что глаз не успевал охватить их изменчивые очертания. Два одинаковых человека, темный и светлый, танцевали прекрасный танец с удивительно четким, почти графичным рисунком. Финты, ловушки, резкая смена позиции, ложные выпады и прямые атаки – они чувствовали друг друга так, словно были одним целым, мгновенно разгадывая самые головокружительные комбинации. Оба впервые столкнулись с по-настоящему равным себе в искусстве фехтования, оба получали от поединка ни с чем не сравнимое удовольствие.
Однако через некоторое время Серебряный почувствовал, что силы стремительно оставляют его. Вчера он уже злоупотребил фантастической техникой и едва не умер, но сегодня он понимал, что если упадет сейчас просто от изнеможения, его снова заставят прийти в себя… а узнавать поподробнее об «о-очень больших планах» ему совершенно не хотелось. Резко изменив направление движения, он с силой закрутил клинок и подбросил его вертикально вверх, одновременно и сам поворачиваясь так, чтобы оказаться позади короля. Тот немедленно среагировал и развернулся следом, занося руку для размашистого удара… но Хота упал, перекатился обратно под ногами противника, мгновенно поднялся и, когда Черный, сделав полный оборот, снова оказался к нему почти лицом, Хота поймал свой меч и нанес королю сокрушительный удар, уложивший бы на месте любого человека.

     В этот темный, жуткий час
     Злой рассвет погубит нас.

Клинок рассек левое плечо короля почти до середины груди… но король не замедлил движения и не выронил оружия из рук. В тот миг, когда его черная кровь коснулась сияющего металла, предательское оружие стало стремительно покрываться мелкой сетью морщин и трещин… и закаленная сталь вспыхнула темно-синим пламенем.
Хота Серебряный не успел даже удивиться.
…Земля содрогнулась под ударами тяжелых копыт. Блестящие и грохочущие, тяжеловооруженные латники, выставив копья, мчались прямо вниз по той же самой дороге. Назад, все назад, за дома, держать строй – и бой вспыхнул снова, за места в узких проходах между домами, и земля отчетливо задрожала под тяжестью новых смертей. Он сам сцепился с кем-то из нападавших, и линия фронта сломалась, и вот уже к нему перешла вся лучшая, храбрейшая часть его недавних врагов, и победа, чистая победа несомненно оставалась за ним, но… Думаешь, ты неуязвим для невиданного оружия богов?!
Безжалостный и холодный, как лед в аду, длинный клинок риттершверта вонзился ему под ребра и снизу вверх прошел насквозь. Алая кровь… неправдоподобно яркая, на грубой арестантской рубахе и на бледном, как смерть, мгновенно осунувшемся лице… и глаза, широко распахнутые в неяркое рассветное небо… уже не темно-серые, а совсем светлые, как прозрачная вода в летний полдень.
Меч вошел по рукоять…
Король, не обращая ни малейшего внимания на горящие обломки в левом плече, бережно подхватил падающего пленника, не вынимая пока клинка из раны, и опустил его на каменный пол.
Значит, время умирать.
- Эй, парень, не уходи, ты мне нужен…
…Как странно бывает все иногда! На пустой, как будто, дороге путник, стремящийся обойти препятствие, вдруг сталкивается с другим, да еще вынужден обходить третьего и, раздражаясь, пропускать четвертого. Один, тысячу лет искавший другого, такого нужного, казалось, нашел – но в то же время третий, высланный в поиск, обнаружил не только «второго», но и того, кто тоже… искал. Притом этот новый и сам мог оказаться «вторым», а второй мог не пожелать играть в игры первого, да тут еще сразу четвертый… и желания! Как усложняют и накаляют они все до безумия! И отчего-то все это – иногда, иногда, – случается в один и тот же момент.
- Не умирай! Смотри мне в глаза, я помогу тебе, слышишь?...
Хота слышал эти слова, как сквозь сон. Рокочущий водопад сияющей, непреодолимой боли обрушился на него и унес его сознание далеко-далеко… в далекие дали… В горы под утренним небом. Мягкая волна вынесла его на белоснежный пол, и он поднялся, отряхиваясь от воды.
Он оказался в далекой стране, в огромных залах, посреди бесконечного числа книг, табличек, свертков, свитков, рулонов и экранов…
 Он вернулся домой.

***

Серебряный засмеялся. Какая разница, что с ним было раньше, что с ним было только что, что с ним было когда-то? Главное, что он вернулся домой.
Он шел по знакомым залам, касался знакомых с детства вещей. Как же я соскучился по тебе, странное мое прошлое!..
Вот здесь коричневый человек с белой шевелюрой рассказывал ему о богах и героях древней земли… о Прометее, который принес людям огонь и поплатился за это… сколько ночей они провели вместе, замирая от сладкого и жгучего ощущения причастности…
А здесь вот, да, на этом самом месте… красивая женщина с голубой кожей, совершенно лысая, но от этого не менее красивая… она приходила сюда много раз, и это ей он был обязан многим из того, что до сих пор помнил из высшей математики…
Хота остановился перед светящимся экраном, который обычно показывал забавные движущиеся картинки. Но сегодня экран молчал, переливаясь перламутровым светом, и Хота двинулся дальше.
Малиновый зал… Сюда всегда приходили историки. Вот и кресло, в котором сидел желтолицый старик… Он рассказывал об удивительных людях, о далекой империи, отгородившейся каменной стеной от всего мира, но не удержавшей в своих руках вечность…
Ему не терпелось найти свою любимую комнату, но он не торопился, ценя каждое мгновение своего шествия по пустым анфиладам.
Аквариум… Сколько часов он проторчал тут, разглядывая вечно меняющиеся глубины с их диковинными обитателями? И как он мог столько лет обходиться почти без моря? Хота прижался щекой к холодному стеклу. Было невыразимо приятно стоять вот так, глядя на солнечные зайчики в прозрачной воде и на стайки беспечных рыбок, и ни о чем не думать.
Время… сколько же времени прошло с тех пор, как он покинул это место? Двадцать лет? Или больше? А сколько времени он провел здесь, прежде чем потерял покой? Вы не помните, серебристые рыбки? А я помню вас, конечно же помню…
Длинный коридор, освещенный золотистым рассеянным светом, льющимся откуда-то из-под высокого потолка… Знакомый поворот, выщербленный кусочек стены… А вот и та самая комната! Его комната.
Все в ней было так же, как и тогда – словно он только что покинул ее. А может, и правда – только что? И ничего не было? Ни странствий, ни войн, ни… а что же, все-таки, было?!.. Хота остановился и потер лоб рукой. Ничего? Ничего не было?.. Но какая, в конце концов, разница! Разве это имеет значение сейчас, когда он вернулся домой?
Он обошел свой любимый угол, взял в руки все, что можно было взять, потрогал все, что можно было потрогать. От радости он готов был целовать все, что попадалось ему на пути. Он никогда раньше не думал, что возвращение в Хранилище может сделать его таким счастливым.
Книжная полка. Сюда он сносил все, что читал в настоящий момент. Перевалочный пункт. Интересно, что там сейчас? Книги без названий на обложках… Разве раньше у них не было названий? Он открыл первую попавшуюся.
«… чтобы придать причине операциональный смысл: одна и та же причина при сходных обстоятельствах порождает одно и то же следствие... однако новые свойства… качественное различие между устойчивыми и хаотическими режимами… приводят нас к необходимости пересмотра самого смысла причинности… после периода эволюции память о начальном состоянии системы полностью утрачивается: задание начального состояния не позволяет более определять траекторию. Чтобы увеличить интервал времени, в течение которого мы можем предсказывать траекторию, необходимо увеличивать точность, с которой задано начальное состояние, то есть сузить класс систем, называемых «одними и теми же». Однако цена, которую приходится за это платить, возрастает экспоненциально.
Чтобы увеличить в десять раз продолжительность времени, в течение которого система остается предсказуемой, точность задания начального условия пришлось бы увеличить в   раз. Временной горизонт хаотической системы порождает принципиальное различие между тем, что можно назвать «теперь» - индивидуальной системой, поведение которой мы можем предсказать, используя наше современное и прошлое знание, и «потом» - эволюцией, которая допускает описание только в терминах вероятности… это различие не связано ни с каким практическим ограничением и не устанавливает предел тонкости наших измерений…
Это хаос как препятствие, мешающее предсказанию индивидуального поведения при любом уровне нашего знания…»
Хота поднял голову. Ого. Раньше здесь не было этой книги времени, откуда она? Он с удивлением просмотрел, пробежал глазами весь том без названия… «Иное значение приобретает биология, если подходить к ней с позиций физики неравновесных процессов… Неравновесные системы, через которые непрерывно проходит поток энергии… Жизнь… предстает перед нами как высшее проявление происходящих в природе процессов самоорганизации»… Невероятно. Однако пересилило сиюминутное любопытство – а что там еще?
Вторая книга, и снова без опознавательных знаков.
«…не ложь говорю, но истину изрекаю.
То, что внизу, подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу. И все это только для того, чтобы свершить чудо одного-единственного…
…Мощь его есть наимощнейшая мощь – и даже больше! – и явлена в безграничии своем на земле.
Отдели же землю от огня, тонкое от грубого, с величайшей осторожностью, с трепетным тщанием.
Тонкий, легчайший огонь, взлетев к небесам, тотчас же низойдет на землю. Так свершится единение всех вещей – горних и дольних. И вот уже вселенская слава в дланях твоих. И вот уже – разве не видишь? – мрак бежит прочь. Прочь!
Это и есть та сила сил – и даже еще сильнее! – потому что самое тончайшее, самое легчайшее уловляется ею, а самое тяжелое ею пронзено, ею проникновенно.
Так, так все сотворено. Так!
Бессчетны и удивительны применения, которые воспоследуют…
Вот почему Гермес Трижды Величайший – имя мое. Три сферы философии подвластны мне. Три!
Но умолкаю, возвестив все, что хотел, про деяние Солнца»…
Хота пролистал книгу веером до конца. «Изумрудная скрижаль» с комментариями. «Tabula Smaragdina», основополагающий текст тайного алхимического искусства, тринадцать положений которого начертано по воле Александра Македонского на могиле Трижды Величайшего… Ну-ну. Полковник взялся за следующую.
 «…то сам повернется против себя и пожрет себя до конца. И небеса сего мира опрокинутся друг на друга… И небо обвалится и разобьется, и их мир упадет на землю, и земля не сможет нести всех… так они обрушатся в бездну и бездна разрушится…»
О, это… что-то знакомое, а вот еще…
«…это последнее нападение на Сарагосу неожиданно послужило как бы стимулом, спусковым крючком для серии вооруженных конфликтов и восстаний, быстро принявших неуправляемый характер и распространившихся на соседнюю Каталонию, Валенсию, Наварру, далее Леон и Галисию и, в итоге, охвативших Кастилию, политический центр страны. Король со своей системой фаворитизма, не владеющий испанским языком, поощряющий вывоз из страны полновесных двойных дукатов, помышляющий лишь об императорском троне, оказался чужд испанскому обществу. Кортесы решительно отказали Карлу в субсидиях. В 1518 году волна сопротивления охватила уже всю страну. Однако занятые у европейских банкиров деньги сыграли свое дело и Карлос I, внук Фердинанда Арагонского, в 1519 году был провозглашен императором Священной Германской империи Карлом V. Восстание в Испании, принявшее характер гражданской войны, было подавлено с беспрецедентной жестокостью. Карл буквально опустошил ненавидимую им страну, которая к 1520 году превратилась в самую нищую провинцию его империи.
В то же время Португалия, защищенная покоренной Испанией от остальной части Европы, продолжила свои заморские завоевания и в несколько лет неожиданно для всего мира превратилась в империю – соперницу Германской – подчинившую себе буквально весь вновь открытый огромный материк»…
Задумавшись, Хота отступил от полки, по-детски прижимая книги к груди. Это… что? Он не был историком, разумеется, но переплетенная в черную кожу история мира, которую он держал сейчас перед глазами, явно уходила от общепринятой по какой-то «другой траектории». К 1520 году Испания превратилась в беднейшую провинцию Германской империи?! Нет-нет, там было как-то не так! Но… как же?.. Он снова почувствовал, что чего-то не помнит, не может вспомнить, да тут к тому же какая-то внезапная слабость… А вот и еще одна книжка…
«…и мы снарядили богатый караван, и нагрузили его редкими тканями, и золотом, и камарским алоэ, и всякими драгоценностями, которые радовали взор, и диковинными птицами в серебряных клетках. Мы заходили в города, и торговали, и были удачливы, и счастье и радость наполнили наши сердца. А обменяв все товары, мы с радостью повернули домой, ибо соскучились по родным и друзьям и жаждали отдохновения. Но только мы вошли в родной город, как его жители принялись забрасывать нас камнями. Мы стали убиваться и плакать и сбились в кучу на главной площади перед дворцом, но люди кричали на нас, и гнали, и побивали камнями, и тут мы поняли, что этот город был одержим шайтанами»…
Хота усмехнулся. Страшилка Гоера! Так вот она где… но только зачем, для чего он вспоминал о ней так недавно?.. Внезапно у него закружилась голова, да так сильно, что он вынужден был опуститься на пол. Свет в Хранилище на краткий миг погас, но тут же снова разгорелся спокойно и ровно… С чего бы? С каких это пор в Хранилище гаснет свет?..
- … я помогу тебе, слышишь? Гляди на меня, смотри мне в глаза, ты не умрешь, ты мне нужен…
А это нельзя. Нельзя этого делать…
- Вот упрямый!! Не хочешь так, значит, будет иначе. Ну?! Ты готов? Сейчас будет та-акая боль…
Черный резко выдернул меч из раны. Хота захлебнулся собственной кровью… 
И – что-то черное… черное, черное, черное…
Катастрофа.

***

Свечи на ободе колеса горели высоким бездымным пламенем. Адепт произносил слова заклинаний настолько сухо и неприятно, что доверенному секретарю нестерпимо хотелось укрыться от них, забиться под стол.
Слова… так резко, так страшно… как будто огромными крыльями по стене.
Меч философа порхал в воздухе. Хайме, стараясь не пропустить ничего, следил за его блеском и, казалось, слегка засыпал, уплывал…
Он очнулся от дуновения ветра. Сейчас, во сне – да полно, во сне ли? – это  показалось ему совершенно естественным – рассветный ветер… Сухие слова продолжали падать.
Ветер прошелся по комнате, расшевелил листы недописанных протоколов. Тихий шелест… слова… Крылья мрака раздвинулись, открывая кого-то темного… но это лишь на мгновение. И это же сон… Слова…
Свечи мигнули и разгорелись. Алхимик взмахнул мечом. Он говорил – отчетливо, мерно… и вдруг прервался на полуслове. Пламя пригнулось к самому полу… и что-то тяжело зазвенело… как будто что-то железное.
Тонкий, изящный по виду демон, закованный в железные цепи, упал на расчерченный магическими знаками пол.
Демон?!.. Ученого Хайме так затрясло, что он вынужден был подняться, дабы не опрокинуть походный столик. Несвобода и смерть, за голову – голову… Желания, дикие и необузданные, соединяясь, иногда совершают то, что обычно считается невозможным. И тогда тонкий, изящный по виду демон…
…он упал на расчерченный магическими знаками пол.
Демон был бледен как сама смерть; при падении его голова чуть наклонилась набок, изо рта побежала кровь.
- Хуан! – закричал Философ, дон Франциско, и сделал большой шаг вперед.
В тот же миг все низкие корявые свечки, устилавшие каменный пол, вспыхнули ярким пламенем… но это было настолько жутко, что на какое-то время Хайме просто перестал что-либо соображать.

***

Синяя, как печаль, и черная, как безумие… «Расщепление психики как конфликт противоположно направленных душевных сил… результат активного стремления двух психических группировок, одна против другой… стремление «Я» отделаться от мучительного воспоминания… процесс вытеснения… но в бессознательном вытесненное желание продолжает существовать и ждет только первой возможности сделаться активным и послать от себя в сознание искаженного, ставшего неузнаваемым заместителя… и наступает бесконечное страдание»…
Великие боги! Память обрушилась на него, как горный поток. Паломничество, святая гора, чужой мир, бесконечные стычки… сказки… черный город… а что же дальше? И что до этого? Что было только что?! В ушах его звенел странный, неожиданно радостный, ликующий вопль – чей? Он не знал. Но он же должен знать, должен понимать, что с ним происходит! И как он оказался в Хранилище? Поединок? С кем?! А потом… Потом… «Одержим шайтанами»… И этот счастливый крик… Голова опять закружилась. Да что это такое, в самом деле!
Рядом с ним что-то было. Еще одна книга, огромная, тяжелая инкунабула… обгоревшая по краям. Открыта где-то в начале. Бездумно Хота потянулся к ней… Резкая боль в груди. Дышать… невозможно, сознание меркнет… Свет в комнате снова погас… и замерцали… заплясали вместо него огни... целое море неверных огней… на полу.
Инкунабула была одета в толстый кожаный переплет. И строчки… почему они так криво написаны?! И надо же знать, что тут происходит! Но буквы… прыгают с места на место. И эта боль, безысходная, тягостная… И апокалипсис… уже наступил. Ибо он, Хота, ошибся. Он в чем-то ошибся… и что-то точно пошло не по той траектории.
На белую бумагу упало несколько алых капель. Что это? Кровь? Откуда здесь кровь? Он поднес левую руку к губам… пальцы в крови… Это его кровь?! Но он же должен знать!
Неумолимая темнота охватывала его со всех сторон. Падая, он еще успел прочитать строчки, последние на залитой кровью странице:
«…и выслал его Господь Бог из сада Едемского… и изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского херувима… чтобы охранять путь к древу жизни…»
- Да погляди на меня!
Уже поздно…
Но сознание вдруг подарило прощальный подарок.

     Ни начала, ни конца,
     Есть у башни два лица…

Он даже чуть улыбнулся. Как можно было не видеть этого раньше? Стихи…  сказки… ведь они не отсюда. Он весь, как в сияние, окунулся в эту странную далекую лирику. И даже дождь, стекая по стенам башни, проливается уже в другом мире.
Сражаясь, они с черным подошли к самому краю площадки, между двух зубцов короны, и теперь Хота, угасая в нечеловеческой муке, оказался буквально над пропастью. От падения его удерживали только сильные руки черного короля.

     Открываются миры –
     Ты выходишь из игры.

В тот момент, когда король, освободив свой меч, на долю мгновения утратил абсолютность контроля над своим пленником, он собрал всю свою волю, всю любовь к жизни, которая еще оставалась в нем – для того, чтобы умереть.
«Память о начальном состоянии полностью утрачивается, и задание начального состояния не позволяет более определять траекторию»…
Сильные руки не удержали его. Хота Серебряный упал вниз, в бездонную глубину небытия.
Совершенно ошеломленный, Мара долго глядел ему вслед… потом поднял обескураженное лицо, все еще сохранившее черты убитого, и покачал головой:
- Ну хоть бы «спасибо» сказал! И ведь сообразил как-то…
Король тяжело поднялся на ноги. «Но все-таки ты мне подходишь, парень, так подходишь, что я найду тебя даже на другом конце мироздания»…
Он еще раз посмотрел вниз и добавил вслух:
- Раз так… Передай привет моему братцу!
Как будто Хота еще мог его слышать.
Падая, люди не всегда умирают непосредственно от удара. Большинство гибнет еще в полете от разрыва сердца. Хота не помнил своего полета, просто вдруг прямо перед ним встали сплошной стеной черные камни мостовой.
Это конец вещей. Это конец пути.
Зеркало, чтоб войти…*
Странные, страшные строчки.

__________
* И. Бродский