Картинки

Фильм «Гардеробщица» меня заинтриговал с самого начала. Ещё когда на сцену вышла режиссёр и сказала, что основная идея фильма – показать, как одно грубое слово может превратить жизнь в ад.
Во время просмотра я переживала за девушку в красной куртке, которой хамка-гардеробщица, как я поняла, сломает жизнь. И вот то, чего я опасалась – сбылось. Девушка прибежала в театр и стала кричать, что из-за площадного хамства гардеробщицы с её отцом случился сердечный приступ, и он умер.
Я откровенно злорадствовала, когда убитая горем дочь начала эту хамку кошмарить. А как вы хотели – зло должно быть наказано! И вот несчастная, доведённая до помешательства женщина во всех девушках в красных куртках видит ту, которую оставила без отца, и везде ей мерещатся плакаты с фотографией жертвы.
А вот и сама мстительница – едет в автобусе с отцом и строит планы совместного похода в театр. Получается, обманула – на самом деле он жив и здоров. А гардеробщица, постаревшая от переживаний раньше времени, выходит, страдал из-за того, чего не совершала.
«Что, презираешь эту артистку? – шептало мне сердце. – Так это же ты, Аглая! Ты!».
Да, похоже, я и есть.

Память тут же преподносит мне картинку. Галерея современных художников. Я с любопытством рассматриваю на стенах работы мастеров кисти. Сотрудница галереи, белокурая женщина лет около пятидесяти, рассказывает про автора фантастической работы, где зима, весна, лето и осень плавно переходят друг в друга – «Круговорот жизни».
- Это очень талантливый художник! И он лично знаком с президентом Путиным.
- Да уж, большое счастье! – усмехнулась я.
- Напрасно Вы так, - возразила музейная сотрудница. – Я к Путину очень хорошо отношусь. Молю Бога, чтобы он ещё долго нами правил.
- А я молю Бога, чтобы поскорее вышли на свободу узники Болотной, которых посадили с его подачки. Я со многими из них переписываюсь…
- А, значит, торгуешь Родиной, как и они! Пошла отсюда – госдеповских подстилок мне тут не надо!
Для меня столь неприкрытое хамство с виду вполне интеллигентной женщины явилось полной неожиданностью. Тогда я просто не нашла, что ответить. Ушла молча, о чём дома, снова и снова прокручивая в голове этот эпизод, сто раз пожалела. Чувство беспомощности перед хамством злило и унижало. Хотелось наказать эту выскочку, возомнившую о себе невесть что.
В галерее, куда я буквально вбежала с растрёпанными волосами, как раз была одна парочка. Видимо, важные гости – уж больно любезничала с ними музейная сотрудница. По крайней мере, люди небедные, если к картинам прицениваются.
- Вы убили моего ребёнка! – кричала я. – Из-за Вашего хамства у меня был выкидыш! Убийца! Вы за всё ответите! Я этого так не оставлю!
Парочка смотрела на нас обеих совершенно круглыми глазами. Хамка стояла перед гостями как оплёванная. Что, не знаешь, как справиться с внештатной ситуацией? Так получай!
Я намеренно не сказала, что собираюсь делать. Неизвестность порой пугает больше, чем ужасная перспектива, и ожидание суровой кары бывает мучительнее самой кары. Пусть толкует как хочет: то ли я, как героиня тогда ещё неизвестной мне «Гардеробщицы», опозорю её перед коллегами, то ли в суд подам, то ли с дружками подкараулю в тёмном переулке…
Тогда мне казалось это справедливым. Теперь же, глядя на страдания гардеробщицы, спрашивала себя: не слишком ли жестоко я её наказала? Вправе ли я была обрекать её на такие душевные муки? Я о хамке вскоре и думать забыла, а она, наверное, переживает, что из-за её несдержанности погиб неродившийся ребёнок. И по ночам просыпается в холодном поту, когда ей снится его плач. Ребёнка, которого на самом деле не было.
По плану фестиваля, кинопоказ на этом не заканчивался Программа обещала ещё множество фильмов с интересными названиями. Но смотреть уже не хотелось. Все мои мысли были только об одном – сказать той хамке правду. Прямо сейчас, не дожидаясь окончания сеансов.

Галерея оказалась недалеко от Дома кино, и вскоре я была уже на месте. Поднялась на второй этаж, зашла в открытую дверь. Никого. Видимо, сотрудница вышла. Решила посмотреть пока картины, а заодно и подумать, как я ей это скажу.
Из картин моё внимание особенно привлекла одна висевшая в проёме между стенками. Зимний пейзаж с частично покрытой льдом рекой. На одном из заснеженных берегов – дерево без листвы, на другом – свисающие вниз цветы лаванды.
Засмотревшись на это чудо, я не сразу услышала, как вернулась музейная сотрудница. И не одна – с ней был какой-то мужчина примерно того же возраста.
- Но Ира, ты уверена? – нотки сомнения в его голосе. – Может…
- Ничего не может! – с её стороны, по-видимому, сомнениям не нашлось места. – Эта лимита деревенская охмурила моего Стасика, женила на себе, а теперь хочет ребёнком удержать! В общем так – я приведу Таньку в кафе, а когда она грохнется в обморок, скажешь: я врач – и сделаешь укол.
- А если не грохнется?
- Грохнется – никуда не денется. С беременными это случается. Я давала ей таблетки, чтоб давление понизить. Я же как-никак до пенсии врачом работала, знаю, что к чему. Вот, кстати, пузырёк.
Я не могла видеть, что эта дама, которую, оказывается, зовут Ириной, доставала из сумки. Зато прекрасно слышала, как она говорила что-то про внутриутробное инфицирование плода, про прививку от какой-то африканской заразы. Из её слов я поняла, что если ввести это беременной женщине, поражение мозга плода будет огромным, и выкидыш обеспечен.
Сказать, что услышанное привело меня в шок – значит, ничего не сказать. Я искренне не понимала: как у Земли хватает терпения носить на себе такого, с позволения сказать, человека? Да и человек ли это? Приехали, называется! Я, понимаешь ли, всё бросаю, бегу, чтобы избавить её от страданий по не родившемуся ребёнку, а она, не моргнув глазом ( а может, моргнула – я же не видела) обсуждает план заражения беременной невестки. Которая, между прочим, носит под сердцем не кого-нибудь, а её же внука.
«Вали-ка ты, Аглая, пока с самой ничего не сделали!» - пронеслась у меня в мозгу здравая мысль.
Свидетель по такому делу – явление неудобное. Конечно, убить меня вряд ли убьют, но вдруг уколют какой-нибудь гадостью – и очнусь я, как Антони из фильма «Знахарь», где-то за городом, без документов, без памяти, без прошлого. Выскользнуть бы незаметно.
Пока я пыталась сообразить, как это сделать, в галерею вошёл третий. По-видимому, хозяин, раз Ирина перед ним отчитывается. Своего сообщника она представила как клиента:
- Андрей, тут человек картиной заинтересовался – вот этой.
Пока обрадованный владелец рассказывал посетителю о картине и о художнике со сложной судьбой, я тихонько выскользнула в коридор. Дай Бог здоровья Андрею, так вовремя заявившемуся!
А что теперь? Идти домой и забыть про этот случай, будто его и не было? Звонить в полицию? Или вернуться и рассказать владельцу галереи о том, что случайно подслушала? Но вдруг она ему родственница? Или любовница? И он захочет отмазать её от тюрьмы? Я ж этого Андрея впервые в жизни вижу – можно ли ему доверять?
Так я и стояла поодаль от злосчастной галереи. Вот вышел лжеврач и встал, сделав вид, будто рассматривает витрину. Через пять минут вышла и свекровь-злоумышленница.
Решение последовать за ними созрело как-то спонтанно. Чтобы не привлекать внимания, я старалась держаться от этой парочки подальше – ровно настолько, чтобы не упустить из виду. Собственно, они и парочкой-то не были – шли на расстоянии друг от друга, делая вид, будто и вовсе незнакомы.
Вот эта Ирина встретила какую-то женщину. Судя по всему, невестку. Большой живот говорил о том, что скоро она станет мамой. Если станет. Я-то знала, что в планы свекрови это никак не входит. Подойти предупредить её? Ага, так она и поверит какой-то первой встречной! Что же делать?
Так ничего и не придумав, я продолжала идти за ними по пятам. Вот они зашли в магазин. Сообщник остался снаружи, терпеливо ожидая их выхода. Я последовала его примеру.
Так, наконец, вышли. Следуем дальше.
Всё, кажется, пришли. В кафе, где, по всей видимости, и должно совершиться детоубийство. Как же мне его предотвратить, чёрт побери? Придётся, по-видимому, тряхнуть стариной.
В четырнадцать лет я попала в плохую компанию. Это сейчас я понимаю, что она плохая, а тогда эти люди казались классными, крутыми, и я гордилась, что они приняли меня в свои ряды. Слабо залезть в форточку? А вытащить кошелёк у вон того придурка? А стянуть с прилавка вон тут шоколадку? Я снова и снова доказывала, что достойна их расположения. Пока однажды не попалась на магазинной краже…
Ко мне, малолетней воровке, суд оказался гуманнее, чем к узникам Болотной, виновным лишь в том, что вышли на согласованный митинг. Учитывая, что попала в первый раз, в тюрьму не посадили. Наказание ждало меня дома. Папа, который до этого ни разу в жизни меня даже не шлёпнул, взял солдатский ремень и отделал так, что неделю больно было сидеть. После этого я навек зареклась воровать и водиться с такими компашками. А моим бывшим дружкам папа пригрозил, что если те хоть на пушечный выстрел ко мне подойдут, им сильно не поздоровится. Тем, понятное дело, лишних проблем не хотелось.
Как пригождаются порой в жизни дурные навыки! Только бы получилось!
Мужчина сидел за столиком один, наблюдая за своей сообщницей и будущей жертвой, которая, ничего не подозревая, пила чай и беззаботно болтала со свекровью. Я направилась к нему:
- Надеюсь, Вы не против?
И не дожидаясь ответа, примостилась за столик. Подошедшему официанту тут же заказала кофе.
Давай, Аглая, действуй! Руки под стол… Раз – и пуговица на манжете оторвана. Поднимаю руки, гляжу на рукава:
- Ой, пуговица отлетела!
После с чистой совестью лезу под стол, моля Бога о том, чтобы мой сосед не оказался галантным кавалером и не кинулся помогать девушке отыскать потерянное. Но к счастью, он был занят слежением и помощь подсевшей нахалке, очевидно, не входила в его планы.
Где же он прячет шприц с пузырьком? Должно быть, там, где можно быстренько открыть и взять. Расстёгиваю молнию…
Ура! Вот он, родимый! А вот и пузырёк! Хватаю, закрываю сумку и поднимаюсь вверх, довольная, что нашла пуговицу.
Теперь в туалет. Открываю пузырёк, выливаю содержимое в унитаз. И уж пустой со шприцем выбрасываю в мусорное ведро. Радуйся, Татьяна, на этот раз твой ребёнок будет жить!
Когда я вернулась в зал, там уже вовсю бушевал переполох. «Добрый доктор Айболит» лихорадочно искал шприц, дабы «помочь» неожиданно упавшей в обморок женщине. Ну всё, Аглая, мавр сделал своё дело и может смыться.
Ага, так мне и дали уйти!
- Где шприц, воровка? – позабыв об элементарных правилах приличия, Айболит тряс меня за плечи.
- Да что Вы себе позволяете? – моё возмущение было неподдельным.
- Кроме тебя, стырить было некому! Говори, б-дь, куда его дела?
«Говори, русиш швайн, где партизаны?» - должно быть, именно так немецкие оккупанты допрашивали наших пленных.
- Нет у меня никакого шприца! – врать даже не пришлось. – Можете обыскать, если не верите.
- Может, вызвать полицию? – услужливо предложил подоспевший официант.
- Нет-нет! – запротестовала горе-свекровь. – Они ж её в тюрьму посадят! Сломают девчонке жизнь!
Ишь ты, какая великодушная! Ажно слезу вышивает! А кстати, это идея.
- Да чего уж там, вызывайте, - покорно смиряюсь со своей участью. – Заодно расскажете, как пытались беременную женщину заразить какой-то африканской заразой.
- Ирина Викторовна, это правда? – послышался слабый голос Татьяны.
Очнулась, значит! Очень хорошо! Пусть знает, что за фрукт её свекровушка!
- Танюш, да кого ты слушаешь? Она ж больная на всю голову! В галерею ко мне приходила – такую истерику устроила! Я уж думала, разнесёт мне всю экспозицию к чёртовой бабушке! Видите ли, я ей что-то не то сказала. Теперь эта сумасшедшая мне мстит.
Притом вид у этой самой Ирины Викторовны такой несчастный  - вот-вот расплачется.
- Согласна, - отвечаю. – Пусть полиция разбирается, кто кому мстит. Хоть эту заразу я вылила в унитаз, пузырёк выбросила в ведро. На стенках уж наверное остались частички. Там же, кстати, и шприц. Так что эксперты разберутся. Это уж покруче Болотного дела будет!
- Ну что, будем полицию звать? – осведомился официант.
- А дайте мне вещдоки, - попросила невестка.
- Сейчас принесу, - отозвалась я.
Но официант меня отстранил:
- Не надо. Я сам. Что там? Ампула и шприц? Найду.
Тут-то с лица музейной хамки всю надменность как рукой сняло.
- Голытьба мухосранская! – кричала она, с ненавистью глядя на невестку. – Я растила Стасика, во всём себе отказывала – и для чего? Чтобы какая-то шалава безродная его к рукам прибрала? Пришла тут на всё готовенькое!
- Ир, ты это, - подал голос молчавший прежде сообщник. – Запись отдай.
- С какой радости? – усмехнулась та. – Ты профукал? Профукал! Так что теперь Верка всё узнает.
- Ну, пожалуйста…
- И не проси. Не будешь проституток домой водить!
Надо же! Борец за общественную нравственность выискался! Хоть нимб на голову надевай!
Однако высказать свои мысли я не успела. Официант вернулся с пакетом. Внутри виднелось всё то, что я выбросила от греха подальше.
- Дайте его мне, - сказала Татьяна. – Так вот запомни, старая грымза, - произнесла она угрожающе, лишь только вещдоки оказались у неё в руках. – Если с моим ребёнком что-то случится, сядете оба, как миленькие!
- Чтоб ты сдохла вместе со своим выб-ком! – прокричала свекровь в бессильной ярости. – Чтоб вы все сдохли!
Она не вышла из кафе и даже не выбежала. Вылетела, как пуля из ружья. Следом за ней устремился и её подельник, горячо умоляя отдать ему злосчастную запись.
- Спасибо Вам, девушка! – обратилась ко мне Татьяна. – Вы спасли моего ребёнка! Я знала, что Ирина Викторовна меня недолюбливает, но чтобы так ненавидела…
- Бывает. Я тоже, признаться, была о ней лучшего мнения.
- Но как Вы узнали?
Мне ничего не оставалось, как подробно ей всё и выложить.
Уходили мы из кафе почти что лучшими подругами. Оказалось, Таня, как и я, увлекается ногтевой росписью и декупажем, любит путешествовать.
- Надеюсь, Вы не пламенная путинистка? – поинтересовалась я, когда она предложила мне обменяться контактами в Фейсбуке.
Может, это и глупо, но мне совсем не хотелось выслушивать оскорбления от той, у которой спасла ребёнка.
- Нет, я вообще-то за Навального.
- А я за Явлинского.
И что вы думаете? На этом месте мы с криком: «Ах ты стерва!» - мы набросились друг на дружку, вцепившись в волосы и царапая лица? Материли друг друга так, что у прохожих уши сворачивались трубочкой? От души пожелали друг дружке сдохнуть? Ничуть не бывало! Несмотря на политические разногласия, мы с Таней лучшие подруги. Её Настеньке скоро исполнится годик.
А что же свекровь? Этого, пожалуй, не знает ни Таня, ни её муж Станислав. Узнав о том, что чуть не сотворила его матушка, он запретил ей на пушечный выстрел приближаться к его дому, к его жене, к нему самому. Сказал, что у него больше нет матери. В полицию супруги её не сдали, но думаю, даже самый негуманный суд в мире не назначил бы ей более страшного наказания, чем она получила.
Как сложилась жизнь того, кто ради сохранения тайны готов был пойти на детоубийство – неизвестно. Но судя по некоторым событиям – не слишком удачно.
Как-то, случайно проходя мимо той самой галереи, я из любопытства тихонько заглянула. За столом вместо Ирины Викторовны сидел хозяин – Андрей – и вырезал из дерева фигурку.
- Красивая фигурка! – похвалили я его работу. – Это гномик?
- Спасибо! Это лесовичок.
Только сейчас я обратила внимание, что таких лесовичков тут целая витрина.
- Надеюсь, Вы не пламенный путинист? – после печального опыта этот вопрос я стала задавать чуть ли не каждому встречному.
- Ни в коем случае! Вообще я считаю, что творческие личности не должны скатываться в политическое лизоблюдство.
- Кстати, а кто автор вот этой картины? – я показала на ту, которой залюбовалась ещё в прошлый раз – с лавандой и снегом.
Кроме имени, я узнала также о том, что вдохновило художника на написание такой странной картины. В тот день он возвращался из Прованса в Москву. И вдруг обнаружил, что заснеженные ветви деревьев так же грациозно свисают вниз, как и гроздья лаванды.
Около двух часов говорили мы о картинах и о художниках, их написавших. А также о резьбе по дереву, которой Андрей с удовольствием занимается с юности.
- С Вами приятнее иметь дело, чем с Вашей нелюбезной сотрудницей, - не удержалась я.
- Это Вы про Надьку, что ли? – осведомился Андрей.
- Нет, про Ирину Викторовну.
- А, так Ирка уже давно здесь не работает.
- За хамство уволили?
- Да нет. Сама ушла. Облили её грязью по самые уши, обнесли перед коллективом…
Кто посмел так с ней поступить? Да какой-то мужик припёрся пьяный в дымину, начал орать, что мол, эта стерва пыталась толкнуть его на какое-то детоубийство, и что лишь благодаря его героическим усилиям дитя живёт и здравствует. И хотя сам хозяин в эту клевету не поверил, коллеги стали смотреть на Ирину как-то косо, шептаться за спиной. И она, не выдержав людской молвы, написала заявление.
Я не стала огорчать Андрея страшной правдой. Зачем это теперь? И всё же немного обидно, что я так и не сказала Ирине Викторовне того, что собиралась, ради чего сбежала из кинотеатра. И теперь, судя по всему, такой возможности у меня не будет.